Яков Николаевич Нерсесов
«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том V. Для кого – Вторая Польская кампания, а кому – «Гроза 1812 года!», причем без приукрас…

…Кстати, рассказывали, что вроде бы эта потеря больше всех расстроила его денщика. В ответ на его причитания Латур-Мобур заметил: «К чему слёзы? Ты должен радоваться, ведь теперь тебе придётся чистить мне один сапог вместо двух». Впрочем, то ли быль, то ли солдатская байка…

После Первого Отречения Наполеона стал пэром Франции (4 июня 1814 г.) и членом Комитета обороны (18 декабря 1814 г.). После высадки Бонапарта с Эльбы во Францию ему было приказано оказать тому сопротивление: поручено формирование роялистских волонтёров в Венсенне. При приближении Наполеона он предпочел покинуть Францию и уехать в Гент к Людовику XVIII. После Второй Реставрации был осыпан королевскими милостями, хотя по состоянию здоровья и не мог занимать высокие посты в армии. Тем не менее, его влияние при дворе было очень велико. Голосовал за смертный приговор маршалу Нею! 23 апреля 1817 г. был введён в Административный совет Дома инвалидов. 31 июля 1817 г. получил титул маркиза. С 29 января 1819 г. – посол в Лондоне. С 19 ноября 1819 г. по 15 декабря 1821 г. – военный министр. С 15 декабря 1821 г. – государственный министр и губернатор Дома инвалидов. После Июльской революции 1830 г. последовал за Карлом X в изгнание в Мелён. С 1835 г. был воспитателем его внука герцога Бордосского. Незадолго до смерти – в 1848 г. – уже 80-летним стариком Латур-Мобур возвращается на родину, чтобы в 1850 г. уйти подобно своим многим «братьям по оружию» в «последний солдатский переход» – в мир Боевых Тревог, Трудных Походов, Славных Побед и Былых Поражений… Пятикратный кавалер орд. Почетного легиона (Легионер – 11 декабря 1803 г., Офицер – 14 июня 1804 г., Коммандан – 14 мая 1807 г., Великий офицер – 20 мая 1811 г. и Большой крест – 23 августа 1814 г.) скончался в 82 года и 66 из них он отдал армии, пройдя путь от мл. лейтенанта (15 июля 1782 г.) до див. генерала (14 мая 1807 г.) за четверть века…

Это были первые серьезные успехи русских в Отечественной войне 1812 года: они обеспечили отход армии Багратиона из приготовленного ей капкана.

…Кстати сказать, казаки Платова сыграли в ходе ретирады Багратиона очень важную роль. Помимо боевой силы, легкая казачья конница превосходно выполняла разведывательные функции и всегда держала князя Петра в курсе всех неприятельских передвижений. У Багратиона, находившегося в цейтноте, всегда была самая точная информация при принятии единственно верного решения. Именно это помогало ему избегать ударов превосходящих сил противника…

Пока арьергард, согласно принятому в таких случаях приказу «Всем лечь – врага не пропустить!», действительно ложился костьми, 2-я Западная армия после труднейшего марша 5 – 6 (17 – 18) июля пришла-таки в Бобруйск раньше неприятеля.

Тут 7 (19) июля ее командующему был вручен очередной царский рескрипт-«молния»: прикрыть Смоленск. Следуя приказу, в тот же день армия снова двинулась к новой цели – на Могилев, через Старый Быхов.

Одной из причин успешного отходного маневра Багратиона, чьи солдаты, выбиваясь из последних сил, рвались к Могилеву, была труднообъяснимая нерасторопность Жерома Бонапарта. Младший брат императора вовсе не спешил «наседать на хвост» неприятелю. Наполеон, недовольный пассивностью «своего» вестфальского короля, 2 (14) июля подчинил его маршалу Даву. После этого младшенький, как им и полагается по возрасту и статусу (общих любимцев в семье) разобиделся и самочинно сложив с себя командование, покинул армию ради более интересных занятий, в частности, чувственных.

