Яков Николаевич Нерсесов
«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том I. «Надо уметь дерзать»
Ходили разговоры, что имел в ту пору место и конфликт Бонапарта в военном министерстве с капитаном Франсуа Обри, который (по некоторым данным) сам себя назначил главным инспектором артиллерии, а Наполеона… вычеркнул и переместил в пехоту!? Когда Бонапарт отправился к нему объясняться, то в ответ услышал весьма «резонное»: «Вы слишком молоды, – повторял Обри, никогда не участвовавший в войнах, – надо дать возможность выдвинуться старикам». «На полях битвы стареют скоро, – возразил Наполеон, – и я достигну этого».
…Впрочем, не исключено, что зависть Обри к «слишком юному генералу» Бонапарту объяснялась не только слишком быстрым карьерным ростом корсиканца. При якобинцах Обри за симпатии к жирондистам попал в тюрьму, где просидел с октября 1793 г. по декабрь 1794 г. Наполеон же при якобинской диктатуре считался «любимчиком» Огюстена Робеспьера – младшего брата диктатора, и сам состоял в якобинском клубе еще со времен Валанса. Для Обри – люто ненавидевшего якобинцев – молодой генерал был одним из тех, кто преследовал его. И это серьезный фактор. Кроме того, поговаривали, что не способствовало продвижению по военной службе генерала Бонапарта и хранившееся в военном министерстве секретное досье на него – о чем он, конечно, не знал – весьма нелестная характеристика: «Бонапарт воплощает собой интриганство и хитрость… Он слишком честолюбив и любит махинации, чтобы продвигаться по службе». Автор этого опуса истории остался неизвестен, но роль свою сыграл…
В общем, «герой Тулона» и генерал-артиллерист по специальности (армейская элита во все времена!), наотрез отказался перейти в… пехоту. В армиях всех времен и народов такой «маневр» всегда считался «моветоном» – ниже достоинства артиллерийского офицера. Надо признать, что артиллеристы всегда отличались несомненно более высокой степенью образования и этим все сказано. Недаром ведь, расхожая «аксиома» гласит: «артиллерия – Бог Войны!», а пехота -… всего лишь «Царица полей». Впрочем, это сугубо «оценочное суждение»…
После ряда несостоявшихся назначений Наполеон вроде бы рассматривал возможность поступить на службу в Ост-Индскую компанию.
В отсутствии каких-либо перспектив, имея много свободного времени, Наполеон посещал модное в ту пору «Кафе де ля Режанс» (фр. Café de la Régence), где помимо шахмат играли также в шашки и бильярд. По некоторым данным вот и Бонапарт вполне мог играть там в шахматы. Недаром ведь многие годы кафе гордилось небольшим шахматным столиком из серого мрамора с серебряной дощечкой с вырезанным именем Наполеона, за которым он вроде бы и… играл!?
…Кстати сказать, одна из первых кофеен Парижа появилась в 1681 г. под именем фр. Café de la Place du Palais-Royal и поменяла своё название после 1715 г. Новое имя было обусловлено эпохой регентства (фр. La Régence), продлившейся с 1715 по 1723 гг., когда за малолетнего короля Людовика XV правил Филипп II Орлеанский. Кроме того в том веке шахматы во Франции стремительно развивались. Более того, в 1749 г. появилась первая систематизированная работа по игре в шахматы – «Шахматный анализ», написанная лучшим игроком мира той поры Франсуа-Андрэ Даниканом, известным как Филидор (1726—1795). Именно в «Кафе де ля Режанс» – знаменитом центре столичной шахматной игры в Париже – собирались тогда его завсегдатаи: Вольтер (1694—1778), Дидро (1713—1784), он даже описал это кафе в своей книге «Племянник Рамо», Руссо (1712—1778), Даламбер (1717—1783), Гримм (1723—1807), Бомарше (1732—1799), Лафайет (1757—1834), Марат (1743—1793), Баррас (1755—1829), Демулен (1760—1794), Робеспьер (1758—1794) и др. «селебрити» того времени. Как центр игры в шахматы «Кафе де ля Режанс» не утратило своего значения и в следующем XIX вв. В нем побывали и сыграли шахматную партию большинство известных шахматистов того времени: здесь прошли легендарные шахматные матчи Говарда Стаунтона