Яков Верховский
Город Антонеску. Книга 1

Дом на Маразлиевской

Просто – Дом на Маразлиевской.

Так называли это здание одесситы и много лет обходили десятой дорогой.

Дом на Маразлиевской пользовался дурной славой: тысячи нашли здесь свою смерть да и похоронены… зарыты!.. здесь же, во внутреннем дворике.

Дома как люди – у каждого своя судьба.

Дом на Маразлиевской родился в 1909-м и, как указывали справочники, считался одним из самых красивых и фешенебельных жилых домов Одессы. Хозяйкой его была некая баронесса Луиза фон Гойнинген-Гюне, а обитателями – семьи богатых одесских негоциантов и заводчиков. Их привлекала близость дома к Александровскому парку, пленял украшенный витиеватыми башенками фасад, соблазняли огромные восьмикомнатные квартиры. Дом гордился своим засаженным цветами внутренним двориком, конюшнями для собственных лошадей и… редкость по тем временам!.. гаражом для собственных – первых в Одессе – авто.

В те давние времена по утрам на зеленых газонах дворика нарядные дети в матросских костюмчиках играли в серсо, а по вечерам огромные фонари освещали парадный подъезд и лакированные ландо, ожидавшие расфуфыренных дам, чтобы везти их в Оперу.

Но грянул грозный 1920-й, и судьба Дома на Маразлиевской сделала крутой поворот: 7 февраля по обледенелой брусчатке мостовых процокала конница Гришки Котовского – в Одессу пришли красные.

И сразу исчезли, словно их и не было, нарядные дети в матросских костюмчиках, слиняли лакированные ландо и растаяли расфуфыренные дамы.

Баронесса фон Гойнинген-Гюн, к счастью для нее, вовремя отчалила в Болгарию, а в Дом на Маразлиевской пришли новые хозяева. Уютные гостиные превратились в комнаты для допросов, вольтеровские кресла сменились колченогими стульями, а инкрустированные слоновой костью ломберные столики – обшарпанными канцелярскими столами. Обои на стенах покрылись пятнами, а дорогие картины одесских художников – Костанди, Буковецкого, Нилуса – уступили место революционным плакатам, на которых мускулистые рабочие кололи штыками зеленых, похожих на жаб, буржуев.

Разбились огромные фонари, освещавшие по вечерам парадный подъезд, а вместо лакированных ландо у подъезда заняли пост чекисты в черных кожаных тужурках.

Новым хозяином Дома на Маразлиевской стала Губернская Чрезвычайная комиссия – ГУБЧЕКА, или, как назвали ее в Одессе, Чрезвычайка.

И началось, и пошло и поехало…

Говорят, что одесская Чрезвычайка была самой зверской в стране. Каждый день на стенах домов и на круглых афишных тумбах появлялись приказы об обязательной регистрации бывших белых офицеров, бывших фабрикантов, бывших купцов, бывших домовладельцев. Каждый день по городу шли облавы, обыски, аресты. Каждый день особые отряды отбирали у жителей «излишки» – по новым большевистским законам каждый гражданин Страны Советов имел право на один костюм, одну пару ботинок и три пары кальсон.

И каждую ночь в Доме на Маразлиевской, в том самом гараже для собственных – первых в Одессе – авто, под шум мотора грузовика «выводили в расход» раздетых донага «бывших»: 23 июля – 29 человек, 30 июля – 50, 1 августа – 34…

И каждое утро на тех же афишных тумбах появлялись списки расстрелянных прошедшей ночью. И каждое утро возле афишных тумб дико вскрикивали и теряли сознание матери, обнаружив в расстрельном списке имя единственного сына.

За неполные восемь месяцев, с февраля и до конца сентября 1920-го, в Одессе было расстреляно 1418 человек.

Шли годы…

Тенистая Маразлиевская стала улицей имени Фридриха Энгельса, а парк имени российского императора Александра II – парком имени украинского поэта Тараса Шевченко.

Но слава Дома на Маразлиевской не оскудевала.

Время только меняло аббревиатуры: ОГЧК, ОГПУ, НКВД.

Да и хозяева время от времени сменялись: тех, кто вчера расстреливал в гараже раздетых донага «бывших», расстреливали сегодня как «врагов народа».

И так до самого последнего часа.

До 22 октября 1941-го, когда в Доме на Маразлиевской прогремел взрыв.