Даву, славившийся бульдожьей хваткой, не стал «ждать корректировки прогноза погоды» от своего императора и 8 (20) июля своими силами занял Могилев. Но поскольку части Жерома еще не поспели к нему, то «железный» маршал оказался один на один с Багратионом, который недаром слыл лучшим в русской армии мастером арьергардно-авангардных боев. И уже 9 (21) июля к Могилеву с юга подошел багратионовский авангард в лице 5 казачьих полков полковника Вас. Алексеев. Сысоева 3-го (1772/74 – 1839). Напав на 3-й конно—егерский полк Даву, он взял в плен более 200 человек.

Получив от Сысоева известие о взятии Могилева, Багратион предпочел не ввязываться в решительное сражение за его обладание, а попытаться через встречный бой разведать истинные силы неприятеля, который, кстати, так же не имел данных о численности русских. И только потом следовало постараться прорваться и переправиться, не входя в Могилев, в 60 км южнее него, через Днепр, у Нового Быхова. И снова казаки Платова, уже получившего очередной приказ немедленно соединится с 1-й Западной армией, остались для решения насущной проблемы – успешного соединения Багратиона с Барклаем под Смоленском.

Утром 11 (23) июля произошел очередной встречный бой (Багратион образно называл их – «усиленной рекогносцировкой») между противниками под деревнями Салтановкой и Дашковкой (11 км вниз по Днепру от Могилёва).

Принято считать, что со стороны Даву было порядка 20—21,5 тыс. чел. и 55—60 пушек, тогда как у противостоявшего ему 7-го пехотного корпуса Раевского (26-я и 12-я пехотные дивизии и Ахтырский гусарский полк), подкрепленного Киевским, Харьковским и Черниговским драгунскими и тремя казачьими полками, сил было несколько меньше – от 11 до 16,5 тыс. чел., но при 84 (108?) оруд. Преимущество у Даву было, но – для «рекогносцировочного мероприятия» не столь опасное.

Повторимся, что по результатам этой еще одной «разведки боем» Багратион собирался либо прорываться со своими главными силами на Могилев, либо переправляться через Днепр ниже города.

Природные условия не позволяли противникам применять кавалерию в полной мере и в основном друг с другом сходилась «царица полей». По приказу командующего 7-м пехотным корпусом Раевского 26-я пехотная дивизия генерал—майора И. Ф. Паскевича – очень крепкого профессионала без заметно слабых мест – пошла в обход правого фланга неприятеля. Сам он с 12-й пехотной дивизией генерала—майора П. М. Колюбакина двинулся на Даву в лоб. Раевский написал тогда Багратиону: «Неприятель остановился за речкой. Мы отошли 6 верст, у них место крепкое, я послал Паскевича их обойти, а сам, с Богом, грудью».

По началу у напористого Паскевича все складывалось удачно и его дивизия взяла д. Фатово, но Даву очень во время ввел в дело резервы (часть 108-го и 61-го линейных полков) и отбил врага, хотя перейти в наступление его пехоте, все же, не удалось. Правда, и лобовая атака Смоленского пехотного полка с самим Раевским во главе со словами: «Солдаты! Я и мои дети откроем вам путь к славе! Вперед за царя и отечество!» на плотину возле Салтановки тоже не принесла успеха. А кое-кто и вовсе полагает ее неудачной.

…Между прочим, сугубо по легенде, рядом с Николаем Николаевичем в этот момент шли сыновья: 16-летний юнец Александр и совсем еще мальчишка – 10-летний Николаша. Якобы в момент решительной атаки на французские батареи бесстрашный отец повел их во главе колонны Смоленского полка. Если меньшого он держал за руку, то старший, схватив знамя, лежавшее подле убитого в одной из предыдущих атак русского подпрапорщика, сам кинулся впереди строя на врага. Беспримерный героизм командира и его детей сделал русскую атаку неотразимой. Так своей жене он писал: «Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву… Сын мой Александр выказал себя молодцом, а Николай даже во время самого сильного огня беспрестанно шутил. Этому пуля порвала брюки; оба сына повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому, не опасную». Однако позднее сам Раевский отрицал, что его сыновья, в частности, младший Николай, ходили с ним в штыковую контратаку. И, тем не менее, после сражения под Салтановкой имя Раевского, готового ради Отечества пожертвовать своими единственными сыновьями, стало известно абсолютно всей армии. Именно после Салатановки Николай Николаевич стал одним из самых любимых солдатами и всем народом генералов той поры, богатой на храбрецов и умельцев в ратном деле. Ныне о подвиге Раевского и его юных сыновей под Салтановкой напоминает часовня-памятник, стоящая на месте того памятного для каждого русского человека боя под Могилёвом…

Восхищённый геройством генерала, знаменитый русский поэт В. А. Жуковский посвятил ему такие строчки:

 
Раевский, слава наших дней,
Хвала! Перед рядами
Он первый грудь против мечей
С отважными сынами!
 

