Эдуарда Кених
Мужчина
Но такова была его суть. И таким любила его жена. И таким отцом он был, совсем не пытаясь показаться тем, кем он не был и никогда не будет. Статный и высокий, чисто и опрятно одетый, представительный, всегда деловой тон речи, выдержанный темп. Молчаливый, когда его никто не спрашивает, умеющий слушать.
Именно таким и должен быть настоящий человек. Человек, в которого не добавлено ничего лишнего. Не кичащийся богатством и ценящий то, что у него есть. Она не имела никакого морального права спросить у него, изменилось ли его отношение к жене после того, как она родила и располнела. Судя по всему, нет. Он лишь умело направил свою любовь в другое русло, став относиться к любви всей своей жизни, принявшей немного другой облик, немного по-другому. Приняв на себя много лет назад определенные обязательства, он не имел никакого права даже подумать о том, чтобы от них отказаться. Человек дела, он был верен своим внутренним принципам, которые направляли его жизнь. Именно эта черта его характера так её восхищала. Слишком мало встречалось ей в жизни мужчин, подобных ему, преданных семье до глубины души. А сейчас, как– то всё сейчас по-другому.
Чистота сердец выцветает, и в мире остаётся лишь голая пошлость, зияющая чёрными дырами в обидах и горечи, которые не залечить ничем. Семья перестала значить что– либо, и позволено всё. Неуёмный безудержный флирт и ничего не значащие измены. Люди обижают друг друга. А прощения просить то ли не хотят, то ли забывают. Думают, что итак всё пройдёт, и раны затянутся сами собой. Уходят, закрыв дверь и махнув рукой. Объяснять что– либо, не считая нужным.
Чистой воды безобразие.
Хотя все давным-давно слышали и знают один простой закон: мы в ответе за тех, кого приручили. Но о нём постоянно норовят забыть, норовят попробовать взмахнуть той волшебной палочкой. А потом ещё, и ещё. И хотят заглянуть на страницу вперёд, не дочитав предыдущей. Делая из своей жизни невообразимое месиво, хотя никогда не имели на это права.
И потому она восхищалась им. В своём скромном величии он умело сочетал всё. И хотя её рука уже было тянулась к заветной палочке, она понимала, что не вольна поменять в их жизнях ровным счётом ничего.
И всё– таки чудеса иногда случаются, и порой мы встречаем на пути людей, которые хотя бы на короткое мгновение дают нам понять, что жизнь полна волшебства, которое будет нас ждать, пока мы не перестанем в это верить.
Для этого лишь достаточно протянуть руку.
Ведь он намеренно развернул книгу так, чтобы она смогла увидеть название.
МЫ ЛЕТИМ
«Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим»
(Псалом 90: 10)
Люди приходят в нашу жизнь случайно. И также случайно уходят из нее со скоростью света.
«Нет ничего вечного» – произнесла женщина лет семидесяти четырех, лежачая больная палаты динамического наблюдения отделения неврологии.
Галина Васильевна? Антонина Ивановна? Мы так и не успели познакомиться с ней поближе. Когда у тебя кровоизлияние в мозг и ты на волоске от смерти, на тумбочке твоей больничной палаты будут лежать толстая пачка влажных салфеток, пригоршня таблеток, освежитель воздуха, бутылка воды с дозатором, баночка с детским питанием, пюре, соки. У Антонины Ивановны на тумбочке лежал православный молитвослов, и стояло четыре иконы.
Нет ничего вечного на земле. О чем думать человеку, находящемуся в полном сознании? Человеку, которому нельзя встать и одеться, нельзя почитать, нельзя посмотреть телевизор, нельзя сходить в туалет самому? Всё, что можно – тихо лежать, устремив весь свой взор в стену или на потолок. Лежать, вновь и вновь перебирая в памяти дни своей жизни один за другим, лежать, ожидая и надеясь.
Веру нельзя привить силой. Вера не передается по наследству. Её нельзя купить за деньги. Но это именно то, что даст сил перенести ещё одно (последнее?) испытание. Даст будущность. Даст надежду. Даст мир в сердце.
– Дай Бог тебе, доченька, здоровья, – произнесла Антонина Ивановна.
Так говорила мне только покойная бабушка и Антонина Ивановна.
Если в сердце у человека любовь, даже будучи прикованным к кровати, он передаст ее тебе любым способом.