Кто «смастерил» ловушку?

Румыны да, конечно, и немцы с самого начала понимали, что взрыв Дома на Маразлиевской мог быть осуществлен только профессионалами. Так об этом и доложил в Берлин группенфюрер СС Отто Олендорф, расположившийся со своей Эйнзатцгруппе «D» в Николаеве^[7].

ИЗ ОПЕРАТИВНОГО РАПОРТА № 125

Берлин, Руководителю РСХА, 26 октября 1941 г.

Эйнзатцгруппе «D», Николаев

22 октября, в 18:10, взорвалось здание НКВД, в котором размещался командующий 10-й румынской дивизией и городская комендатура Одессы.

Несомненно, что минирование здания было подготовлено давно. Способ, которым было оно было осуществлено, свидетельствует о ловушке.

В качестве контрмер румыны готовятся убить всех евреев Одессы.

Около 10 тысяч уже убиты. [Выделено нами. – Авт.]

Олендорф прямо указывает на то, что мины были заложены заранее и это свидетельствует о тщательно подготовленной «ловушке».

Знали, что была «ловушка», и знали, что смастерили ее большевики. Но Москва не спешила «похвастаться» – ни во время войны, ни даже после ее окончания.

Прошли годы, многое изменилось в мире, о многом стало возможно рассказать, и вот что сообщил генерал-полковник Аркадий Хренов, занимавший в то время пост начальника инженерных войск Одесского оборонительного района.

В октябре 1941-го советские войска, готовясь по приказу Ставки Верховного Главнокомандования оставить Одессу, взрывали все стратегические объекты: портовые сооружения, узлы связи, аэродромы, электростанции, хлебозаводы…

Руководство этой операцией осуществлял генерал Хренов.

А еще, и это, наверное, самое главное, Хренов отвечал за подготовку диверсионных взрывов, которые следовало произвести после ухода из города и захвата его врагом. Одним из объектов, подлежащих такому взрыву, был Дом на Маразлиевской.

Взрыв должен был быть осуществлен с помощью «радиотелефугаса». Это новое по тем временам устройство состояло из двух частей: радиоприемника и радиопередатчика. Приемник устанавливался на месте планируемого взрыва, обкладывался взрывчаткой и подключался к детонатору, а передатчик, настроенный на ту же волну, располагался в отдалении. В нужный момент передатчик посылал сигнал, приемник включал детонатор, и… взрывчатка делала свое дело.

Для установки радиоприемника в Доме на Маразлиевской был выбран заброшенный подвал, в котором было свалено барахло баронессы фон Гойнинген-Гюне: диваны, кресла, ломберные столики и картины одесских художников. Все это за двадцать лет покрылось толстым слоем пыли и сетью паутины.

И именно здесь, в этом хаосе, саперы Хренова заложили около трех тонн тола. Кроме обычного детонатора, к приемнику подключили еще две стокилограммовые бомбы, накрыв их неизвлекаемыми минами, так что, в случае попытки разминирования, Дом на Маразлиевской и без сигнала взлетел бы на воздух. Особое внимание уделили восстановлению «заброшенности» подвала: убрали мусор и все, включая пыль и паутину, возвратили на прежнее место.

И наконец, последний штрих «мастера» – на первом этаже в приемной комендатуры, в самых видных местах установили несколько обычных мин, которые непременно должны были обнаружить… и обнаружили профессиональные немецкие саперы!..

Отлично сработано!

Но почему столько сил и времени было потрачено на подготовку взрыва Дома на Маразлиевской?

Румыны очень болезненно относились к своим неудачам под Одессой и, надеясь, что город все-таки… вот-вот… будет взят, неоднократно опережали события и объявляли по радио, что Одесса пала: «Odessa a cazut!»

В первых числах октября 1941-го они снова похвастались. На этот раз бухарестское радио разыграло настоящий спектакль: под бравурную музыку доблестные румынские войска парадным маршем проходили по улицам поверженной крепости и для полного правдоподобия диктор даже назвал имена этих улиц – Дерибасовская, Пушкинская, Екатерининская.

А через два дня после этой передачи в плен был захвачен румынский офицер, имевший при себе инструкцию с точно таким же планом вступления румынских войск в Одессу. И, кроме уже упомянутых названий улиц, в плане с немалой гордостью было указано, что штаб 10-й пехотной дивизии будет расквартирован в главном опорном пункте большевиков – здании НКВД.

