Эдуарда Кених
Мужчина
Каждое утро, просыпаясь раньше тебя, я первым делом смотрю на твои брови, чёрные как гуталин, и мысленно улыбаюсь твоим далёким снам. Потом, пока ты спишь, иду в комнату к нашим детям. Конечно, они как всегда скинули одеяла на пол, и мирно посапывают во сне. Я накрываю их снова, и, тихо притворив дверь в их спальню, выхожу на балкон. Вид оттуда открывается чудный. Я особенно люблю сидеть там рано утром одна, завернувшись в плед. С кружкой тёплого молока в ладонях, я закрываю глаза и думаю.
Иногда я думаю о том, а что бы было, если бы я никогда не мечтала о том, что встречу тебя? Перестала бы верить и поверила тем, кто советовал спуститься на землю?
Но эти вопросы всегда остаются без ответа. Я просто смотрю на макушки деревьев, покачивающиеся на ветру, и слушаю то, что они говорят мне в предрассветный час.
Сейчас, когда ты сидишь в соседней комнате и пьёшь кофе, сидя за своим столом, и стучишь по клавишам, кажется, что так было всегда.
Я точно знала, что будет именно так. Я просто очень сильно хотела верить.
СУДЬБА
У него в жизни всё вроде бы хорошо. Ему 45. Он занимает высокий пост и зарабатывает неплохо. У него есть семья, жена и две взрослые дочери. Регулярно, раз в год, они с семьей ездят отдыхать. Раньше, когда с деньгами было получше, ездили за границу. А теперь отдыхают не так далеко и не так престижно, но ритуал всё– таки соблюдать стараются. Хотя жена, конечно, не довольна. Другие, вон, и в Египет ездят. И кредит ведь для этого взять можно. Но он итак день и ночь работает, и брать для таких целей кредит считает попросту лишней тратой.
Да и вообще всю жизнь они жили очень показательно. Всегда стремились покупать первоклассные вещи, одеваться по моде, обставлять квартиру со вкусом, свободно расслабляться в обществе свободных людей. Хотя, если посудить, этого, по большей части, хотела она. Да и жениться захотела тоже она. «Много таких, как ты, вокруг меня ходит, а ты женись!» И женился. Ведь в конце концов мужчине нужны дом, семья и уют. Что бы там ни говорили. Тем более такому мужчине, как он. Покладистому и добродушному. Ещё в детстве он отличался послушным характером и спокойствием. Никогда не хулиганил. Мог битый час просидеть рядом со старшей сестрой, которая рассказывала ему что– то, и увлечённо слушать, ни разу не отвлёкшись.
Также и родителей беспрекословно слушал. Во всём. По крайне мере, старался.
Однажды, когда он учился на втором курсе университета, приехал домой на каникулы. Но приехал не один. А с любимой девушкой. Невестой. На так называемые смотрины. Родителям показать. В то же время домой в отпуск приехала старшая сестра и средняя сестра на каникулы. Но всё пошло не так, как он планировал. Родителям невеста не понравилась. В её обществе они вели себя, как подобает, но сёстрам мать сказала, что отец в ярости. В советское послевоенное время люди были полны ещё больших предрассудков, и женитьбу на метиске – полукровке (мать невесты была русской, а отец– калмык) общество непременно осудило бы.
Настало время уезжать. Родители сыну так ничего и не сказали, а старшая сестра, провожавшая брата до вокзала, в тамбуре при прощании поведала об опасениях матери, как воспримет женитьбу строгий отец. И посоветовала подумать хорошенько о принимаемом им решении и напомнила, что родителей нужно уважать и беречь. На том и простились.
Как послушный сын, он сделал всё, чтобы не доставлять лишних хлопот родителям.
Через три года успешно закончил университет, поехал работать по распределению. Но ту девушку домой к родителям больше никогда не привозил.
Женился он уже в возрасте 27 лет, и его мать долго переживала, что сын всё не женится.
ПИРОГ
«И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему».
(Бытие 2:18)
Когда всю жизнь живешь с кем– то под одной крышей, привыкаешь друг к другу. Привыкаешь настолько, что весь дом ассоциируется с этим человеком. Я и не жил здесь без тебя. Никогда не жил. А только вдвоем с тобой, моя любимая.
А сегодня я похоронил тебя.