и Пьера де Сент-Амана и, американского шахматного гения Пола Мёрфи и Гарвица, которые выиграли Стаунтон и Мёрфи. Другое дело, что вот уже пару веков историков, искусствоведов, шахматных мастеров и представителей «смежных профессий» (в том числе, «акробатов от науки»), волнует двуединый вопрос: «Играл ли Наполеон в шахматы действительно!? И на каком уровне!?». Однозначного ответа на эту тему – нет. В тоже время сохранилось большое количество свидетельств близких Наполеону людей, которые рассказывают об его увлечении шахматами. Другое дело, что при жизни Наполеона Бонапарта современники не отмечали у него интереса к шахматам. Зато после его смерти (когда стало очень прибыльно «монетизировать» любую информацию о недавно усопшем гении!) появилось большое количество сообщений близких покойному императору лиц, рассказывавших об его увлечении именно этой игрой. Личный секретарь Наполеона Бурьенн (1769—1834) пишет в своих воспоминаниях, опубликованных в 1829 г.: «Бонапарт также играл в шахматы, но очень редко, и это потому, что он был всего лишь третьим по силе, и он не хотел быть побеждённым в этой игре… Ему нравилось играть со мной, потому что, хотя я был немного сильнее, чем он, но этого никогда не было достаточно, чтобы выигрывать постоянно. После того, как перевес оказывался на его стороне, он останавливал игру, чтобы не упустить свои лавры». По свидетельству герцога де Бассано (1763—1839): «Император неудачно начинал партию. Уже в дебюте он часто терял фигуры и пешки. Правда, не всегда его противники решались этим воспользоваться. Он вдохновлялся только в середине игры. Схватка фигур возбуждала его ум. Он предвидел на три-четыре хода вперед и осуществлял мудрые и красивые комбинации. На Святой Елене он играл ежедневно, и без того благородная игра в шахматы ещё более возвысилась, давая несколько мгновений счастливого развлечения самому великому узнику и изгнаннику». Граф де Лас-Каз (1766—1842), сопровождавший ссыльного Императора на о-в Св. Елены пишет: «Перед обедом Император играл несколько партий в шахматы», причём, среди его оппонентов можно отметить Леди Клементину Эльфинстоун, супругу адмирала сэра Пултни Малькольма (1768—1838), которая также оставила воспоминания, в которых рассказывает о себе в третьем лице: «Бонапарт играл быстро, во время игры перекидываясь словами с адмиралом. Иногда он неправильно ходил фигурами, иногда ошибался, делал плохие ходы, и тогда кто-нибудь из окружающих указывал ему на ошибку. Леди Малькольм выиграла. Он засмеялся и предложил ещё одну партию. Как и раньше, право первого хода он предоставил леди Малькольм. На этот раз Бонапарт играл с большим вниманием и победил». Ирландский хирург О, Меара (1786—1836), который в своей работе о житие-бытие Наполеона на о. Св. Елены (1822 г.) свидетельствует: «Между четырьмя и пятью часами, когда позволяла погода, Наполеон совершал прогулку верхом или в карете в течение часа или двух, сопровождаемый всей свитой; затем возвращался домой, диктовал или читал до восьми вечера, а иногда играл партию в шахматы… После обеда, когда слуги удалялись и не было гостей, он иногда играл в шахматы или в вист, но чаще посылал за томом Корнеля или другого высокочтимого автора и читал вслух около часа или беседовал с дамами и другими членами свиты. Графу Бертрану для Наполеона были присланы несколько упаковок и ящиков, содержавших великолепный набор шахматных фигур и шахматный столик, две элегантные корзинки для рукоделия, вырезанные из слоновой кости, а также набор фишек в коробке из слоновой кости. Все эти предметы были китайского производства. К этим вещам было приложено письмо, из которого явствовало, что все они были сделаны по заказу почтенного господина Эльфинстоуна». Альбина де Монтолон (1779—1848), супруга генерала Монтолона (1783—1853) свидетельствовала: «Было нелегко играть с Императором. Он двигал первыми свои пешки и это забавляло его – начать партию необычными ходами». Нельзя не