Эд Макбейн
Златовласка

– Извините, – сказал я. – Я хотел бы видеть миссис Брене.

– Это я, – сказала она. Светлые брови слегка изогнулись, а карие глаза широко раскрылись в ожидании.

– Кэтрин Брене? – переспросил я. Я никак не мог поверить, что это была именно та женщина, которую Джейми назвал «ошеломляюще красивой».

– Да, – ответила она, – меня зовут Кэтрин Брене.

– Здравствуйте, – проговорил я озадаченно. – Меня зовут Мэттью Хоуп. – Я сделал паузу. – Адвокат Джейми Парчейза.

– Да? – произнесла она с вопросительной интонацией. Она поставила папоротник на пол и в недоумении развела руками.

– Я бы хотел задать вам несколько вопросов по поводу прошлой ночи, – сказал я.

– Простите, не поняла. – Выражение замешательства постепенно сменялось чем-то другим.

– Миссис Брене, я адвокат Джейми. Я уверен, вам известно, что произошло прошлой ночью…

– Да? – Опять одно-единственное слово, и оно снова звучит как вопрос. Но брови уже не изогнуты вопросительно – нахмурены поверх очков в толстой оправе.

– Джейми утверждает, что был вместе с вами прошлой ночью между…

– Со мной? – переспросила она.

– Да, между одиннадцатью и…

– Со мной? Вы уверены, что обратились по адресу?

– Вас ведь зовут Кэтрин Брене?

– Да.

– И вы знакомы с Джейми Парчейзом?

– Да. Но не понимаю, на что вы намекаете, говоря о прошлой ночи.

– Его жена и дети были…

– Да, я слышала об этом по радио. Но при этом вы утверждаете, что доктор Парчейз…

– Миссис Брене, он рассказал нам, что…

– …был со мной…

– …между одиннадцатью и…

– Я вас не понимаю…

Мы одновременно замолчали. Она смотрела на меня и ждала объяснений. Я смотрел на нее и ожидал того же.

– Мистер Хоуп, – произнесла она наконец, – мы с мужем знакомы с Парчейзами только шапочно. Конечно, я ужасно расстроилась, когда узнала о страшной трагедии, которая…

– Миссис Брене, к вам скоро придет детектив Юренберг из полиц…

– С какой стати?

– Потому что Джейми Парчейз утверждает, что был вместе с вами прошлой ночью между одиннадцатью и половиной двенадцатого.

– Этого не было.

– Вы не видели его вчера ночью?

– Я не видела его, с тех пор как… даже не могу вспомнить. По-моему, я встречалась с ним и его женой на благотворительном балу… Да, больше года тому назад. И кажется, мы еще раз встречались после этого… На какой-то вечеринке.

– А Джейми сказал…

– Мне наплевать, что…

– Он сказал, что вы были любовниками в течение…

– Не порите чепуху!

– Я только повторяю то, что он рассказывал нам сегодня утром.

– Рассказал кому именно?

– Мне и моему партнеру. Сегодня утром у нас в конторе.

– Так вот: он, очевидно… я не могу вообразить, зачем он все это сделал. Не знаю, должна ли я себя чувствовать оскорбленной или, наоборот, польщенной. Кажется, я не похожа на такого рода женщину…

– Миссис Брене, если прошлой ночью Джейми с вами не было, значит, он находился где-то в другом месте. И полиции будет интересно узнать, где именно.

– По-моему, это уже не мои проблемы.

– Мне кажется, вы меня не понимаете.

– Отлично понимаю. Вы просите, чтобы я обеспечила алиби доктору Парчейзу.

– Да, я прошу вас подтвердить его слова.

– Как вы это себе представляете?

– Миссис Брене, Джейми рассказал нам, что вы снимали коттедж на набережной…

– Это уже переходит все границы!

– Что каждый из вас решил развестись…

– Но я замужняя женщина и счастлива в браке. Для меня развестись с мужем – это все равно что… да мне такое и в голову не придет!

– Значит, Джейми лгал?

– Если он говорит, что был со мной прошлой ночью, тогда конечно. Безусловно лгал.

– Миссис Брене, а вы где были прошлой ночью?

– По-моему, вас это не должно касаться. – Она взглянула на настенные часы. – Я как раз закрывала магазин, когда вы подошли. Мы с мужем приглашены к обеду, так что если вы не возражаете…

– Ваш муж прошлой ночью был дома?

