Эдуард Павлович Петрушко
Чеченские дороги 2
– Мы, конечно, испереживались, отвезли ее в соседнее село к ветеринару, заштопали, обезболивающее кололи пару дней. А потом закормили ее. Каждый из нас втихаря дает ей что – то вкусненькое, ласкает и говорит приятные слова. В общем расслабилась наша собачка и обленилась. Начала хитрить, мол ей плохо и уходит на блок пост спать, команды не слышит, что вы мол хотите, контуженная я. Однако насчет пожрать она все слышит и видит. Сейчас начали ее дисциплинировать и в боевое состояние приводить.
Рассматриваю ребят все осунувшиеся, с кругами под глазами и красными глазами. Работа на блокпосте – это тяжелая психологическая война. Проверить сотни, если не тысячи машин – серьезное испытание для нервов. Некоторые чеченцы после проверки документов презрительно плюют на землю. На все крики, истерики омоновцам рекомендована вежливость. Особенно нервозно, когда недовольны женщины.
Слышу, с блиндажа выходит Дима, за ним старший блок поста – капитан плотный мужик в годах и жестикулируя руками говорит:
– Я-то вас пропущу, но за рекой блок пост, там якуты стоят и им по фиг будут твои пропуска и ксивы, назад завернут, они упрямые. Нам команда дана четкая: никаких передвижений. Я прощаюсь с омоновцами, еще раз глажу Неру и топаю в Волгу.
– Порвемся, ты только по рации предупреди им, что мы едем, – отвечает Рыжков, и мы садимся в машину. Щедро насыщенный влагой воздух, остывая к утру, окутывает землю настолько плотной пеленой, что мысль мультяшного ежика о том, что лошадь может потеряться в тумане, не кажется абсурдной. Да что там лошадь! Сегодня туман поглотил почти пол Республики, что на руку боевикам и прочим провокаторам.
Едем в густой пелене влажного воздуха. Думаю о том, что жизнь есть изделие одноразовое. Надо держать ухо в остро, чтобы она не отлетела от тебя как пробка из-под шампанского. Нежно поглаживаю, цевье автомата как родную женщину и внимательно смотрю по сторонам.
Блок пост, еще блок пост, везде нервяк и легкие разборки. Почему едем в комендантский час, куда, что за срочность, убить могут и свои, и чужие. Прямо дежавю. На последнем блок посту где-то вдалеке бабахнула очередь. Фыркнув, как испуганная кошка, рванула вверх ракета и исчезла в низких облаках. Через пару секунд жидкие тучи изнутри осветило бледно – красным светом. Залюбовался, но повторная очередь вывела из праздного любопытства. На блокпосту занимали оборону, мы с Димой не знаем, что делать, то ли прыгать в окопы, то ли ехать. Решили двигаться дальше, быстро сели в машину, притопили.
Фильтрационный пункт Чернокозово в самом лояльном Наурском районе Чечни в советские времена был обычной зоной. В годы правления Масхадова сюда сажали по приговорам шариатского суда. В январе 2000 года российская группировка поспешила перестроить зону под следственный изолятор. Разное говорят про «современное» Чернокозово, некоторые сидельцы сравнивают содержание в ней с условиями содержания приговоренных к смертной казни. Говорят что мол, бьют и калечат боевиков, не дают еду и гнобят в карцерах. По мне так порядок, все чисто, ГУИН – цы опрятные и бритые, водкой не воняют. Нигде не кричат и некого не избивают.
Сразу идем к начальнику СИЗО большому великану с крупным носом, который переходит в густые пакляные брови. На полных губах приветственная улыбка, будто знакомы с ним тысячу лет:
– За своим приехали? Не боязно вам мотаться в комендантский час?
«Свой» это наш человек из чеченцев, который помогает нам разоблачать боевиков и полевых командиров. Назовем его Василий. Некоторое время назад Василий «зазвенел», начали к нему присматриваться чеченцы нехорошо, мол не «красный» ли ты, мил человек. В воздухе запахло керосином, наш источник хоть и смелый, но сам попросился в тюрьму для прикрытия, ненадолго. Просил на три дня и на больше не соглашался, мы понимали, что три дня какой – то «липовый» срок содержания. И держали его в Чернокозово почти две недели. Перекидывая его с камеры в камеру, чтоб по больше людей видело, что мол страдает человек за «единое исламское государство». А Чечня это как большая деревня, слухи быстро расходятся.
Когда «садили» Василия, я инструктировал начальника оперативной части, конопатого капитана из Тулы:
– Пожестче с ним, дергайте на «допросы», каждые два дня меняйте камеры. Можете всыпьте ему слега.
– Какие допросы? У него, что нет следователя? И как всыпать сильно или средне? Хлопал глазами деревенский тульский парень с изрезанными морщинами лицом.
– Какой следователь? Это мероприятие прикрытия, выведите его посадите куда-нибудь на час, потом нос слегка разбейте.
– Куда я его посажу, только в карцер и не бьем мы до крови. Мы знаем, как бить больно и без следов, не первый год служим.
– В нашем случае наоборот, – злюсь я. Надо не больно, но чтоб видно. А сидит пусть хоть в карцере, хоть у стенки стоит.
