Яков Николаевич Нерсесов
«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том V. Для кого – Вторая Польская кампания, а кому – «Гроза 1812 года!», причем без приукрас…
В целом, стрелковое вооружение русских было не намного хуже, чем у наполеоновских солдат, с учетом того, что среди них были не только французы, но войска многочисленных союзников Бонапарта со своим разнообразным (разноформатным) оружием.
Пехоты в русской армии было гораздо больше, чем конницы.
Считается, что русская кавалерия – кирасиры, драгуны, гусары и уланы – славилась в Европе своими лошадьми (лучше конский состав был только в английской армии), несколько уступая французам если не в характеристиках коней, то в их выучке и индивидуальном мастерстве всадников. Большая заслуга в улучшении состояния конного парка принадлежит знаменитому командиру кавалергардов, генералу от кавалерии Андрею Семеновичу Кологривову (не путать с его младшим братом Алексеем С. Кологривовым – гвардейским пехотным генералом) и инспектору внутренней стражи генерал-лейтенанту графу Е. Ф. Комаровскому – участнику последних легендарных Италийского и Швейцарского походов А. В. Суворова. При этом часть кирасир была переформирована в драгун, чьи функции были гораздо шире. Роль кирасир оставалась прежней: являясь в какой-то мере аналогом гренадер в пехоте, им полагалась наносить таранный удар по сомкнутому пехотному строю. Наподобие рыцарской конницы, защищенные кирасами (у основной массы русских кирасир она прикрывала только грудь, но и не спину, как у их наполеоновских визави) и касками, кирасиры могли разбрасывать чужую пехоту, используя при этом вместо копья карабины, крепившиеся справа у бедра с помощью специального длинного кольца. При их максимальной дальности стрельбы в 200 шагов, а эффективности – лишь в 75 шагов, при атаке каре залп приходилось давать почти в упор, после чего кирасиры брали пехоту «в палаши». Вооруженные длинными пиками, уланы оказались очень эффективны в сшибках с вражеской конницей, но в атаке на сомкнутые строи пехоты они никак не могли сравниться с КПД кирасир. Огромную роль играла многочисленная иррегулярная конница – казаки, чья численность колебалась, редко опускаясь ниже 12 тыс. бойцов. Многие кавалерийские полки имели собственные конные батареи мобильной артиллерийской поддержки.
Поскольку в отличие от русской кавалерии, наполеоновская конница использовалась, в первую очередь, как самостоятельная ударная сила на поле боя, то ее основу составляли кирасиры и карабинеры (у них не было кирас). Именно Наполеон в ту пору возобновил использование тяжелой кавалерии для прорыва фронта и опрокидывания противника стремительной лобовой атакой и последующего развития успеха. Но для этого требовались большие (порой, огромные) массы такой кавалерии, способной продавить сомкнутый строй вражеской пехоты, обученной противостоянию неприятельской конницы. Несмотря на отменную выучку и вооружение наполеоновская кавалерия в силу ограниченных возможностей конных заводов Европы того времени обладала в среднем несколько худшим конским составом по сравнению с русскими. Впрочем, это не сильно сказывалось при фронтально-таранном ударе на поле боя, где следовало просто смять и задавить врага конной массой.
В полевой артиллерии русской армии (12-ти фунтовые орудия средней и малой пропорций, 6-ти фунтовые пушки и ½ и ¼-пудовые единороги – нечто среднее между пушкой и гаубицей) действительный огонь превышал огонь стрелкового оружия в 6—10 раз (а максимальная скорострельность вдвое – до 9 выстрелов в минуту против 4 выстрелов в минуту), а это означало, что именно ее стрельба обеспечивала успех той армии, где она имелась в достаточном количестве, чье реформирование завершилось во многом благодаря усилиям выдающихся генералов-организаторов А. И. Кутайсова и незаслуженного хулимого в советской историографии А. А. Аракчеева, ситуация выглядела лучше всего.
