Эдуард Захарович Захрабеков
Гештальт
Совсем другой была сестра её, Анька, боевая деваха, будто в разных семьях выросли. Если бы не внешнее сходство, а сестры были близнецами, их вообще невозможно было назвать родственницами. Вкусы в одежде у сестёр отличались, поэтому Олег свою всегда узнавал так сказать «по упаковке». А вот если нарядить их одинаково и поставить рядом, Олег ни за что бы не нашёл жену. Он, живя с Марусей, всегда опасался, что сёстры его разыграют, даже подозревал, что они уже это делали. Глядя в серьёзное лицо положительной Маруси, он не сомневался, что такого не было. Общаясь с Анькой, он в этом очень сомневался. Было? Не было? Эти вопросы не давали ему покоя. «Было бы здорово, если бы Маруся стала Анькой, а Анька – Марусей», – последнее время Олег часто ловил себя на таких мыслях, приходивших помимо его желания в голову. Он даже стал опасаться за свою психику, подозревая жену и её сестру в подлоге. Дернул же черт жениться на близняшке.
Размышляя о своём положении, Олег направился к покрывалу. Маруся и Анька вышли на берег, они о чём-то увлеченно разговаривали, увидев, что Олег наблюдает за ними, одна из них, то ли Маруся, то ли Анька, помахала ему рукой, Олег криво улыбнулся и ответно махнул сёстрам. Только сейчас он заметил, как сегодня они похожи одна на другую, стройные, загорелые, они распустили свои длинные волосы и, сидя на прибрежных камнях, сушили их под палящими лучами солнца. Олег моргнул, ему показалось, или они надели одинаковые купальники? «Маруся?» – с тревогой в голосе окликнул он жену. Маруся обернулась и помахала ему рукой. Олег вытянулся на одеяле, выбрал в хлебнице одно идентичное яйцо, рассмотрел и засунул в рот целиком, прожевал, запил морсом из бутылки. Припекало.
Это было в конце прошлой недели, кажется, в пятницу. Олег пришёл с работы пораньше, устал, хотелось поваляться на диване с планшетом, посмотреть кино. В прихожей Маруся ползала с тряпкой, мыла полы по случаю будущих выходных, она очень не любила заниматься уборкой в субботу или в воскресенье. В субботу вставала раньше, пекла блины или стряпала булки, потом вязала, ко всему прочему она была рукодельницей. А в воскресенье обязательно был какой-нибудь выход в свет, в кино или театр. Особенно Маруся любила театр, её притягивал сам запах театра, портьерная пыль, свет софитов, она могла подолгу рассматривать сцену, говоря, что мечтает здесь переночевать. Странная фантазия поразила Олега, он засмеялся и сказал, что она может спрятаться в портьеру и здесь заночевать, но последствия будут проблемой, которую ей придётся решать самой. Маруся ползала с тряпкой по полу, но одета она была очень празднично, маникюр, макияж и красивое платье, в углу стояли туфли на шпильке, странно, Олег никогда не обращал внимания, какие туфли носит его жена, но он точно помнил, что высокие каблуки она не носила. Маруся унесла ведро и, пока Олег снимал ботинки, разглядывал себя в зеркало, явилась в прихожую, неся в руках два бокала с вином. Олег тогда ещё очень удивился: «Что празднуем?» Маруся усмехнулась и впилась в его рот своими красными губами, Олег ощутил вкус помады и запах каких-то новых духов, в ушах зазвенело. Любовью занимались неистово, молча, прямо на полу в прихожей, Олег даже не понял, как всё случилось, даже не чувствовал усталости после рабочего дня, даже на какое-то время потерял реальность, где он и с кем. «Забыли про презерватив», – виновато пробормотал Олег, рассматривая Марусю. Ему показалось, что она сама на себя не похожа. Маруся сидела на банкетке, взлохмаченная, с размазанной помадой, её шпильки все так же стояли в углу. «Новые туфли?» – рассеянно выдохнул Олег. Маруся засмеялась: «Сиги есть?» Ее голос был чуть хриплый. «Страстный голос», – подумал Олег, он даже забыл, что его жена не курит и привычно достал из внутреннего кармана пачку сигарет и зажигалку. Маруся надела шпильки и ковыляющей походкой прошла на кухню, курила у раскрытой створки окна, потом взяла пальто и ушла. Олег, оглушённый таким происшествием, такой развязкой, остался сидеть в прихожей. Всю следующую неделю Олег и Маруся прожили как всегда, будто и не было этой бури в прихожей. Как не был Олег толстокож, его мучило это пятничное событие. Он, молча, удивлялся своей жене. И вот сейчас на берегу реки сомнения, одно страшнее другого, заставляли его пристально следить за Марусей и Анькой.