Так что будущее местоположение румынского штаба не составляло тайны, что и послужило причиной подготовки взрыва Дома на Маразлиевской.

Но вся эта так тщательно проведенная работа не имела бы смысла, если бы в момент взрыва Дом на Маразлиевской был пуст. Взрыв должен был прогреметь в «нужное время», скажем, во время какого-нибудь важного совещания, и сведения о таком предполагаемом совещании нужно было получить заблаговременно – как минимум, за несколько часов до его начала.

Но как это возможно?

Как раздобыть такую информацию в городе, который только неделю назад был занят врагом, в городе, где правит бал террор, в городе, где каждый случайный прохожий a priori считается партизаном, а еще хуже – евреем?

Нет-нет, очевидно, такую информацию раздобыть невозможно.

И тем более невозможно успеть передать ее через линию фронта.

Невозможно?

А вот, оказывается, возможно!

Эту, казалось бы, невыполнимую задачу выполнили бойцы отдельной разведывательно-диверсионной группы Внешней разведки НКВД во главе с капитаном государственной безопасности Молодцовым.

Честь и слава

Ранним утром по Пушкинской, от вокзала к центру, шел не спеша высокий молодой человек. Простенький, темный не по сезону костюм и небольшой фибровый чемоданчик сразу выдавали в нем приезжего и, учитывая напряженную ситуацию в осажденном городе, вызывали подозрение.

Но пока все шло хорошо – ни боец истребительного батальона, проверявший его документы на выходе из вокзала, ни патрули на Пушкинской его не остановили. И он продолжал свой путь, прекрасно ориентируясь в этом, чужом ему, городе.

Звали этого молодого человека Владимир, а фамилия была Молодцов, хотя в том новеньком паспорте, который он предъявил на выходе из вокзала, стояло совсем другое имя и другая фамилия.

Паспорт был выдан на имя Павла Бадаева.

Но боец истребительного батальона, взглянув на открытое русское лицо приезжего и сравнив его с фотографией, совершенно спокойно вернул ему паспорт и даже вежливо козырнул, давая понять, что товарищ может продолжать свой путь.

Владимир Александрович Молодцов родился в маленьком рязанском городке Сасово, в семье железнодорожного мастера, и молодым он казался только на первый взгляд. На самом же деле ему уже «стукнуло» тридцать, он был давно женат и имел троих детей. Он вообще очень много успел за свою жизнь. Был и разнорабочим, и подручным слесаря, и забойщиком в угольных шахтах, но потом по партийной путевке был направлен в Москву, в специальную школу НКВД, откуда уже прямой путь во Внешнюю разведку.

Прибыв 19 июля 1941 года в Одессу, Молодцов сразу же занялся организацией партизанских отрядов и к моменту прихода румын успел сформировать два таких отряда: разведывательно-диверсионный и боевой.

Разведывательно-диверсионный должен был действовать в городе под руководством проверенного и преданного коммуниста, бывшего чекиста, Антона Федоровича. А боевой – базировался под землей в знаменитых одесских катакомбах, и командиром его был назначен горный инженер Афанасий Клименко – тоже, естественно, проверенный и преданный коммунист.

И оба эти «проверенные и преданные» станут предателями – виновниками трагической гибели Молодцова и всех подпольщиков.

Нужно отдать должное Молодцову: он действовал в «Городе Антонеску» в очень трудных условиях до начала февраля 1942-го и много «неприятностей» доставил оккупантам.

Охотой за человеком по фамилии Бадаев занималось SSI.

Сам глава SSI, генерал Кристеску, правда, ошивался в Бухаресте, а у нас это милое учреждение возглавлял его деверь, подполковник Перджю.

Известный палач и убийца, Кристеску на удивление трепетно относился к своим многочисленным родственникам и всех их старался «трудоустроить». Так, родной брат его, лейтенант Георге Кристеску, был заместителем командира Оперативного эшелона, племянник, Георге Гуцэ – одним из агентов, а вот деверь Леон Перджю – главой одесского отделения SSI.

Беда была только в том, что домнуле Перджю, розовощекий ленивый толстяк, не в силах был справиться с такой сложной работой!

И Кристеску, желая «прикрыть» родственника, направил ему в помощь оперативную группу «ВУЛТУЛУЛ» во главе с майором Курерару.