– Повторяю, это вас не…

– Вы что, хотите, чтобы я поверил, будто Джейми наугад назвал ваше имя? Не сходя с места сочинил подробный рассказ о ваших отношениях…

– Я не знаю, с чего он рассказал вам такое. Если, конечно, он вообще что-нибудь рассказывал…

– Рассказывал.

– Хорошо, поверю вам на слово. В таком случае все, что я могу сказать – так это повторить в последний раз, что он солгал вам.

– Вы повторите то же самое и полиции, когда она сюда прибудет?

– А что вы им сказали, мистер Хоуп?

– Ничего. Они вышли на ваш след самостоятельно.

– Никакого следа не существует! Я просто не могу себе представить…

– Сегодня днем они беседовали с одной из медсестер, работающих у Джейми. Им стало известно, что вы ему часто звонили на работу.

– Уверена, что меня с кем-то путают!

– А вот я так не думаю.

– Когда появится полиция – если, конечно, она появится, – я скажу им, что прошлой ночью была в кино. По случайному совпадению мой муж уехал в Тампу навестить свою мать – он видится с ней два-три раза в месяц. Я ей не очень нравлюсь, поэтому мы стараемся не встречаться. Когда я вернулась, муж был уже дома. Я поинтересовалась здоровьем его матери. Он ответил, что она чувствует себя прекрасно. Потом мы оба легли спать.

– Именно эту историю вы и рассказали своему мужу? Что вы были в кино?

– Когда он уезжает в Тампу к своей матери, я обычно иду в кино. Он проводит с ней весь день и возвращается домой очень поздно. В том, что я хожу в кино, – нет ничего необычного.

– Так, значит, насколько я понимаю…

– Простите, у меня уже нет времени…

– …даже если Джейми грозит опасность?!

– Послушайте, мистер Хоуп…

– Итак, вы не признаете, что он был с вами прошлой ночью? Потому что подобное признание…

– Мистер Хоуп, я прочла в дневном выпуске «Ньюс», что его сын уже сознался в совершении этих убийств. Это правда?

– Правда.

– Тогда всего хорошего, мистер Хоуп.

Вот и все.

Жила-была «ошеломляюще красивая» любовница Джейми Парчейза, которая на первое их тайное свидание одела черный плащ и зеленую шляпу. В Калузе шел дождь, и это было нетипично для февраля. Как только она села в машину, он положил ладонь ей на бедро, и, по его словам, это было как удар электрического тока. В этом маленьком замкнутом пространстве стоял запах мокрой сохнущей одежды. Щелкали «дворники» – щелк, щелк, щелк – ах, любовь! И как же эта любовь расцвела за год с лишним вплоть до прошлой ночи в коттедже на берегу моря, когда они поклялись друг другу в верности на всю жизнь и при этом обсуждали, как бы поскорее покончить со своими уважаемыми «товарищами» – да, именно так Джейми и сказал. Товарищи. Покончить с теми поскорей. В данном случае это было метафорическое выражение, они имели в виду только расставание со своими супругами. На берег мерно одна за другой накатывались волны. «Скоро, мой любимый, скоро!» – и вот впервые в объятиях друг друга на пляже… Пена летит клочьями… ДЖЕЙМИ и КЭТРИН… Он покрывает поцелуями ее лицо, шею, глаза… Ох, меня чуть не вырвало от всего этого!

Незабываемый момент, это уж точно… Столь незабываемый, что у коренастой маленькой леди в зеленом халате, похоже, совершенно все вылетело из головы менее чем за семнадцать часов. Да, теперь – в пятнадцать минут шестого, тихим чудесным калузским вечером – моих расспросов было достаточно, чтобы забыть Джейми Парчейза.

Потому что воспоминания о нем стали небезопасны для ее брака. Кэтрин просто защищала себя, вот и все. Она, возможно, на самом деле могла бы тогда принести клятву звездам и небу, что они с Джейми рука об руку пройдут по тернистому жизненному пути; тогда она, может быть, искренне в это верила. Но фишки легли по-другому, как в той игре в покер, которую Джейми пытался проиграть, но был обречен только на выигрыш. Ее карты уже сданы. Ей можно только выложить пару двоек или блефовать с претензией на флеш-рояль.