Впрочем, чему тут удавиляться? Так пишется славная история того или иного народа, причем, во все времена…

Сам Раевский был ранен картечью в грудь и в правую ногу, но его геройство (и его сыновей – подростка и отрока) не привело к победе. Понеся большие потери (2.504 чел., тогда как противник: по русск. данным – от 3 до 5 тыс., а по франц. – лишь чуть более 1 тыс. чел.) войска Раевского остановились, так и не сбив врага с его выгодных позиций. В сгущающихся сумерках Даву, полагая, что скоро должны подойти основные силы Багратиона, приказал отложить сражение до следующего дня, когда он сам рассчитывал сосредоточить под Салтановкой весь свой корпус.

Первое серьезное (10-ти часовое!) полевое сражение части 2-й армии Багратиона с противником не принесло ей победы.

…Кстати сказать, в том памятном для россиян сражении со стороны Багратиона было допущено несколько ошибок. Так, плохо сработала разведка и Раевский был брошен в бой в надежде, что французов всего лишь 6 тыс. чел.! К тому же, позицию Даву выбрал наилучшую из всех тех, что можно было там найти: его генерал-квартирмейстеры знали свое дело крепко и «ели горький солдатский хлеб не зря»! По сути дела она была «почти неприступная». Оказавшийся тогда в войсках Багратиона, человек Барклая, знаменитый разработчик план «скифской войны» с Наполеоном подполковник-квартимейстер П. А. Чуйкевич, писал своему шефу: «… позиция неприятеля была прекрепкая, мы ее упустили накануне». Мало того, что русские недостаточно искусно провели рекогносцировку, так они еще и слишком поспешно пошли в атаку. И, наконец, в решающий момент Багратион не рискнул подкрепить Раевского новыми силами. Он не желал «пирровой победы»: у него была иная задача – прорваться на соединение с Барклаем…

Столь нерадужные последствия «усиленной рекогносцировки» Багратиона убедили его в невозможности успешного прорыва через Могилев и необходимости переправы основных сил 2-й Западной армии через Днепр южнее Могилёва у Нового Быхова. В связи с этим корпусу Раевского было однозначно приказано отойти к Дашковке и «стоять на смерть» весь следующий день, сдерживая неприятеля, пока будет идти переправа. Именно эти маневры Багратиона вынудили ожидавшего (в течение суток либо даже двух?) повторного сражения Даву стянуть в единый кулак все свои наличные силы. Ведь ему был дан суровый приказ не допустить 2-ю Западную армию к Витебску. Действуя согласно предписанию своего императора, наполеоновский маршал упустил время и переправа у Нового Быхова прошла успешно. Багратион со своей армией быстрым маршем двинулся к Смоленску на соединение с армией Барклая.

…Кстати сказать, казаков Платова наконец-то «отпустили» на соединение с 1-й Западной армией, где его давно ждали. Правда, проделать это ему по-военному «доходчиво» приказали по… левому берегу Днепра и мимо Могилева, т.е., по-прежнему, прикрывая ретираду Багратиона. У Платова, как известно, не сложились отношения с Барклаем (тот с недоверием относился к слишком ушлому «во всех отношениях» казачьему атаману, ехидно «величаемому» в армейской среде… «немного пьянюгой», за его пристрастие к «кизлярке», «горчичной» и прочим разновидностям «спотыкачей»! ) и, будучи в приятельских отношениях с Багратионом, Матвей Иванович отнюдь не спешил покидать 2-ю Западную армию и перейти под начало человека, которого он терпеть не мог…

Тем временем, Раевский, прикрыв по приказу Багратиона отход последнего у деревни Дашковка, 12 (25) июля в арьергарде 2-й армии тоже начал движение на Смоленск.

