Яков Николаевич Нерсесов
«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том V. Для кого – Вторая Польская кампания, а кому – «Гроза 1812 года!», причем без приукрас…
Глава 12. Обстановка на периферии театра военных действий…
Впрочем, обстановка на флангах Великой армии не вызывала: у русских – больших опасений, а у Бонапарта – особого энтузиазма, т.е. была удовлетворительной.
Слева (на севере) – 30-32-тысячный (?) X-й корпус маршала Э. Макдональда, состоявший в основном из насильственно взятых на войну с Россией пруссаков, 12 (24) июня занял Россиены, откуда часть его сил была направлена к Риге на 10-тысячный корпус генерала И. Н. Эссена 1-ого, а прочие войска – к Якобштадту для создания угрозы правому флангу 1-й Западной армии. 19 июля (1 августа) войска Макдональда заняли Динабург, но взять Ригу сходу не удалось. Действуя сразу на трех направлениях (Мемель, Рига, Динабург), его войска из—за недостатка сил не могли решить поставленные перед ними задачи. Появление на левом фланге Великой армии 23-тысячных войск (впрочем, есть и др. цифры) генерала П. Витгенштейна, вынудило Наполеона усилить это направление и помочь Макдональду 28-37-тысячным (данные сильно разнятся) II-м армейским корпусом маршала Удино – самого исполнительного, но не самого талантливого наполеоновского маршала. Этот сын пивовара из Бар-ле-Дюка, вышел в маршалы из гренадер. Его отличительной чертой были бесстрашие (за четверть века службы в армии по некоторым данным он был ранен 34 раза: недаром обожавшие его солдаты прозвали «маршалом 34 раны»; впрочем, есть и другие цифры от 25 до 35 ранений…), преданность Наполеону и невероятная… галантность в дамском обществе (и как ее естественное следствие – столь же впечатляющая неутомимость в их «облагодетельствовании»! ), но для самостоятельного руководства большими массами войск он, напрочь лишенный инициативности и фантазии, конечно, не годился. Ему следовало облегчить наступление Макдональда на Ригу, отбросив войска Витгенштейна на север – к Петербургу и, тем самым, устрашить Александра I и его двор. Витгенштейн, понимая, чем ему грозит объединение сил обоих маршалов, пошел наперерез Удино к Клястицам.
Там, у разных населенных пунктов 18 (30) – 20 июля (1 августа) произошла серия упорных боев.
…Кстати сказать, в одном из них случился первый для Великой армии «реприманд неожиданный» в ходе боевых действий. 15 июля в бою против отряда генерала Кульнева у села Оникшты на реке Друе был ранен и взят в плен корнетом Гродненского гусарского полка Глебовым барон империи (21.9.1808), бригадный генерал (6.9.1811), командир 7-й бригадой лёгкой кавалерии (11-й и 12-й конно-егерские полки), во главе которой участвовал в Русской кампании в составе 2-й дивизии лёгкой кавалерии генерала Пажоля 2-го корпуса резервной кавалерии генерала Монбрена, участник революционных и наполеоновских войн (сражения при Пирамидах, Эльхингене, Ульме, Аустерлице, Нордхаузене, Любеке, Морунгене, Фридланде, Сомосьерре, Корунье, Морентасе, Амаранте, Талавере, Пенеранде, Алькосере, Бельмонте и др.) Жан-Мари Ноэль Делиль де Фалькон де Сен-Женьес (либо Сен-Женье или Сен-Жени) (25.12.1776, Монтобан, пров. Керси – 26.1.1836, Верну-сюр-Бренн, департ. Эндр и Луара), и ставший таким образом первым наполеоновским генералом, пленённым во время русской кампании. Он был отправлен в Саратов, где разделил плен с офицерами 16-го и 3-го конно-егерских и 8-го гусарского полков, в том числе, с Октавом де Сегюром и Антуаном де Марбо. Затем Сен-Женьес был перевезён в Тамбов, где содержался до окончания боевых действий. Во Францию он смог вернуться лишь в июле 1814 г. Скончавшись много лет спустя в возрасте 59 лет, 43 (?) из них отдав армии, пройдя путь от капрала (10.8.1792) до бригадного генерала (6.8.1811) за 19 лет. Имя четырежды кавалера орд. Почетного легиона (Легионер – 14 июня 1804, Офицер – 14 мая 1807, Коммандан – 29 августа 1814 и Великий офицер – 2 декабря 1831) выбито на Триумфальной арке в Париже…
В конце концов, превосходящие силы противника оказались распылены, и Витгенштейн смог их отбросить за р. Дриссу, а затем и к Полоцку.