Джейми в безопасности, думала она. Его сын сознался в преступлении, так что Джейми никак нельзя привлечь к ответственности, даже если она будет отрицать, что была с ним прошлой ночью. Поэтому Кэтрин поставила на настоящее, а уж что будет в будущем – не так и неважно; совет да любовь, так сказать, дом с садом, аккуратный ряд морских раковин на полке, еще один благотворительный бал в следующем году, потом еще через год, и еще… Если бы они с Джейми вышли сухими из воды – а она вынуждена была признать, что в настоящий момент их связь была чревата неприятностями, – то они могли бы начать там, где закончили перед навалившейся бедой, – опять по накатанной дорожке, в следующую среду или воскресенье.

Я вдруг задал себе вопрос: а как бы Эгги поступила в подобной ситуации?

Хуже того, я начал размышлять, каковы были бы мои собственные действия.

Во рту у меня был металлический привкус, когда я вышел из цветочного магазина. Отъезжая от тротуара, я видел, как Кэтрин Брене заносила внутрь последнее растение – тяжелое фиговое дерево, которое с трудом перетаскивала через порог.

Глава 10

Подъезжая к дому, я услышал, как воет сирена сигнализации. Часы на приборной доске показывали двадцать пять минут шестого. Я никак не мог сообразить, почему воет сирена, а также с какой стати на тротуаре перед моим домом собралась толпа соседей во главе с Реджинальдом Соумсом. Вой сирены терзал слух. Я подъехал к дому и выскочил из машины:

– Что происходит? Кто-нибудь вломился в дом?

– Полиция уже была, – закричал в ответ Регги. – Они не смогли выключить эту чертову штуку.

– А где ключи?

– Что?

– Ключи. Их два. Если срабатывает сигнализация…

– Не смогли выключить! – орал Регги.

– Ключи?

– Полиция.

– Кто-нибудь пытался вломиться?

– Твоя дочь нажала аварийную кнопку.

– Что? Моя дочь…

– Кота переехало машиной.

– Себастьяна?!

– Переехало машиной!! Твоя дочь нажала аварийную кнопку, решив, что на вой сирены явится полиция.

– Где жена?

– Понятия не имею. Миссис Танненбаум повезла твою дочь с котом к ветеринару. Полицейские были вне себя от ярости. Они пытались дозвониться тебе в контору. Юноша, тебе не следовало бы прохлаждаться Бог весть где в рабочее время.

– К какому ветеринару они поехали?

– Не имею представления. Вы бы лучше выключили сирену, мистер. У Зипродта на другом конце квартала слабое сердце.

Входная дверь была открыта. Я прошел через весь дом к задней двери. Один из щитов сигнализации был вмонтирован снаружи прямо в стену. Вытащив связку ключей из кармана, я начал отыскивать нужный ключ, жалея, что он не отличается ярким цветом – по примеру тюремного ключа. Сирена выла не переставая. В конце концов я отыскал нужный ключ, вставил его в замочную скважину и повернул в правую сторону. Вой тут же прекратился. Воцарившаяся тишина оглушала, давила на уши. Я вернулся в дом и прошел в чулан. Там на стене рядом с рубильником был установлен щит управления системой сигнализации. Я открыл переднюю крышку и всю систему, кроме сигнала тревоги, переключил в исходное положение. Это следовало делать всякий раз, когда нажималась аварийная кнопка. Захлопнув крышку, я тут же направился к телефону в кабинете. Под надписью «ветеринары» был лист с телефонными номерами. Я быстро окинул его взглядом, отыскал вроде бы знакомый номер, набрал и попросил к телефону доктора Ресслера.

– Доктор Ресслер в операционной, сэр.

– Простите, с кем я говорю?

– Мисс Хилмер.

– Мисс Хилмер, меня зовут Мэттью Хоуп. Я звоню по поводу серого полосатого кота по кличке Себастьян. Вы не скажете…

– Да, сэр, кот здесь.

– Как он?

– Как раз сейчас, сэр, ему делают операцию.

– Вы не можете мне сказать… насколько это серьезно?

– У него разрыв грудной клетки. Обнажены сердце и легкие. Доктор Ресслер зашивает рану.

– Спасибо, могу я… моя дочь у вас?

– Минутку, сэр.

Когда Джоанна подошла к телефону, я сказал:

– Родная моя, я скоро приеду, ты только дождись меня.