Так же как и в большинстве европейских стран того времени, преобладающим типом полевой артиллерии в русской армии были маневренные 6-фунтовые пушки. Подвижность (быстрые транспортировка и развертывание) и эффективность ее средних калибров достигла очень высокого уровня и она стала большой силой русской армии. Дистанция убойного огня составляла: для снаряда – 860 м, а у картечи – 350. По удельной мощи (вес залпа на количество стволов) она вышла на первое место в мире. Мобильность и вес залпа артиллерийских батарей считались в русской армии более важными, чем дальнобойность и кучность, как следствие, артобстрелу на дальних дистанциях уделяли меньше внимания (пригодные для этого 12-фунтовые орудия большой пропорции из-за медленной транспортировки и трудностей с развертыванием на позициях остались только в крепостной и осадной артиллерии; на полях сражений из 12—фунтовок русскими применялись лишь орудия средней и малой пропорций), что весьма пагубно скажется в ходе Бородинского сражения. В большей мере, чем французская, русская артиллерия ориентировалась на максимальную эффективность в ближнем бою в решительную фазу сражения (напрямую или в упор), чем на методичной стрельбе по площадям с максимальной дистанции, что опять-таки отрицательно скажется во время битвы при Бородино. Тем более, что отчаянно смелый французский артиллерийский бригадир (дивизионным генералом он стал только в 1808 г.) Александр-Франсуа Юро Сенармон показал русским под Фридляндом (спустя несколько лет после своего «звездного часа» он погиб в Испании), как эффективна может быть артиллерия, если она стремительно маневрирует на поле боя. Тогда, постоянно меняя позиции вручную (сокращая дистанцию до критического минимума), его канониры нанесли левому флангу Багратиона громадный урон и по сути дела проломили русскую позицию, дав гренадерам Нея прорваться в тыл. Ради повышения скорострельности и удобства заряжания зазор между ядром и стенками канала ствола делался у русских орудий большим, чем у французских пушек. К тому же, ствол легких пушек делался короче и картуз (снаряд, пыж и порох – «все в одном флаконе») заряжался проще и быстрее. Но все эти «новации» имели оборотную сторону: все те же кучность и дальность стрельбы ввиду худшей обтюрации снаряда в канале ствола снижались.
Обычно батарейная рота снабжалась восемью 12—фунтовками средней и малой пропорций и четырьмя ½-пудовыми единорогами. Согласно штату легкой роте полагалось иметь восемь 6-фунтовых орудия и четыре ¼-пудовых единорога. Конная рота должна была насчитывать шесть 6-фунтовок и шесть ¼-пудовых единорога.
Всего русская полевая артиллерия к 1812 г. обладала прим. 1620 пушками с прислугой: 10 канониров для легкого орудия и 13 – на тяжелое.
Вторгнувшаяся в Россию наполеоновская армия была снащена более разнофункциональной артиллерией, если, конечно, можно так ее охарактеризовать.
Ее 8-орудийные роты (6 пушек и 2 гаубицы) позволяли применять батарею по самым различным целям, хотя это и усложняло управление ее огнем и снабжение боеприпасами. Корпусная артиллерия состояла из батарей (12-ти и 8-фунтовых пушек и гаубиц большого калибра) способных вести обстрел врага с больших дистанций и подавлять неприятельскую артиллерию. Дивизионная артиллерия (как правило, это были 6-ти и 4-фунтовки вместе с гаубицами среднего калибра) применялась для непосредственной огневой поддержки на исходных позициях. Четырех-орудийные батареи полковой артиллерии комплектовались легкими 3-х и 4-фунтовками для непосредственного сопровождения атакующей пехоты и ведения огня напрямую чуть ли не с колес.
Из-за большого количества на число всех орудий в армии, трех- и четырех-фунтовых пушек артиллерия Наполеона по огневой мощи выглядела слабее русской, уступая по весу залпа примерно на четверть. В то же время наличие значительного количества тяжелой дальнобойной артиллерии, способной работать как по целям, так и по площадям с максимальной дистанции, несомненно, делало ее очень опасной во всех «форматах» и фазах сражения, а не только накоротке или в упор.
