Эжен Скриб
Мавры при Филиппе III
Глава II. Триумф
В то же самое время в старинном доме на улице Таконьера, в великолепном зале, в готических креслах, украшенных гербом фамилии д’Агиларов, погруженный в мрачную думу, сидел один из старых воинов Филиппа II. Пред ним на столе лежали: шляпа, шпага и пергамент с тремя большими печатями, а перед столом стоял молодой, очень красивый офицер, которого всякая мать с радостью назвала бы своим сыном и всякая дама приняла бы охотно в кавалеры. В его скромном взгляде отражалась вся беспечность молодости, в манерах видна была испанская светскость, а на челе – кастильская гордость. Над верхней губой – легкий пушок. Молодой человек улыбался от нетерпения, а левая рука гладила эфес шпаги.
Видя, что старик хранит молчание, юноша решился наконец спросить его:
– Так как же, дядюшка, возьмете вы меня с собой в Ирландию?
– Нет, – отвечал старик.
– Почему же?
– Ты еще молод и не совершил ни одного воинского подвига, Фернандо. Я желал бы, чтобы ты с первого шага одержал победу, а в Ирландии нас ждет верное поражение.
– Но это невозможно, если вы, дон Хуан д’Агилар, будете командовать! Вам король доверяет десять тысяч человек своего лучшего войска и желает ознаменовать славным походом первый год своего царствования.
– Я иду… иду в поход! Но все так устроено, что нечего ожидать успеха. Это предприятие не так хорошо рассчитано, вовсе не политическое, и даже бесполезное. Вместо того чтобы прямо напасть на Елизавету и англичан и поразить неожиданно, разжигают какие-то междоусобицы и сами таким образом отдаются в руки ирландских бунтовщиков. Да вовсе не так надо было действовать! Но что же делать, когда никто не слушает наших советов, презирают старых солдат, которые в прежнее время умели вести войну и служили с честью даже при доне Хуане Австрийском. Да, Испания была в то время велика!
– Она и теперь еще довольно влиятельна, дядюшка! – сказал молодой человек с некоторой гордостью.
– Правда! – воскликнул старик, смотря на него с удовольствием. – У нее есть еще руки для защиты – и монархии Карла V не бывать! Нет прежнего могущества Испании, давно начался ее упадок и далеко ей до восстановления.
– Кто знает, новое царствование, быть может, скоро возвратит ей прежнее величие.
– Новое царствование! – Старый воин вздохнул и продолжил вполголоса: – Я присутствовал у смертного одра покойного государя, Филиппа II, а он был знаток в людях! При известии о Лепантской победе не обнаружил ни малейшей радости, потому что он скорбел по уничтоженному флоту… Да, я видел, как он плакал о будущей судьбе Испании. «О Боже! – говорил он. – Ты даровал мне столько государств, а не наделил меня достойным наследником, способным управлять ими».
– Зато у него есть хороший министр, граф де Лерма, человек даровитый.
По быстрому движению дяди молодой офицер догадался, что выразился очень неосторожно.
– Лерма – хороший министр! – воскликнул старик. – Где же, скажите, Гомес де Сандоваль-и-Рохас, нынешний граф де Лерма, научился управлять государством? Разве что во время похождений в своей молодости или через те шутки, которые он разыгрывал со своими кредиторами и когда платил им из чужого кармана?
– А что вы думаете, дядюшка, – возразил молодой человек, улыбаясь, – ведь и это искусство стоит чего-нибудь, и если он сумеет его приложить к кредиторам государства, то это значительно поправит наши финансы.
Но старик не слушал его и продолжал с жаром:
– Где, позвольте узнать, научился он политике? Не в передней ли инфанта, где покойный король поместил его под начальство маркизы Вальио для развлечения и забавы своего наследника? Вот где начало его счастья, достоинства и всех талантов, которые предполагают в нем! Зато со смертью великого короля все для нас кончилось – забыли его старых советников! Лерма сделался не только министром, но полновластным управителем Испании… Да, – продолжал дон Хуан с возрастающим гневом, – юный монарх нашел, что мало сделать своего любимца графом и министром, в первом же указе, никогда не виданном в летописях монархий, было сказано, что подпись графа Лерма должна почитаться и иметь ту же силу, что и королевская. Подпись наследника, могущественного Филиппа II и Карла V! И вот уже теперь год, как ничтожный Сандоваль подписывается за короля.