Люди приходят в нашу жизнь случайно. И также случайно уходят из неё со скоростью света. Придя в палату вечером, Антонину Ивановну я не увидела. На её месте лежала другая женщина. И на тумбочке рядом не было ни одной иконы.
«Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим»…
ВАНИЛЬ
«Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете;стучите, и отворят вам;ибо всякий просящий получает, и ищущий находит,
и стучащему отворят»
(Евангелие от Матфея 7: 7– 8)
Чёрные как гуталин брови всегда отличали выражение твоего лица. Улыбаясь, ты всегда приводил их в движение одной лишь тебе свойственной мимикой. Когда смеялись губы – смеялись и твои брови. Выразительные и чёткие. Я всегда их любила. Наверное, с тех самых пор, когда увидела впервые.
Это странно и, наверное, может показаться смешным, но ещё задолго до того, как произошла наша первая встреча, и мы сказали другу первые «привет», я уже точно знала, что будет задолго после. Хотя, наверное, я просто очень сильно хотела верить.
Ведь то, что мы встретились, ни что иное как чудо. Сейчас, когда ты сидишь в соседней комнате и пьёшь кофе, сидя за своим столом, и стучишь по клавишам, кажется, что так было всегда. И не может возникнуть даже мысли о том, что всё могло быть иначе. Что в соседней комнате мог сидеть кто– то другой, или мог не сидеть никто, и твои брови улыбались бы кому– то ещё.
Каждое утро, просыпаясь раньше тебя, я первым делом смотрю на твои брови, чёрные как гуталин, и мысленно улыбаюсь твоим далёким снам. Потом, пока ты спишь, иду в комнату к нашим детям. Конечно, они как всегда скинули одеяла на пол, и мирно посапывают во сне. Я накрываю их снова, и, тихо притворив дверь в их спальню, выхожу на балкон. Вид оттуда открывается чудный. Я особенно люблю сидеть там рано утром одна, завернувшись в плед. С кружкой тёплого молока в ладонях, я закрываю глаза и думаю.
И пока я думаю, миллионы мыслей проносятся в моей голове. Особенно часто я люблю вспоминать тот день, когда ты, хотя и страшно спешил, вернулся и помог мне поднять с пола пакеты, которые я уронила, когда ты, не заметив меня, толкнул очень сильно в бок. Я поблагодарила тебя, и взглянула тебе в глаза. Не знаю, что ты почувствовал в тот момент, но наверняка ты понял главное: мои и твои глаза улыбались вместе. Ты дал мне номер твоего телефона, и попросил перезвонить. Прощаясь, ты с благодарностью посмотрел на меня. Наверное, за то, что я так долго ждала.
Мы часто встречались с тобой после этого. И много и обо всём говорили. Ты рассказал, о чём мечтаешь, когда ты один, а я поведала обо всех своих секретах. Ты до сих пор не рассказал о них никому.
В день нашей свадьбы солнце светило так, будто все годы до этого садилось на несколько минут раньше, чтобы сберечь побольше тепла для этого особенного дня. И для тебя и для меня он был первым. На внутренней стороне наших обручальных колец мы решили выгравировать слово «Чудо». Потому что именно оно дало нам возможность стоять перед алтарём друг рядом с другом. Ты был предельно серьёзен, но твои брови не могли удержаться от великой радости и так и ходили ходуном. Я держала тебя за руку и не знала, в раю я или на земле, и не могла поверить в то, что происходит. Слёзы лились из моих глаз и падали на прозрачную фату, но мне было абсолютно всё равно. Рядом со мной, в двух шагах от меня стоял ты. Такой красивый и серьёзный, готовый взять меня в жёны и хранить и оберегать меня. И тогда, стоя там перед алтарём, я в самый последний раз вспомнила о том, о чём больше никогда в жизни не буду мечтать, потому что в этом больше не будет необходимости. Ведь ты уже был рядом. Я посмотрела в небо на качающиеся на ветру макушки деревьев, и едва слышно, лишь приоткрыв губы, произнесла «спасибо». Ты сжал мою руку, и мечты улетели далеко– далеко навсегда. И тогда нам разрешили поцеловать друг друга. Как мужу и жене. В первый раз в жизни.
Когда я открыла глаза, ты уже улыбался. И вместе с тобой улыбались твои брови. «Привет», сказал ты, и едва заметная слеза появилась и тут же исчезла на твоей чёрной как ночь реснице. Я крепко сжала тебя в объятьях, потому что очень хорошо понимала, о чём твои слёзы.