упомянуть, что существуют три короткие партии, сохранившихся до нашего времени, с осторожностью приписываемые Наполеону. Их принадлежность «его руке» оспаривается. Все они были опубликованы после его смерти. Одну из них он сыграл 20 марта 1804 г. в Мальмезоне против мадам де Ремюза (1780—1821), фрейлины Жозефины и супруги графа де Ремюза (1762—1823): «Когда я вошла в салон около шести часов, я обнаружила, что первый консул играет в шахматы. Он казался спокойным и безмятежным и позвал меня к столу для игры. Он через силу играл хорошо, не желая подчиняться атмосфере игры. Я позволила делать, как ему заблагорассудится, все молчали, затем он начал петь под нос», писала она в своих мемуарах. Постепенно Наполеон начал читать наизусть фрагменты сочинений Корнеля и Вольтера, а поставив сопернице мат, пообещал дать ей возможность взять реванш на следующий день. Другая партия была сыграна им в 1809 г. во дворце Шенбрунн против шахматного автомата «Турка», изобретённого механиком Кемпеленом (1734—1804) и принадлежащего пианисту Мельцелю (1772—1838). Сидящий внутри автомата Иоганн Баптист Альгайер (1763—1823), считавшийся лучшим австрийским шахматистом того времени, отразил неподготовленные атаки Императора и одержал убедительную победу. И наконец, в третьей партии, сыгранной уже на о-ве Святой Елены (в 1820 г.), свергнутый император нанёс поражение своему гофмаршалу Бертрану. Польский историк шахмат Ежи Гижицкий (1919—2009) в своей книге «С шахматами через века и страны» даёт общую характеристику стиля Императора: «Наполеон играл быстро, не особо напрягаясь, давая полную свободу полёту мысли. Когда соперник надолго задумывался, он раздражался, проявлял нетерпение. Проигрывая, злился и не скрывал своего неудовольствия. Его окружение знало об этой слабости и старалось не слишком часто его огорчать». Российский историк А. Ю. Иванов своей книге «Повседневная жизнь французов при Наполеоне» идет еще дальше: «…играл Наполеон быстро и авантюрно. Навыками позиционной игры он не владел, обычно пытался найти комбинационное решение. При этом он сильно возбуждался, особенно когда проигрывал, мог перевернуть доску и сбросить с неё фигуры. Бонапарт говорил про шахматы, что „они слишком трудные как игра и мало серьёзные как наука и искусство“. В 1792—95 гг. Наполеон имел достаточно времени для игры в шахматы. Позже он перешёл на шашки, в которых было по его мнению большее сходство с военными манёврами». Пожалуй, есть смысл поставить здесь многоточие… Впрочем, каждый вправе либо продолжить исследование этой темы или «закрыть ее до лучших времен»…
В результате всех этих хитросплетений он оказался не только не у дел, но в августе 1795 г. военное министерство, приняв во внимание «маневрирование» бригадного генерала Наполеона Бонапарта, потребовало от него пройти медицинскую комиссию, чтобы подтвердить болезнь. 15 сентября он был исключён из списка действующих генералов за отказ ехать в Вандею (хотя потом и восстановлен).
Хуже того, о нем стали забывать.
Еще чуть—чуть и о нем как боевом офицере могут не вспомнить!
Так или иначе, рассказывали, что, используя свои некие политические связи, ему удалось получить должность в топографическом отделении Комитета общественного спасения, игравшем на тот момент роль штаба французской армии. Для артиллериста по специальности – армейской, повторимся, элиты – эта служба за канцелярским столом была понижением в статусе. На этот раз он его вынужден был принять, поскольку иначе остался бы без всяких средств к существованию. Поговаривали, что Наполеону даже предлагали стать его заведующим, но это его по каким-то причинам не устроило. Все свое свободное время он ходит по влиятельным лицам, стремясь всячески привлечь их внимание к своим планам военных кампаний. Или, как рассказывал потом своей супруге его неизменный спутник тех лет и дней – капитан Жюно – Бонапарт тратил свое время «на посещение всех тех, кто пользовался влиянием. Он стучался во все двери».