Олег всегда подозревал, что его жена не так проста, как казалась. Не бывает идеальных людей, таких, какой была его жена все эти пять лет совместной жизни. Маруся хочет уйти от него, она встретила другого мужчину и теперь не хочет жить с Олегом? Анька. Он ничего не знал о ней. Она красива, умна, не замужем и сестра его жены. Если уж быть до конца честным с собой, то Олег толком ничего не знал про сестёр. С Марусей (или это была Анька?) он познакомился в ресторане во время корпоратива, он пригласил её танцевать, потом они стали встречаться, потом – жить вместе. Что Маруся (или Анька?) делала на корпоративе их компании, Олег не помнил. Родителей у сестёр не было, они говорили, что и отец, и мать жили где-то в Орле и давно умерли. Вот, пожалуй, и всё. Анька жила где-то на окраине города в съёмной квартире, а Маруся сразу переехала жить к нему. Однажды Олег спросил жену, как она могла переспать с ним при первой же встрече, там, на корпоративе: «А ты мне почему сразу дала?» Маруся, не задумываясь, ответила: «Это была любовь с первого взгляда». Самолюбие Олега сразу поверило Марусе. Да, он такой!
Сейчас истина никак не давалась Олегу. Он чувствовал подвох, но где, он определить не мог.
Олег перевернулся на спину, услышал, как мошкара на спине охнула и запищала, придавленная весом тела – неожиданно. Олег смотрел на высоко стоящее солнце и думал, что сёстры ослепили его, как вот это вечное светило, и что проблема его также вечна, как вечно это солнце. «Нет ничего нового под солнцем», – вспомнилась Олегу древняя мудрость. Ни-че-го но-во-го! Закрыв лицо руками, повторяя древние слова по слогам, Олег чувствовал, как седеют на его молодой голове волосы.
Что-то кольнуло в бок. Травина? Щепка? Хлебная корка? Бордовая книжица, то ли Марусина, то ли Анькина, выпала из пакета с едой. Записная книжка. Она была пустая, только в конце был рецепт блинного теста, написанный Марусиной (или Анькиной?) рукой и какая-то узкая полоска, такие обычно прячут в печенье с предсказаниями. Полоска была истёртая, видно, что старая. Олег аккуратно развернул её. От долгого наблюдения за солнцем он вроде ослеп, и сперва ему показалось, что на полоске ничего нет, но, проморгавшись, он увидел слова, напечатанные на машинке, чуть видные от времени «Брось дело с камнем в воду».
«Нет ничего нового под солнцем, брось дело с камнем в воду», – две мудрости сложились в одну. Олег поднялся с покрывала, он осознал, что для спокойной жизни ему надо утопить одну из сестёр. Сейчас, прямо сейчас. Даже страх перед водой, даже смерть отца в этой реке сейчас были неважны для него. Он утопит одну, а с другою будет жить дальше, и хорошо бы, чтобы этой другою была Анька. Идея казалась выходом из всех его проблем и сомнений, ему хотелось засмеяться от того, что решение нашлось так просто. На берегу сестёр не было. Они плавали. Вон Маруся, вон Анька. Или наоборот? Они доплыли до середины реки. «Маруся!» – крикнул Олег. Одна из сестер, повернулась и помахала ему рукой. «Как отец», – успел подумать Олег. Жена его повернула и поплыла к берегу, но сколько она не плыла, доплыть у неё не получалось, течение сносило обратно. «Помоги!» – крикнула она и зашлёпала руками по воде. «Тонет», – с удовлетворением отметил Олег. Анька не слышала крика сестры, она продолжала плыть. Ровно, как только Марусина голова скрылась под водой, Анька повернула обратно. Было видно, что ей тоже тяжело плыть. Олег испугался, что он сейчас лишится и второй сестры, останется без жены. Как он объяснит людям, куда подевались девушки: его жена и сестра его жены, близнецы. «Какая останется, с той и буду жить, и, судя по всему, это будет Анька, а не пресная Маруся!» Олег вошёл в воду и поплыл, странно, но судорога не мучила его. Подплывая к Аньке, он увидел, что она улыбается ему. Радость, первобытная радость обретения желаемого накрыла Олега волной. Протягивая руку навстречу потерянной и обретенной супруге, он почувствовал, что судорога перекосила его тело. Мука, какая мука! Вода у лица, в носу, в глазах, в ушах, лицо разрывает, хочется кричать. Пузыри, пузыри. Нет боли, нет солнца, нет воды, безразличие, и только силуэты двух сестёр, уплывающих к берегу. «Ты видела, как он радовался, что я утонула?» – спросила одна другую.