– Успокойтесь, дядюшка…
– Испанский король отрекается от престола, от державы! Карл V сделал это для своего сына, а не для подданного… Ведь это стыд всему дворянству! Я всегда думал так и буду говорить одно и то же, за то этот временщик и ненавидит меня.
– Вы, однако ж, видите, – сказал Фернандо, указывая на пергамент, украшенный государственными печатями, – он поручает вам руководство Ирландской экспедицией.
– Да, потому что ему приятнее видеть меня в Ирландии, чем в Пампелуне, которая кажется ему очень близкой к Мадриду и ко двору; он боится, что я вернусь, и удаляет меня навсегда.
– Зачем же вы едете, дядюшка? Откажитесь.
– Мне отказаться, когда предстоит опасность? Нет! Я еду на верную смерть, но ты, мой друг, должен остаться здесь. Там одна только опасность, а славы нет! Командир флота Мартин Надилья – мой враг, Оккампо, которого мне назначили в адъютанты, – тоже…
– Потому-то мне и следует быть при вас!
– А кто тогда почтит мою память? Кто поддержит честь дома и защитит мою дочь Кармен, которая останется сиротой? Она еще в цвете лет, и, кроме ее тетки, графини д’Альтимар, у нее нет родных, а на нее я очень мало полагаюсь. Ты знаешь, Фернандо, мое желание о вашем браке, и ты, конечно, выполнишь его.
– Клянусь вам, дядюшка! – воскликнул молодой человек, протянув руку, которую старик пожал с выражением признательности.
– Через несколько лет, – продолжал старик, утирая слезу, – когда лета дозволят тебе войти в совет… ты имеешь полное право в нем заседать, ты гранд испанский, барон д’Альбайда – первый барон королевства Валенсии… Вспомни тогда, что я теперь тебе говорю: старайся защитить нашего слабого монарха от его временщиков, заставляй их уважать королевскую власть, потому что король, каков бы он ни был, – наш властитель и отец! Когда король в опасности – и отечество будет в опасности. Да, много еще врагов, которые угрожают Испании, много и причин, могущих погубить ее…
В это время на улице послышался продолжительный шум.
– Что там такое? – спросил дон Хуан.
– Ничего, дядюшка, это, верно, начинается празднество. Король и его министр въезжают сегодня вечером в Пампелуну.
Но шум все более и более увеличивался. Вскоре можно было даже расслышать проклятия и восклицания толпы:
– Правосудие! Смерть графу Лерме!
– Что так скоро? – сказал спокойно старик. – Посмотри, Фернандо, что там такое? – В эту минуту он боялся только одного, чтобы шум не разбудил его милую Кармен.
Фернандо хотел идти исполнить приказание дяди, но в эту самую минуту в комнату поспешно вошел человек в богатой одежде, которая была в беспорядке и во многих местах смята и запятнана. Взгляд его выражал вместе и гнев и страх, однако он все-таки старался улыбаться, чтобы скрыть свое волнение.
– Граф де Лемос! – вскричал д’Агилар с изумлением.
– Губернатор Пампелунский! – прибавил почтительно Фернандо.
Граф де Лемос был зятем графа Лермы, который сделал его Наваррским вицероем[6] и первым лицом в Пампелуне. Это внезапное посещение, без сомнения, удивило д’Агилара, который не ладил с министром и потому не мог ладить с его родней.
– Да, это я! – воскликнул граф де Лемос, смеясь. – Вообразите, на дороге остановили мою карету, закидали каменьями, я принужден был выйти, и вот они преследовали до самых дверей вашего дома…
– О ком вы говорите, граф? – спросил равнодушно д’Агилар.
– Так вы, верно, не знаете, что делается?