– Папа, – едва сдерживая рыдания, произнесла она, – я думаю, он умрет!

– Ну, милая, будем надеяться.

– Я пыталась дозвониться до тебя, где ты был?

– У клиента.

– Синтия сказала, что ты на катере.

– Да, сначала я отправился туда кое с кем переговорить, а потом поехал в полицейское управление побеседовать с Майклом Парчейзом.

– Я слышала по радио, будто это сделал Майкл. Это правда?

– Я не знаю. Солнышко, миссис Танненбаум все еще с тобой?

– Да. Хочешь с ней поговорить?

– Нет. Пожалуйста, попроси ее побыть с тобой, пока я не приеду, ладно? Где мама?

– По-моему, она отправилась в косметический кабинет, но точно не знаю.

– Хорошо, малышка, скоро увидимся.

– Ты знаешь, как сюда ехать?

– Это рядом с Кросс-ривер, правильно?

– Да.

– Когда я увижу это место, я вспомню. До встречи, родная.

– Пока, папа.

В течение всего времени, пока я добирался до ветеринара, я не переставал думать о Себастьяне.

За день до того, как мы взяли его в свой дом, Сьюзен спустилась в подвал нашего дома в Чикаго и очутилась лицом к лицу с крысой размером с аллигатора. Наглая тварь встала на задние лапы и принялась недовольно верещать. Сьюзен, визжа от страха, пулей вылетела из подвала и бросилась к телефону, чтобы вызвать крысолова, который явился в тот же день и усеял весь пол в подвале отравой. Однако беда была в том, что нашей дочери было всего пять лет, и я был далеко не в восторге от того, что повсюду рассыпан яд, как бы редко она ни спускалась в подвал. Сьюзен сразу же заплакала, когда я намекнул, насколько это опасно для Джоанны, подумав, что я ругаю ее за то, что она вызвала крысолова. Я успокоил ее, сказав, что она все сделала правильно, но при этом добавил, что кот был бы гораздо более безопасным средством избавления от крыс, чем пирожки с ядом.

Я имел в виду большого сильного кота.

Я полагаю, что выбрать нужное животное можно только в определенный день и в определенном месте. Семь лет назад в марте (это был особый день) на выбор были представлены два кота, одиннадцать котят, пять дворняжек и великолепный чистокровный боксер, каких я в жизни не видывал. Одним из котов был Себастьян – огромный, серый, с полосками более темного оттенка. На морде у него были белые отметины, а на лапах белые «чулочки». «Чулочек» на правой задней лапе, казалось, был немного спущен к лодыжке. Он патрулировал верхнюю полку клетки, в которой кроме него находились две подстилки с котятами и тощий сиамский кот, который был не только косоглазым, но к тому же и шелудивым. Себастьян прогуливался по своей полке, как тигр. У него был гордый и свирепый вид, и я был уверен, что передо мной лучший крысолов, который когда-либо охранял подвалы.

– Эй, приятель! – позвал я его, и он взглянул на меня такими зелеными глазами, каких я никогда не встречал ни у человека, ни у зверя. Затем он коротко мяукнул, и я влюбился в этого огромного красавца не сходя с места. Сьюзен тем временем отошла на другой конец комнаты и разглядывала боксера. Я подозвал ее.

– Что ж, это, безусловно, крупный кот, – заметила она.

– Взгляни на его зеленые глаза, Сью.

– Хм, – задумчиво пробормотала она.

– Давай выясним, как он здесь оказался. Может, он съел прежних хозяев?

Мы вышли из комнаты и подошли к молодому человеку, который, сидя за столом, заполнял какие-то бумаги. Я спросил его о большом сером звере, – все ли, мол, с ним в порядке.

– С ним все в порядке, просто у матери от него аллергия, – ответил он.

– У его матери?

– У матери в той семье, где он жил. Это воспитанный кот. С ним все в полном порядке.

– Как его зовут?

– Воскресный.

– Как?

– Ага, она учительница. Я имею в виду мать. В воскресной школе.

– Да это вообще не имя, – сказал я.

– Ну, во всяком случае, это его кличка.

Мы со Сьюзен вернулись в комнату. Кот все еще находился на верхней полке. Теперь он совершал туалет, вылизывая себя с ног до головы. Мы стояли рядом с клеткой и наблюдали за ним.