А это был уже совершенно другой «компот» – майор Ион Курерару, он же Иван Кунин, родился в Бессарабии, прекрасно владел русским и был опытным контрразведчиком, много лет занимавшим пост начальника следственного отдела сигуранцы. Лихо взявшись за дело, Курерару достаточно быстро завербовал обоих «проверенных и преданных» – командиров наземного и подземного отрядов.

Чекист Федорович продался первым. Он выманил Молодцова из катакомб и сдал его вместе с наземным отрядом. А Клименко, после ареста Молодцова, выдал большую часть партизан, находившихся в катакомбах.

ИЗ ОПЕРАТИВНОГО ДОНЕСЕНИЯ SSI

Февраль 1942 г.

…Располагая широкой, умело созданной сетью, Бадаев мог передавать в Москву информацию, касающуюся самых различных сторон жизни города…

Ущерб, нанесенный нам организацией Бадаева, не поддается учету…

Начальник группы «ВУЛТУЛУЛ», майор Курерару

Подпольщиков судили в мае.

Май – самый светлый, самый радостный месяц в Одессе.

Весна. Едва распустившиеся светло-зеленые листочки еще не скрывают лучей ласкового солнца, и их веселые блики играют в свежеевымытых оконных стеклах. А потом, как будто бы неожиданно, вспыхивают розоватые свечи каштанов, а потом зацветает акация, и весь город наполняется сладким, обещающим счастье, ароматом.

Подпольщиков судили в мае.

Суд был коротким – не более получаса.

И приговор – смертная казнь…

Тяжело, наверное, уходить, «когда над землею бушует весна»…

В «Одесской газете», на третьей странице, в хронике под заголовком «Суд», было помещено краткое сообщение: «При отступлении советских войск из Одессы частями НКВД была оставлена группа партизан-коммунистов со специальным заданием террористической подрывной деятельности и шпионской работы.

Эта группа скрывалась в одесских катакомбах, но была обнаружена и предстала перед Румынским военным трибуналом – «Куртя-Марциалэ».

Трибунал приговорил виновных к расстрелу…»

И фамилии. Восемнадцать.

Первая – Бадаев.

Не Молодцов, а Бадаев. А это значит, что даже имени своего этот человек под пытками не назвал.

Его расстреляли 3 июля 1942 года на старом еврейском кладбище.

Там же и закопали.

А пока…

Донесения Молодцова поступают в Москву каждый день, как правило, в половине одиннадцатого вечера.

26 октября 1941-го Молодцов сообщает о взрыве на Маразлиевской: «Здание управления НКВД взорвано в ночь на 23 октября. Взрыв произошел во время совещания румынских и германских офицеров…»

На донесении резолюция Берия: «Поздравить с успехом. Объявить благодарность».

Молодцов, конечно, не зря получил благодарность – ведь подпольщики были одним из главных звеньев этой операции. Они не только сумели разведать день и час проведения совещания, но и передали эту информацию в Севастополь: «Концерт на Маразлиевской 22-го, в 17:30».

В соответствии с этой информацией 22 октября 1941-го, где-то в 17:45, на одной из военных баз Севастополя молоденький радист нажал на кнопку «пуск», и в эфир полетел короткий сигнал – тот самый, которого ждал приемник, спрятанный в захламленном подвале Дома на Маразлиевской.

Оглушительный взрыв потряс город.

От Дома на Маразлиевской остался только черный скелет.

Дом на Маразлиевской сдох.

И кончина его была такой же мерзкой, как и его жизнь.

Но вернемся к генералу Трестиореану и к тем «оригинальным мерам», которые он собирается применить к «виновникам» взрыва – жидам и коммунистам.

Ордонанс № 561

Телеграмма Трестиореану пришла в Бухарест в тот же день, 22 октября 1941 года, около 23 часов.

Теперь обо всем происшедшем следовало доложить Антонеску.

Немедленно доложить, несмотря на позднее время.

Но кто, скажите на милость, мог решиться на такой «подвиг»?

«Красная Собака» наверняка разгневается, а в гневе он страшен – докладчик вполне мог поплатиться жизнью. Антонеску на полном серьезе считал Румынию «наследницей великой Римской империи», где, как известно, гонцу, принесшему дурную весть, рубили голову.

В конце концов на доклад отправились двое.