– Нет.
– Очень забавная история… глупость… сумасшествие! Все решительно лишились рассудка… даже коррехидор Хосе Кальсадо, которого я считал рассудительным и смирным человеком. Толпа черни принесла его на руках к моему дому, как триумфатора, с шумом и криком… графиня поплатилась за это мигренью… не говоря уже о том, что разбили все окна в доме.
– Но чего же они хотят? – вскричал д’Агилар в нетерпении.
– Требуют невозможного! Хотят запретить королю въезд в Пампелуну…
– Возможно ли… затворить ворота своему королю? – вскричал д’Агилар с гневом. – Я надеюсь, граф, что вы приняли меры?
– Конечно. Я тотчас же тайно послал нарочного к моему зятю, графу де Лерме… Это его дело, он знает, как с ними управиться.
– Что же вы сами граф?
– А мне что же прикажете делать?
– Разве в Пампелуне нет крепости, которую построил Филипп II?
– Она все еще не достроена и там нет ни одной пушки, ни одного солдата.
– В пограничном городе! – воскликнул д’Агилар, взглянув на Фернандо. – Что я тебе говорил? Вот предусмотрительность тех, кому вверена Испания! Нет гарнизона, нет ни одного солдата в Пампелуне…
– Да послушайте, – возразил граф де Лемос, – это-то и есть единственная причина всей тревоги. Они не хотят впустить войска и требуют, чтобы в сопровождении короля не было никакой стражи, кроме поселян.
– И вы уступили?
– Нет. Видя, что с ними не стоит спорить, я приказал заложить карету и вышел через задний двор, надеясь уехать к министру, а у него, как известно, два полка с собой… Тогда бы мы посмотрели…
– Как? Вы, губернатор, – сказал дон Хуан Д’Агилар с изумлением, – вы хотели оставить город?
– Конечно, с тем, чтобы вернуться… Но что же делать теперь? Я не успел, меня узнали и закидали каменьями. К счастью, что удалось еще скрыться в вашем доме, и я прошу у вас прощения, что вошел так неожиданно.
Между тем шум на улице увеличивался. В зал вбежал испуганный слуга и объявил, что чернь с страшными угрозами требует выдачи губернатора.
Граф де Лемос побледнел. Фернандо подошел к нему, как бы желая его защитить, а дон Хуан д’Агилар, не оставляя своего кресла, сказал с улыбкой:
– Скажи им, что я почитаю посещение графа де Лемоса за большую честь для себя; граф может пробыть в доме д’Агилара, сколько ему заблагорассудится, передай им это, скажи, что я приказываю им тотчас удалиться от моего дома, – сказал он величественно.
Дон Хуан д’Агилар внушал всем своим домашним такое уважение, что приказания его исполнялись всегда с удивительной точностью. Слуга объявил толпе приказание своего сеньора, не думая, что чернь может его растерзать. Толпа все мало-помалу прибывала. Дворовые люди заперли все входы, чтобы остановить напор, и хотя дона Хуана д’Агилара все любили и уважали, однако оборонительные меры раздражали толпу.
Несчастный коррехидор, невольный начальник возмутителей, трепетал от ужаса и никак не мог остановить свою армию, как ни старался повысить свой голос. Но посреди общего шума никто и не слышал его криков. Видели только, что он машет руками, и толпа, убежденная, что он одобряет ее действие, беспрестанно восклицала:
– Правда, правда, на приступ! Да здравствует коррехидор!
Вскоре полетели камни и зазвенели стекла.
Фернандо побежал в комнаты, которые окнами выходили на площадь, и д’Агилар, несмотря на подагру, которая мешала ему быстро ходить, тоже встал.
– Что нам теперь делать? – вскричал граф де Лемос в величайшем страхе.
– Надо схватить коррехидора или двоих из зачинщиков, – отвечал д’Агилар, – остальные сами разбегутся. Ну что? – крикнул он племяннику, который спокойно смотрел в окно на бушующую толпу.