– Ну так что? – спросил я.

– Ну, я не знаю, – ответила Сьюзен. – Я надеялась, что мы подберем белого кота.

– Он действительно такой огромный или мне это снится?

– Просто гигант!..

– Эй, Себастьян, – позвал я, и кот снова мяукнул в ответ.

Десять минут спустя мы везли его домой, упаковав в картонный ящик. Мы заплатили двадцать пять долларов, и у нас уже начали возникать дурные предчувствия по поводу этого таинственного кота без каких бы то ни было документов и родословной.

Не успели мы проехать и пяти миль, как Себастьян выбрался из ящика. Сначала показались уши, потом зеленые глаза, широко раскрытые от любопытства, и, наконец, целиком вся морда в белой полумаске. Он вскарабкался на заднее сиденье и осмотрелся.

– Кот уже на свободе, – заметила Сьюзен.

– Ох, черт, – выругался я.

Но Себастьян только прыгнул на полочку у заднего окна и вытянулся там, чтобы с удобством обозревать проносящиеся мимо пейзажи. Лежал, не издав ни единого звука, не мечась туда-сюда, как большинство котов в движущемся автомобиле. Растянулся себе преспокойненько и наблюдал. Он никогда не боялся машин. Однажды утром – к тому времени мы уже год как жили в Калузе – я залез в машину и на полпути к месту работы услышал сзади какой-то посторонний звук. Я оглянулся и увидел Себастьяна, развалившегося на заднем сиденье. Я улыбнулся и окликнул его:

– Эй, Себастьян, ты что там делаешь?

Он подмигнул мне в ответ. Джоанна играла с ним, как со щенком. В прятки, в веревочку. Носилась с ним по газону. Как-то раз, сияя, она заявилась в спальню и рассказала нам, как они с Себастьяном играют.

– Мы просто умотались, – поведала она. – Я гоняла его кругом кушетки, а он покатывался со смеху…

Она была убеждена, что он на самом деле смеялся. Наверное, я тоже в это верил. Не знаю почему, но поскольку мы приобрели его накануне дня Святого Патрика, мы всегда считали его ирландцем. Я иногда разговаривал с ним с резким ирландским акцентом, при этом он всегда переворачивался на спину, открывая для обозрения белый, мягкий, пушистый живот, и я щекотал его, – а он… он смеялся. Вот именно – он смеялся!

Я просто обожал этого кота.

На одной улице с ветеринарной лечебницей располагались три стоянки для подержанных машин и магазин, торгующий моделями самолетов. Я поставил свою машину рядом с фургоном марки «шевроле», принадлежавшем миссис Танненбаум, и направился к входной двери. Из псарни, расположенной за красным кирпичным зданием, доносился собачий гвалт. Я сразу же подумал, что этот дикий шум не может не отозваться на нервах Себастьяна. И тут я осознал, что он наверняка все еще без сознания, и шаг мой по мере приближения к входной двери все замедлялся. У меня рука не поднималась открыть эту дверь. Я боялся, что, как только войду, кто-нибудь тут же сообщит мне, что Себастьян умер.

Сразу же напротив входа располагался стол. За ним сидела медсестра в белом накрахмаленном халате, и как только я вошел, она посмотрела на меня. Слева на кушетке сидели Джоанна вместе с миссис Танненбаум. Над их головами на стене висела картина в раме, на которой был изображен кокер-спаниель. Я сразу же подошел к дочери, присел рядом с ней и обнял.

– Как он? – спросил я.

– Операция еще не кончилась.

Мы говорили шепотом.

Я наклонился вперед и обратился к пожилой даме:

– Не знаю, как вас и благодарить, миссис Танненбаум.

– Рада, что смогла помочь, – отозвалась она. Ее звали Гертруда. Я никогда не называл ее этим именем. Ей было семьдесят два, но выглядела она на шестьдесят и в катерах разбиралась лучше любого мужчины. Ее муж умер лет десять назад, оставив в наследство двухдизельный катер, к которому она не знала как подступиться, поэтому срочно записалась на курсы управления катеров при береговой охране, а уже год спустя прошла на катере от Калузы мимо Шарлотт-Харбор в устье Калузахатчи-ривер, поднялась вверх по течению и вышла в озеро Окечубей, далее прошла каналом Сент-Люси до озера Уорт, а оттуда пересекла Гольфстрим и вышла к Бимини. У нее были волосы цвета лаванды, голубые глаза, и сама она была стройной и худенькой. Однако когда ее сорокашестифутовик заходил в док, можно было подумать, что она стоит на капитанском мостике авианосца.