Вдвоем, знаете, не так страшно…

В полночь два самых «крутых» генерала – покоритель Одессы генерал Якобич и главный палач генерал Кристеску, дрожа всем телом, вошли в клетку…

Нет-нет, конечно, не в клетку к тигру, а только в спальню «Красной Собаки».

Голов своих, к счастью, они не потеряли, но понервничать пришлось.

Антонеску был в ярости. Обложив своих генералов матом, он прорычал, что эта каналья Трестиореану прав – комендатуру взорвали жиды.

И тут же продиктовал приказ – Ордонанс № 561:

«…повесить на площадях Одессы 18 тысяч жидов…»

Нет, подумайте только! Восемнадцать тысяч!

Не расстрелять, не сжечь, не утопить, наконец, вместе с какой-нибудь баржей, как делали большевики в революцию…

По-ве-сить!

Каждого в отдельности.

Каждому из восемнадцати тысяч накинуть на шею петлю.

Каждому из восемнадцати тысяч заглянуть в глаза.

Вздернуть.

Услышать треск ломающихся шейных позвонков.

И снова глянуть в эти теперь уже остекленевшие глаза.

И навсегда запомнить.

Запомнить этого живого еще минуту назад человека, ставшего мерзким трупом с вывороченным лиловым языком.

И так не десять, не сто и даже не тысячу – 18 тысяч зараз!

Где, когда за всю человеческую историю было совершено такое невероятное злодейство? Массовое повешение?

Как такое, вообще, возможно было совершить?

Великий инквизитор Томазо Торквемада, подвергший аутодафе 8800 грешников за 15 лет, с 1483 по 1498-й, кажется просто жалким дилетантом по сравнению с Антонеску.

Завтра утром Ордонанс № 561 прибудет в Одессу, и «эта каналья» Трестиореану с радостью и усердием приступит к его исполнению…

Евреев Одессы ждет страшная чудовищная судьба…

Но самое удивительное в том, что все это можно было предвидеть.

Что знал и чего не знал Сталин?

Скажем сразу: Сталин знал… «всё».

Сталинская разведка была одной из самых мощных разведок мира. Ее бесстрашные, лишенные комплексов шпионы проникали в самые невероятные места, внедрялись в самые высокие эшелоны власти не только вражеских, но и дружественных государств. По словам главы американской разведки ЦРУ Аллена Даллеса, о такой эффективной разведке можно было только мечтать^[8].

Внешняя разведка НКВД, к которой принадлежал капитан Молодцов, была лишь одной из нитей этой, окутывавшей весь земной шар, паутины. Кроме Внешней разведки, в распоряжении Сталина было еще и ГРУ – Главное разведывательное управление Красной армии, и Военная разведка, и Дипломатическая разведка, и суперсекретная Стратегическая разведка Лаврентия Берия – всего и не перечислишь!

Так что действительно Сталин знал «всё» – и это не пустые слова.

О патологической ненависти Гитлера к евреям, например, Сталин знал еще в 1927-м из книги «Майн Кампф» – Димитрий Мануильский привез это гитлеровское словоблудие в Москву. Книгу перевели на русский, издали в небольшом количестве экземпляров – «для служебного пользования», и Сталин, наверное, был одним из немногих, кто не только прочел ее, но и отметил любимым своим синим карандашом особенно впечатляющие места: «Сама судьба указывает нам перстом… Конец еврейского господства в России будет также концом России, как государства…»

Не секретом для Сталина были и вышедшие в Германии в 1936-м Нюренбергские законы, и «Хрустальная ночь» в 1938-м, и надписи на вагонах немецких военных поездов в 1939-м: «Мы едем в Польшу бить жидов!».

Не секретом было и то, как «били» они этих жидов – расстреливали в противотанковых рвах – 3 сентября 1939-го в местечке Бохния, 11 ноября 1940-го в Острув-Мазовецком.

Эти преступления нельзя было «не заметить» – они совершались открыто при свете дня в нескольких километрах от разделявшей тогдашних союзников демаркационной линии. Эти преступления нельзя было «не заметить» – о них ежедневно сообщали все сталинские разведки.

ИЗ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ СВОДКИ № 141

О мероприятиях германских властей на территории Польши

6 ноября 1939 г.