Правда, преимущество Наполеона в 80 тяжелых орудий (12-фунтовые пушки и 8» гаубицы), превосходящих по мощи сильнейшие русские орудия, надо было еще уметь реализовать в полевых условиях. Эти мощные орудия из-за своей малой мобильности и низкого процента попаданий на больших дистанциях многим тогда казались малоэффективными на поле боя. Так в русских войсках в сражениях отказались от 12-фунтовок большой пропорции, равных 12-фунтовым французским («грибовальским») пушкам и даже чуть превосходившим ее модификацию. А вот французский император был совершенно противоположного мнения и умел с помощью своих выдающихся артиллерийских генералов на полях сражений наглядно «валить врага» выверенным дистанционным огнем своей дальнобойной тяжелой артиллерии.
Тем более, что если для Бонапарта-артиллериста по образованию (и по призванию!) артиллерия давно была «Богом Войны», то в русской армии она еще только-только начинала говорить своим громоподобным басом в полный голос и на ходе Бородинской битвы это, к сожалению, скажется, правда, лишь отчасти.
Уровень подготовленности среднего состава офицерского звена царской армии все же оставлял желать лучшего, за исключением артиллерийских и гвардейских полков. Но в целом, русские офицеры отличались большой личной храбростью, нередко выручавшей их на поле боя в сложных ситуациях. А вот штабные, транспортные, интендантские и медицинские службы русской армии сильно уступали в этом наполеоновским, особенно, в медицине.
Русское оружие того времени было относительно высокого качества и по свои характеристикам не уступало французскому. И, все же, мощностей собственного российского производства не хватало для удовлетворения всех потребностей армии. Недаром некоторые полки и даже дивизии были вооружены английскими или австрийскими ружьями.
В целом, по своим технико-военным данным армия России не отставала от армии Франции.
…Между прочим, несмотря на все своевременные тактические и организационные преобразования русская армия оставалась типичной армией феодальной монархии, т.е. крепостной, ограничивавшей возможность повышения армейского контингента – в год по одному рекруту с 500 крепостных душ. За период с 1805 по 1812 гг. Россия трижды воевала с «Буонапартией», а также с Турцией и на Кавказе и, понесла огромные потери в обученных солдатах (по мнению Наполеона – лучшей по рядовому составу русская армия была во время войны 1805 г.) и нуждалась в систематическом пополнении молодыми неопытными, непривыкшими к тяготам войны рекрутами, которых приходилось сразу включать в строевые части. В этой ситуации боевые качества сильно снижались. Как результат русская армия начала XIX в. постоянно испытывала серьезный недобор в «высококачественном пушечном мясе» для ведения войны по-новому – динамично, наступательно, большими хорошо укомплектованными и обученными корпусами. Вынужденные постоянные наборы рекрутов для войн с Наполеоном (норма увеличилась сначала до 4 рекрутов, а затем и до 8 рекрутов с 500 душ, причем дважды в год!) не вызывали особого воодушевления среди помещиков, терявших лучшую часть рабочей силы. И все же, несмотря на все эти меры, создать армию, равную по численности наполеоновской (вернее, интернациональной), так и не удалось…
Принято считать, что для русских людей вторжение Наполеона в 1812 г. было первым со времен Батыя столь крупным нашествием. Но если тогда неприятелю противостояли разрозненные княжества, то теперь – единая империя с отличной армией – готовая к достойному отпору.
Правда, большая часть ее огромных военных сил (от 620 до 975 тыс. чел. – сведения очень сильно разнятся; при 1620 оруд.) находилась на границах всей обширной российской империи: на Кавказе под началом генерал-лейтенантов Ртищева и Ф. О. Паулуччи, где шла перманентная война против Ирана; в Крыму и Новороссии (там командовал генерал-лейтенант герцог Ришелье), где можно было ждать турецкого десанта; на ее юго-западных рубежах – там только-только благодаря высокому искусству генерала от инфантерии М. И. Голенищева-Кутузова удалось замириться с Турцией; и в Финляндии под руководством генерал-лейтенанта Ф. Ф. Штейнгеля, откуда могла грозить России вечно опасная для нее Швеция, никогда не забывавшая Полтавского «конфуза».
