Эдуард Тополь
Чужое лицо
11
Ставинскому сняли повязку, и доктор Лоренц сказал:
– Открывайте глаза. Смелей! Теперь вы увидите мир новыми глазами!
Ставинский разжал веки, и они открылись без боли. Ничего особенного в мире не произошло. Был обычный солнечный день – 26 сентября. За окном его палаты красногрудая птица села на ветку клена и с любопытством заглядывала через окно в палату, наклоня голову влево. Ставинский передразнил ее, тоже наклонил голову и посмотрел на птицу, потом усмехнулся и попросил зеркало.
– Рано еще, – сказал ему Лоренц. – У вас нормальные глаза, не беспокойтесь. Через три дня снимем повязку с носа и тогда любуйтесь собой сколько угодно. А сейчас приготовьтесь – к вам гости.
– Кто? – удивился Ставинский.
– Ваша жена.
– Жена-а?! Какая жена?
– Ну, это вам лучше знать – какая из ваших жен, – улыбнулся Лоренц и вместе с медсестрой вышел из палаты.
Ставинский бегло оглядел палату – чисто ли убрано? Вот те раз, эти деятели уже нашли ему жену, ну и темпы! Сейчас подсунут какую-нибудь кадровую шпионку, у которой на морде написано, что она разведчица. И завалят все дело. Открылась дверь, и в палату вошел Мак Кери, а с ним… Ставинский зажмурился. Он еще не понял, что с ним произошло, но какой-то внутренний страх, ужас, смятение памяти вытолкнули из глубин его подсознания совсем другой образ и другое лицо. Хотя нет – именно это лицо и именно этот образ, ведь он потому и зажмурился.
Вместе с Мак Кери в палату вошла его мать, его тридцатилетняя мама, – он не мог ошибиться. То же спокойно-округлое лицо с глубокими карими глазами, те же губы, нос, волосы, нет – эти приметы ничего не передают, конечно. Но это была именно та, самая светлая и самая обиженная им женщина в мире, которую он уже давно не вспоминал, которую он похоронил семнадцать лет назад на саратовском кладбище, которую…
– Привет! – сказал Мак Кери, заставляя Ставинского вынырнуть из детства. – Как самочувствие?
Усилием воли Ставинский заставил себя открыть глаза. Да, она похожа на его мать, хотя со второго взгляда он уже видел и различия: у нее несколько иной оттенок кожи, нет ямочек на щеках, и волосы чуть темней, – но все-таки она похожа на его маму и даже – на бабушку.
– Я хочу вас познакомить. Господин Роберт Вильямс – госпожа Вирджиния Парт. То есть с сегодняшнего дня она уже не Парт, а тоже Вильямс. Вот документы о регистрации вашего брака. Присаживайтесь, Вирджиния…
Вирджиния смотрела на этого лежащего человека, на белую повязку, пересекающую его лицо, и не могла понять, откуда – из его ли темных, выразительных глаз – хлынуло на нее странное беспокойство. Они не сказали еще друг другу ни слова – ни по-английски, ни по-русски, она практически еще не видит его лица, и все-таки что-то тронуло ее душу. Жалость, что ли?
Она села. Она не знала, что говорить, и он молчал, и только Мак Кери как мог скрашивал неловкость этой паузы.
– О’кей, господа! Пока вы будете привыкать и приглядываться друг к другу, я доложу вам, как идут дела. За эти дни, мистер, мы нашли вам не только жену, мы нашли вам новое имя и новую биографию. Это была непростая работа, но зато для советских у вас теперь настоящая американская фамилия и американская биография. Вы теперь доктор Роберт Вильямс. Подлинный Роберт Вильямс – зубной врач – имеет свой кабинет в Потомаке, штат Мэриленд. Это близко к Вашингтону, но я не думаю, что советские, оформляя ваши документы, приедут в Потомак проверять доктора Вильямса. Но позвонить они ему могут, и он знает, что им отвечать. Во всяком случае, другого одинокого зубного врача у нас под рукой нет. В день вашего отъезда он тоже уедет в отпуск, во Флориду, так что его телефон будет отвечать, что доктор в отъезде. Завтра Вирджиния поедет в советское посольство и как новобрачная попросит ускорить оформление виз. Ведь вы только что поженились и спешите в свадебное путешествие. Так что, господин Вильямс, вот вам биография этого доктора, тут двенадцать страниц текста по-русски и по-английски – теперь это ваша биография, и вы должны выучить ее наизусть до мельчайших подробностей. Вирджиния ее уже знает, но ей-то подробности ни к чему – ведь вы только поженились и знаете друг друга недавно. А о себе она вам сама расскажет, ей выдумывать нечего, она играет сама себя. Да, я забыл вам сказать, сэр, что мы точно выполнили вашу просьбу – ваша жена из Голливуда и говорит по-русски. Вы довольны?