Поскольку Удино с заданием не справился, к тому же, получил ранение под Клястицами, то ему в помощь пришлось срочно отрядить 13-25-тысячный (данные сильно разнятся) VI-й корпус генерала Л.-Г. Сен—Сира – одного из наиболее успешных командиров высшего звена французского императора.
…Между прочим, среди военачальников Наполеона, пожалуй, не было более оригинальной личности, чем симпатичный, обязательный и совершенно непроницаемый выходец из Туля, Лоран Гувьон Сен-Сир прозванный «Человеком из льда» (L, homme de glace) и «Совой» (Le Hibou). (13.IV.1764, Туль – 17.III.1830, Йер), с чьей подробной биографией продвинутый читатель уже мог познакомиться во втором томе моих книг о «Последнем Демоне Войны» – «Франция и я – Я и франция!». Этот разносторонне одаренный – чертежник, актер, музыкант, архитектор – человек перепробовал много профессий. В каждой добился немалого (историю искусств он изучал в Риме!), но так и не остановился на чем-нибудь одном и стал… военным. Хотя солдаты не любили его – бывшего аристократа, но уважали за невероятную стойкость в обороне, а Наполеон – за непревзойденное чувство позиции. Недаром наряду с маршалом Массена он считался лучшим в Европе специалистом по обороне, правда, одним из первых среди наполеоновских маршалов Сен-Сир попадет в плен, но это случится уже на закате фантастической эпопеи Наполеона. Сен-Сир останется на виду и после падения Бонапарта: Бурбоны сделают этого аристократа своим военным министром и он сумеет войти в историю Франции весьма гуманным новшеством – ограничением воинской повинности, которая во время наполеоновских войн приобрела катастрофические масштабы…
Тем самым, ударные силы Великой армии, действовавшие на главном направлении были в очередной раз ослаблены. Несмотря на то, что теперь у обоих наполеоновских военачальников обозначился весьма конкретный перевес в силах [свыше 40 тыс. (?) и даже более (?) человек], Витгенштейн, по-гусарски лихо кинулся к Полоцку в надежде повторить свой предыдущий успех и отбросить противника еще дальше – за Двину. 5 (17) августа он атаковал врага, но был отброшен за р. Дриссу. (В западной литературе это сражение принято называть Первым Полоцким сражением.) В общем, методичный и хладнокровный Сен-Сир выправил ситуацию: заставил русских отойти и более не предпринимать активных действий вплоть до осени. Правда, ничего более вразумительного он сам в той войне больше не продемонстрировал! И в сторону Петербурга так и не продвинулся – ни на километр! Получилось, что Витгенштейн, несмотря на неудачу и отвод войск, меньшими силами сумел сковать два французских корпуса в районе Полоцка. И, тем не менее, этот «паритет» освободил Наполеона от забот о его левом фланге и укрепил решимость наступать дальше на восток.