Поэтому поначалу на западной границе Александр I мог выставить (по современным постоянно уточняемым данным) только от 210 до 252 тыс. чел. и лишь 828—980 оруд. (и те, и другие данные серьезно разнятся), да и то – с большим трудом.
И это было все, что могла себе тогда позволить против Наполеона по истине могучая российская империя.
К началу войны и этот максимум сил был разъединен и рассредоточен на западной границе по нескольким армиям.
Принято считать, что на ударном направлении были лишь две из них.
1-я Западная армия генерала от инфантерии М. Б. Барклая-де-Толли – 120—127 тыс. (данные разнятся) чел. (пехотные корпуса: 1-й П. Х. Витгенштейна, 2-й К. Ф. Багговута, Евгения Вюртембергского, 3-й Н. А. Тучкова, П. А. Строганова, П. П. Коновницына, 4-й – сначала 1812 года, П. А. Шувалова, (затем – А. И. Остермана-Толстого), 5-й гвардейский – сначала войны все того же П. А. Шувалова, затем – Великого князя Константина Павловича, потом – Н. И. Лаврова, 6-й Д. С. Дохтурова; резервные кавалерийские корпуса: 1-й Ф. П. Уварова, 2-й Ф. К. Корфа и 3-й П. П. Палена – 19 тыс. всадн., в том числе, казаков М. И. Платова) при 558—580 оруд. (данные разнятся), стояла позади р. Неман в полосе 200 км (от Лиды до Россиен) со штаб—квартирой в Вильно, прикрывая Санкт-Петербург.
Соседняя, 2-я Западная армия генерала от инфантерии Багратиона – 39—48 тыс. (сведения сильно разнятся) чел. (пехотные корпуса: 7-й Н. Н. Раевский, 8-й Н. М. Бороздин и 4-й резервный кавалерийский корпуса К. К. Сиверс – 7 тыс. конницы, в том числе, казаков) с 200—270 пушками (данные сильно разнятся), располагалась на открытой местности между Неманом и Бугом [от Лиды до Волковыска (Вильковишек/Вылковёшек), где был ее штаб] и защищала московское направление.
…Между прочим, казачий корпус атамана Матвея Ивановича Платова стоял между армиями Барклая и Багратиона в районе Гродно. Ему следовало во время ударить во фланг и тыл вторгнувшимся в пределы российской империи наполеоновским войскам, чтобы затруднить их наступление, а Багратиону предстояло поддержать усилия казаков…
Наполеон хотел разбить их поодиночке, тем более, что сначала его общий перевес над ними был очень серьезным (почти трехкратным) и русские армии были разбросаны на обширном пространстве. Кроме того, между армиями Барклая и Багратиона имелся разрыв почти в 100 км, в который и нацеливался Бонапарт.
3-я Обсервационная (иногда в литературе встречается ее другое название – 3-я Западная) армия генерала от кавалерии Александра Петровича Тормасова (1752—1819) в 43—45 тыс. регулярных войск и казаков (корпус С. М. Каменского 1-го, корпус Е. И. Маркова, корпус Ф. В. Остен-Сакена и кав. корпус К.О. де Ламберта) и 168 орудий (данные, как водится, разнятся), находилась в стадии формирования (из резервных войск и путем отделения части 2-й Западной армии) на Волыни и в Подолии, со штаб—квартирой в Луцке. Она прикрывала Россию от Турции с юга, а заодно и Киев от войск Бонапарта и располагалась достаточно далеко как от наполеоновской армии, так и от багратионовской – за 200-километровыми заболоченными лесами Полесья, которое сковывало маневренные возможности не только вражеской, но и русских армий.