Половину того, что сказал Мак Кери, Ставинский пропустил мимо ушей. Роберт Вильямс так Роберт Вильямс, какая ему разница. Хоть груздем назови, лишь бы положили в лукошко. Мельком он все же отметил их смекалку – молодцы, что нашли этого зубного врача, его коллегу. Мало ли что может возникнуть в дороге, но уж зубного врача он всегда сможет изобразить. Всю остальную болтовню он почти не расслышал, он смотрел на Вирджинию. Что думает сейчас о нем эта женщина, так похожая на его мать в молодости? И что думала бы сейчас о нем его мама? Мама бы заплакала, конечно, узнав, на какой риск он идет. Мама попыталась бы его отговорить, запретила бы – но разве он когда-нибудь слушал ее запреты? Сколько глупостей он совершил из-за этого, в какие только не попадал передряги! Мама так хотела, чтобы он выучился на врача. Но после третьего курса медицинского института он бросил медицину и ринулся на телевидение – славы ему захотелось! И вот – мама снова оказалась права – жизнь заставила его быть зубным техником, а теперь заставляет быть и врачом – липовым, правда. И, не отрывая глаз от Вирджинии, Ставинский-Вильямс дал себе слово: по приезде в Россию при первой возможности съездить в Саратов на мамину могилу.
А Вирджиния, разглядывая Ставинского, думала о своем. Вот лежит перед ней человек, который согласился на этот чудовищный риск – ради чего? Риск, на который идет Вирджиния, – ничто по сравнению с его риском. Она прилетит и улетит, дай Бог, из этой России, а он там останется. Насовсем, навек. Она кое-что слышала о сегодняшней России от своего бывшего русского бой-френда, в ту пору читала и модного, только что приехавшего на Запад Солженицына, и книгу Баррона «КГБ», и вся Москва, вся Россия виделась ей отсюда сплошным концлагерем. Залететь туда на несколько дней и тут же выскочить – уже была опасная затея, а вот этот человек сам, добровольно согласился там остаться. Таких людей называют каким-то специальным японским словом. Каким? Ах, да – камикадзе! Но зачем, зачем он идет на это? Это ей еще предстояло понять…
Ставинский чувствовал, что пауза затягивается, что нужно что-то сказать. Мак Кери встал.
– Ладно, – сказал он. – Пока вы будете разглядывать друг друга, я поговорю с доктором Лоренцем.
Он вышел, и они остались вдвоем. Но ни он, ни она не спешили начинать разговор, да и не знали, о чем им говорить. Наконец Ставинский усмехнулся и сказал по-русски:
– Наверно, я выгляжу смешно в этой дурацкой повязке?
– Нет, – ответила она тоже по-русски. – Ви виглядываете как ребьенок, которому набили нос.
Ставинский чуть не заплакал – этот мягкий грудной голос и эти слова – так действительно могла сказать только его мать. Он слабо улыбнулся:
– Вы очень похожи на мою маму…
Раздался негромкий телефонный звонок, Ставинский снял трубку.
– Привет, – сказал ему по-русски голос Керола, помощника Мак Кери. – Мой босс у вас?
– Он у доктора Лоренца. Я могу попросить телефонистку переключить вас.
– Да, попросите.
И снова они остались одни, в тишине. Молчали.
– Откуда вы знаете русский язык? – спросил Ставинский.
Но Вирджиния не успела ответить – вошел энергичный Мак Кери.
– O’кей, Вирджиния, нам пора ехать. Со своим мужем вы еще наговоритесь, а сейчас у нас масса дел.
Вирджиния встала.
