Яков Верховский
Город Антонеску. Книга 2

Действие восьмое: Евреи шли…

Зима. Январь. Мороз трескучий.

Сугробы снежные вокруг.

И, окруженные конвоем,

Скрываясь в меркнущей дали,

Евреи длинной чередою

Как смертники на плаху шли…

Лев Рожецкий, узник Доманевки, ученик 8 класса школы № 47

Антракт, которого не было

11 января 1942 года, суббота 87-й день трагедии евреев Одессы

Ну, вот и закончился «антракт», прозвенел последний звонок, поднялся занавес, и началось еще одно действие трагедии евреев Одессы.

Этот так называемый антракт продолжался около двух с половиной месяцев – с 3 ноября прошлого года, когда евреям как будто бы была объявлена «амнистия» – Тюремный замок очистили от «баб и жиденят» и заполнили «жидами-мужчинами».

Все это время оставшихся в живых евреев вроде бы не трогали, и они схоронились в своих разграбленных квартирах или в других, таких же «надежных» укрытиях. Конечно, боялись каждого шороха, конечно, голодали, конечно, старались не появляться на улицах с пришитой к одежде желтой звездой Давида…

Теперь «антракт» окончен.

Прозвенел звонок, и поднялся занавес.

На сцене скованный 20-градусным морозом город.

Не слышно обычного городского шума, звонков трамваев, гудков машин. На улицах нет прохожих, и даже дым не валит из печных труб…

Антракт окончен…

Но был ли он, этот антракт?

Да нет, конечно нет – никакого антракта не было.

Румынские власти систематически день за днем продолжали проводить «очистку». И хотя массовые акции уничтожения, типа бойни на Дальнике, не проводились, люди по-прежнему гибли. Жандармы вылавливали мужчин, якобы не явившихся на регистрацию, хватали женщин, предъявляя им обвинения в сокрытии национальности, в подделке документов или даже в хранении оружия. Короче, использовали любой, даже самый абсурдный, предлог для ареста^[1].

ИЗ ИНФОРМАЦИОННОГО БЮЛЛЕТЕНЯ

Преторская служба Одессы, 3 января 1942 г.

*Арестована еврейка Беснов Евгения, 37 лет, проживающая по улице Первая Степовая, дом № 1, за то, что сфальсифицировала удостоверение личности, чтобы скрыть этническую принадлежность. Направлена в Куртя-Марциалэ.

*Арестованы еврейки Рая Кац, 36 лет, Вера Кац, 17 лет и Похач Мария, 19 лет, проживающие по улице Московская, 40, за то, что публично выражали ненависть к Румынской армии и, не подчинившись приказу № 11 от 16. Х-41, хранили оружие и боеприпасы. Направлены в Куртя-Марциалэ.

*Арестован еврей Розенберг Илья, 30 лет, проживающий по улице Московская, 83, поскольку присвоил себе имя Биши, вводя в заблуждение немецкие и румынские власти, и уклонялся от явки в Центральную тюрьму.

Вышеназванный находится под следствием.

Претор, подполковник М. Никулеску

Арестованных обычно отправляли в Тюремный замок, что как будто бы не грозило немедленной смертью и считалось «счастьем». Но часть из них попадала в гораздо более страшное «учреждение»: в Военный Трибунал – «Куртя-Марциалэ», откуда дорога уже была одна…

«Куртя-Марциалэ» стал зловещим символом «Города Антонеску» и сыграл роковую роль в судьбе его жителей-евреев^[2].

«Куртя-Марциалэ» сыграл роковую роль и в судьбе Ролли – ведь она была единственным ребенком, проведшем более пяти месяцев в его застенках.

К долгим дням пребывания Ролли в Куртя нам еще придется вернуться.

Ну, а пока скажем только, что кровавые вердикты Румынского Военного Трибунала обычно публиковались в «Одесской газете» и немало способствовали тому, что местное население становилось помощником оккупантов. Доносы на схоронившихся по разным щелям евреев шли потоком.

Но ни доносы, ни достаточно случайные аресты не могли решить проблему полной «очистки». В Одессе сложилась особая ситуация, отличная от той, с которой румыны сталкивались в захваченных ими ранее городах и местечках Бессарабии и Буковины. Одесские евреи, как мы уже говорили, не жили кучно, в одном «еврейском районе», а были рассредоточены по всему городу и затеряны среди нееврейского населения, не отличаясь от этого населения ни внешним видом, ни языком, ни поведением.