Валера
Он никогда не слышал крик ворона, хоть и не раз его видел. Обычно ворон перебирал мусор в куче хлама, сидел на ограде или просто куда-то летел по своим вороньим делам. Сегодня был мороз, сильный, трескучий. Валера вспомнил бабкины приметы. С девятнадцатого должны были начаться Николины морозы, самые суровые в декабре. Они продолжаются неделю, но если и со снегом не повезло, то вымерзнут все плодовые деревья и ягодные кусты. А это Валеру уже беспокоило. Ворон сидел на опоре ЛЭПа и смотрел неподвижным глазом на Валеру и, казалось, что-то о нём думал.
– Что смотришь? – негнущейся верхонкой Валера набрал снега и попытался слепить снежок, чтобы бросить его в немигающий вороний глаз. Снежок никак не лепился, мороз не давал смяться и склеиться снежинкам в ледяной шар. Валера снял верхонки и руками стал мастерить снежок, но то ли руки Валеры были недостаточно горячи, то ли снег очень неподатлив: снежок слепить удалось не сразу. Валера прицелился и ловко залепил снежком именно в ту перекладину, где замерзал ворон. Как ни странно, но ворон даже не встрепенулся, а лишь повернул голову на другой бок, глядя на Валеру уже левым немигающим глазом. – Скотина! – выругался Валера, сплюнул голодную слюну и взвалил на плечо охапку березовых веток, умело перевязанную тонкой заржавленной металлической проволокой, чтобы прутья не рассыпались. Тут ворон открыл клюв и каркнул:
– Кра! Кра-кра-кра!
Нутро у ворона, на удивление, было горячим. Облако пара вырвалось из клюва и, еще не долетев до земли, рассыпалось на миллионы снежных атомов, которые упали к ногам Валеры, звонкие, сильные. Валера смотрел на ворона, Ворон смотрел на Валеру.
Валера стоял в холодной декабрьской ночи, держал на плечах берёзовые прутья для метлы, смотрел на ворона и удивлялся неожиданному откровению этой минуты, этому морозу, снегу, звуку, а особенно – острому чувству одиночества, свалившемуся на него в тот момент. Валера – человек пропащий. Пропащий – по сути, пропащий – по факту. Ничего хорошего в жизни не было. Так думал он сам. Ничего хорошего в жизни Валеры уже не будет. Так думал всякий, кому случалось встретиться с ним. Фактически в этой жизни Валеры тоже уже не было. Ни семьи, ни дома, ни документов, ни будущего. Только унылое сегодня. Искал ли его кто? Кто думал о нём? Сам Валера признавал себя бродягой, редкие Валерины знакомцы называли его бичом. И это была истинная правда: Валера – человек пропащий.
Он жил за старым кладбищем, в лесу. Когда-то давно в лес пришёл экскаватор и вырыл глубокую траншею для захоронения ничейных покойников, таких же бродяг, как Валера. Но то ли покойников всех разобрали, то ли рабочие забыли, где вырыли траншею, только никто ею по назначению не воспользовался. А потом – кладбище стало старым, могил было столько, что они стали вылезать за пределы погоста, и городское начальство решило остановить там захоронения. Новое кладбище открыли на другом конце города, а это стало тихим, почти музейным местом, где только в сезон – в теплое время года – можно было встретить посетителей. А ещё здесь подзахоранивали, копали могилки рядом с родственниками те, кто и после жизни хотел оставаться семьёй. У Валеры семьи не было, он грустил по новым покойникам, слушал тишину над могилками после редких похорон. Он сидел подле холмика свежей глины, долго прислушивался, громко изрекал: «Не дышит!» и поминал недышащего оставленной стопкой и остывшим блином, делил с воронами конфеты и печенье. Скудная, редкая трапеза.