…Кстати, специалист по наполеоновским войнам с Россией В. М. Безотосный упоминает о наличии за тремя армиями – во втором эшелоне – двух резервных корпусов: у Торопца (под командованием генерал—адъютанта Е. И. Меллера—Закомельского) и у Мозыря (ок. 12 тыс. под командованием генерал—лейтенанта Ф. Ф. Эртеля)…
И наконец, далеко на юге – в Молдавии и Валахии – стояла еще одна русская армия – Дунайская, до 50 тыс. чел. (1-й корпус А. Ф. Ланжерона, 2-й корпус П. К. Эссена 3-го, 3-й корпус А. Л. Воинова и 4-й корпус Александ. Пав. Засса 2-го), под началом царского любимца (по крайней мере, на то время), адмирала П. В. Чичагова – на долю которого в самом конце войны выпадет непосильная задача, а потом и незаслуженная травля вкупе с опалой.
Совсем вдали от предполагаемого театра военных действий находился уже упомянутый 12 тысячный (?) «Финляндский» корпус генерал-лейтенанта Ф. Ф. Штейнгеля, прикрывавший русско-шведскую границу. Правда, после появления «около» шведского престола в качестве крон-принца бывшего наполеоновского маршала Бернадотта, нейтрально относившегося к России и скрытно-враждебно к Бонапарту, войска Штейнгеля могли быть задействованы на войне с Наполеоном. Некоторые исследователи упоминают и о 10-тысячном (?) «Рижском» корпусе генерал-лейтенанта И. Н. Эссена 1-го.
Главнокомандующий и другие военачальники высшего звена определялись только и исключительно российским императором, а ему в этом архисложным и щекотливом вопросе было очень нелегко.
С некоторыми из претендентов на эту роль у него не сложились личные отношения (известные и по-разному популярные – Кутузов, Багратион, Тормасов), другие, как например, бабушкины «екатерининские орлы и орлята» либо были безнадежно стары и дряхлы, а то и вовсе совсем недавно ушли в мир Мрака и Теней, Боевых Тревог и Тяжелых Походов, Былых Побед и Неудач (Прозоровский, Каменский-старший, Михельсон). Кроме того, после катастрофических неудач русских войск (Кутузова под Аустерлицем, Беннигсена при Фридлянде, когда, несмотря на то, что элитное соединение русской армии – ее гвардия дважды бесстрашно ложилась костьми, но сражения были проиграны) в войнах с Наполеоном у императора сложилось весьма критическое мнение о своем генералитете, способном успешно противостоять Последнему Демону Войны.
Александру I явно следовало омолодить свой генералитет согласно требованиям новых тенденций ведения войны, пропагандируемых Бонапартом. И ведь такие среди генералов были! Правда, число их было мизерным, по крайней мере, на самые первые роли. Тем более, в понимании такого крайне недоверчивого и опасливого самодержца как Александр Павлович «Романов» (на самом деле – Гольштейн-Готторп), никогда не забывавшего, как и с чьей помощью ужасно закончил свои дни его венценосный отец, причем, не без его… ведома?
В связи с этим, примечательно, что по началу вдоль западной границы России стояли две почти равные по численности армии.
Сначала командовать одной из них, в частности, 2-й Западной армией по высочайшему мнению (и, вероятно, симпатии?) следовало весьма даровитому генералу от инфантерии, графу Н. М. Каменскому 2-му (младшему сыну покойного «екатерининского орла»). Его отличал сам «русский Марс» Александр Васильевич Суворов (а тот всегда был весьма скуп на похвалу и повышения, кроме подлинных героев, конечно!) еще в далеком 1799 г., в ходе полулегендарного Швейцарского похода, и посему считавшемуся одним из его последних учеников. К тому же, Николай Михайлович имел в обществе «победную репутацию». Но он скоропостижно умер, а на замену ему царь вынужден был назначить в 1811 г. отнюдь не столь привлекательного для него лично князя П. И. Багратиона: как в таких случаях говорят «шерше ля фамм», вернее, любимую сестру царя великую княжну Екатерину Павловну – весьма, кстати, сексуально привлекательную (сегодня ее назвали бы «сексом во плоти») и шуструю во многих отношениях. Недаром ведь ее братец цесаревич Константин Павлович, сам человек весьма своеобразный, емко прозвал «Катиш» «вострухою» (что коробит «екатериноведок» -эмансипе – биографинь ее сексуально раскрепощенной бабки-узурпаторши и… мужеубийцы – если не напрямую, то «молчаливому уведомлению») и сегодня каждый вправе вкладывать в это понятие то, что ему самому… ближе в женском естестве.