Как можно «очистить» от «этих жидов» город, когда не знаешь, где они прячутся и сколько их вообще осталось?

Не объявлять же еще одну, третью по счету, регистрацию паспортов?!

Да вряд ли на эту «регистрацию» теперь кто-нибудь явится…

Так что «антракт» в уничтожении евреев Одессы был, конечно, вынужденным и связан с чисто «техническими трудностями».

«Сбрось их в Черное море!»

Неразрешимый «еврейский вопрос Одессы» раздражал Антонеску и непрерывно муссировался в Бухаресте на заседаниях Совета Министров.

Какая честь для нас, право, для двух еврейских детей – Янкале и Ролли, затерянных где-то в развалинах Одессы, что наша судьба волнует Совет Министров Румынского государства!

Вот и сегодня, в четверг, 11 декабря 1941-го, проходит очередное заседание Совета Министров и снова рассматривается «еврейский вопрос Одессы».

К этому заседанию губернатор Транснистрии Алексяну подготовил специальную объяснительную записку, где подробнейшим образом… на 50 листах!.. изложил свое видение проблемы.

Губернатор считает, что жидов следует выбросить из города!

Депортировать, как их родственников, в Транснистрию.

Напомним, что это заседание Совета Министров проходило 11 декабря, в те дни, когда за колючей проволокой Богдановского свиносовхоза умирали уже от тифа и голода более 50 тысяч пригнанных из Одессы евреев.

И что Алексяну сейчас предлагает?

Депортировать к Бугу еще одну партию евреев?

Антонеску возмущен.

Ну, не дурак ли этот, с позволения сказать, «губернатор»?

Он что, не понимает, что это усложнит отношения с немцами, которые и так в последнее время не ахти…

«Красная Собака» обвиняет Алексяну в том, что тот просто «не хочет» решать проблему «очистки» Одессы. Не хочет, и все…

Алексяну пытается оправдаться: «Нет, почему же… Многие убиты, многие повешены на улицах…»

Слова об убитых и повешенных, как видно, успокоили Антонеску.

«Вот так и действуйте! – рычит он. – Так и нужно действовать, потому что я отвечаю перед Историей… Мы не имеем права проявлять к жидам мягкотелость, потому что они тоже не сжалились бы над нами. Ни надо мной, ни над тобой и ни над вами… Не думайте, что они не отомстят, если у них появится такая возможность. И для того, чтобы некому было мстить, я просто их всех уничтожу…»^[3]

История, конечно, историей, честь ей, как говорится, и хвала, но никакого конкретного решения по поводу одесских евреев в тот день Совет Министров так и не принял.

Прошло четыре дня.

И снова – заседание Совета Министров, и та же повестка дня.

На сей раз заседание особенно представительно. Кроме министров на нем присутствуют и их заместители и даже глава SSI генерал Кристеску.

Трудно сказать, что произошло за четыре дня, минувших между этими заседаниями, только сегодня Антонеску настроен еще более свирепо. Сегодня ему уже безразлично, что сотворит Алексяну с одесскими жидами: расстреляет, повесит, депортирует к черту – «la dracu».

Лишь бы их не было в городе! Не было в природе!

Лишь бы НАС не было в природе!

«Ничего не хочу знать, – рычит «Красная Собака». – Загони их всех в катакомбы – «in catacomb»! Сбрось их в Черное море – «in Marea Neagra»! С моей точки зрения, они просто могут сдохнуть! Пусть сдохнет сотня, пусть сдохнет тысяча, пусть сдохнут все…»

[Стенограмма заседания Совета Министров Румынии, 16 декабря 1941-го. Архив Министерства внутренних дел, папка 400/10, том 78.]

Евреев Одессы ожидает депортация…

Но это только так говорится: «депортация». Все присутствующие на заседании: и министры, и их заместители, и глава SSI генерал Кристеску, прекрасно понимают, что истинный смысл этого слова: «смерть!».

Евреев Одессы вначале выгонят в Транснистрию, к Бугу, а затем всех тех, кто останется в живых, перегонят через Буг, в Рейхскомиссариат «Украина», и…

И «еврейский вопрос Одессы» будет закрыт.