– Расскажи, что, собственно, произошло? – спросил я.

– Я вернулась из школы примерно в полчетвертого, – начала рассказывать Джоанна, – и принялась искать Себастьяна. Его нигде не было видно. Я направилась к почтовому ящику посмотреть, нет ли чего-нибудь для меня, и случайно глянула на противоположную сторону улицы – знаешь, туда, где большое дерево на газоне у доктора Летти? Прямо там, возле поворота… Себастьян… он просто лежал в канаве. Я сначала подумала… даже не знаю! Наверное, что он… играет со мной. А потом я увидела кровь… о. Господи, папа! Я не знала, что делать. Я подбежала к нему, я умоляла… «Себастьян? Что… что случилось, малыш?» А его взгляд… знаешь, у него бывает такой взгляд, когда он дремлет… И у него было именно такое сонное выражение на лице… только… о, папа, он выглядел таким… изломанным и поникшим, что я… я просто не знала, как ему помочь. Тогда я вернулась в дом и позвонила тебе в контору, но мне сказали, что ты на катере… А что ты делал на катере, папа?

– Беседовал с подружкой Майкла, – ответил я, и, в общем-то, это прозвучало достаточно правдоподобно. Правда, в полчетвертого я ушел с катера и поспешил в постель к Эгги. Я снова начал размышлять об алиби Джейми на прошлую ночь. Интересно, погибли бы его жена и дочери, если бы он, вместо того чтобы переспать в коттедже с женой хирурга, отправился прямо домой? И, если уж не то пошло, смог бы я помочь Себастьяну, если бы находился в конторе, когда звонила Джоанна?

– Я не знала, как быть, – продолжала Джоанна. – Не знала, где мама, не могла связаться с тобой. Тогда я отправилась в спальню и включила сигнал тревоги. Я думала, на этот сигнал сбежится вся округа. Прибежал мистер Соумс, а потом миссис Танненбаум…

– Когда я услышала сирену, то подумала, что какие-то лунатики вздумали грабить наш дом средь бела дня. Могло быть и так, поверь мне.

– Она подъехала туда, где на обочине лежал Себастьян…

– Мы осторожно подняли его и положили на доску, найденную в гараже. Мы только чуть-чуть приподняли его – для того, чтобы переложить на доску, – подхватила миссис Танненбаум.

– И мы сразу же поехали. Я знала, куда ехать, потому что здесь ему делали в последний раз уколы.

– Что сказал доктор Ресслер?

– Папа, он не надеется, что Себастьян выживет.

– Он так и сказал?

– Да, папа.

Больше говорить было не о чем. Я снова поблагодарил миссис Танненбаум и заметил, что ей, наверное, нужно домой. Она попросила меня позвонить ей, как только вернемся. Мы остались вдвоем с дочерью. На другом конце приемной медсестра с деловым видом засовывала счета в конверты. Справа от нее находилась запертая дверь. Слева стоял аквариум с тропическими рыбками. Его внутренние стенки безжизненно облепили воздушные пузырьки.

Последний раз я был в больнице года два назад. Это было, когда умерла мать Сьюзен. Ей было пятьдесят шесть лет и она в жизни не выкурила ни единой сигареты, однако ее легкие были источены раком. Ей сделали операцию, потом поместили в палату, а нам сообщили, что больше они сделать не в состоянии. Брат Сьюзен принял решение не говорить матери, что она умирает. Я и до этого его недолюбливал, а тут уж вовсе возненавидел. Она была изумительной женщиной и восприняла бы это известие спокойно – более того, она бы приветствовала возможность умереть с достоинством. А вместо этого… о, Господи!