Даву узнал обо всем этом лишь спустя сутки. Наполеона весть о спасении армии Багратиона от, казалось бы, неминуемого разгрома, привела в ярость.

…Кстати, сражаясь с Раевским под Салтановкой, Даву был абсолютно уверен, что ему противостоит вся армия Багратиона и по сути дела вот-вот начнется генеральное сражение. Взбешенный Бонапарт, отчитал Даву за промах – неумение разгромить уступавшего ему численно Раевского. Единственно, что удалось наполеоновскому маршалу: не пустить Багратиона к Витебску…

13 (25) июля войска Багратиона под казачьими конными завесами (платовские удальцы постоянно совершали тревожащие противника поиски к Шклову, Копысу и Орше) через Пропойск, Чириков, Кричев, Мстиславль, Хиславичи выйдут к Смоленску, где 22 июля, наконец, соединятся с частями Барклая.

Так, за 35 дней 2-я Западная армия, искусно маневрируя и совершая суточные переходы по 30 – 40 км, пройдут 750 км и сумеет избежать ударов превосходящего противника. Успеху Багратиона в немалой степени поспособствовуют разобщенность и несогласованность действий между Жеромом Бонапартом и Даву, отсутствие у них верных сведений о его армии и, очень полезные действия казаков Платова, хоть и приписанных к 1-й Западной армии, но «волею судеб» оказавшихся в арьергарде 2-й Западной армии.

А ведь Бонапарту было очень важно разгромить именно Багратиона. Последнего ведь было принято считать выучеником самого непобедимого Суворова и к тому же, признанным мастером арьергардных боев (повторимся – самых сложных на войне!). Следовательно, его поражение по расчетам французского императора должно было оказать серьезное воздействие на боевой дух русских солдат, не любивших отступать и жаждавших «вволю помахаться в открытом поле»!

Но не случится: «a la guerre comme a la guerre» или, действительность оказалась совсем иной…

Глава 11. И хотя «блиц-криг» уже провалился, но шансы на общий успех у Бонапарта еще оставались большими, если бы…

Сразу после захвата Вильно Наполеону так и не удалось реализовать свой первоначальный план – план «блиц-крига» (уничтожить 1-ю Западную армию в приграничном сражении). Вместе с тем, будучи выдающимся мастером маневра, беспрепятственно вклинившись между двумя русскими армиями, он, все же, занял очень выгодное положение для дальнейшего развертывания наступательных действий. Но тут ему пришлось серьезно их притормозить! Это вскоре скажется, по мнению последующих поколений исследователей его полководческого наследия, на ходе его Второй Польской кампании.

Дело в том, что сам Наполеон ни в одной предшествующей кампании никогда не командовал армией больше, чем в 200 тыс. чел. Даже в последней войне с австрийцами у него единовременно под рукой было меньше сил. И вот теперь он наяву столкнулся со многими проблемами при управлении столь огромными массами войск. Армии пришлось дать время для приведения себя в надлежащее состояние для дальнейшего продвижения вперед: «усушка-утруска» (небоевые потери) на марше явление естественное. Другое дело – какова она? Пока Великая армия, как уже отмечалось выше, целых 18 дней приводила себя в порядок в Вильно, император спешно разработал новый план боевых действий.

Направив немалые силы Даву и своему младшему брату против «боковой занозы» (войск Багратиона, которого он, в который уже раз повторимся, всегда оценивал выше всех остальных российских генералов) – он не оставил в покое и армию Барклая, без особых потерь отступившую на линию р. Западная Двина. Пока 2-й и 3-й корпуса кавалерийского резерва Мюрата с приданными им тремя пехотными дивизиями I-го армейского корпуса, а также II-м и III-м корпусами держали Барклая под постоянным контролем, императорская гвардия вместе с IV-м и VI-м корпусами пошли в глубокий обход левого фланга Михаила Богдановича через Докшицы – Глубокое – Полоцк с возможным выходом на Витебск. При этом Даву с его частями полагалось прикрыть основную группировку Бонапарта от внезапного удара со стороны 2-й Западной армии из р—на Борисов – Орша. Маневрируя таким образом, Наполеон всячески пытался понудить Барклая де Толли к генеральному сражению, или, на худой конец, не дать Барклаю и Багратион соединиться в районе Витебск – Орша.