– Понятно, – говорит вспотевший капитан. Наверное, такую задачу он получал впервые.
Сидим в кабинете начальника СИЗО рассматриваю портрет Владимира Владимировича и думаю, зачем в кабинете каждого чиновника и мало – мальского военного командира висит главный правитель. Раньше это были три бородача (Энгельс-Маркс-Ленин), потом усатый Сталин, дальше заплывшие лица из ЦК. Какая-то неискоренимая временем портретная любовь к первым лицам страны, не зависимо от времени и социального строя.
– За вашим следил, кидали его по камерам и люлей дали, – заговорил начальник СИЗО. Он даже на прием ко мне записался, хотел сказать, чтоб его побыстрей забрали. Да… Но я вам позвонил, вы ответили пусть сидит и не привлекает внимания… Вот сидит. Не принял я его, короче. Жалуется конвойным и начальнику опер части, что дачек нет (посылок) и курева.
– Не с руки нам ему было дачки возить, могли выкупить, – отвечаю я и смотрю на поделки зеков – выстроганный из дерева медведь, пепельница и нарды.
Начальник СИЗО просит привести Васю, мы обмениваемся необходимыми документами, тут тюрьма как никак просто человека не засунешь, а тем более не заберешь. Проставляемся литром дагестанского коньяка, не бутылочный, но качественный. Нам опера из Дагестанского Управления подогнали целую бочку. Я думаю, ворованного, в Республике Дагестан воруют все и вся. От осетрины в море до миллиардов бюджетных денег.
Заходит Вася худой, глаза блестят то ли от радости, то ли от злости. Я улыбаюсь, выглядит он как взъерошенный воробей, вымоченный в сливочном соусе. Прощаемся с начальником СИЗО и идем в машину, накинув на голову Васи целлофановый пакет. Отъехав от тюрьмы, снимаю пакет с не чесанной головы источника, который тут же начал шипеть и «предъявлять» нам что мы его «кинули» с «сроком». Обещали на три дня, а вышло две недели.
– Ни жрать не пить. Хорошо, что ребята помогали, – жалуется Вася, и еще били… Вы что ли попросили? Не больно, но с синяками, обидно, слышишь. Умеют же гады. Поехали ребятам пару блоков сигарет и тушенки купим! Я обещал!
– Успокойся сиделец, – говорю я. Сейчас комендантский час ничего не работает и нам твое небритое лицо через пол Чечни сегодня провести надо. Завтра ты должен быть в горном селении Н..ом. Мы тебя довезем до Гудермеса, а оттуда сам на общаковом автобусе, с народом. Вася торгуется и просить отвезти его «повыше» в горы. Мы его понимаем – не хочет ехать через блокпосты, в Волге без проверки документов и без очереди удобно. Но нам совершенно не резонно лесть в горную местность, которая плохо контролируется федералами.
– Остынь, – говорит Дима, с Гудермеса сам поедешь, конспирация, и так уже люди судачат, что ты с федералами трешь.
– А кто не трет, – кому война, кому мать родная, – отвечает Вася и смотрит в окно. Мы знаем, что Вася вывозил раненых боевиков на равнину, но брал за это деньги. Мы закрывали на это глаза, он создавал себе легенду и завоевывал авторитет среди боевиков. Вася смелый и безбашенный: его машину – девятку два раза обстреляли, и он вся в дырках стоит у него дома во дворе. Вася постоянно клянчит у нас денег на ремонт, мы обещаем помочь после этого задания.
– Туман – то туман, – говорит Вася и просит завести его, куда ни будь покушать. За две недели он осунулся одежда стала мала, глаза запали и от него слегка пахло…
– Все закрыто, сзади сумка там колбаса, сыр и хлеб. И коньяк – можешь хлебнуть.
– Колбаса без свинины? – спрашивает Вася и не дожидаясь ответа начинает грызть палку Черкизовского сервелата, который, конечно, со свининой. Смотрю на Васю, он жадно ест и делает большой глоток коньяка, тюрьма не тетка, оголодал.
Вокруг словно все вымерло, туман отступил и оставил пугающую пустоту, вымершие села и безлюдную дорогу. Стало как – то не по себе. Понимаю, что неприятно в машине, не только мне.
– Дай пистолет, – просит Вася. Достаю свой ПМ с открытой кобуры и передаю назад. Потом также передаю второй магазин.
– Если что, стреляй только по команде, – говорю я и всматриваюсь в мутный горизонт. Сердце стучит по ребрам, в животе холодок.
– Не учи ученного, – отвечает уже хмельной Вася. Дай гранату. Вася как гангстер умело перекидывает пистолет из руки в руку. Умеют чеченцы обращаться с оружием.
– Обойдешься у меня всего две, – отвечаю я и ложу одну гранату в бардачок. За окнами машины проносятся перелески, иногда попадается выведенная из строя ржавая техника. Она бурыми пригорками разбросана по полям, застывшая в своем последнем походе.
Как будто дождавшись наших приготовлений, видим на обочине УАЗ без номеров и несколько человек в камуфляже. Нам машут рукой. Напряжение доходит до предела: свои – чужие, непонятно. В мозгу прерывисто – как зеленые точки на экране осциллографа – пролетали мысли, холодные и ядовитые словно ацетон.