Я вспомнил, как однажды отправился в больницу к ней один. Не помню, где при этом была Сьюзен. По-моему, ей просто нужно было немного отдохнуть от посещений – они ее изматывали. Я отправился один и увидел свою тещу сидящей в кровати с подложенными под спину подушками. Ее лицо было повернуто в сторону солнечных лучей, пробивающихся сквозь жалюзи. У нее был тот же цвет лица и те же черты, что и у Сьюзен, темные глаза и каштановые волосы, полный чувственный рот с возрастными морщинками по краям, красивый подбородок и шея, хотя кое-где кожа уже висела складками. В молодости она была красавицей, и следы былой красоты сохранялись до сих пор, несмотря на то, что болезнь и приближающаяся смерть уже наложили свой отпечаток. Когда я зашел в комнату, она плакала. Я присел на стул рядом с кроватью и спросил:

– Мама, что с вами? Что случилось?

Она сжала мою ладонь обеими руками. Слезы текли по ее лицу. Она проговорила сквозь слезы:

– Мэттью, скажи им, пожалуйста, что я стараюсь изо всех сил.

– Кому сказать, мама?

– Врачам.

– Что вы имеете в виду?

– Они думают, что я не стараюсь. Но это не так, я действительно хочу поправиться. Просто у меня не осталось сил, Мэттью.

– Я поговорю с ними, – пообещал я.

Этим же днем я поймал в коридоре одного из ее врачей. Я спросил у него, что он ей наболтал. Он ответил, что таково решение семьи…

– Я тоже принадлежу к этой проклятой семье, – заметил я. – Так что же вы ей наговорили?

– Я просто попытался вселить в нее надежду, мистер Хоуп.

– Надежду на что?

– Я сказал ей, что она поправится. Если она будет достаточно стараться…

– Но это ложь!

– Таково решение семьи…

– Но ведь как бы она ни старалась, смерти не избежать.

– Ну, мистер Хоуп, по-моему, вам следует обсудить это с вашим шурином. Я просто пытался помочь ей восстановить душевные силы, вот и все, – сказал врач, повернулся и пошел по коридору. Моя теща умерла на следующей неделе. Она так и не поняла, что умирает. Я все время подозревал, что когда она сделала последний вздох, это явилось для нее полной неожиданностью. Я так и продолжал думать о ней как об умирающей в полном неведении. Я очень любил эту женщину. Я думаю, что во многом из-за нее я и женился на Сьюзен.

Я сидел рядом со своей дочерью и размышлял о том, сумею ли я когда-нибудь рассказать Эгги, какие чувства я испытывал по отношению к своей теще. А также о том, сумею ли я рассказать о Себастьяне, сбитом машиной, и о семейных бдениях в той больнице, где любое существо боролось со смертью. Как она к этому отнесется? Будет ли смерть Себастьяна, которого она не видела и не знала, значить для нее больше, чем смерть моей тещи? И вдруг я осознал, что уже думаю о Себастьяне как о мертвом. Я сжал ладонь дочери. Я вспомнил возвращение домой из Чикаго, после того как мы похоронили мать Сьюзен. Джоанна ждала в дверях вместе со своей няней. Мы не стали сообщать ей по телефону о смерти бабушки. Она сразу же спросила:

– Как бабушка?

– Милая… – начал было я, но тут же понял, что ничего говорить не надо.

Джоанна закрыла лицо руками и в слезах убежала в свою комнату.

У нас был компьютерный банк памяти, которым мы владели совместно в течение тринадцати лет. Сьюзен и я. Мы заложили в него обоюдные воспоминания, которые могли быть вызваны нажатием кнопки или щелчком выключателя. Мать Сьюзен была частью того, что все мы знали и любили. Я подумал о том, что произойдет, когда я наконец соберусь с духом – да, именно с духом – и сообщу Сьюзен, что хочу развестись. Окажусь ли я в состоянии сказать больше, чем слово «милая», прежде чем она разразится слезами? Удивительно, как прижилось у нас это слово, как до сих пор мы продолжали использовать его как знак нежности, хотя для большинства людей оно давным-давно потеряло свое настоящее значение – по крайней мере, мне так кажется. Но оно было введено в компьютер – МИЛАЯ, ВЫРАЖЕНИЕ ЛЮБВИ, СЬЮЗЕН/МЭТТЬЮ – и нет возможности стереть это с памяти, кроме как прямым включением: «Сьюзен, я хочу развестись». Щелчок, гудение, зашелестят магнитные ленты, и новая информация будет записана и воспроизведена. СТЕРТО: СЮЗЕН/ЖЕНА, ЗАМЕНА: ЭГГИ/ЖЕНА. Но когда это произойдет, не придется ли мне поменять также и весь банк памяти? Смогу ли я притворяться, что никогда не навещал в той больнице свою тещу, и не вспоминать, как беспомощно она тогда плакала, опираясь спиной на подушки и сжимая руками мою ладонь? Смогу ли я забыть ее?