Валера уже несколько лет жил в траншее за кладбищем. Он накрыл её горбылём и целлофановыми пакетами с помойки, сделал топчан и даже притащил из садоводства по соседству печь-буржуйку, но ею почти не пользовался, по дыму его могли найти, топил он её только в сильные морозы зимой. Люди, видевшие вдалеке со стороны старого кладбища дым, считали, что копают могилу для какого-то несчастного. Валера, сидя на топчане из неструганного корявого горбыля, накрытого старой диванной обивкой, смотрел, как тощие языки огня лижут металлическую дверцу буржуйки, и слушал треск влажных сучьев и хвои, вдыхал горячий влажный пар. Пахло грустью и деревенской баней. Хотелось окунуться в горячую воду, похлестать себя берёзовыми прутьями по тощему ссохшемуся телу. Валера чесался, в траншее жили земляные блохи и грызли Валерину огрубевшую кожу, если было не лень, Валера вылавливал чёрную блоху, похожую на чаинку, и перегрызал ей горло, думал, что горло, растирал между грязными пальцами обслюнявленный трупик и слизывал. «А ещё говорят, что коньяк клопами пахнет!» – нервничал Валера, доставал из-под топчана конфету и заедал ею блоху. Конфет у Валеры всегда было много разных: дорогих и дешёвых, шуршащих шоколадных и колючих шершавых карамелей. Но больше всего Валера любил сладкие сахарные подушечки, «дунькину радость». Они напоминали ему его прошлое бытие, пахли детством, когда он, маленький, лысый, в пятаках зелёнки на локтях и коленях, сидел на лавке возле дома в далёкой, уже несуществующей деревне, и ел из бумажного кулька сладкие подушечки, подаренные ему бабкой к именинам. Детство было, юность была, а потом – провал, пустота. День похож на ночь, ночь похожа на день, жизнь похожа на смерть, смерть станет жизнью. С осознанием этого Валера существовал.
Как-то раз Валерину траншею нашли подростки. Стоя за обгорелой толстой сосной, слезящимися глазами Валера смотрел, как они ломали крышу его нехитрого жилища, выкидывали топчан и побитые молью коврики и мешки, топтали их и рвали, а потом – зажгли, оторвали дверцу у буржуйки, а саму печку затащили в кусты. Когда из траншеи вылетел мешок со сладостями, нервы Валеры не выдержали, он завыл. Иступлено, беззвучно, одним ртом, из глаз текли слёзы, смешивались со слюной. Валеры кусал себя за колено, безнадёжная, бессильная тоска и обида накрыли всё тощее грязное его существо. Валера не помнил, как вернулась к нему реальность, только той ночью прилетел в Валерин лес неизвестный огненный корабль, согрел его, а разумное существо жалело Валеру, гладило его по голове, утирало слёзы, поило чаем с жирным коровьим молоком и тягучим мёдом. На прощание оно прошептало в грязное Валерино ухо, что скоро всё изменится. «Кротость безоружит!» – шептало оно, прижимало к себе вонючее, костлявое Валерино тело и утешало. Очнулся Валера за тем же обгорелым деревом, в той же позе, закусив колено. За годы бездомной бродячей жизни Валера выучился, как палочник, в случае опасности мертвенно замирать, ожидая, что опасность пройдет стороной, не затронет его. Подростки, разрушившие Валерин дом, хозяина не нашли. Несколько дней он боялся подойти к траншее, бродил вокруг, прячась и таясь, вздрагивая от любого звука, ел сосновую кору и даже к кладбищу боялся подходить. Прошло несколько дней, прежде чем Валера успокоился. Он принёс с помойки горбыль и новый скарб, накрыл траншею сосновой крышей, примотал проволокой дверцу буржуйки, долго на неё смотрел, а потом отнёс назад, в садоводство, где брал, решив, что труба стала причиной обнаружения его тайного жилища. И прежняя жизнь потекла в прежнем ритме, только Валера стал бояться больших детей и, едва завидев их, даже вдалеке, старался лечь и замереть.
Последнее время с Валерой стала случаться бессонница, он бродил по кладбищу, осматривал могилки, разговаривал с птицами и собаками.
Сегодня Валера наломал берёзовых прутьев для метлы, он хотел их отдать одной одинокой старухе, жившей неподалёку от кладбища, в обмен на какую-нибудь еду или одежду. Случалось, что старуха и денежку ему давала, и тогда Валера ходил в магазин-ларек на одной из улиц, в большой магазин его не пускали, фукали, зажимали носы, а в ларёк – пожалуйста. Спрашивали только: «А деньги у тебя точно есть?»