На тот момент Наполеону очень нужно было оповестить свои, идущие вдогонку за стремительно отступающими русскими, войска известием о Большой Победе! Бонапарт был большим мастером само-PR-а и никогда не брезговал «нужной» на благо Общего Дела лже-информацией! По настоятельной рекомендации Наполеона австрийский император Франц присвоил чин фельдмаршала князю Шварценбергу, довольно безлико воевавшему на Волыни и в Белоруссии. Тогда сам Бонапарт 27 августа – как бы в ответ – пожаловал… маршальский жезл методичному и хладнокровному Сен-Сиру, выправившему непростую ситуацию под Полоцком и обеспечившему левому флангу основных сил Бонапарта безопасность со стороны Витгенштейна. А значит, придал французскому императору уверенности в том, что дальнейшее продвижение главных сил Великой армии вглубь «страны чудес, непуганых медведей и всепобеждающего мата» вполне возможно.
Так или иначе, но и бравый гусарский военачальник Витгенштейн смог выполнить поставленную ему чрезвычайно важную и весьма непростую задачу: с минимальными силами он перекрыл врагу дорогу на северную столицу российской империи! Более того, он еще и «сковал боем» целых три корпуса Великой армии (Макдональда, Удино и Сен-Сира). Тем самым, «убрав» их с главного – московского – направления.
Таким образом, на этом участке фронта наступило длительное затишье.
На противоположном (правом или южном) крыле наполеоновской армии ситуация складывалась для нее еще «неласковее»!
Еще 15 (27) июля 3-я Обсервационная армия А. П. Тормасова перешла в наступление и под Кобрином пленила около 3 тыс. саксонцев из бригады генерала Г. Х. Кленгеля из VII-го Саксонского корпуса генерала Ш. Рейнье (Ренье). Дело в том, что наполеоновские штабисты давно проморгали передислокацию 9-й и 15-й пехотных дивизий из 2-й Западной армии Баргатиона в 3-ю Обсервационную армию. И из-за этой оплошности численность войск Тормасова оценивалась всего лишь в 9 тыс. чел., тогда как на самом деле у него уже набралось порядка 45 тыс. штыков и сабель. Не зная толком подлинной численности 3-й Обсервационной армии, Бонапарт потребовал от 17 тысячного (впрочем, есть и др. цифры) саксонского корпуса Рейнье наступать против Тормасова.
Это опрометчивое решение привело к чувствительному поражению и острой необходимости немедленного реагирования Наполеона для стабилизации ситуации на его правом фланге.
…Между прочим, Кобринская виктория Тормасова встревожила Наполеона, предположившего, что теперь тот двинется на Варшаву и порадовала Александра I. Царь расщедрился и за первую победу русских войск на той войне наградил генерала ор. Св. Георгия 2-го кл. (награда полководческого уровня) и 50 тыс. рублей, написав при этом очень многозначительные слова: «Мне известно, что состояние ваше не весьма избыточно»…
Французский император поспешил направить на помощь Рейнье мощный австрийский вспомогательный корпус Шварценберга. А ведь его по некоторым данным по началу Бонапарт собирался привлечь на основной театр военных событий. Объединив свои силы (свыше 40 тыс. чел.?) Шварценберг с Рейнье пошли в ответное наступление, и 31 июля (12 августа) у Городечны их встретил Тормасов. Он полагал, что позиция его удачна, но уже в ходе боя выяснилось, что в ней есть некоторые минусы. 18 тыс. русских противостояли свыше 33 тыс. саксонцев и австрийцев. 14 часов русские успешно отбивали все атаки превосходящего их почти вдвое неприятеля: потери сторон были примерно равны – более 2-х тыс. каждая. Но затем стали сказываться недостатки русской позиции и из-за усиливавшейся опасности для русских тылов и численного превосходства неприятеля русский командующий предпочел ночью 1 (13) августа отойти за р. Стырь, чтобы сблизиться с подходившей к театру военных действий Дунайской армией адмирала Чичагова. Шварценберг с Рейнье не обладали должной степенью военного дарования, чтобы суметь быстро воспользоваться оплошностью Тормасова как в выборе позиции для битвы, так и своевременно перерезать ему пути ретирады.