– Я думаю, любезный дядюшка, нам надо принять какие-нибудь меры, – спокойно отвечал Фернандо, – толпа все увеличивается.
В эту минуту с улицы раздался крик:
– Смерть губернатору!
Граф де Лемос напрасно старался скрыть свое смущение в принужденной улыбке. Холодный пот выступал у него на лбу. Старый воин, посмотрев на него, сказал:
– Не бойтесь, граф, вы мой гость, и времени у нас еще много впереди.
– Какого времени?
– Пока разнесут, сожгут мой дом или убьют нас. Не так ли, Фернандо?
– Конечно, дядюшка.
– Тогда только доберутся до вас, – продолжал старик, – а до тех пор еще граф Лерма, извещенный вами, нагрянет с двумя полками и разгонит бунтовщиков.
– Вы так думаете? – сказал Лемос.
– Да разве возможно иначе? Неужели они запрут ворота перед королем? Да после такого оскорбления он никогда не сможет простить мятежников. В начале царствования следует показать твердость.
– А если возмущение продлится?
– Так что ж из этого?
– Что будет с нами?
– Мы в этом доме сумеем выдержать осаду даже против всех жителей Пампелуны, если это будет необходимо. Не правда ли, Фернандо?
– Выдержим, непременно выдержим, дядюшка. Это будет первая моя кампания. Я буду гордиться, что участвовал в ней под вашим начальством.
Снова раздался шум, еще громче и сильнее прежнего. Чернь хотела сломать большие ворота; при мысли о защите старый дон Хуан д’Агилар хотел показать свою отважность. Подобно боевому коню, который ржет и потрясает гривой при звуке труб и выстрелов, он ускорил шаг, забыв о своей подагре.
– За мной! – вскричал он сбежавшимся людям. – Берите скорее оружие, железо, заступы, все, что только под руку попадется. Ломайте эти окна!
– Что вы хотите делать? – вскричал Лемос.
– Хочу сбросить весь верхний этаж на осаждающих.
– Прекрасно, дядюшка, прекрасно! Я понимаю вашу мысль, – вскричал Фернандо, принимаясь за дело.
– Это тебе пригодится; я покажу, как надо защищать крепости.
– Возможно ли? – воскликнул Лемос, удивленный таким великодушием. – К чему вы подвергаете себя такой опасности из-за меня? Ведь мой зять, кажется, ваш враг?
– Именно тут одним побуждением и больше, – отвечал старик. – Я никогда не выдал бы друга, который пришел просить у меня убежища, а тем более врага… Враг в гостях, сами можете судить, – лицо священное… Но берегитесь, граф, – прибавил он с живостью. – Не стойте перед окном: это опасно… но мы скоро уймем эту артиллерию.
И, соображая план, который впоследствии в подобном же положении использовал Карл XII при Бендерах, старый генерал хотел не только отразить нападение, но и сделать вылазку. Он велел открыть все окна, чтобы осмотреть положение неприятеля.
Но, к величайшему изумлению осажденных, вместо буйной тревоги вдруг воцарилось совершенное спокойствие; улица опустела, и только с помощью подзорной трубы генерал смог заметить несколько возмутителей, которые повернули к воротам Карла V, где должен был проезжать король.
Граф де Лемос терялся в догадках, а д’Агилар не понимал, какое неожиданное обстоятельство заставило отнять у него победу и лишило неприятеля возможности сражаться.
Но вдруг они увидели в конце улицы всадника, скакавшего во весь опор. В одной руке он держал белое знамя, а в другой большой конверт с королевской печатью. Он остановился перед домом д’Агилара и закричал:
– Именем короля, отоприте!
Дон Хуан, увидев его, приказал своим людям отворить ворота. Всадник въехал на двор.
То был бригадир полка инфанта Фидальго д’Эстремос.
– Мне сказали, что его сиятельство, губернатор, находится здесь в доме.
– Да, я здесь, – отвечал граф де Лемос, выступая вперед.
– Вам письмо от короля, ваше сиятельство.
Лемос поспешно распечатал послание, а д’Агилар между тем расспрашивал бригадира.