Идти к старухе было ещё рано. Валера определял время по степени темноты неба: когда на востоке чернота сменялась серостью или синевой, значит, скоро будет светать. Ещё было темно, и Валера беседовал с вороном. Внезапно снежная дорога осветилась оранжевым светом, Валера вначале решил, что опять прилетел огненный корабль и даже обрадовался, что его опять пожалеют и напоят вкусным горячим чаем. Он хотел было выйти навстречу свету, но вовремя разглядел, что это автомобиль, большой и дорогой. Автомобиль остановился посреди дороги, и из него вышли две женщины. «Это здесь!» – сказала одна и прошла вперед, ступила в сугроб и, проваливаясь в снег почти до подола короткой шубейки, направилась к одной из могил. Вторая подумала и полезла в сугроб вслед за первой. Валере было интересно, что делают здесь эти две женщины, и он опять превратился в палочника, настороженно стал прислушиваться.
На старом кладбище было две достопримечательности: цыганское захоронение и склеп из чёрного мрамора. У цыган было всё просто: все могилы имели таблички «Козлов», «Козлова», земля у могил была выложена кафельной плиткой, которую кто-то мёл или мыл каждый день в любое время года, в любую погоду. Могилы были накрыты полипропиленовой крышей и огорожены металлической оградой с профилями лошадиных морд. Между штакетинами ограды были протянуты гирлянды бумажных цветов, которые трепетали от дуновения даже самого лёгкого ветерка. Именно поэтому могилу было видно издалека, и о её существовании знали многие.
Ко второй могиле сейчас пробирались эти две женщины. Семейный склеп представлял собой чёрный, гранитный, почти герметичный ящик, у которого была входная дверь, открыть которую они сейчас пытались. Кто лежал в этом гранитном склепе, Валера не знал; на нём не было ни таблички, ни креста, что могли бы рассказать о хозяине могилы. Женщины вошли в склеп, внутри загорелся свет и послышались голоса, но что они говорили, было не разобрать. Валера подошёл ближе. Он знал, что из освещённого помещения невозможно разглядеть кого-то в темноте снаружи, поэтому не боялся быть увиденным и преследуемым.
«Здравствуй, Эка! – произнесла одна из женщин, – Новый год скоро, вот ёлочку тебе привезли. А это Оксана Ивановна, твоя учительница. Ты помнишь? Эка, ты помнишь?» Женщина заплакала, запричитала, упала на колени у могилы и стала гладить тонкими белыми ладонями чёрные плиты надгробия. «Сынок! Эка! Ты слышишь меня? Сынок! Я пришла, твоя мама пришла навестить тебя! Эка, ты же слышишь меня?» Вторая женщина оцепенело стояла у входа, видно было, что она тут впервые, что это первозданное горе поражает её.
Какое-то странное, знакомое чувство посетило Валеру, точно всё это уже было, когда-то было с ним.
«Марина, хватит! – вторая, которую звали Оксаной Ивановной, обняла плачущую за плечи. – Встань. Зима, плитка холодная. Давай делать, зачем приехали. А то – ночь, кладбище, мне как-то не по себе». Женщины достали из коробок белую пушистую ёлку и стали её наряжать. Марина устанавливала ёлку и вешала игрушки сама, попутно рассказывая о каждой, чем она была дорога её сыну, и как он её, эту игрушку, любил. Потом она достала из сумки двух оленей, поменьше и побольше, и поставила их у ёлки, подумала, достала третьего: «Пусть так будет – я, Эка и он, Валера».
– А Валера где? – спросила Оксана Ивановна.
– Валера? В лесу живёт, здесь, покой сына охраняет, да ворон гоняет.
– Как в лесу?
– Давай сядем да выпьем за покой Эки. Царствие ему небесное.
Женщины достали бутылку коньяка, разлили по маленьким, похожим на напёрстки, стаканчикам. Выпили.
– Да. Валера в уме повредился. Здесь, за кладбищем живёт. Бич. Совсем опустился.
– Валера – бич? В лесу живет? Дом, что ли, построил?
– Какой ещё дом? В траншее живёт, собак бродячих ест и конфеты с могил собирает.
«Я не ем собак, я ем конфеты!» – хотел было крикнуть Валера, но вовремя остановился. Он узнал свою жену Марину и вспомнил, что этот склеп – могила его сына Эки. Давно это было, его семья. Озарение пришло как бессонница, его теперешняя бессонница – мука.