Мне сказал кто– то из родственников, я уже не помню, кто точно, там было много народу. Ну, вот кто– то сказал из толпы «Дядя Вася, подойдите попрощаться». Черт вас подери, идиоты! Дядя Вася, подойдите попрощаться!? Что вы вообще понимаете? Как я могу попрощаться с ней? Я могу попрощаться со всеми вами вместе взятыми, и больше никогда вас не видеть, но с ней! Я бы никуда не отдавал её, пусть она так и лежала бы в нашем доме, и я каждый день поправлял бы ей платок. Что вы понимаете, дурачьё?
Мы с ней выжили в голодное военное время в самой глухой глуши, мы росли вместе с ней. Мы, немцы, сосланные в глухую сибирскую деревню, успевшие закончить только 4 класса средней школы. Наших отцов расстреляли, а матерей с детьми посадили в товарный поезд и отправили в Сибирь. Прямой железной дороги тогда ещё не построили, и мы ехали двадцать один день, трясясь от страха и голода как скот через весь Казахстан.
Я никогда за всю свою жизнь не проронил и слезинки. Никогда. А тогда ноги мои подкосились, сердце сжало тисками так, что не мог устоять на месте, слезы хлынули из глаз.
– Держите его, девочки, держите,– завопили вы.
Я подошел к тебе близко – близко, склонился над твоим гробом так низко, как только мог, чтобы в последний раз посмотреть на твое лицо. Поцеловал тебя в последний раз, солнце мое.
Ты прости меня за всё. Ты сильно болела и уже много лет не узнавала меня. Уходила из дома, и мы с дочерью искали тебя по всему городу. А иногда я злился на тебя и называл «чёртовой дурой». Ударил тебя однажды. Мы с твоей внучкой хотели обработать твои раны, я держал тебя, обнимал, как мог, а она разводила лекарство, наносила его и заклеивала раны пластырем. Ты никак не хотела держаться на ногах, падала, и у меня не хватало сил держать тебя. Вот тогда– то я и ударил тебя…
Милая моя, любимая моя, дорогая, ради всего святого умоляю – прости меня…
Ты терпела меня всю свою жизнь, родила мне троих замечательных детей, выращивала в нашем саду прекрасные розы, ухаживала за нашим огородом, пекла самые вкусные пироги.
Как же мне жить теперь без тебя, моя Фина?
Говорят, браки совершаются на небесах. Теперь, только теперь в свои восемьдесят пять лет я понял, что это так. Рядом со мной всю мою жизнь была самая лучшая женщина на свете, а я не понимал этого. Не хотел и пальцем о палец ударить, чтобы сделать тебя счастливой. Ведь вам, женщинам, гораздо тяжелее живется в этом мире. А нам, мужикам, что нужно от жизни? Спать можно и одетыми, мы ныть не будем. Поесть можно где угодно, столовых везде предостаточно. Собраться с мужиками, посмотреть футбол. За детьми жена смотрит, помогает бабушка. Мы, конечно, отцы, но все равно восемьдесят процентов времени с детьми проводят женщины.
От нас требуется лишь самая малость – поддержать, нежно обнять, подставить плечо. Вам, таким сильным, таким стойким, таким хрупким просто нужно знать, что мы рядом. А мы, мужчины, изо всех сил не хотим дать вам понять этого. Но вы, в этом и парадокс и загадка, которую мы никогда не будем в силах разгадать, всё равно знаете об этом.
Мы кричим: сколько можно спрашивать, поел ли я, неужели итак не понятно? Мы грубим в ответ, огрызаемся или игнорируем, не помогаем, когда вы просите, и уходим, хлопнув дверью. Но всё это значит только одно, и жизнь не стоила бы и ломаного гроша, если бы это было не так, – за всем этим стоит непоколебимое, недвижимое никакими силами: Дорогая моя, милая моя, ненаглядная, я так тебя люблю. Но я не могу сказать тебе об этом, потому что я сильный мужчина, а мужчинам не свойственно выражать свои эмоции. Я люблю тебя. Люблю так, как любит всякий мужчина. Всем сердцем, всею душой, без оглядки. Но мы как маленькие мальчики, которые из вредности на то, что говорит мама, делают наоборот. Выходим гулять, не надев шапку, приходим домой, когда стемнеет, и отдаем все свои машинки соседскому Гришке или Кольке.
Всю мою жизнь, каждый без сомнения день, все годы с тобой – ты и наши дети были для меня главнее всего. Только вот я, моя любимая, ни разу не сказал тебе об этом…
Я взял тебя замуж, твое имя было вписано в моём паспорте, а моя фамилия – в твоём, мои дети называли тебя «мамой», весь город знал, что ты моя жена. Но в твоей душе все годы твоей жизни чёрной дырой зияла незаполненная пустота – отпечатки невысказанных слов, и тоска потухших глаз.