– Где ваш полк?
– За городскими воротами.
– Один?
– Никак нет. Еще есть полк валлонов.
– И король с вами?
– Да, и граф де Лерма тоже.
– Надеюсь, вы не отступите перед толпой негодяев и бунтовщиков.
Бригадир вместо ответа ударил по эфесу своей шпаги.
– Хорошо! – вскричал д’Агилар. – С такими людьми, как вы, никакая крепость не устоит… Ну что? – продолжал он, обратившись к Лемосу, который только что кончил чтение. – Ваш тесть граф де Лерма принял ли необходимые меры к усмирению мятежников?
– Это совершенно лишнее, – отвечал Лемос с некоторым замешательством.
– А, понимаю! – воскликнул д’Агилар, смеясь. – Они, верно, покорились. Ведь я вам говорил, что с небольшой твердостью можно их усмирить.
– Да… я думаю, что теперь все кончено, – проговорил губернатор, краснея.
– Они представили заложников?
– Нет…
– И к чему заложники, когда их всех можно перевешать! Просили ли они помилования?
– Нет.
– Так объясните, пожалуйста, что же случилось? – воскликнул д’Агилар с нетерпением. – Какое же вы получили известие?
Губернатор, вместо ответа, подал письмо, следующего содержания:
«Его Величество король, к чрезвычайному своему неудовольствию, узнал о беспорядках, которые причинил его приезд, и после совещания с советом министров, соглашаясь с подтвержденными его предшественниками правами и привилегиями верноподданных жителей Наварры, повелевает и объявляет свою волю и желание торжественно въехать в город Пампелуну без всякой стражи, в сопровождении ее сограждан. И во все время своего пребывания в городе предоставляет честь охранения своей особы и жилища тем же гражданам».
За короля, нашего государя и повелителя, первый министр, граф де Лерма».
По скорости, с какой выдано распоряжение, очевидно, что оно составлено было без всяких совещаний, самим министром, даже без ведома короля. Многие современные источники подтверждают, что король узнал об этом только на следующий день.
Д’Агилар, бледный и дрожащий от гнева, прочитал повеление два раза и не мог поверить своим глазам, что королевская власть до того ослабла и достигла подобного унижения. Не сказав ни слова, он отдал бумагу губернатору, который поспешил удалиться из гостеприимного дома и распорядиться насчет нового объявления.
Старый генерал, оставшись наедине с племянником, несколько минут хранил молчание.
– Ну что, – сказал он наконец, – не правду ли я тебе говорил? Надо ли страшиться за Испанию и за самого короля?
И, не решаясь высказать все свои опасения, старик поспешно ушел в комнату дочери.
Через час после этого он отправился в губернаторский дворец дожидаться приезда короля.
Глава III. Торжественный въезд
Весть об этих происшествиях быстро разнеслась по городу. Даже те из жителей, которые привыкли постоянно сидеть дома, не утерпели выйти на улицу и, прогуливаясь, смотрели на все окружающее с какой-то особенной гордостью.
Жители города были очень довольны своей победой. Гостиницы и кофейни наполнились народом, так что в «Золотом Солнце» не было места для проголодавшихся победителей. Содержатель ее, Хинес Перес де Ила, будто переродился. Он снял свою черную шляпу с широкими полями, надел вместо нее белый колпак и переменил свой грозный и возмутительной тон на ласковый и приветливый.
Прежний бунтовщик уступил место трактирщику; он соглашался теперь с мнениями всех и старался поместить по двадцать человек в комнату, которая была рассчитана на четверых, бегал, погонял свою прислугу, поваров.
Вычисляя выгоду, которую он получит с такого большого числа посетителей, он наконец встал за конторкой и зорким оком хозяина наблюдал за всеми действиями своей прислуги, боясь, чтобы они не прикарманили себе доход, следил за сбором. Вдруг дверь снова отворилась, и в гостиницу вошел достойный коррехидор Хосе Кальсадо де-лас-Тальбас в сопровождении более десятка сограждан, которые с бердышами и алебардами в руках изображали муниципальную гвардию.