– Валера связался с бандитами, взял у них денег под большие проценты, отдать вовремя не успел. Они убили Эку! Валера и бандиты убили Эку! Валера постепенно дурачком стал. Я его дважды в психушку сдавала, а он всё убегал. Бегающим оказался. Да ещё про всякие инопланетные жизни стал всем рассказывать. Вот я его сюда и отвезла, чтобы грех свой страшный отмаливал. Траншею ему купила, иногда приезжаю, еды привожу, жалею. Совсем дурачком стал. Жалко так, хоть убей, чтоб не мучился и меня не мучил. Или, может, домой забрать? Так опять убежит…Воняет, в штаны валит….
Марина и Оксана Ивановна закрыли тяжёлую дверь склепа и побрели обратно к машине. Двигатель заработал, машина стала пробивать себе путь оранжевым лучом в обратную сторону.
Валера немигающими глазами смотрел на огни гирлянды семейного склепа, совсем как ворон недавно, поворачивал голову из стороны в сторону. Валера открыл клюв и каркнул:
– Кра! Кра-кра-кра!
Только ворон, наблюдающий за происходящим, сорвался с ближайшего куста.
Только шапка снега упала.
II
Я практикующий психолог.
Мне всегда нравилось помогать людям, ищущим себя. В старших классах школы я просил друзей рассказывать мне о том, что сейчас происходит в их жизни, а потом вместе с ними находить возможные способы решения проблем. Я перечитал всю популярную психологию, знал про возрастные кризисы и психоанализ, пробовал даже составлять тесты. Но когда пришла пора выбирать профессию, то я пошел учиться на учителя начальных классов, но со временем мне стало понятно, что детская психология мне совсем не нравится, что гораздо интереснее общаться со взрослыми людьми. Я бросил учёбу в колледже и пошел работать санитаром в поликлинику. Массу историй узнал я там, познакомился со многими людьми, в большинстве случаев это были пенсионеры, но иногда попадались средневозрастные и даже молодые люди, но они не хотели разговаривать со мною, поэтому, чаще всего, я выслушивал жалобы на неблагодарных детей и внуков, маленькую пенсию и черствое к проблемам населения государство. Какое-то время спустя я познакомился с маленькой женщиной Еленой. Я говорю маленькой, потому что она была очень невысокой, 160 сантиметров роста, но она очень гордо несла себя по жизни, помогая другим в том, в чём хотел бы помогать и я, она была практикующим психологом. Елена брала меня на выездную работу обрабатывать анкеты в рекрутерских агентствах. Она учила меня отказывать, объясняла нюансы анкет, читала целые лекции по психологии работодателя, который в большинстве случаев ищет то, что получить невозможно – преданных рабов с гордой посадкой головы и большим умом, сообразительностью и расторопностью гончей, за весьма скромное, если не сказать жалкое вознаграждение. Я учился из прислуги выбирать лидеров, а лидерам объяснять, что они всего лишь прислуга. Елена устроила меня в университет на вечернее, а потом помогала учиться. Нет, мы никогда не были с нею любовниками, скорее, она была моей старшей сестрой, сестрой, которую я боготворил и подчинялся во всем. Внезапно она заболела какой-то странной болезнью, связанной с самой маленькой железой в организме, вилочковой. И когда она была уже совсем плоха, и мне, и ей было понятно, что недолго осталось, Елена отважилась на разговор со мной.
– Жизнь дается не всем, смерть будет у всех, – начала она хрипло и показала, что её надо поднять на подушках. – Мне повезло, у меня есть жизнь, у меня будет и смерть. Елена смеялась, её щёки покрыл нездоровый румянец. Я смотрел на неё и видел девчонку, ту девчонку, какой она, вероятно, была лет тридцать назад. Как же она мне нравилась! Как же я хотел удержать её! Но разве я мог? Даже слёзы не держались в моих глазах, где мне было удержать её в жизни.
– Я проживу, сколько мне предназначено, – она подняла палец вверх. – Жила для людей, не завела ни семьи, ни детей, ни даже собаки. Слушала, разбиралась, решала, как кому быть, с кем жить, кем служить. Кто-то был счастлив, получив мой совет. Кто-то ненавидел, проклиная за решения, принятые по моему совету. Кто я такая, чтобы решать чужие судьбы? А теперь мои клиенты, пациенты, друзья, люди из трамвая обступили меня плотным кольцом и душат. Я умираю с неспокойной душой, ты должен помочь мне.