– До свидания, – сказала она Ставинскому по-русски.
– До встречи, – ответил он.
– Доктор сказал, что через три-четыре дня вам снимут и эту повязку, – сказал Мак Кери. – Вирджиния, подождите меня в холле, я вас сейчас догоню, мне нужно сказать вашему мужу пару слов. – И когда за Вирджинией закрылась дверь, добавил: – Роман, звонил Керол – в Нью-Йорке полиция нашла подходящий труп, так что пора назначать ваши похороны. Если хотите, сегодня вы еще можете позвонить дочке как бы из Нью-Йорка, а завтра… завтра ей позвонят из полиции о том, что вы попали в автомобильную катастрофу.
Ставинский отрицательно покачал головой:
– Нет, завтра рано. Я хочу быть на этих похоронах.
– На своих похоронах?! – изумился Мак Кери.
– Да.
– Послушайте, это глупо. Нам придется ехать с вами и следить, чтобы вы чем-то не выдали себя. Это только лишняя трата времени.
– Я не выдам себя, не беспокойтесь. Просто я хочу увидеть дочь на своей могиле. Это не каждому удается, не так ли?
– Вы трудный человек, Ставинский.
– Моя фамилия Вильямс. Роберт Вильямс. А Ставинский погиб в автомобильной катастрофе, и я хочу его похоронить. Все-таки я имел к нему какое-то отношение. И пожалуйста, не злитесь. Ведь это последняя возможность увидеть дочь, вы понимаете?
– Хорошо. Я подумаю, как это сделать, – сказал Мак Кери.
– И вот что еще: не говорите Вирджинии об этих похоронах, ладно?
– O’кей, – согласился Мак Кери. – Позвоните сегодня дочери, что на днях выезжаете в Нью-Йорк.
12
Следующие дни были заполнены у Вирджинии разными мелкими хлопотами – вместе с Мак Кери они составили маршрут свадебного путешествия, потом она заказывала билеты в транспортном агентстве, потом в советском посольстве получала визы – там ее долго уговаривали лететь в Европу на самолете советской авиакомпании «Аэрофлот», и Вирджиния, по совету Мак Кери, долго и придирчиво выспрашивала о сервисе на самолете, о питании, о разнице в ценах, и только когда русские доказали ей, что на советских самолетах они с мужем сэкономят больше ста долларов, она согласилась, что из Европы они полетят в Москву «Аэрофлотом».
Домой – нет, домой из Москвы они полетят самолетом американской компании. «Каждая страна начинается в своем самолете», – сказала она русским с улыбкой. Но она охотно – тоже по разработанному с Мак Кери плану – согласилась ехать в Россию не по туристическому классу, а по классу «люкс». Это получалось на семьсот долларов дороже, зато у них будут лучший номер в отеле «Националь», индивидуальное питание, двухдневная индивидуальная поездка в Ленинград, билеты на любые спектакли московских театров, включая Большой театр, а также в любое время, когда они пожелают, персональная машина «Волга» с водителем и гид, который говорит по-английски.
Конечно, все это предполагало, как говорил Мак Кери, персонального гида-кагэбэшника и персонального шофера-кагэбэшника днем и не исключало круглосуточного прослушивания их разговоров в номере отеля, но именно это и входило в расчеты Мак Кери – если супруги Вильямс будут постоянно на виду у КГБ, к ним уже не приставят негласных сыщиков и надзирателей.
Короче, после часа беседы с советскими чиновниками и консулом Вирджиния, к их удовольствию, прямо из посольства позвонила в свое туристическое агентство и попросила агента перезаказать билеты на самолет советской компании «Аэрофлот». Затем она взяла все нужные анкеты – их оказалось 24 листа, по двенадцать на нее и на мужа, и сказала, что на днях вышлет из Потомака и эти анкеты, и фотографии (их тоже нужно было сдать аж 12!). Советские попросили ее поспешить, не откладывать, ведь они должны сообщить об их прилете в Москву, чтобы там им забронировали хороший номер. Вирджиния заверила их, что вышлет и анкеты, и фотографии завтра же. Уже прощаясь с ними, Вирджиния спохватилась – ox, а какая будет погода в Москве, как одеваться? Наверное, будут морозы?..