…Между прочим, в то время он действительно много общается с Жюно, который страстно влюблен в невероятную красавицу-сестру Бонапарта – Полину, чей сексуальный аппетит уже «загнал» ни одного «секс-мустанга» из его ближайшего окружения. Жюно хочет на ней жениться, но Бонапарт, весьма сведущий в математике, рассудительно остужает пыл друга-соратника очень лаконичной и доходчивой фразой: «У тебя ничего нет, у Полины – тоже! Каков итог? Ничего. Значит, сейчас вы пожениться никак не можете. Не ко времени!»…
В то время французская республика готовилась активно воевать против Австрии не только на Рейне, где обе стороны держали свои главные силы, но и на второстепенном фронте военных действий в Альпах, в северной Италии, где ей из своих миланских владений в Ломбардии могла угрожать Австрия в союзе с Пьемонтом. Именно Бонапарт разработал планы действий Итальянской армии генерала Келлермана-старшего (или, все же, Шерера?) против австро-пьемонтских войск. Согласно нему врагов на Ломбардской равнине следовало атаковать не через Альпы с перевалов Мон-Сени и Мон-Женевр, что было банально и легко прогнозируемо, а с фланга – через так называемые Лигурийские холмы. В ведомстве сочли это глупостью и положили, как водится в таких случаях, под сукно. Но через какое-то время наполеоновский план, все же, попадет в руки Карно, который в правящей Францией верхушке смыслил в стратегии военных операций больше всех вместе взятых. Он оценит его по достоинству и даст ему ход.
Но это случится потом, а пока, не найдя общего языка с руководством военного министерства в вопросе о службе под началом Гоша в Вандее, Бонапарт уже наглядно подумывал о переходе на службу в турецкую армию – в турецкий артиллерийский полк в Константинополе, благо по слухам там военным хорошо платили. Туда для консультирования турок отправлялась небольшая группа в 11 французских артиллеристов. Наполеон, всегда мечтавший о высоких заработках, даже написал прошение об этом и уже получил устное согласие. Но затем кто-то наверху припомнил ему нежелание исполнять приказ о немедленной отправке в Вандею. В общем, он так и не оказался на Востоке, хотя слава персидского царя Кира Великого и, конечно же, легендарного Александра Македонского манила его невероятно и мы это еще с вами увидим.
Более того, амбициозно-строптивого Бонапарта уволили из армии!
Так, невысокий, чрезвычайно худой герой Тулона с проницательным взглядом серо-стальных глаз на сильно загорелом лице и темными, по бокам лица спадающими до плеч, подобно «отвислым ушам гончей», волосами, сзади кокетливо заплетенными в небольшую косичку, стал в 24 года… отставным генералом. Такого «реприманда неожиданного» упрямый корсиканец не ожидал никак!
Для нашего героя с его половинным из-за отставки жалованьем (часть которого уходила на нужды его матери, братьев и сестер) снова настали трудные времена: полуголодное существование, обносившиеся мундиры, явное пренебрежение со стороны военного начальства, общение лишь с самыми близкими друзьями, в основном со времен Тулона. Квартировать приходилось в самой дешевой гостинице около рынка Леаль, чем-то похожей на тот «клоповник», в котором он останавливался после приезда во французскую столицу из Валанса. Потом он вспоминал, что стыдясь своей бедности, расплачиваясь за скудный обед в дешевой таверне, он заворачивал деньги за него в лист бумаги, чтобы никто за соседним столом не мог заметить, как мало он тратит на еду. «Я был в то время тощим, как пергамент», – вспоминал потом Наполеон. Даже его недюжинное терпение подходило к концу…
Но очень скоро во Франции о нем снова вспомнили: для немедленного «разруливания» наболевших внутренних проблем политикам потребовался человек решительный, короче – военный…
Как говорят в таких случаях – «шпага» или «сабля» (это уже кому – как нравится, тот тем и… сражается?)!
Глава 9. «Я вложу шпагу в ножны только тогда, когда все будет кончено»
Герой Тулона остро понадобился, когда осенью в Париже вспыхнул вандемьерский (или октябрьский; первый месяц французского республиканского календаря, соответствовавший 22—23 сентября – 21—22 октября) мятеж монархистов под началом Рише де Серизи. Дело в том, что в сентябре в заключении скончался сын казненного короля Людовика XVI и его брат, будучи в эмиграции, провозгласил себя королем Людовиком XVIII со всеми из этого поступка вытекающими последствиями.
Началось все с того, что после 9 термидора Франция из республики для народа превратилась в республику для… богатых. Неимущие и малоимущие слои населения отстранялись от всякого участия в управлении страной. Всеобщее избирательное право отменялось. Общественно-политической жизнью «рулили» две законодательные палаты, выбор в которые теперь зависел от имущественного ценза: Совет пятисот (из 500 лиц в возрасте не менее 30 лет) и Совет старейшин (из 250 лиц в возрасте не менее 40 лет). Исполнительная власть вручалась Директории из пяти человек в возрасте не менее 40 лет, назначаемых Советом старейшин из кандидатов, представляемых Советом пятисот.