Оказавшись в Дрисском лагере «имени Фуля» еще 27 – 29 июня (9 – 11 июля), командование 1-й Западной армии русских убедилось в подавляющем превосходстве догонявшего ее врага. И это при том, что стала известна еще одна неприятная деталь: из I-го (образцового) корпуса Даву, входившего по началу в ударную группировку Наполеона, было изъято несколько дивизий для отрезания Багратиона от Барклая и первому угрожала большая опасность. Кроме того, удалось определить, правда, не без ошибок, дальнейшие направления форсированных маршей многочисленных корпусов Наполеона для разделения обеих русских армий. Более того, стала окончательно видна вся невыгодность дрисской позиции, подавляющее число генералитета подвергло ее жесткой критике.

Напомним, что пресловутым «теоретиком» Фулем предполагалось успешно отсидеться в укрепленном громадном лагере под Дриссой армия Барклая, ожидая момента, когда войска Багратиона ударят наступающему врагу во фланг и тыл. Но поскольку в ходе военных действий (на практике) Багратион с его силами находился слишком далеко от лагеря, а Наполеон уже предпринял раздельное преследование обеих русских армий, то подобный план становился бесполезным. К тому же, непригодность лагеря для обороны была очевидна любому здравомыслящему военному-практику (а не «кабинетному стратегу» -«кригшпиллеру»): противник мог обойти его, окружить и принудить русскую армию к капитуляции. Спешно созванный военный совет категорически высказалось за немедленное ее оставление, пока врага не запер в этом лагере 1-ю Западную армию – основные, между прочим, силы русских. Верхушка высшего российского командования отказалась от проведения в жизнь плана прусского полковника Фуля без боевых заслуг, как перед своей побитой в ходе наполеоновского «блиц-крига» 1806 г. в пух и прах отчизной, так и перед Россией, который предусматривал наличие маневрирующей армии (имелись в виду силы Багратиона), способной действовать во фланг и тыл наступавшему неприятелю. К тому же, противник, совершив движение на Витебск (а он, как раз, так и поступил!) или Смоленск, мог полностью отрезать барклаевскую армию в Дриссе от всех важных в стратегическом плане сообщений с Москвой или Петербургом. И наконец, Барклай уже получил известие об отступлении армии Багратиона к Бобруйску, в результате чего разрыв между 1-й и 2-й армиями возрос еще больше.

Следовательно, ни о каком наступлении на врага уже не могло идти речи.

На военном совете 1-й Западной армии 1 (13) июля (М. Б. Барклай де Толли, П. М. Волконский, А. А. Аракчеев, принц Г. Ольденбургский, А. Ф. Мишо, Ю. Вольцоген и др., в том числе, сам Александр I), было принял решение немедленно оставить Дрисский лагерь.

Ближайшей и главной задачей стало соединение 1-й и 2-й Западных армий.

2 (14) июля 1-я Западная армия, переправившись через Западную Двину, начала отход двумя колоннами к Полоцку, чтобы прикрыть пути на Москву. У Дриссы для прикрытия петербургского направления был оставлен 1-й отдельный пехотный корпус Витгенштейна (ок. 25 тыс. чел. при 120 оруд.), тем самым, естественно, Барклай себя ослабил. 6 (18) июля она уже была у Полоцка, а 8 (20) июля нацелилась на Витебск для соединения с Багратионом.

Еще в Полоцке кое-кто из приближенных, к мнению которых российский император прислушивался, «убедили» его уехать из армии в Москву. Будучи человеком предельно благоразумным и прагматичным (чутко улавливавшим «малейшее дуновение» со стороны «ближнего круга»), царь так и поступил.