В общем, как и на левом краю наполеоновского наступления в Россию, Шварценберг и Рейнье сочли за благо больше не испытывать судьбу в столкновениях с русскими и до начала сентября, ограничивались лишь контролем за ними на левом берегу р. Стырь. Хотя Тормасов тоже не лез на рожон, но он, как и Витгеншейн, в силу своих возможностей и дарований, сумел выполнить поставленную ему верховным командованием задачу: надежно прикрыть южное направление вглубь России.
Таким образом, энергичные действия русских командующих войсками на флангах Великой армии уже в самом начале кампании привели к ослаблению ее основных сил. Из-за постоянного и незапланированного распыления сил на периферию театра военных действий в позиционное противостояние («топтание» на месте) оказались втянуты целых пять (!) армейских корпусов Великой армии – хоть и не лучших по составу, но немалых по численности.
Глава 13. Смоленск – «ключ» к Москве?
Ходило много разговоров о желании Бонапарта (и еще большем и явным в его ближайшем окруженим, вплоть до маршалата!) закончить кампанию из-за отсутствия реально ощутимых результатов и призрачности перспектив еще в… Витебске! Дело в том, что он сильно сомневался в необходимости дальше углубляться в необъятные просторы России. Но, в тоже время, Наполеон уже никак не мог остановиться, пока не одержит любой ценой решительную победу над русскими.
Если уставшая от тягот и неопределенности русского похода Великая армия уже начала по-тихоньку роптать, то среди русского генералитета, особенно у среднего звена, явно прослеживался подъем. Очень многим казалось, что обеим русским армиям, теперь следовало перейти в наступление, поскольку Наполеон взял паузу, остановившись под Витебском и, появилась возможность перехватить стратегическую инициативу. Чуть ли не весь офицерский корпус рвался в решительное сражение, с начавшим топтаться на месте, агрессором.
…Между прочим, Барклай полагал, что если армия Багратиона достигнет Смоленска, то именно она прикроет московское направление. Тогда как его войска переместятся вправо для сближения с частями Витгенштейна для создания угрозы коммуникациям противника с севера…
21 июля (2 августа) состоялась личная встреча командующих армиями М. Б. Барклая де Толли и П. И. Багратиона, которые обсуждали – как быть дальше!?
Багратион, напомним, хотя и был старшим в чине, но добровольно подчинил себя Барклаю, как военному министру, которому лучше известны мысли императора и меры для обороны государства, а также как военачальнику, командовавшему значительно большей (в два раза) по численности армией. Правда, подчинение его было весьма условным, поскольку нигде не было зафиксировано документально и князь Петр Иванович лишь в письме к самодержцу вскользь коснулся этой щекотливой темы: «…о готовности моей быть в команде, кому благоугодно будет подчинить меня».
Символично, что оба командующих совершенно по разному смотрели на дальнейшее ведение войны.
Багратион (не в меру порывистый «суворовец» по духу и манере ведения войны, легкомысленно заявлявший, что неприятеля можно и нужно «…шапками закидать!»), например, активно ратовал за скорейшее продвижение вперед соединенными силами с задачей нанести рассредоточенному противнику ряд ударов.
…Между прочим, чрезмерно горячий грузин Петр Иванович в своих наступательных «стратегмах» договорится до того, что попытается обвинить в военных неудачах российского… самодержца – «…Барклай говорит, что государь запретил давать решительные сражения, и все убегает. По-моему видно государю угодно, чтобы вся Россия была занята неприятелем. Я же думаю, русский и природный царь должен наступательный быть, а не оборонительный». Это высказывание, естественно, не было признаком большого ума Петра Ивановича: «непрозрачному» царю, у которого везде и всюду были свои «глаза и уши», особенно среди генералитета (кто знает: куда они возьмут и… повернут в один прекрасный момент свои пушки-штыки-сабли!?) и вообще он весь был «одно большое сплошное ухо», конечно, сообщили об излишней «говорливости» объекта вожделения его амбициозно-сексуальной сестренки Катиш. Естественно, что «русский» Гольштейн-Готторп («Романов») еще больше скорректирует свое отношение к потомку грузинского царского дома Багратиони (Багратидов), правившего Грузией или ее частями с IX по начало XIX вв…
Барклай (методичный, обширно образованный, хладнокровный стратег, стремившийся воевать с самым грозным противником той поры по принципу «семь раз отмерь – один раз отрежь») не являлся сторонником перехода в наступление. Он резонно полагал, что противник все еще превосходит русских численно, а также помнил об умении Наполеона мгновенно собирать все свои силы в нужный момент в ударный кулак. Тем более, что противостоять ему (повторимся опять!) в правильном сражении было очень трудно.