Для роялистов подобный политический «расклад» был равен нулю и они решили действовать. На горизонте забрезжило торжественное пришествие Его Величества Короля.
Согласно «хрестоматийно-фактологическому» изложению, дальнейшие события развивались примерно так.
«…Роялисты, среди которых были также вернувшиеся эмигранты и шуаны, дворяне и священники, «золотая молодёжь», носившая чёрные воротнички и зелёные галстуки, спекулянты и иностранные шпионы, ещё не решались открыто выступать в пользу монархии, ввиду её явной непопулярности, и прикрывались демократическими лозунгами, вроде права нации на избрание своих представителей. Им удалось собрать под свои «белые знамена» от 25 до 30 и даже 40 тыс. (данные как водится разнятся) вооружённых людей.
В распоряжении правительства было от 5 до 7 тыс. (сведения колеблются) дисциплинированных и снабженных артиллерией (правда, ее еще предстояло доставить из предместья Парижа) войск (в основном регулярные части, полицейские войска и проверенные в предыдущих «делах» революционные патриоты или «демшиза»), что и обусловило их перевес над повстанцами, не имевших пушек.
С 11 вандемьера обе стороны спешно готовились к предстоявшему столкновению.
Ночь с 12 на 13 вандемьера прошла в приготовлениях к сражению. Во главе повстанцев оказался бригадный генерал Даникан, который ранее вёл войну с вандейцами, но осенью 1793 г. был отправлен в отставку. Он прибыл в Париж 12 вандемьера и вступил в командование утром 13 вандемьера.
«Провернувший» термидорианский переворот 27 июля 1794 г. (9 термидора), свергнувший Робеспьера и его сторонников, Баррас, вошедший в состав Комитета Общественной Безопасности (Спасения) и ставший 5 октября 1795 г. главнокомандующим войсками Конвента, взял себе в помощники генерала Наполеона Бонапарт, бывшего после 9 термидора в немилости за свою связь с Робеспьером-младшим и другими якобинцами. Баррас и Бонапарт отдали прежде всего распоряжение доставить 40 пушек. Ввиду малочисленности своих войск, имевших, однако, пушки, которых почти не было у восставших, Баррас предпочел не рассеивать своих сил, а занять подступы к Конвенту и держать оборону от Нового моста на набережной на правом берегу Сены до Елисейских полей. Такую свою тактику он весомо оправдывал нежеланием начинать Гражданскую войну. Тогда как восставшие (мятежники) заняли Вандомскую площадь, Пале-Рояль, улицу Сент-Оноре и расположенные на ней Театр республики и церковь Сен-Рош.
К 3—4 часам дня их колонны приблизились к республиканским войскам на расстояние в 12 или 15 шагов. Бонапарт и другие генералы приготовились использовать этот момент, чтобы открыть огонь из пушек. Кто начал атаку после 4-х часов пополудни, доподлинно не ясно. Каждая из сторон приписывала впоследствии противнику инициативу сражения.
Правительственным войскам был отдан формальный приказ не начинать атаки, избегать всяких провокаций со стороны мятежников. Считается, что выстрелы последовали со стороны колонны восставших, находившейся у церкви Сен-Рош, где им противостоял спецотряд «батальон патриотов 1789 года» (оголтелая «демшиза») под командованием генерала Беррюйе. Последний получил приказ от Барраса ответить силой на силу.
У мятежников, как известно, тоже была возможность ночью овладеть пушками, но они упустили момент и, вооружённые лишь мушкетами, могли отвечать лишь ружейной пальбой. Естественно, что они не долго могли противостоять убийственным пушечным выстрелам республиканских войск. Вскоре войска Конвента вместе с ударным «батальоном патриотов 1789 года» перешли в наступление и к 6 часам вечера отбросили бунтовщиков на площадь Малой карусели.
Частично им удалось укрыться в церкви Сен-Рош, откуда они продолжали безуспешно отстреливаться до 8 часов вечера.
Неудачна была и попытка генерала Даникана, примитивно задавив массой атакующих (завалив трупами) правительственные войска, захватить их огнедышащие пушки у Национального моста.