На пост главнокомандующего 1-й Западной армией Александр назначил импонировавшего ему своими знаниями, рассудительностью и невероятным хладнокровием Барклая (военного министра), но произошло это лишь 19 марта 1812 г. и в вверенных ему войсках тот смог оказаться 31 марта.
В мае 1812 г. срочно начала формироваться 3-я Обсервационная армия, и ее возглавил один из старых генералов А. П. Тормасов, бывший на виду еще в екатерининскую эпоху, но до этого ни разу не скрестивший оружия ни с наполеоновскими маршалами, ни с ним самим, что можно считать вполне естественным минусом. Более того, когда ее формировали, то немало войск взяли из армии Багратиона. В результате 2-ю армию урезали вдвое, к тому же передав еще и ее 6-й пехотный корпус генерала от инфантерии Д. С. Дохтурова в 1-ю Западную армию. Вполне понято, что всеми этими «переводами-перемещениями» было задето полководческое «я» Петра Ивановича Багратиона – военачальника сколь отважного и опытного, столь по-кавказски порывисто-горячего, что в противостоянии с полководцем класса Бонапарта грозило непредсказуемыми последствиями.
Отнюдь не исключено, что во всех этих извилистых «маневрах» и «подковерных телодвижениях» просматривались личные предпочтения Александра I, но в тоже время ему приходилось считаться со старшинством генералов (в армии это было обязательным условием) и их боевой репутацией. К тому же, он очень сильно рисковал. Дело в том, что полководческий опыт (не путать с боевым) Барклая и Багратиона, все же, не был столь богат, чтобы в одиночку противостоять самому Бонапарту, а Тормасов, даже самостоятельно командуя на Кавказе, все же, больше зарекомендовал себя на военно—административных должностях, а в боевых действиях, порой, конфузился, например, с поляками в ходе Третьего раздела Польши.
И все же, именно методичному и рассудочному «немцу» Барклаю полагалось решать: давать или не давать врагу большого сражения либо сразу на границах России, либо уже в ходе ретирады. А порывистому грузину Багратиону, которого «захлестывали обида и стыд от самой мысли об отступлении», ему подчиняться, поскольку Барклай, как военный министр, мог передавать Багратиону приказания именем императора. Хотя как командующие армиями они были облечены равной властью.
Зато командовать корпусами было поручено имевшим богатый боевой опыт и выдвинувшимся в последних войнах против Наполеона – П. Х. Витгенштейну, К. Ф. Багговуту, А. И. Остерману—Толстому, Н. А. Тучкову 1-му, Д. С. Дохтурову, Н. Н. Раевскому, П. П. Палену и многим другим боевым генералам из так называемой «второй и третьей шеренг», чьи имена не столь наслуху и широкого читателя. Столь же благополучно обстояло дело и с командирами дивизий, где было достаточно молодых, перспективных генералов и, что самое важное, уже понюхавших пороху в противостоянии Бонапарту и его маршалам. А вот с толковыми и энергичными штабистами, особенно высшего звена, были проблемы и немалые, когда на генеральские должности приходилось назначать полковников.
В вооружении противники были примерно равны: французы обладали несколько лучшим стрелковым и холодным оружием, русская же артиллерия, недавно модернизированная одним из героев Прейсиш-Эйлау, талантливейшим генералом А. И. Кутайсовым и могущественным, знавшим в ней толк, А. А. Аракчеевым, в чем-то, превосходила наполеоновскую (боевой ресурс русской пушки – число выстрелов – был в два раза выше французской), а где-то, все же, уступала ей.
Но бесспорный военный гений Наполеона, огромная армия, блестящие победы в Западной Европе убедили европейцев, что русские будут разгромлены в течение нескольких недель.