Из посольства Вирджиния поехала по магазинам. Это тоже входило в разработанный Мак Кери план. «Если советские заподозрят что-то, – говорил он, – они могут послать за вами слежку. Поэтому поезжайте в «Лорд энд Тейлор» и «Блумингдейл», закажите там себе и мужу дубленки, теплые ботинки и вообще посорите немножко деньгами – это их успокоит».
Оба они – и Вирджиния, и Мак Кери – понимали, что ее визит в советское посольство – это проба сил, испытание для Вирджинии – справляется она со своей ролью или нет. Поэтому подготовка к этому визиту, а говоря по-киношному – репетиция, заняла больше времени, чем сам визит. Но зато сам визит прошел успешно. Мак Кери собственными глазами видел, как Вирджиния вышла из посольства, села в «свою» машину с номером штата Мэриленд и поехала по магазинам – слежки за ней не было.
Но другие мысли беспокоили Мак Кери. Они сорят тут деньгами, сделали человеку пластическую операцию, на послезавтра назначены похороны Ставинского (уже и дочь его прилетела в Нью-Йорк со своим женихом, и в полиции ей предъявили найденные у покойного документы и изуродованный до неузнаваемости труп), а как там Юрышев? Что, если вся эта игра окажется мыльным пузырем, если никакая лодка не сядет на мель в ближайшие дни или вообще КГБ играет какую-то свою игру и готовит им ловушку? Уж слишком гладко и хорошо все развивается, и Мак Кери это не нравилось. Сегодня – 1 октября, он с утра наведался в офис и усадил Керола следить за телетайпом и всеми сообщениями из Северной Европы, но в Европе было спокойно – если не считать, конечно, бурлящей Польши, коммунистической левизны во Франции, Ирландии, ну и так далее. Конечно, если советская подводная лодка сядет на мель сегодня или завтра, они – Мак Кери, Керол, Ставинский и Вирджиния – к началу операции еще не готовы: Ставинский еще в больнице, нос заживает не так быстро, как обещал доктор Лоренц, и еще нет виз для полета в СССР. Но лучше бы она все-таки появилась, эта лодка, тогда можно уверенно сказать, что Юрышев – это не фокус КГБ. И впереди был еще почти месяц юрышевского отпуска, они бы все успели…
Раздираемый этими мыслями, Мак Кери вызвал по рации Керола, передал ему слежку за Вирджинией, а сам уехал в офис. Как бы то ни было, а они сделали первый шаг – завтра вместе с анкетами Вирджинии и Роберта Вильямса в советское посольство пойдут фотографии Вирджинии и… Юрышева – подлинного Юрышева, чтобы не было никаких осечек при его выезде с Вирджинией из СССР.
Тем временем Вирджиния, накупив всякой зимней одежды для себя и для мужа, вернулась в отель. Ее «первый съемочный день» прошел успешно, но она не чувствовала удовлетворения. Конечно, она справилась со своей ролью, она была мила и респектабельна в советском посольстве, но какое-то внутреннее беспокойство и напряжение подтачивали ее душу. Этот человек в больничной палате, человек с глазами загнанного и смертельно раненного зверька… Даже не приняв душ, Вирджиния устало рухнула в постель и подумала, что у нее нет никакой охоты звонить Марку.
13
«Убитая горем дочь с прискорбием сообщает о преждевременной трагической кончине дорогого отца РОМАНА БОРИСОВИЧА СТАВИНСКОГО.
Отпевание и погребение в субботу, 3 октября, в 10 утра на кладбище Св. Владимирского монастыря, Нью-Джерси».
Ежедневная русская газета «Новое русское слово», выходящая в Нью-Йорке с 1910 года, по старой российской традиции печатает траурные объявления на самой первой странице рядом с сообщениями из Белого дома и другими политическими сенсациями. Ставинский сложил газету и отбросил ее на заднее сиденье машины. Вот он и дожил до своих похорон. «Убитая горем дочь» нашла ему место на кладбище русского монастыря в Нью-Джерси, и даже будет отпевание.