Собравшийся в Смоленске 25 июля (6 августа) военный совет (помимо командующих армиями, на нем присутствовали Великий князь Константин Павлович, генералы А. П. Ермолов, Э. Ф. Сен—При, М. С. Вистицкий, полковники К. Ф. Толь и Л. А. Вольцоген) рассмотрел уже разработанный генерал—квартирмейстером 1-й Западной армии Толем план предстоявшей операции, горячо, кстати, поддержанный азартным Багратионом. Совет высказался за немедленное наступление в направлении Рудня – Витебск, т.е. на центр вражеских сил. Обоснованием такого решения служили разбросанность/рассредоточенность сил Наполеона (Витебск—Половичи—Сураж—Лиозно—Рудня—Орша—Расасны—Могилев) и выигрыш времени для вооружения в тылу формирующихся русских войск. Предполагался обход левого фланга противника, а в случае неудачи – возможное отступление.
Победила точка зрения Багратиона, поддержанная большинством голосов. Барклай подчинился с явной неохотой, но, будучи формальным главнокомандующим объединенными силами, оговорил это решение запретом отдаляться от Смоленска более чем на три перехода. Наступление могло втянуть русские войска в большое сражение и Барклай, сумел-таки противопоставить мнению военного совета «высочайшую волю»: «продлить сколь можно более кампанию, не подвергая опасности Обе Армии», чтобы дать время для сформирования резервов внутри государства.
В конце концов, ему, несмотря на всю нервность ситуации (такие видные русские генералы, как Ермолов, Раевский, Дохтуров, Платов, а также с иноземными фамилиями, уже подспудно «точили сабли и штыки» против «чухонца» и «немца» Барклая) удасться склонить азартного грузинского князя Багратиона к необходимости затягивания войны.
Но произойдет это чуть позже, а пока…
А пока не подготовленные в должной мере разведкой, 26 июля (7 августа) российские войска направились к Рудне, нацелившись на три кавалерийских корпуса Мюрата и если повезет, то и на стоявший в 20 км за ним в Лиозне III-й корпус Нея. В авангарде у них шли казаки Платова. Но в ночь на 27 июля (8 августа) было получено ложное известие о сосредоточении к северу от Смоленска крупных сил неприятеля в районе Поречья. В этой обстановке приказ о движении на Рудню был сразу же отменен.
По плану Барклая его войска стали перемещаться на дорогу к Поречью, тогда как армии Багратиона следовало занять их место. И только Платов, до которого не дошел вовремя приказ о перемене планов движения, продолжил идти вперед и на рассвете 27 июля (8 августа) сходу налетел на авангард маршала Мюрата у д. Молево Болото. Кавалерийская дивизия генерала О. Себастиани, стоявшая без должного охранения, была опрокинута и, преследуемая казаками, отступила на несколько верст, а ободренные большим успехом удалые донцы – как-никак разбитой у врага оказалась его знаменитая регулярная кавалерия – вернулись прикрывать маневры основных сил обеих русских армий.