«…20 сентября 1939 г. при отходе немецких войск из города Перемышль органами гестапо было арестовано 600 евреев, которых на следующий день на берегу реки Сан… заставили раздеться догола, вырыть себе могилы и танцевать под патефон, после чего – расстреляли…»^[9]

Эти преступления нельзя было «не заметить», Сталин сам упомянул о них в разговоре с Вильгельмом Мунтерсом – тогдашним министром иностранных дел Латвии: «Немцы уничтожили <в Польше> очень много жидов…»

Именно так и сказал. Именно это слово «жиды» употребил.

В своем кругу он, так же, как Антонеску, обычно именовал евреев «жидами».

Сталин знал обо всех преступлениях гитлеровцев.

Знал с самого начала.

Как знал буквально о каждом немецком солдате, прибывшем перед войной на советскую границу, о каждой огневой точке, включая размеры выкопанного для нее котлована.

Вот полюбуйтесь – образчик получаемой им информации:

ИЗ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ СВОДКИ

ПОГРАНИЧНЫХ ВОЙСК НКВД УКРАИНЫ

16 января 1941 г.

27 декабря 1940 в г. Перемышль прибыл немецкий пехотный полк неустановленной нумерации… 28 декабря 1940 туда же прибыло около двух рот пехоты. Прибывшие разместились на Набережной улице…

В м. Бабица производится строительство огневой точки. Для этой цели отрываются котлованы 5×6, которые бетонируются…

Начальник пограничных войск НКВД УССР, генерал-майор Хоменко

Так было перед войной.

Но грянула война, и паутина прорвалась, и нужно было начинать все заново – заново плести паутину в новых, гораздо более трудных условиях.

Для этих совершенно новых условий нужна была совершенно новая концепция.

Идея возникла в тот, самый трудный, наверное, 7-й день войны – 28 июня 1941-го.

В тот день Сталин получил сообщение, что пал Минск.

Это событие шокировало весь мир и подтвердило прогнозы злопыхателей, вопивших на каждом углу, что для разгрома большевистской России понадобится максимум три месяца. Это событие окрылило Гитлера и позволило ему уверовать, что скоро он будет в Москве. Это событие потрясло Сталина, особенно потому, что он неоднократно приказывал командующему Западным фронтом генералу армии Павлову ни при каких условиях не сдавать Минск: «…за Минск драться с полным упорством и драться вплоть до окружения…»

Минск пал, и Сталин взял «Time out».

Он должен был обдумать ситуацию.

Весь следующий день, 29 июня, он провел в своей кремлевской квартире, где вместе с Молотовым готовил какую-то директиву.

Это была очень важная, можно сказать, историческая, директива.

Сталин требует от народа мобилизоваться на разгром врага и сводит всю сложнейшую проблематику войны к шести коротким пунктам: фронт и тыл, отступление и контрнаступление, борьба против трусов и паникеров и… партизанское движение.

ИЗ ДИРЕКТИВЫ № П-509

29 июня 1941 г.

В занятых врагом районах создавать партизанские отряды и диверсионные группы. Для руководства всей этой деятельностью заблаговременно, под ответственность секретарей обкомов и райкомов, создать из лучших людей надежные подпольные ячейки в каждом городе, районном центре, рабочем поселке, железнодорожной станции, в совхозах и колхозах…

Вот она – новая концепция: партизанские отряды и диверсионные группы!

Именно они, партизанские отряды и диверсионные группы, находясь в тылу врага, в каждом городе, в каждом рабочем поселке, будут теперь поставлять в Москву информацию, позволяющую Сталину, как и прежде, как до начала войны, знать «все».

Директива № П-509 по некоторым, видимо, очень серьезным причинам, была секретной. Настолько секретной, что оставалась под грифом «секретно» еще лет 50 после окончания войны. Но в соответствии с этой директивой уже 5 июля 1941-го вышел приказ о создании Особой группы НКВД, задачей которой стала организация разведывательно-диверсионных отрядов.

Руководителем Особой группы был назначен майор государственной безопасности Павел Судоплатов, который в 1939-м руководил операцией по убийству Троцкого.

ПРИКАЗ НКВД СССР № 882

О создании Особой группы

5 июля 1941-го.

1. Для выполнения специальных заданий создать Особую группу НКВД.