Ставинский никогда не верил в Бога и никогда не знал, кем себя считать – русским или евреем, поскольку мать его была еврейкой, а отец – русским. В России это называется странным словом «полукровка», и в молодости, при получении паспорта, Ставинский записал себя русским – по отцу. Это открывало двери институтов и доступ на телевидение, и только в последние годы в отделах кадров завели новые расширенные анкеты, где нужно, помимо своей национальности, указывать девичью фамилию матери и полные фамилии, имена и отчества дедушек и бабушек по отцовской и материнской линиям. Это помогает отделам кадров выявить «скрытых» евреев, но Ставинскому это помогло получить разрешение на эмиграцию – ведь по израильским законам он еврей, поскольку мать у него еврейка. Но женат он был на русской, и поэтому Оля себя еврейкой никогда не считала. Да и какие они с ней в самом деле евреи, если по-еврейски не знают ни слова, если росли и воспитывались на русской культуре, в русских школах, с удовольствием отмечали русские и православные праздники – Пасху, масленицу и старый Новый год, а когда еврейские праздники – и не знали, и не интересовались.
С женой он разошелся ровно десять лет назад – она застала его дома с любовницей и ушла, хлопнув дверью, обозвав его «жидовской мордой», без всяких претензий на дочь, которую тоже назвала «жидовским отребьем». Ей было тридцать лет, она работала диктором московского телевидения, очень скоро выскочила замуж за украинского кинорежиссера и укатила с ним в Киев. А они с Олей прожили в России еще пару лет и укатили в эмиграцию по израильским визам. Но Оля в Израиль ехать не хотела, да и ему, как он считал, нечего там делать – он рвался в Большой Мир, в сказочную Америку. И вот – приехал. Приехал, чтобы в 46 лет лечь на каком-то полузаброшенном и запущенном кладбище в Нью-Джерси.
Ставинский усмехнулся – что ж, с этого кладбища в Нью-Джерси начинается его новая жизнь, посмотрим, какой она будет.
Мак Кери остановил машину на перекрестке и спросил у водителя соседней машины адрес русского монастыря – по карте получалось, что где-то рядом. И действительно, кладбище оказалось рядом – за перекрестком открывался старый парк с православной церковью и в глубине парка, за церковью, – покосившиеся и уходящие в землю православные кресты на могилах. Было без четверти десять утра, теплое октябрьское солнце сочилось сквозь густую зелень аллеи, по которой они въехали на кладбище.
Олю и ее жениха Джека Кросса, студента Портландского университета, они увидели сразу – на кладбище, кроме них, священника и двух рабочих возле дальней свежевыкопанной могилы, никого и не было. Мак Кери медленно повел машину в ту сторону.
– Наденьте очки, – сказал он Ставинскому.
Ставинский надел темные очки.
– И не вздумайте выходить из машины.
– Не беспокойтесь, – сказал ему Ставинский.
Они медленно проехали мимо этой сиротливой группы и видели, как Оля и Джек с надеждой оглянулись на их машину – авось по объявлению в газете на похороны приехал кто-нибудь из друзей Романа Ставинского. Ставинский увидел лицо дочери – осунувшееся и заплаканное. У него сжалось сердце. Увидит ли он ее еще когда-нибудь? Вряд ли… Хотя… У него и на этот счет были планы. Оля получила гражданство, ее отец умер, и советские власти не имеют к ней никакого счета. Почему бы ей с мужем не приехать в Россию туристами? Или в гости к ее матери? Дорогу он им оплатит из тех ста тысяч, которые CIA положит на его счет, – нужно только придумать, откуда на нее свалятся эти деньги. Но это детали… Он заметил на себе пристальный взгляд Мак Кери. Ладно, изобразим горечь на лице. Горечь и печаль. Вот так. Тем более что Оля уже отвернулась. Мак Кери провел машину в нескольких метрах от его, Ставинского, могилы и остановил ее поодаль, у какого-то свежепокрашенного могильного креста.
– Пожалуйста, не выходите из машины, – снова сказал он.
– Не беспокойтесь, не выйду.
Мак Кери открыл дверцу машины, вышел, взял из багажника купленный еще в Вашингтоне венок без надписи и положил этот венок на чью-то могилу. Так было задумано с самого начала – для Оли и всех, кто мог приехать на похороны Ставинского, они были просто посетителями у чьей-то чужой могилы.