Скажем сразу, что решение Барклая о движении в сторону Поречья не нашло поддержки среди генералитета обеих российских армий и борьба мнений по поводу способа ведения войны очень быстро переросла в столкновение амбициозных личностей и группировок. Из—за опасения обходного маневра со стороны неприятеля и по причине отсутствия точных сведений о состоянии его сил, движение русских армий в течение нескольких дней [29 июля (10 августа) – 2 (14) августа] превратилось в серию не связанных логически (стратегически) маршей и контрмаршей (бесполезных «дерганий» туда-сюда) в «бермудском» треугольнике Смоленск – Рудня – Поречье. Все это по емкому выражению В. М. Безотосного «броуновское движение» отрицательно сказалось на моральном состоянии войск и привело к активизации генеральской оппозиции по отношению к Барклаю де Толли. А уважаемый биограф П. И. Багратиона Е. А. Анисимов при всех своих симпатиях к герою арьергарных боев, и вовсе полагает, что Петр Иванович «вышел из повиновения Барклаю».
Хотя Багратион не поддерживал решения Барклая об отмене движения на Рудню и предлагал продолжить наступление в этом направлении, но явно опасался за свой левый фланг. Об этом говорят его пять писем Барклаю от 27 июля (8 августа). Впрочем, Петр Иванович так и не проявил должной настойчивости в защите своего мнения, сделав приписку к письму от 27 июля: «Впрочем, делайте, как вы знаете».
Такая позиция Багратиона облегчила Барклаю принятие решения. В письме от 29 июля он повторил Багратиону свой предыдущий план действий: «Генеральный план наших теперешних операций должен быть следующим: 2-я армия прикроет дорогу, ведущую в Москву, а 1-я армия действиями своими остановит сколько возможно будет неприятельские силы, поражая его левый фланг, и содержит коммуникацию между обеими армиями». В случае если превосходящие силы Наполеона двинутся на Смоленск, то его следовало оставить и продолжить отступление, стремясь сохранить армии для продолжения войны.
Правда, плану Барклая так и не суждено было реализоваться.
Дело в том, что к тому времени борьба мнений по поводу способа ведения войны уже во многом переросла в личный конфликт двух командующих, что, конечно, не способствовало выработке окончательного решения. Тем более, что из-за все еще имевшего место превосходства регулярной французской кавалерии над аналогичной русской, в условиях плотной неприятельской кавалерийской завесы армейской разведке русских было трудно собрать нужные сведения о противнике.
…В тоже время, следует признать, что во всей этой крайне запутанной ситуации Барклай, в первую очередь, проявил чрезвычайную (чрезмерную?) осторожность. Впрочем, его можно и нужно понять: многозначительное царское «поручаю вам свою армию; не забудьте, что у меня второй нет; эта мысль не должна покидать вас» продолжало давить на него. Своим возвышением Барклай был обязан не только своим дарованиям, но и воле Александра I и всем в ту пору (как, впрочем, и во все времена!) полагалось никогда об этом не забывать…
Любопытно, что и находившийся в Витебске Бонапарт, тоже не имел четкой информации о намерениях русского командования, не располагал он и точными сведениями о расположении основных сил Барклая. Но он посчитал, что после того, как русские армии соединились, опираясь на укрепления Смоленска, они, наконец, могут решиться оказать сплоченное сопротивление наполеоновской армии. Следовательно, рассчитывал Бонапарт, можно будет рассчитывать на генеральное сражение – столь для него желательное.
Это, а также, вышеупомянутые потери, дезертирство, конский падеж и… «партизанское» движение (вернее, диверсии мобильных конных армейских отрядов) в тылу Великой армии в Литве и Беларуси заставляли Наполеона начать действовать «засучив рукава».
И вот, пока обе русские армии, «переминались с ноги на ногу»/«шаг вперед-два назад» в направлении Рудня – Витебск, Наполеон решил преподнести противнику тактический сюрприз: обойти левый фланг русских войск. Наведя у сел Расасны и Хомино через Днепр мосты, французский император собирался перебросить главные силы на левый берег этой крупной водной преграды и, тем самым, неожиданно переменить фронт, быстро захватить Смоленск, зайти в тыл русским войскам и отрезать их от прямого пути движения на Москву.