Сидя на деревянной лавочке, наблюдая за пузырьками в аквариуме и каждую минуту боясь услышать, что Себастьян мертв, я размышлял о том, что бы сказала моя теща, если бы все еще была жива и я пришел бы к ней сообщить, что развожусь со Сьюзен. Я подумал, что наверняка она выслушала бы это с тем же достоинством, с каким, возможно, восприняла бы известие о своей близкой смерти. А потом она, может быть, сжала бы мою ладонь в своих руках, как тогда в больнице, и посмотрела бы мне в глаза своим прямым и честным взглядом. Господи, как я любил эту женщину! Сьюзен обычно так же смотрела на меня. Потом этот взгляд куда-то исчез – наверное, туда, куда ушла сама Сьюзен…

Ее мать пожелала бы узнать причину. Она бы держала меня за руку и спрашивала: «Но, Мэттью… почему?» А я бы отвечал: «Мама, мы не очень-то ладили последние пять лет, мы думали, что переезд во Флориду поможет… Может быть, в самом Иллинойсе было что-то не так… моя работа, наши знакомые… все это отдаляло нас друг от друга. Но мы живем здесь уже три года, и ничто не изменилось. Наоборот, становится все хуже, дня не проходит, чтобы мы не поссорились…

Мама, я несчастен.

Я не люблю ее.

Никто из нас не остался таким же, каким был, когда почти четырнадцать лет назад мы поженились; сейчас кажется смешным, что когда-то мы надеялись, что не изменимся. Вместо этого нам следовало бы питать надежду на то, что тех людей, в каких мы со временем превратимся, можно будет по-прежнему любить. Я не могу любить ее по-прежнему. Видит Бог, я старался. Так что мне делать, мама? Что еще мне остается, кроме расставания?»

И моя теща, если бы она была жива, могла бы ответить так: «Мэттью, делай, что ты должен делать».

Может, она сказала бы так. А потом, возможно, она спросила бы, не замешана ли тут другая женщина. Да, я был уверен, что она задала бы этот вопрос. А когда я ответил бы утвердительно, она, возможно, захотела бы, чтобы я рассказал о ней, могла бы спросить… Да нет, это вряд ли.

Сидя рядом с дочерью в ожидании сообщения о состоянии Себастьяна, я понял, что родственные отношения тут же и закончатся: вместе со Сьюзен я разведусь и с ее матерью. И я вдруг ощутил легкость от того, что мне никогда не придется говорить ей, что я ухожу из ее жизни. Но облегчение, которое я почувствовал, никак не относилось к реальной ситуации – теща моя была мертва, и не представлялось ни малейшей возможности каким-то образом рассказать ей о том, что я развожусь с ее дочерью. А потом я осознал, что это Сьюзен я не хочу ничего говорить, с ней я не хочу сталкиваться, даже стыжусь этого. Разве я мог сейчас просто подойти к ней и сказать: «Милая…» Да я подавлюсь на первом же слове, зная отлично, что мне придется навсегда вырубить компьютер, абсолютно все стереть с магнитной ленты и записать на нее новых людей и новые приключения, которые только время может превратить в воспоминания.

Мысль об этом приводила в ужас.

Я вовсе не хотел в один прекрасный день нажать кнопку «ТЕЩА» и вызвать мать Эгги, которая жила в Кембридже, штат Массачусетс, и с которой я еще не встречался. Нет. Я хотел вспомнить мать Сьюзен, которая держала мою ладонь в своих руках и говорила мне, что она очень старается. Если я нажму кнопку «ДОЧЬ», я не желаю видеть дочь Джеральда Хеммингза, его дочь. Я не желаю смотреть на детские фотографии Джулии Хеммингз. Я не хочу, чтобы их банк памяти стал моим. Если я нажму кнопку «ДОЧЬ», мне нужно, чтобы перед моим мысленным взором возникла Джоанна в полном цвете, в двадцать раз больше, чем в жизни, смеющаяся, набивающая рот кукурузными хлопьями, падающая и разбивающая себе губу в три года. Джоанна моя дочь…