– Хвала и честь победителям! – воскликнул трактирщик.
– Честь и слава вам, сеньор Хинес Перес де Ила! – отвечал коррехидор. – Вы первый начали защищать наши фуэросы. Согласитесь, господа, – продолжал он, обращаясь к окружающим, – без него наши права не имели бы никакой силы, о них никто бы и не подумал! Король вступил бы спокойно в Пампелуну с двумя кастильскими полками при восторженных криках! Этот почтенный гражданин напомнил всем, что нам одним принадлежит честь охранять нашего монарха в нашем городе.
Все посетители выпили за здоровье Хинеса, который, сняв бумажный колпак, раскланивался на все стороны.
– Поэтому мы должны отдать ему особенные почести, – продолжал коррехидор. – От имени всех наших сограждан предлагаем ему чин сержанта и начальство над отрядом муниципальной гвардии. Мы пришли сюда объявить это и представить команду.
– Что?.. Мне быть вашим сержантом? – воскликнул Хинес, бледнея.
– Кому же больше, как не вам!
– Но, извините… я не могу теперь отлучиться отсюда… мне необходимо быть здесь…
– Да, но еще нужнее быть в наших рядах!
– Послушайте, господа, я человек торговый… вы знаете, я должен следить за прибылью в моем деле.
– А польза для Пампелуны? Наварры? Разве вы это забыли? Возможно ли! Такой патриот, как вы!..
– Все это так… но неужели никто и заменить меня не может?
– Да кому же можно уступить ваше первенство?.. Вы защищали наши права так красноречиво…
– Знаю, знаю! – воскликнул трактирщик, проклиная в душе и красноречие свое и фуэросы. – Мне очень приятно, – продолжал он, – начальствовать над моими согражданами, но я вовсе не ожидал такой высокой чести и прошу несколько дней для экипировки.
– Это не отнимет у вас времени. Все готово. Можете надеть форму сию же минуту.
И смущенному трактирщику подали широкую перевязь с галунами и алебарду с серебряными кистями. Как ни старался Хинес отговориться, но его вытащили из-за конторки и насильно возложили на него новые знаки отличия.
– Теперь пойдемте! – вскричали воины.
Никогда Хинес так не желал остаться у себя в доме, как в эту минуту: многие посетители подошли к конторке для расплаты. Майордом «Золотого Солнца» сеньор Коэльо, ловкий астуриец, нравственность которого никогда не входила в пословицу, кричал своему хозяину:
– Идите, идите, сеньор сержант, я и без вас управлюсь!
Этого-то и боялся несчастный трактирщик.
– Я сейчас вернусь! – вскричал он.
– Нет, – возразил коррехидор, – вы должны до вечера ходить по городу дозором, предупреждать всякое нарушение спокойствия и брать виновных под стражу.
– Хорошо, хорошо, – сказал Хинес, – а потом вернусь домой. – Ему ужасно хотелось поскорее со всем этим покончить.
– Нет, вам нельзя возвращаться. После этого вы пойдете со своим отрядом к воротам Карла V и примкнете к колонне, которая там будет выстроена для встречи короля.
– Я! – вскричал Хинес, сдерживая досаду.
– Да, конечно, вам первому принадлежит эта честь. Оттуда вы обязаны сопровождать короля до дворца, где можете стоять в карауле до утра.
– Я! Все я! – повторил трактирщик с отчаянием.
– Это одна из наших привилегий! Никто не смеет отнять ее у нас, вы сами сказали. Теперь идите, я не держу вас.
– Идем! – вскричали солдаты, гордясь своим начальником.
И бедный трактирщик, проклиная достоинство, стоящее ему так дорого, отправился блюсти безопасность Пампелуны, бросив скорбный взгляд на свой дом, который он должен был оставить на расхищение.
Между тем Пикильо, верный своему слову и стараясь заслужить обещанную награду, бегал по улицам и кричал во все горло:
– Да здравствуют фуэросы!