Мак Кери постоял несколько минут возле этой чужой могилы, а Ставинский слышал через открытое окно, как там, поодаль, возле его могилы дочка сказала священнику:
– Наверно, никого не будет. Начинайте, пожалуйста.
Священник стал у закрытого гроба, лежавшего на холмике свежевскопанной земли, и начал отпевать раба Божьего Романа Ставинского. Мак Кери вернулся, сел за баранку и тронул машину.
Ставинский последним взглядом окинул собственные похороны. Жалкая картина. Сиротливая и жалкая… Когда они выехали с кладбища, он сказал Мак Кери:
– Давайте заедем в бар. Нужно выпить – помянуть покойника. Все-таки я знал его довольно близко.
– Н-да… – сказал Мак Кери. – Вы сильный человек, Ставинский.
14
Спустя три дня после визита Вирджинии в советское посольство дипломатическая почта доставила в Москву анкеты и фотографии семнадцати очередных американцев, которые просили у советского правительства въездные визы для туристической поездки в СССР. Из МИДа этот пакет переслали спецкурьером на площадь Дзержинского, 2, в 7-й туристический отдел Второго главного управления КГБ. Здесь, в канцелярии, анкеты изъяли из засургученного пакета, зарегистрировали в книге «Входящих документов», и большегрудая секретарша Катя аккуратно разложила их по отдельным папочкам, а затем понесла в кабинет начальника американского сектора майора Незначного.
– Новенькие прибыли, Фрол Евсеич, – сказала майору Незначному черноглазая двадцатипятилетняя Катя, внося в его кабинет эти папки на своей большой и высокой груди. Катина грудь не вмещалась ни в какой китель, и потому Кате давно разрешили ходить на работу не в форме, а в гражданском платье, несмотря на ее высшее сержантское звание – старшина. Собственно, в воинской гэбэшной форме в туристическом отделе вообще мало кто ходил на работу – по роду службы то и дело приходилось бывать в интуристовских гостиницах, ресторанах и прочих местах, где бывали иностранные гости, – но Катя, пользуясь этим спецразрешением, вообще ходила по учреждению в легкой прозрачной блузке, в тапочках-шлепанцах и какой-то полудомашней ситцевой юбке, которую распирали ее мощные, ядроподобные бедра.
Закрыв за собой тяжелую дверь, Катя подошла к заваленному газетами и бумагами письменному столу Незначного, обошла его, став совсем рядом с майором, положила перед ним папки с семнадцатью анкетами и, глядя на Незначного своими выпуклыми, с влажной поволокой глазами, ждала, не скажет ли он ей что-нибудь. Ее грудь нависала над его плечом, и Незначный слышал совсем рядом с собой печальное, томительное Катино дыхание. Он знал, что стоит ему протянуть руку к этой груди или к этим бедрам, как Катя обомлеет от счастья, темные, с поволокой глаза закатятся под веки, а все жарко-тяжелое Катино тело тут же упадет к нему на кресло, или на стол, или на пол – куда он прикажет. Но вот уже два года – с того самого дня, как Незначный из простого оперативника стал в свои тридцать три года начальником сектора и понял, что служебное рвение может вознести его еще выше, – с этого самого дня он держит Катю на расстоянии. Нечего! Нечего поддаваться томным вздохам этой коровы, его партийное и офицерское дела должны быть чистыми.
– Иди, Катя… – сказал он.
Катя вобрала воздух полной грудью, потом выпустила его с шумным печальным вздохом и молча направилась к двери. Незначный смотрел на ее крутые, перекатывающиеся под зеленой ситцевой юбкой бедра и мысленно восхитился своей стойкостью. Правильно, так держать, майор. Но когда дверь за Катей закрылась, майор Незначный вздохнул, представляя, как эта Катя понесет сейчас нерастраченный жар своего тела, большую мягкую грудь и бедра по другим кабинетам, и где-то там, в немецком, французском или японском секторе кто-нибудь из бездельничающих офицеров простым движением руки заголит мощные Катины прелести. Словно увидев эту сцену наяву, Незначный ревниво и нервно закурил.