…Рассказывали, что среди смельчаков рискнувших попытаться убедить российского самодержца в необходимости его немеделенного присутствия в Петербурге, были не только такие славные государственные мужи, как «без лести преданный» Аракчеев, министр полиции Балашов и госсекретарь Шишков, но и «близкая его сердцу» сестричка-«лисичка» Катиш (Като), порой, величаемая в отечественной литературе «Екатериной III». Именно от нее самодержец получал письма с намеками-предупреждениями о превратности судеб российских императоров, чьи подданные не чураются цареубийств. Так в одном из них откровенно говорилось: «… если вы сделаете ошибку, все обрушатся на вас, будет уничтожена вера в того, кто, являясь единственным распорядителем судеб империи, должен быть опорой». Александр I всегда очень внимательно следил за абсолютно всеми «телодвижениями» (вплоть до будуарных!) своей очень амбициозной сеструхи-«вострухи» Като, быстро и правильно все понял и очень своевременно принял единственно верное решение. Наступит время, когда «гроза 12-го минует» и тогда предвидя успех, царь «на белом коне» вернется в армию, которая уже благополучно выдворила остатки некогда «Великой армии» за пределы его империи. Как и все Гольштейн-Готторпы («Романовы») он особо сильно не разбирался в военном деле (кроме фрунтовой выправки, наряду с Павлом Петровичем, Константином Павловичем и Николаем Павловичем), но погреться в лучах победы обожал. Впрочем, такова практика почти у всех самодержцев всех времен и народов вплоть до сегодняшнего дня: забота о «рейтинге» – это святое…

Покидая ее, русский самодержец, по словам адъютанта Барклая В. И. Левенштерна, как бы мимоходом, якобы бросил своему военному министру, ставшие позднее знаменитыми, очень многозначительные слова: «… Поручаю вам свою армию; не забудьте, что у меня второй нет; эта мысль не должна покидать вас» (выделенный курсив мой – Я.Н.; эту часть фразы – если таковая была на самом деле – при цитировании обычно опускают, а зря – в ней весь «наш ангел», «непрозрачный» Александр Павлович… Гольштейн-Готторп).

…Кстати сказать, теперь все маршруты отступления основных сил русских зависели от двух факторов: от движения главных сил Наполеона и от нахождения армии… Багратиона. Барклаю предстояло строить предположения о направлении движения противника. И он докладывал царю, что, прибыв в Полоцк, он будет «иметь в руках дороги к Витебску, к Невелю и Себежу» и сможет «действовать куда обстоятельства потребуют». Когда стало ясно, что главные силы Великой армии идут на Витебск, пришлось и Барклаю принять решение «упредить противника» и тоже идти на Витебск…

Узнав, что Барклай уже покинул Полоцк, французский император выделил для действий против защищавших Санкт-Петеребург войск Витгенштейна II-й корпус маршала Удино, а сам со своей ударной группировкой продолжил свой обходной маневр с целью отрезать 1-й Западной армии дорогу на Витебск. Командовать авангардом Великой армии он поручил Мюрату – кавалерийскому начальнику, безусловно, бесстрашному и энергичному, непревзойденному мастеру лихого кавалерийского наскока, но на этом его командирские достоинства заканчиваются.

Но 11 (23) июля выяснилось, что Наполеон снова опоздал: войска 1-й Западной армии уже были у Витебска. Правда, французский император продолжал считать, что возможность навязать русским генеральное сражение, не проникая далеко вглубь «Скифии» (необъятной российской империи), все еще остается. Причем, он полагал, что этому будет способствовать отъезд российского самодержца из армии, о чем французский император уже получил известия.

…Кстати сказать, рассказывали, что и Барклай, по началу ошибочно оценивая обстановку, вроде бы тоже не исключал возможности в случае необходимости вступить в сражение с врагом для сближения обеих русских армий. В письме к российскому императору от 8 (20) июля главнокомандующий 1-й Западной армией писал, что перейдет в наступление, «чтобы разбить неприятеля и тем открыть близкую коммуникацию с Могилевым. Если только движение кн. Багратиона соответствовать будет движению мною предполагаемому, то соединения обеих армий без сомнения совершится»…

Уже в ночь на 13 (25) июля, получив от разведки сообщение о направлении движения неприятеля, Барклай выдвинул туда 4-й пехотный корпус генерал-лейтенанта А. И. Остермана—Толстого, усилив его лейб-гвардейскими драгунами и гусарами (всего 8 тыс. пехоты и 2 тыс. кавалерии; впрочем, есть и иные данные). Задача была предельно проста: выиграть время для выяснения шансов соединения двух русских армий. Естественно, что и приказ был по-военному лаконичен и доходчив: «Всем лечь, но врага задержать!» Расчет Барклая был очень понятен: Остерман – военачальник опытный и бесстрашный, и знает, «как это делается»!