Никто его не останавливал. Одни не смели высказать свое мнение, другие боялись, а третьим было решительно все равно. Только несколько праздных мальчишек, бродивших по улицам в качестве зевак, которые охотно следуют за первым барабаном, за первым зрелищем, какое только представится, присоединились к крикуну и помогали ему. Скоро свита его увеличилась встречными ребятишками, и Пикильо, стремясь вперед, продолжал со всеми хором кричать: «Да здравствуют фуэросы!» Как вдруг из-за угла одной перекрестной улицы вышла другая армия, такой же силы, такого же возраста, но только не того знамени. Она очертя голову кричала: «Долой фуэросы!» Между такими противоположными партиями, казалось, произойдет сражение. Но, к изумлению обеих армий, генералы остановились, подали друг другу руки и поцеловались.
– Пикильо!
– Педральви!
– Что ты делаешь?
– Кричу.
– И я тоже!.. Люди губернатора дали нам денег, чтобы мы кричали: «Долой фуэросы!». Мне одному досталось три реала, за то я и стараюсь.
– А мне так ничего не дали, – скромно отвечал Пикильо, – но только обещали дать один реал.
– Так лучше пойдем с ними! – вскричали солдаты генерала Пикильо и перебежали под неприятельское знамя.
И обе армии, соединясь, продолжали возмутительное свое шествие с усиленным криком:
– Долой фуэросы!
До сих пор они не встречали никакого сопротивления и почитали себя полными властителями улиц Пампелуны, но вдруг перед ними явилась другая грозная рать, солдаты с алебардами и сержантом.
То был отряд под начальством Хинеса. Он мужественно напал на войско возмутителей, несмотря на их многочисленность.
Союзники остановились, и главнокомандующие стали держать военный совет.
– Бросай оружие! – кричал сержант, наступая. – Бросай оружие!
Так как союзники были без оружия, то в этом предложении для них не было ничего унизительного. Но их тревожило то, что сержант приказал своим солдатам загородить дорогу алебардами. Чтобы уклониться от этого маневра, молодые генералы, уверенные в победе над своим неприятелем, если дело пойдет наперегонки, закричали:
– Беги!
В одну минуту союзная рать бросилась на ближайшую улицу. Но, к несчастью, вместо улицы они попали в какой-то глухой переулок. Вся армия была загнана в тесный тупик, где всякое сопротивление было бесполезно, даже бегство невозможно. Хинес одержал полную и блистательную победу.
Он воспользовался ей с умеренностью, которой нельзя даже было ожидать от упоенного торжеством человека. Может быть, трудность заключалась в том, что невозможно было арестовать большое количество нарушителей порядка, что и явилось причиной его снисходительности, и он только удовольствовался арестом генералов Пикильо и Педральви. Остальных же отпустил по домам, если у кого таковой был, а у кого не было дома, тот имел право свободно находиться на королевской мостовой.
Сержант хотел было сам отвести молодых предводителей инсургентов в надежное место, но уже начинало смеркаться, и недалеко послышались звуки труб и барабанов муниципальной гвардии. Король уже должен был вступить в город. Надо было, не теряя ни минуты, отправиться в улицу Таконьера. Поэтому Хинес назначил двух из своих солдат для сопровождения пленных, отдав приказание отвести их в гостиницу «Золотое Солнце» и посадить в пустой погреб.
Отправились. Молодые герои были побеждены, однако не потеряли присутствия духа. Они молча шли и по временам переглядывались, как будто передавая друг другу вопросы: «Что делать?» и «Как спастись?» Надо было отдать должное Пикильо, потому что он больше думал о своем приятеле, нежели о себе. Ему больше хотелось освободить товарища, чем самому быть на свободе и, хотя он был умен и смел, ему казалось невозможным выпутаться. Дюжие, крепкие телохранители держали их не за ворот, потому что ветхость одежды не позволяла этого, а за руки, крепко стиснув их. Маршировали они быстро и волокли бедняжек за собой так, что маленькие и худые ноги детей едва успевали переступать по камням неровной мостовой. Однако Пикильо нашел средство обмануть охранников; притворясь, будто запнулся, он упал в таком месте, где солнце превратило грязь в сухую пыль. Вожатый резко дернул его за руку, но хитрый Пикильо успел захватить горсть пыли и крепко сжал в руке. На повороте улицы он вдруг бросил ее в глаза солдату, который вел приятеля, и закричал:
– Беги, брат! Беги!