Так что приговор, фактически, подписан и осталось только уточнить детали: сколько всего их осталось, этих жидов, где они схоронились и как выкурить их оттуда…

Списки «оставшихся в живых»

Еще в ноябре 1941-го, в процессе вынужденного «антракта», Алексяну стал делать попытки выяснить число оставшихся в живых евреев.

Во-первых, этого требовал от него Антонеску, а во-вторых – самому любопытно!

С этой благой целью даже была проведена некоторая импровизированная перепись населения.

Нет-нет, конечно, румыны в те дни не имели ни знаний, ни опыта для проведения «настоящей» переписи, не обладали они и современной американской техникой IBM, которую с таким «успехом» использовали нацисты в Европе^[4].

Зато к их услугам были… дворники.

О, конечно, знаменитые одесские дворники!

Многие из них были лично заинтересованы в скорейшем выдворении евреев из их «шикарных квартир», наполненных «мебелями», «малированными кастрюлями» и пуховыми подушками.

Дворники подготовили списки «оставшихся в живых», но, видимо, несколько перестарались…

В этих списках оказалось более 100 тысяч человек!

Сказывалось, наверное, неодолимое желание обладать «малированными кастрюлями», и кроме евреев в списки попало значительное число людей других национальностей.

Алексяну не поверил дворникам – уж очень нереальными показались ему эти 100 тысяч. Нужно было искать другое решение, и вскоре оно было найдено.

Не иначе как «милый молодой человек», гауптштурмфюрер Рихтер подсказал.

Да в чем проблема? Создавайте юденрат!

Что собой представлял рекомендуемый Рихтером юденрат и каковы должны были быть его обязанности, вы, конечно, уже знаете.

Ну, вот теперь и в Одессе будет юденрат.

И даже не один, а несколько – в каждом районе свой.

Организация этих юденратов, называемых здесь «еврейскими комитетами», проводилась местными румынскими властями, власти же выделили им помещения и снабдили всякими необходимыми документами.

Об одесских еврейских комитетах почти ничего не известно.

Мельком о них упоминает профессор Саул Боровой^[5].

Мельком – Леня Сушон, мать которого Фредерика, врач Еврейской больницы, была членом одного из таких комитетов, помещавшегося в здании Медицинского института на Херсонской.

Сушон: «Там… возник своеобразный «штаб» для помощи евреям, для их лечения, снабжения продуктами и просто для учета – составления списка оставшихся…»^[6]

Трудно, правда, представить, что еврейский комитет, в работе которого принимала участие доктор Сушон, в эти страшные дни в Одессе занимался «лечением евреев и снабжением их продуктами».

Во всяком случае, мы об этом не слышали.

А вот «учет» – составление «списка оставшихся в живых» – это другое дело!

О «списке оставшихся в живых» вспоминает еще один одессит – Иосиф Каплер. Юрист по образованию, Каплер был когда-то, в начале века, членом еврейской партии «Бунд» и редактором газеты «Одесский листок», а в декабре 1941-го, в уже достаточно солидном возрасте, оказался членом еврейского комитета, помещавшегося на Ольгиевской, 18.

По свидетельству Каплера, задачей его комитета было действительно составление «списка оставшихся в живых» и… сбор еврейских ценностей для передачи властям.

К «ценностям», кстати, кроме золота, серебра и бриллиантов причислялись ковры, картины, мебель, постельное белье, посуда – да-да, те самые «малированные кастрюли», которых так алкали наши дворники. Известен случай, когда какой-то прокурор, видимо, куратор комитета, «заказал» добыть для него «золотые часы хорошего качества, золотое кольцо с большим бриллиантом, два теплых новых одеяла, пять штук новых простынь, четыре пододеяльника, красивый посудный сервиз и… кухонную посуду».

Каплер, видимо, боясь «запачкаться», от сбора еврейских ценностей отказался, предпочтя ему регистрацию «оставшихся в живых».

Вот ведь что получается: даже Каплер, при всем своем уме и жизненном опыте, не понял этой, с позволения сказать, новой «регистрации»!

Для проведения регистрации еврейские комитеты направляли в подведомственные им районы своих представителей.

Представители обходили квартиры, предъявляли напечатанные на огрызках бумаги «удостоверения» и, расположившись с удобством за семейным столом, пили предложенный радушной хозяйкой чай… мороз ведь на улице!.. и делали свое черное дело – переписывали хозяев.