Я смотрел на своего гуру и впервые понимал, как её тяготило то, чем она занималась, хотя скажи мне кто об этом раньше, я бы не поверил. Она всегда производила впечатление человека, счастливого в профессии.
– Есть лишь одна мудрость – народная, нажитая веками. Ты должен найти её и нести людям. Всё остальное – чушь. Тесты, цвета, графики, типология личности, психоанализ ничего не значат. Только мудрость поколений может применять один человек по отношению к другому, чтобы потом, когда придёт и твой черёд уходить, тебя ничего не душило, не стояло у изголовья.
После смерти Елены я долго переживал, думал, зачем это всё она мне сказала. Через месяц огласили завещание. Родственников у Елены не было, она всё завещала мне как другу и соратнику, но с тем условием, что я уеду из Москвы и поселюсь в провинции, где буду работать во благо человека. «Высокопарно, однако!» – думал я, укладывая чемоданы. Я вовсе не желал быть наследником Елены, но что делать, я привык ей подчиняться. «Зачем? Чем я буду заниматься в маленьком городишке?» – думал я, сидя у могилы Елены. Елена улыбалась мне с фотографии, в неживых глазах я видел живое участие и ободрение. «У тебя всё получится!»
Я стал работать психологом в городской больнице. Работа была сложная, но я старался советов не раздавать, хотя понимал, что это плохо получается. Человек приходил ко мне с проблемой, желая повесить её на меня, в итоге он уходил недовольный, потому что я возвращал проблему её владельцу. Плохой психолог, некудышний! Какая там вековая мудрость? Где она? Как её вложить в разум человеку?
Вот приходит ко мне импотент и просит ему помочь. Я смотрю – человек немолодой, злоупотребляющий, с лишним весом. Что мне ему сказать? Про здоровый образ жизни, огурцы и зарядку? Он сам это понимает, но он хочет, чтобы чудесным образом у него всё стояло, а жить по-другому ему не надо, его и так всё устраивает. И я ему говорю:
– Вы чихать не пробовали?
– Чихать? Чихать на мою проблему? – его лицо медленно багровеет.
– Нет, – успокаиваю я его. – Просто чихать. Можете перец нюхать, чихать будете быстрее и дольше. Раньше для этого табак нюхали.
– И что? – его багрянец с лица переползает на шею.
– Физиологи утверждают, что при чихании у человека в мозгу происходят те же процессы, как и при оргазме: нагнетание всех чувств, чихание и большое облегчение. И человек убегает от меня со своей проблемой, которую я ещё и усугубил, не поверив в неё. Неудивительно, что меня через год попросили уволиться.
Я переехал в другой город и стал работать в книжном магазине. Как-то к нам зашёл человек и попросил пристроить на продажу его домашнюю библиотеку, я согласился. Иногда хозяин магазина разрешал делать подобное, естественно, беря при этом комиссионные. Среди книг было издание «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля. «Вот она – вековая мудрость» – подумал я и в моей голове сам по себе родился план. Я нашёл способ выполнить завещание Елены.
Люди склонны верить предсказаниям. Одни читают гороскопы, другие гадают на картах, третьи ходят к колдунам, четвёртые пользуются приметами – у каждого свой способ. Даже если человек вам не признаётся, будьте уверены, в его жизни есть нечто, что помогает ему делать выбор, принимать решения. Я решил помогать несчастным через народную мудрость, собранную в словаре. Выбрал несколько пословиц, напечатал их на тонких полосках бумаги, достаточно небольших, чтобы они могли поместиться где угодно, и достаточно прочных, чтобы их можно было хранить при себе, сложил мудрость в красивый ларец. Дело оставалось за малым, выбрать, куда с ларцом отправиться. Подумав, решил, что просто дам объявление в газету, а там – посмотрим.
«Помощь в решении семейных проблем, практикующий психолог», – читал я через три дня в местной газете. Несколько дней ждал первого звонка, почти отчаялся. Первым был какой-то шутник. Не успел я выругаться, как позвонил настоящий клиент. После этого дело пошло. Но про себя я решил, что не стану заниматься этим бесконечно, нужно было выбрать какое-то число посетителей, которым я помогу, и это количество должно быть рациональным, чтобы Елена упокоилась с миром, а я продолжил своё существование со спокойной душой. С этим предстояло определиться.