Воин-гражданин стал обеими руками протирать глаза, а Педральви пустился бежать, кинув на своего друга признательный взгляд, который выражал: «В долгу не останусь».
Этот великодушный поступок, разумеется, навлек на бедного Пикильо побои; солдаты, потащив его за обе руки, заперли в указанном погребе на замок, а сами не столько по долгу службы, сколько из любопытства, поспешили к заставе.
Король въехал в Пампелуну при звоне колоколов, сопровождаемый криками народа, при ярком свете факелов и блеске иллюминации. Впереди шли трубачи, потом ехали придворные дамы в парадных каретах, кавалеры верхами в богатых одеждах, окруженные множеством пажей. Между гражданами Испании, которые прежде жили в боевых лагерях, а теперь служили украшением пышному двору, были: герцоги Инфантадо, Медина де Риоско, д’Эксалонья, д’Оссунь, Медина-Сидония и Гусман. После этого следовало идти Испанской гвардии, но ее заменял отряд Пампелунских кузнецов и сапожников, вооруженных пиками. Потом шли купцы и почетные граждане, одетые алебардистами, которых толпа приветствовала неистовыми криками восторга, указывая на любезных знакомцев и заставляя их кланяться на все стороны. Затем следовали оруженосцы, составлявшие собственный конвой хранителя государственной печати. Самая печать заключалась в алом бархатном ларчике, который стоял под зеленым бархатным балдахином на сплошном седле двух мулов. Позади их шли четыре латника с огромными палицами.
Кареты короля и первого министра были окружены всеми остальными сановниками двора и государства; толпа альгвазилов и чиновников инквизиции заключала церемониальное шествие. Филипп III подъехал к дворцу вицероя, где его ожидали губернатор и городские власти. На восклицания толпы он отвечал приветливостью, но вместе с тем с какой-то рассеянностью, которая подавала повод думать, что мысли его были заняты чем-то важным, тогда как он ровно ни о чем не думал. Выражения радости и преданности просто надоели ему.
Филипп III был мужчина небольшого роста с круглым лицом, имевшим приятное выражение. В обращении он с детства привык сохранять некоторую важность; но вместе с тем наружность имел привлекательную. Были ли ему известны настоящие причины смерти его брата дона Карлоса, но только воспоминание одного этого имени выражало на его лице оттенок уныния, а уважение, которое он имел к своему отцу, Филиппу II, более походило на страх или ужас. Молодость провел он в безусловной покорности и бездействии. Ему шел двадцать второй год, а силы его развивались медленно, он не знал ни надежд, ни страстей юности, потому жизнь ему скоро наскучила.
При выходе из кареты король оперся на руку дона Хуана д’Агилара, который первый поспешил встретить своего монарха. Заметив на лице старого солдата признаки печали, король с участием спросил, здоров ли он. Дон Хуан, услышав желание короля узнать об управлении провинцией, попытался было высказать некоторые факты относительно настоящего положения дел в Пампелуне, но Филипп слушал его с таким беспокойством, как будто опасался быть вовлеченным в важную и продолжительную беседу, и приход министра прервал разговор дон Хуана.
Король с благодарностью улыбнулся министру и поспешил отправиться в приготовленные покои для отдыха от зноя и утомительной дороги. Проходя по длинной галерее, которая вела в спальню, он заметил одного бедного францисканского монаха, который поднимался на цыпочках, чтобы посмотреть на него. Филипп, оставив министра и окружавших его придворных, подошел, поклонясь, к монаху, и попросил его благословения. Монах, покраснев от удовольствия и смущения, благословил его, и по всему собранию пробежал рокот одобрения. После благословения король всех Испаний и Индий отправился на отдых.