Если бы 2-я Западная армия смогла оказаться в районе Орши, где намечалось соединение, то Барклай вроде бы даже был готов вступить в решительное столкновение с наполеоновскими войсками? И это при том, что он бы очень сильно рисковал, имея перед собой столь превосходящего его противника? Правда, бросить на произвол судьбы малочисленную 2-ю Западную армию он тоже никак не мог.

Ожесточенные арьергардные бои русских войск под командованием генерала А. И. Остермана—Толстого 13 (25) июля у Островно (под началом самого Остермана) и 14 (26) июля у Какувячино (возглавляемых генерал-лейтенатом П. П. Коновницыным), все-таки, затормозили продвижение неприятеля к Витебску пока Барклай выбирал позицию для возможно грядущего решительного сражения с ударной группировкой Наполеона.

Именно Остерману выпала честь первым встать на пути наседавшей кавалерии Мюрата, в частности, авангарда генерала Нансути.

Умело расположив свои войска поперек большой дороги так, чтобы фланги их упирались с обеих сторон в лесную чащу, он обезопасил себя от флангового обхода – вражеской кавалерии пришлось атаковать сугубо в лоб. Неся весомые потери, расстреляв весь боезапас (как ружейный, так и артиллерийский), он отдал категоричный приказ, прославивший его в веках: «Ничего не делать, стоять и умирать». Пришлось его обескровленным полкам, поливаемым неприятельской конной артиллерией, «стоять и умирать!»

…Между прочим, в этом, казалось бы, нерациональном (но убийственно лаконично-ёмко-доходчивом!) приказе «стоять и умирать!» лежали принципы ведения войны той поры, а именно особенности линейной тактики, т.е. развернутый строй, стоявших плечом к плечу солдат. Категорически запрещалось нарушать это построение, даже если полк не вышел на огневую позицию, но уже оказался под артиллерийским огнем врага. Когда ядро или картечь попадали в шеренгу и вырывали часть стоящих солдат, убитых отодвигали в сторону, раненных выносили и… батальон снова смыкал строй за счет бойцов последующей шеренги. Стоять полагалось бодро и весело (!) для поддержания храбрости, твердости и порядка…

Вот так и стояли его солдаты на позициях до тех пор, пока на второй день сражения их героические остатки не сменила 3-я дивизия генерала П. П. Коновницына.

Подобно Остерману-Толстому, Петр Петрович тоже очень правильно выбрал позицию у деревни Кукавячино, центром которой стали высоты с артиллерией, а фланги прикрывались Двиной и густым лесом. Более того, перед фронтом позиции проходил большой овраг.

Правда, если слева атаки французов увязли в непролазном лесу, то справа русским пришлось очень туго. Только-только они отбились и сами попытались перейти в штыковую контратаку, как к неприятелю подошли подкрепления во главе с самим Наполеоном. Его слаженная атака по всему фронту привела к тому, что ни отвага солдат Коновницына, ни энергия и смелость их командира не смогли удержать неприятеля. Наполеоновские солдаты шли на пролом, силы противников были слишком неравны и русским пришлось отходить. Хорошо еще, что предусмотрительный Петр Петрович, имея сзади узкую лесную просеку, своевременно отвел назад артиллерию и только потом дал приказ на отход своей пехоте.

А затем Коновницыну откровенно повезло: подоспела 1-я гренадерская дивизия Ник. А. Тучкова 1-го и кавкорпус Ф. Ф. Уварова и под их прикрытием, понесшие большие потери (1.215 чел.), коновницынцы отступили.