Они вносили в «список оставшихся в живых» точный адрес, имя, отчество и фамилию каждого члена семьи, возраст, пол и профессию, не забывая указать и, не известно зачем, родственные связи – мать, сын, племянник…

К основному списку прилагался еще один, дополнительный, в котором указывалось число комнат в квартире. Но это понадобится потом, позже, после депортации, когда квартира станет уже «бесхозной»…

Но как представители объясняли евреям необходимость такой регистрации?

Да как угодно!

Хоть подготовкой к выдаче «продуктовых карточек».

А что? Вполне логично: в Одессе голод!

Ну, а сами они, представители, что сами они об этом думали?

Ведь и они, в конце концов, были евреями?

Ведь их тоже должна была коснуться депортация?

Вот перед нами один из списков, составленный в декабре 1941 года и озаглавленный: «Особое дело паспортного стола 9-го полицейского участка города Одессы: список евреев, проживающих на территории 9-го района Одессы, с указанием точного адреса проживания, полного состава семьи, пола и возраста владельцев квартир».

Представители еврейского комитета, составлявшие этот список, обошли все квартиры евреев в 95 домах, расположенных на 15 улицах Одессы.

Дорогие наши друзья одесситы, где бы ни был сегодня ваш дом, вы, конечно, помните эти милые сердцу улицы и переулки – свидетели нашей юности: Софиевская, Преображенская, Гаванная, Приморский бульвар, Малый и Театральный переулки…

В этом списке 605 человек.

Как показал проведенный нами статистический анализ, это, в основном, женщины – 46,3 % (280 человек, от 16 и до 60 лет), и старики – 20,8 % (126 человек, от 60 и до 90 лет).

Мужчин всего 85 человек, около 14 %. А детей до 16 лет 116 и среди них 23 младенца и 10 малышей, оставшихся без родителей.

Самой старенькой, Хае Браиловской, из дома № 3 на Екатерининской площади, уже стукнуло 90. А самой маленькой – Аннушке, дочке Поли Эльзон, из дома № 17 по Ланжероновской – еще нету и месяца.

В этот список попали трое детей по фамилии Малый, из дома № 14 по Нарышкинскому спуску. Родители этих детей – 12-летнего инвалида Изи, 10-летней Сарры и 8-летней Фанюшки – погибли, и они остались сиротами.

В этот список попала Нора, родная сестра Таси, и ее трехлетний сынишка Эрик. Они, как вы помните, жили на Софиевской, 21.

Зимние дни коротки…

Уже смеркалось, когда в квартиру Норы постучали.

Оказалось, дворничиха, Павлова и с ней двое вполне приличных мужчин, по виду евреев.

Это были представители еврейского комитета, Айзенберг и Файер.

Они предъявили Норе удостоверение и объяснили цель своего прихода.

Нет, Нора не предлагала им чаю, не до того ей было. Она была не на шутку встревожена неожиданным визитом и пыталась им объяснить, что на самом деле она и не еврейка вовсе и никакого отношения к еврейскому комитету не имеет. Покойный отец ее известный врач Иосиф Тырмос вообще грек по национальности, вся семья их прошла обряд крещения и даже в паспорте она записана русской.

В подтверждение своих слов она показала им свой «русский паспорт», купленный, как мы уже упоминали, за большие деньги ее мужем Сашей Шером в первые дни войны, еще до того, как его арестовал НКВД.

«Ну, хоть вы им скажите, Павлова, – обратилась она к дворничихе. – Вы же нас знаете».

«Та знаю я, знаю. Казала я им, вже казала», – ухмылялась Павлова, «забывая», что это именно она привела представителей в квартиру Норы.

Представители, правда, «успокоили» Нору и обещали ей, что, если она действительно русская, то в списке евреев около ее фамилии в комитете обязательно сделают «особую отметку».

Нора не стала спорить, главным образом потому, что ее волновала совершенно другая проблема: все это время в ее спальне, за плотно закрытой дверью, пряталась бабушка Ида.

Ида, оставшаяся без крова после взрыва дома на Петра Великого, жила у Норы «без прописки», и обе женщины по советским, давно не действующим, законам считали это страшным «преступлением» и боялись «неприятностей».

Тем временем Павлова тоже вдруг вспомнила об Иде, которую она несколько раз видела во дворе.

«А где бабка?» — спросила она у Норы.

«Ушла. Ушла к себе домой. Моя мать не живет здесь постоянно. Я живу здесь только с сыном».