Опираясь на данные своей разведки, Наполеон полагал, что на левом берегу Днепра находились значительные силы 2-й Западной армии. Поэтому по началу он собирался уничтожить эти части, а потом навязать русским у Смоленска генеральное сражение с перевернутым фронтом (тылом – на запад, а не на восток), так как главные русские силы тогда находились к северу от этого города. 25 июля (6 августа) Бонапарт писал своему пасынку Э. Богарне: «Мое намерение двинуться на противника по левому берегу Днепра, захватить Смоленск и дать сражение русской армии, если она постарается удержать за собой занятые позиции».
Такое направление определялось еще и тем, что разведчики Великой армии получили искаженные сведения о приближении частей Дунайской армии Чичагова к Чернигову. В результате Бонапарт стремился не допустить ее соединения с двумя другими русскими армиями и отбросить войска Барклая на север. Получив донесения о жарком деле под Молевым Болотом (неожиданном налете казаков Платова на опростоволосившийся авангард Мюрата) и, убедившись, что это всего лишь рекогносцировка, Наполеон продолжил подготовку к переправе через Днепр.
2 (14) августа по трем наведенным мостам войска Великой армии форсировали Днепр и двинулись через Ляды на г. Красный, имея в авангарде кавалерию Мюрата (три корпуса кавалерийского резерва) при поддержки пехоты III-го корпуса Нея.
А ведь у Красного, что на подступах к Смоленску, (по данным В. М. Безотосного) П. И. Багратионом (в тоже время встречаются упоминания о роли Барклая в этом решении, но тогда это был бы приказ через голову командующего 2-й Западной армии Багратиона?) был оставлен только заслонный отряд генерала Д. П. Неверовского [от 6 до 7,2 – 7,5 тыс. (данные разнятся) в основном новобранцев, и всего лишь 14 орудий].
Под этим селом 2 (14) августа русские совершили подвиг, узнав о котором вздрогнула вся Россия.
На его пехотную дивизию (6 полков), драгунский и три казачьих полка (или, все же, эскадрона? данные разнятся) навалилась многочисленная кавалерия самого Мюрата – то ли более 8 тыс., то ли целых 15 тыс. всадников (сведения очень сильно расходятся). Правда, первой же атакой французы выбивают русскую кавалерию и егерей из Красного, лишившихся при этом 9 орудий. Не потеряв духа после первой неудачи, перестроив войска, Неверовский начал (по словам В. М. Безотосного – практически «в виде толпы»), двигаться по дороге на Смоленск. Благодаря отменной выучке в залповой стрельбе (темп и плотность огня поддерживались за счет быстрой перезарядки ружей задними шеренгами и своевременной передачи их в первые ряды), коллективной работе штыком и высокому моральному духу ему удавалось отражать постоянные (всего несколько десятков раз?) атаки мюратовской конницы.
Хотя русские и понесли немалые потери (порядка 2 тыс. чел. или 5/6 своего состава?), но, все же, они устояли. После многочасового боя полкам Неверовского в полном окружении удалось отойти к Смоленску.