И, тем не менее, его дивизия мужественно сдерживала натиск вдвое превосходящих сил корпусов Эжена де Богарне и Мюрата целый день. Недаром Коновницын писал потом домой: «Я целый день держал самого Наполеона, который хотел отобедать в Витебске, но не попал и на ночь, разве что на другой день. Наши дерутся, как львы». Так же, как лев, дрался сам Коновницын, удостоенный за этот бой алмазных знаков ордена Св. Александра Невского. Бой под Кукавячино был первым делом Коновницына с солдатами наполеоновской армии, делом в котором он показал себя мастером тяжелого арьергардного боя – самого сложного, между прочим, вида боя.

Своим упорным сопротивлением войска Остермана-Толстого, Коновницына, и сменивших их Тучкова 1-й и Уварова дали возможность основным силам 1-й Западной армии продолжить отход вглубь страны к… Смоленску.

Дело в том, что в ночь на 15 (27) июля Барклаю пришло неприятное донесение от Багратиона о большой опасности, нависшей над тем: «Прорваться через Могилев нет возможности! Вынужден взять направление через Мстиславль на Смоленск…» Более того, Багратион сообщал, что Даву выделил часть своих образцовых сил для движения на Смоленск. После всей этой «крайне негативной информации к срочному размышлению» – что делать и как быть!? – Барклай де Толли, напрасно прождавший под Витебском Багратиона, благоразумно решает ни при каких условиях сейчас не ввязываться в большое сражение, а немедленно продолжить ретираду к Смоленску через Поречье и Рудню.

Оставив против подошедших главных сил Наполеона для дезориентации громадное количество горящих костров, Барклай, тихо ночью форсированным маршем повел армию на восток к Смоленску, где его должен был ждать Багратион. Для прикрытия отхода был выделен арьергард под командованием сына известного царедворца-переворотчика Петра Алексеевича фон дер Палена – одного из лучших русских кавалерийских генералов Пет. Петр. фон дер Палена 3-го, (порой, его путают с его старшим братом Павлом Петровичем фор дер Паленом 2-м – тоже знаменитым генералом-кавалеристом, но все же, не столь «звездным»).

15 (27) июля на р. Лучеса ему удалось еще на один день задержать движение неприятеля.

…Между прочим, отступление вглубь своей территории обеих русских армий, которым следовало соединиться как можно скорее (поэтому они отходили по сходящимся направлениям), сопровождалось арьергардными (заградительными) боями, сильно изматывавшими Великую армию, всеми силами наседавшей на русские войска, чтобы не допустить их соединения. Рассказывали, что эти судьбоносные для хода Отечественной войны 1812 года бои обычно велись примерно так. Ночью войска отводились на заранее выбранную позицию. Центр ее обычно удерживала пехота, а фланги, если они не были достаточно прикрыты каким-либо естественным препятствием, защищала регулярная кавалерия с казаками. Утром враг бросался в атаку на тот рубеж, который не смог взять вчера, и, не находили там никого. Тогда шедшая в авангарде Великой армии и прокладывавшая ей дорогу, регулярная конница Мюрата стремительно пускалась в погоню, пока не попадала под картечный залп, выпущенный прямой наводкой замаскированной на дороге русской конной артиллерии. Завязывалась жаркая схватка. Наполеоновские кавалеристы отступали, поджидая пехоту. Тем временем, половина русской конной артиллерии отходила на новую позицию, где быстро окапывалась и маскировалась, улучшая естественные прикрытия. Причем, батареи ставили с таким расчетом, чтобы они могли действовать перекрестным огнем. Когда после залпа оставшейся артиллерии неприятель снова откатывался назад, она спешно снималась и быстро отходила. Дождавшись подкрепления, противник вновь атаковал. Завязывался ожесточенный бой, во время которого какие-то части русских постепенно выходили из боя и начинали отступать, преследуемые оторвавшейся от своих кавалерией противника. И так повторялось за день несколько раз, пока вечером арьергард не останавливался накрепко, давая понять врагу, что на сегодня – все, отступления больше не будет. Наступала ночь и прерывала разгоревшееся было сражение. Под покровом темноты русские спокойно уходили на восток. Наполеон и его маршалы нередко принимали такие бои, прикрывавшие отход основных сил, за подготовку к генеральному сражению. Причем, порой эти арьергардные бои по численности участвовавших в них солдат с обеих сторон и пушек, по мнению отдельных историков, могли равняться генеральным битвам прошедшего XVIII века – «века штыка и… менуэта»…