Нора была готова заплакать. Избалованная жизнью, она не привыкла лгать. Красота, материальный достаток, любящие отец и мать, любящий муж, два замечательных сына, друзья и… вдруг…

Муж арестован НКВД, почему-то как «немецкий шпион». Старший сын, 18-летний Гарик, курсант «Мореходки», еще в первые дни войны ушел пешком на Николаев. Друзья, один за другим, исчезли. Она осталась одна, с 3-летним ребенком, страдая от диких болей в пояснице, без денег, без топлива, без продуктов. И некому помочь и не к кому обратиться. И нужно еще дать приют старушке маме, которая живет здесь «без прописки», под постоянным страхом разоблачения, и дворничиха Павлова позволяет себе называть ее «бабкой»…

Это «бабка» по отношению к маме окончательно вывело ее из себя.

Нора уже плакала навзрыд.

Айзенберг и Файер растерялись. Они не ожидали такой реакции и поторопились распрощаться.

Люди они были, наверное, неплохие. Но все же «отметку» о крещении Норы в списке «оставшихся», как мы видим на ксерокопии, не сделали.

Их самих, скорее всего, тоже ждала обычная для одесских евреев судьба.

К концу 1941 года еврейский комитет 9-го полицейского участка закончил свою работу. Завершили работу и другие еврейские комитеты.

Оказалось, что в городе еще оставалось около 40 тысяч евреев.

Неопубликованный приказ

Пока в Одессе шло составление «списка оставшихся в живых», ситуация в Богдановке, к огромному удовольствию Антонеску, прояснилась.

К 28 декабря 1941-го Зондеркоммандо «Rusland» успела уничтожить в Богдановской Яме около 30 тысяч жидов, пригнанных с Дальника. И это, несмотря на 4-дневный перерыв в убийствах по случаю праздника Рождества.

Так что теперь можно было перегонять в Транснистрию и тех, кто попал в списки, подготовленные еврейскими комитетами. И если даже немцы откажутся принять их на свою территорию, фольксдойче справятся с ними сами.

Как только закончился праздник Рождества, 28 декабря 1941 года, в Светлое Воскресенье, начальник штаба генерал Николае Тэтэряну по приказу Антонеску направил командующему войсками Одессы приказ о депортации.

ТЕЛЕГРАММА

Карпаты, 28 декабря 1941 г.

14 часов 30 минут

Господин маршал Антонеску приказал, чтобы все жиды были немедленно депортированы из Одессы, так как ввиду сопротивления Севастополя и недостаточного количества сил, находящихся там, мы можем ожидать внезапных сюрпризов. В случае русского десанта в Одессе или в ближайшей местности из-за этих жидов может случиться катастрофа.

Господин маршал Антонеску сказал: «Держать их там – это преступление. Я не желаю позорить себя недостатком предвидения».

Прошу немедленно связаться с губернатором Транснистрии, довести до его сведения вышеуказанное и совместно приступить к немедленному исполнению приказа маршала.

Начальник штаба, генерал Тэтэряну

[ООГА, ф. 1620, оп. 1, д. 1486, л. 31. Перевод с румынского.]

Смешно, не правда ли?

Антонеску пытается аргументировать депортацию евреев – женщин, детей и стариков – опасностью, которую, как он «предвидит», они представляют для доблестной румынской армии.

Что это? Паранойя?

Или действительно «предвидение»?

Только не «русского десанта», а Народного суда, который в 1946-м приговорит его к расстрелу.

И все же, как это ни абсурдно, телеграмма с «предвидением русского десанта» явилась «обоснованием депортации» и дала возможность Алексяну подготовить специальный приказ, получивший известность как «Приказ № 35».

Приказ № 35 называет депортацию «эвакуацией».

Но какая разница, каким словом называется это преступление: эвакуация, депортация, изгнание?

Мы называем это словом «смерть».

Разве не на смерть выгоняли убийцы женщин, стариков и детей?

Разве не на смерть в суровую зимнюю пору заставляли их тащиться бог знает куда? Без теплой одежды, без продуктов питания без денег и даже без мало-мальски ценных вещей?

Антонеску сказал: выгнать из города, как собак – «un caine».

Но ведь даже собак в такую пору из дома не выгоняют?!

Подручные Алексяну, как видно, немало сил затратили на составление этого приказа.

Приказ № 35 в общем виде определял весь процесс депортации.