С тех пор как должность начсектора открыла ему доступ в офицерский распределитель III (начальственной) категории, что совсем рядом, в Большом Комсомольском переулке, Незначный испытывал дополнительное тщеславное удовольствие оттого, что курит не какие-то там «Столичные» или «ТУ-134», а американский «Кент». Загасив спичку и выпустив облако дыма, Фрол Евсеич как бы поставил между собой и Катей дымовую завесу и взял себя в руки. Нужно работать. Конечно, ничего интересного в этих папках, которые принесла Катя, быть не может. Летний сезон закончился, за окном 1 октября, холодный полудождь-полуснег, самое отвратительное время года. В такое межсезонье, в эту октябрьскую ознобную сырость кого может занести в Россию, кроме безмозглых американских старух или ностальгирующих канадских украинцев тысяча восемьсот вшивого года рождения? Пойди выполни с таким контингентом план по вербовке! Вот уже два года он пытается убедить полковника Орлова, чтобы план по вербовке американских и канадских туристов ему давали разово, на год. Тогда богатый летний и недурной зимний уловы могут покрыть вынужденное безделье осенью и почти пустые сети весной. Но у Орлова свои доводы: а поквартальную премию как будем получать? Не будем?
Незначный открыл верхнюю папку. Так и есть. С первого же листа фотографий, приколотого к анкете, на него смотрели двенадцать совершенно одинаковых лиц одной и той же разукрашенной, как кукла, старухи. Мириам Стюард, 1903 года рождения, штат Небраска, одинокая, пенсионерка, застрахована компанией «Хелс энд Лайф иншуренс», проживает в каком-то занюханном Мадисоне. Нужно взглянуть на карту – нет ли возле этого Мадисона объектов специнтереса, но если и есть, усмехнулся про себя Незначный, что может знать о них эта Мириам Стюард, хозяйка прачечной-автомата?! Ладно, следующий. Снова двенадцать цветных фотографий, снова кукольно-детское старческое личико из штата Флорида – госпожа Рея Викс, 1908 года рождения…
Незначный никогда не мог понять, почему эти американские старики и старухи так много путешествуют… Особенно зимой и осенью. То есть он знал, конечно, что зимой и осенью цены на авиабилеты и всякие туры на Западе куда дешевле, чем летом, но даже и по самым дешевым билетам пойди попробуй заставить его семидесятилетнюю мать поехать из Гжатска, скажем, в Бухару, Ригу или даже в Ялту! Он ее и в Москву-то вытащить не может годами – живет в своем ветхом домике на окраине Гжатска, копается там в своем огороде, и нет ей ничего милей на свете. А у этих американских старух да стариков такие дома во Флориде или еще где-то, что его матери и не снилось, а – нате, тащит их по всему свету в любую непогоду, катят они через города и страны в роскошных интуристовских автобусах, беззаботной стайкой вытряхиваются из этих автобусов у подъездов гостиниц, щелкают друг друга на фоне Кремля, русских церквей и Большого театра, ходят целыми днями по музеям и все улыбаются своими поразительно белыми вставными зубами. И все для них «вандерфул», «тачинг», «эксайтинг».
Но не станешь же вербовать эту семидесятитрехлетнюю Рею Викс, которая родила четверых детей, пережила третьего мужа и теперь наслаждается путешествиями – Китай, СССР, Стокгольм, Париж, Рим, Лондон. Ничего себе маршрут для ее возраста! Незначный открыл следующую папку. И тут с двенадцати следующих фотографий на него посмотрели карие, спокойные глаза г-жи Вирджинии Парт-Вильямс. Круглый абрис молодого лица, волосы аккуратно подобраны, рот чуть полуоткрыт в улыбке. Незначный метнул взгляд на анкету. Ух ты, актриса прямо из Голливуда! Оч-чень интересно! История знает массу актрис, которые были прекрасными шпионками. Мата Хари и эта… как ее? Марлен Дитрих. Так, мотивы прибытия в СССР – свадебное путешествие. Кто же этот счастливый молодожен? Незначный с легким уколом зависти перелистнул анкету и увидел его – Роберт Вильямс, врач из Потомака, штат Мэриленд. Замкнутое лицо сорокашестилетнего холостяка, крепкая челюсть, прямой взгляд глаз малопонятного, серо-карего, что ли, цвета.