2. Особую группу подчинить народному комиссару НКВД

3. Начальником Особой группы назначить майора государственной безопасности тов. Судоплатова П. А.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР

Л. Берия

В рамках Особой группы НКВД Судоплатов организовал три отдельные небольшие группы, задачей которых была разведка и осуществление диверсий в трех важнейших в стратегическом отношении городах: Одессе, Киеве и Николаеве.

Группы считались в каком-то роде «элитными», а посему командирами их были назначены лучшие люди внешней разведки НКВД.

В Одессу, как вы уже знаете, был направлен капитан Владимир Молодцов, занимавший до этого пост начальника румынского отделения Внешней разведки, в Киев – старший лейтенант Иван Кудря, а в Николаев – капитан Николай Лягин – инженер-судостроитель, отлично подходивший для работы в этом портовом городе.

Все трое выполнят назначенную им миссию. Все трое погибнут и будут посмертно награждены золотыми звездами Героев Советского Союза.

Информация, передаваемая Молодцовым, Кудрей и Лягиным из оккупированных городов, была, конечно, очень важна, но Сталин в те дни получал еще более важную информацию непосредственно «с места действия».

О преступлениях захватчиков вынуждены были рассказывать на допросах пленные немцы и румыны, о них с возмущением говорили перебежчики и со слезами на глазах, чудом вырвавшиеся из Ада евреи.

Всюду, где ступала нога немецкого солдата, всюду, где появлялся румынский солдат, начиналась оргия неслыханных по своей жестокости преступлений…

Именно эти слова о «неслыханных по своей жестокости преступлениях» выбрал для своей обвинительной речи в 1946-м на Нюрнбергском процессе помощник главного обвинителя от СССР Лев Смирнов.

ИЗ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ, ПРЕДСТАВЛЕННЫХ

Л. И. СМИРНОВЫМ

Стенограмма заседания Международного военного трибунала

14, 15, 19 февраля 1946 года

Советское обвинение утверждает, и я представлю Суду доказательства этому, что на всем протяжении фронта, от Баренцева до Черного моря, во всю глубину проникновения немецко-фашистских орд на землю моей Родины, всюду, где ступала нога немецкого солдата… совершались неслыханные по своей жестокости преступления, жертвами которых становились мирные жители…»

Уже в те, первые дни войны, 25–26 июня 1941-го, убийцы из Эйнзатцгруппе «А» под командованием бригаденфюрера Вальтера Шталлекера с неоценимой помощью местных подонков замучили в Каунасе более 1500 евреев. В эти дни древний Каунас стал похож на стойбище каннибалов – всюду, на улицах и площадях, валялись изуродованные трупы, а витринах магазинов красовались человеческие головы.

В пятницу, 27 июня, волна убийств достигла Вильнюса. А в ночь на субботу 28 июня каннибалы уже врывались в дома евреев Белостока. В эту ночь в Белостоке было уничтожено более 2000 евреев, часть из них сожгли живыми в синагоге, часть расстреляли в городском саду.

А потом, в воскресенье, был Минск и был Брест, и еще около 8000 уничтоженных. А потом, в понедельник, был Львов…

И то, что происходило во Львове, было, если это возможно, еще более чудовищно.

В тот понедельник по улицам Львова гнали евреев. Полуголые, окровавленные, мчались они, спасаясь от ударов прикладов, и падали под ноги близких, мчавшихся в той же толпе…

В тот понедельник улицы Львова стали похожи на улицы Каунаса, на улицы Вильнюса, Белостока, Бреста, на улицы всех захваченных городов. На балконе львовского Оперного театра повешены 12 человек, на Стрелковой площади расстреляно 15, а в «Пассаже» на общее обозрение выставлен труп женщины, к которой штыком приколот ее грудной ребенок.

Москва знала об этих «неслыханных по своей жестокости преступлениях», Сталин знал об этих «неслыханных по своей жестокости преступлениях» и наверняка знал, что, если румыны войдут в Одессу, всем оставшимся здесь евреям грозит смерть.

Но мог ли он знать, что взрыв Дома на Маразлиевской ускорит эту почти неизбежную смерть и сделает еще более мучительной?

Мог ли он знать, какая реакция будет на взрыв, какими будут его последствия?

Мог, несомненно, мог!

Сталин мог знать о возможных последствиях взрыва Дома на Маразлиевской, поскольку взрыв этот был не первой такой диверсией.

Первой такой диверсией был взрыв Крещатика в Киеве…