К нему прилагалась еще «Инструкция для эвакуации еврейского населения из г. Одессы и его окрестностей», где подробнейшим образом все расписано было и объяснено. Еще бы, 16 параграфов и почти каждый содержит 4–5 подпараграфов, от «а» до «д».

Инструкция оповещала всех заинтересованных лиц о том, что в городе создается Центральное бюро по эвакуации и аналогичные бюро во всех полицейских районах, с особыми полномочиями в отношении эвакуации и в отношении остающегося еврейского имущества.

А также о том, что каждому еврею разрешается взять с собою, и особенно о том, что «не разрешается».

Не разрешалось брать с собой художественные произведения, драгоценности и вообще любые ценные вещи. Не разрешалось брать деньги, кроме германских марок. Не разрешалось брать государственные или банковские документы, оружие и… автомашины.

Автомашины?!

Ну-ну, как видно, домнуле профессор Алексяну изволили шутить.

Хотя и приказ, и прилагаемая к нему инструкция были совсем нешуточными.

За невыполнение полагалось наказание по законам военного времени, другими словами, расстрел.

Но вот что удивительно: несмотря на несомненную важность Приказа № 35, готового к публикации уже 2 января 1942-го, он не был опубликован!

Не был расклеен, как все предыдущие приказы, на воротах домов и на афишных тумбах, не был пропечатан в «Одесской газете».

Почему?

Неужели «Красная Собака» сжалился над евреями и решил отменить депортацию?

Нет, конечно, не мог он сжалиться да и депортацию не отменял.

Просто этот приказ, такой удобный на первый взгляд, был абсолютно невыполним!

Ну, подумайте сами, списки «оставшихся в живых», составленные еврейскими комитетами, действительно давали возможность добраться буквально до каждого из 40 тысяч схоронившихся в городе евреев и с помощью дворников и жандармов выгнать их на мороз.

Но как возможно было этих выгнанных депортировать?

Не будешь же перегонять к Бугу каждого отдельного жида или пусть даже каждую жидовскую семью?

Видимо, нужно было где-то все-таки всех их собрать, сконцентрировать, сосредоточить, а затем уже колоннами гнать дальше.

Вот по этой, чисто технической причине публикация Приказа № 35 была отложена. Заметьте – отложена, а не отменена.

И тут возникла идея создания гетто.

Ну, не совсем, конечно, гетто, а временный такой лагерь для концентрации жидов, так сказать, «якобы гетто».

Для создания этого «якобы» был выбран один из самых дальних районов Одессы, фактически пригород, носящий имя Слободка-Романовка.

Итак, Слободка…

Не Молдаванка, как можно было ожидать, поскольку именно она была достаточно густо заселена евреями и здесь легко можно было бы разместить депортируемых, подселив их к родным и знакомым.

Но нет, Слободка, застроенная в основном одноэтажными частными домиками. Здесь почти не было евреев, да и местные жители – прихожане маленькой церкви Рождества Пресвятой Богородицы – весьма, скажем так, отрицательно относились к жидам, и маловероятно, что были бы «счастливы» принять таких «постояльцев».

Уже сам выбор Слободки в качестве гетто как нельзя лучше свидетельствует о том, что создавалось вовсе не гетто, а некий перевалочный пункт, не предназначенный для длительного проживания.

Итак, Слободка. Как сказано, дальний пригород, отделенный от города высокой железнодорожной насыпью с уродливыми мостами.

Для превращения Слободки во временный лагерь особых усилий не требовалось. Евреев предполагалось разместить в нескольких пустующих в эти дни зданиях: в студенческом общежитии Одесского водного института, в помещениях суконной фабрики и в помещении школы.

Ясно было, конечно, что этого недостаточно, что все 40 тысяч «выгнанных» разместиться здесь не смогут. И те, кто не найдет пристанища, замерзнут или умрут от голода.

Район обнесли забором из колючей проволоки, под мостами, служившими импровизированными воротами, поставили охрану, и «гетто» было готово.

Можно было начинать акцию.

Первый этап – вспомогательный: концентрация в гетто.

Второй – основной: депортация в Транснистрию.

И третий – окончательный…

Первый этап начался 10 января 1942 года и, естественно, ознаменовался появлением на улицах города приказа.

Но нет, не Приказа № 35, как можно было ожидать, а совершенно другого приказа, носящего номер 7.