…Кстати сказать, участник боя генерал И. Ф. Паскевич потом признавал один интересный нюанс того боя под Красным. Крепко знавший свое кровавое ремесло, будущий фельдмаршал российской империи во времена Николая I, Иван Федорович считал, что если бы не самонадеянность Мюрата, без толку бросавшего в бой «волнами» прямо с марша прибывавшие один за другим конные полки, а не всю кавалерию сразу, а также если бы Мюрат послушал совета Нея, предлагавшего подождать застрявшие по пути конные артиллерийские роты, то Неверовский бы не выпутался. (Бывший гусар Ней, кстати, постоянно конфликтовал с Мюратом, которого он обзывал «императорским петухом с плюмажем», из-за того что его нейевская пехота уже была до предела изнурена, пытаясь обеспечить безопасность постоянно рвущейся вперед мюратовской конницы.) Иван Федорович писал: «Если б они имели с собою всю артиллерию, тогда бы Неверовский погиб. Немного также чести их кавалерии, что 15 тысяч в сорок атак не смогли истребить 6 тыс. пехоты». Сказалась и предусмотрительность Неверовского, который заранее подготовил позицию для решительного боя в самом узком месте, у моста через реку. «Я сие предвидел, писал потом Неверовский, – и меня спасло, что я послал один батальон и две пушки и казачий полк занять дефилею и отретировался к сей дефилеи, где и лес был. Далее неприятель не смел меня преследовать». Действия французского маршала в том жарком деле принято критиковать, вплоть до того, что именно его просчеты не дали французам взять сходу Смоленск…
Бои под Красным уже были в полном разгаре, а Барклай и Багратион, не ведая об этом, все еще наступали на Великую армию. Но если 1-я Западная армия уже была примерно в 35 верстах от Смоленска по дороге на Рудню, а 8-й пехотный корпус 2-й Западной армии уже дошел до Надвы, удалившись от Смоленска почти на такое же расстояние, то 7-й пехотный корпус генерала Н. Н. Раевского по ряду причин задержался в пути и успел отойти от города лишь на 12 км. Получив тревожное известие о движении крупных сил противника на Красный, Багратион 3 (15) августа вернул в Смоленск войска Раевского, которые находились от города в лишь одном переходе, а затем к ним присоединился отошедший отряд Неверовского.
Приято считать, что именно героическое сопротивление отступающей пехоты Неверовского не позволило наполеоновским частям внезапно, сходу ворваться в Смоленск, а затем ударить по русским армиям с тыла. Оно дало время Багратиону перебросить в город корпус Раевского, так как, кроме одного пехотного полка, оставленного в городе, других войск для обороны там не было.
Пораженные массовым героизмом русских солдат и офицеров, французы позднее признавали, что Неверовский и его подчиненные дрались как львы!
«Я никогда до этого не видел пехоту, действовавшую с такою неустрашимостью и решительностью». (В другом переводе с французского – «Никогда не видел большего мужества со стороны неприятеля»), – сказал о его действиях в этих арьергардных боях, знавший толк в лихой рубке, Мюрат – одна из самых знаменитых «сорви-голов» в наполеоновский кавалерии, 40 (?) раз безуспешно водивший свои эскадроны против неверовских пехотинцев. Рассказывали, что и сам Наполеон был серьезно озадачен результатом этого боя: «Я ожидал гибели всей дивизии русских, а не девяти отбитых у них пушек!?» Получалось, что всего-навсего одна пехотная дивизия приостановила движение всей Великой армии!? Многие из окружения Бонапарта (Бертье, Коленкур, Сегюр и др.) потом отмечали, что Наполеон после этого «дела под Красным» надолго впал в мрачное и раздраженное состояние: «Умом Россию не понять… Аршином общим не измерить…» не об этом ли задумался лучший полководец той поры, чей блестящий кавалерийский командир положил кучу народу, но «зеленую дорогу» на Москву так и не прорубил!?
«Неверовский защищался превосходно, геройски, что неприятель умел оценить выше, нежели он сам. Отступление его было не поражение, а победа, судя по несоразмерности сил неприятеля относительно к его силам, невзирая на то, он находился в отчаянии» – писал потом Н. Н. Раевский. «Нельзя довольно похвалить храбрости и твердости, с какою дивизия, совершенно новая, дралась против чрезмерно превосходных сил неприятельских» – писал затем царю П. И. Багратион. Этот подвиг «бессмертную славу ему делает», – сказал впечатленный Александр I. За Красный Неверовского наградили ор. Св. Георгия 4-й ст. (26.11.1812)
Тем временем, другие войска Багратиона и Барклая также начали подходить к городу. Таким образом, наступление врага оказалось задержано, русские смогли начать концентрацию своих сил под Смоленском – «ключом к Москве» – для прикрытия Московской дороги.
«Зеленый свет» на Москву оказался перекрыт…
Подступившая к Смоленску кавалерия Мюрата в тот день не решилась атаковать город без поддержки отставшей пехоты. В результате в силу ряда причин план Наполеона беспрепятственно овладеть Смоленском оказался 3 (15) августа сорван.