Неплохо! Конечно, лучше бы он был каким-нибудь физиком или химиком, на худой конец компьютерщиком, а еще бы лучше президентом компьютерной фирмы, и вообще эта актриса могла бы подобрать себе кого-нибудь из сенаторов, но, видать, не подобрала, а Незначному выбирать не приходится, особенно в такое время года. Итак, врач из Потомака, штат Мэриленд. Мэриленд – это же рядом с Вашингтоном.
Незначный встал из-за стола. Разминая затекшую ногу, обошел стол и сейф и подошел к полке с книгами, американскими журналами – «Лайф», «Тайм», «Ньюсуик», «Плейбой». Здесь же вперемежку с журналами стояли «КГБ» Баррона, «Большой террор» Конквиста и доклады CIA Американскому конгрессу. Но, порывшись в этом беспорядке, Незначный с досадой почесал в затылке. Опять этот Савин из научно-технического отдела утащил у него географический атлас США. Но звонить Савину и ругаться с ним некогда и неохота, у Незначного есть другая, «заветная» карта США. Он прошел к двери и тихим, неслышным движением опустил защелку английского замка. Именно об этом жесте – предвестнике близости – уже два года мечтает крутобедрая секретарша Катя. Но, усмехнулся про себя Незначный, сейчас этот жест не для нее. Он достал из кармана ключи от сейфа. Там, кроме всяких секретных инструкций, папок с текущими и архивными делами, стояла на самой нижней полке завернутая в газету «Известия» початая бутылка водки, рядом лежали два яблока для закуски, но не за этим открыл свой сейф Фрол Незначный. На дне сейфа, аккуратно уложенная в шестнадцатый том Советской энциклопедии, лежала особая, «заветная», карта США и Канады, которую – Незначный это хорошо знал – надо было давно либо уничтожить, либо сдать в секретную часть. Но не было сил проститься с этой картой, не было. Потому что на этой простой, двадцатикопеечной карте Незначный уже девять лет отмечает одному ему известными значками и цифрами американские города и веси, в которых живут его «крестники» – те, кого именно он, Незначный, склонил к сотрудничеству с КГБ во время их туристических или деловых приездов в СССР. Он не имел права вести этот учет и не знал, работают или еще не работают на КГБ эти люди, его дело – лишь первичная обработка приезжающих, а потом, если первичная обработка проходит успешно, «крестники» переходят совсем в другие руки, к полковнику Орлову, и лишь иногда, если какой-нибудь «крестник» или «крестница» снова прибывают в СССР, Незначного привлекают для его дальнейшей «доработки». Незначный открыл шестнадцатый том Советской энциклопедии, извлек сложенную гармошкой карту США и разложил ее на столе. Вот они, его маячки. Зелеными, красными и синими кружочками отмечены американские и канадские города, а внутри кружочков цифры – 32 человека в Нью-Йорке, 27 – в Лос-Анджелесе, 41 – в Бостоне, 4 – в Хьюстоне, 19 – в Вашингтоне, 11 – в Филадельфии, 14 – в Олбани…
Цифры приходится обновлять, заклеивать новыми, но эта работа всегда радует Незначного. Конечно, не все эти цифры шлют в центр свою информацию, не все еще встречаются с советскими агентами, но рано или поздно в каждой этой грядке прорастет посаженное Незначным зернышко и будет, будет давать свои плоды! С тихим удовольствием трудолюбивого садовника оглядел Незначный карту Америки. Совсем недурной сад посадил он в стране, где никогда еще не был. Во всяком случае, для девяти лет работы совсем недурной. А ведь он, Незначный, – всего лишь один из армии садовников КГБ, и, если сложить всю их работу, если нанести на эту карту всех резидентов и завербованных агентов – бизнесменов, адвокатов, ученых, журналистов, банкиров, президентов компаний, профессоров, чиновников, политических деятелей и священников – ого! – эта кичливая Америка покроется сыпью мигающих условными кодами датчиков… Ладно, нечего терять время на рассуждения, где этот Потомак в штате Мэриленд? Так, вот он. Ух ты – совсем рядом от Вашингтона, замечательно! Теперь можно и нужно позвонить Савину. Незначный быстро сложил карту, сунул ее в энциклопедию, а другой рукой уже снял трубку с телефонного аппарата и набрал короткий, четырехзначный внутренний номер.