К ночи войска Конвента выбили восставших из Театра республики и Дворца равенства и установили там свои форпосты. В 21:30 Баррас известил своих коллег, что опасности со стороны мятежников более не существует. Баррас горячо благодарил молодого генерала Бонапарта и настоял, чтобы он был назначен командующим военными силами тыла (сам Баррас немедленно сложил с себя это звание, как только восстание было разгромлено).
Ночью раздавались только отдельные выстрелы с той и другой стороны. В 4 часа утра генерал Вашо занял церковь Сен-Рош, полностью очистив ее от мятежников.
В дневном заседании правительства 14 вандемьера было озвучено обращение к парижанам, в котором ответственность за бунт возлагалась на роялистов, их успокаивали, что собственности ничто не угрожает, и говорилось о наказании преступников.
Лёгкость победы Конвента объясняется тем, что масса мятежников состояла из колеблющихся буржуа, а народные низы не пошли за ними. К тому же большинство повстанцев плохо сознавало цели движения и не было расположено к серьёзной борьбе.
Восстание было подавлено. Правительство было спасено средними классами, не желавшими монархической реставрации. Состоявшее тогда из умеренных республиканцев (термидорианцев), оно весьма снисходительно отнеслось к побеждённым: всем замешанным в деле было дано время скрыться, мятежники бежали в разных направлениях и скрылись по домам, а кто мог и успел, покинул немедленно Париж…»
Это, так сказать, предельно лаконично-фактологическая версия тех судьбоносных для истории французской республики событий.
В тоже время по «эмоционально-героической» версии событий роялистского мятежа 11—13 вандемьера III-го года Республики или (3—5 октября) 1795 года дело могло обстоять несколько иначе.
Правительство Франции (Директория) в лице Летурнёра, Мерлена, Дона, Коломбеля, судорожно искало пути спасения.
Возглавлял его человек, по мнению современников не только продажный, но и решительный и энергичный (особенно, когда заходила речь о спасении его собственной шкуры), с которым, кстати, Бонапарт пару лет назад пересекался в ходе осады Тулона, виконт Поль-Франсуа-Жан-Николя де Баррас (30 июня 1755, Фокс-Амфу, совр. деп. Вар – 29 января 1829, Шайо предместье Парижа).
Он родился в Провансе в очень старинной дворянской семье – в тех краях существовала даже поговорка: «Знатные, как Баррасы, столь же древние, как скалы Прованса». В 16 лет в 1771 г. он поступил на военную службу в Лангедокский драгунский полк в чине су-лейтенанта, но отличился пороками и распущенностью и за кражу денег у сослуживца был разжалован и уволен. В ранней молодости он даже женился на безвестной барышне, но оставил её в родном Провансе.
По протекции родственника, занимавшего высокий пост в колониальной администрации, Баррас получил назначение в гарнизон Пондишери, по дороге куда попал в кораблекрушение близ Мальдивских о-вов и с большим трудом добрался до места. После сдачи Пондишери англичанам в 1778 г. он вернулся во Францию, был снова направлен в колонии на кораблях адмирала Сюффрена, в 1781 г. участвовал в морском бою при Порто-Прайя, находясь на борту корабля «Артезьен», а потом служил во французских частях, расквартированных на мысе Доброй Надежды. После заключения Версальского мирного договора в 1783 г., признавшего независимость североамериканских колоний Англии, он, не поладив с тогдашним морским министром маршалом де Кастри, вышел в отставку в чине капитан-лейтенанта и вернулся в Париж.
Там он вел достаточно беспорядочную жизнь, став завсегдатаем игорных домов, менял любовниц как перчатки. (Впрочем, не все с этим согласны: намекая на то, что у него могла быть нетрадиционная ориентация и женщинами он мог интересоваться «для отвода глаз»!? ) До поры до времени он не проявлял интереса к политике. Известно, что в салоне своей знакомой, оперной певицы Софи Арну, он виделся с Мирабо. При взятии Бастилии в 1789 г. он присутствовал лишь в качестве стороннего зрителя. Тем не менее, он уже был членом Якобинского клуба. После он понемногу втянулся в политическую деятельность: был членом высшего национального суда Орлеана. Затем, в сентябре 1792 г., департамент Вар его избрал делегатом и комиссаром в Итальянскую армию, которой тогда командовал генерал Ансельм и которая при нём взяла Ниццу, после чего как депутат Вара в декабре того же года он отправился в Национальный Конвент. Примкнул к монтаньярам, хотя потом в своих «Мемуарах» утверждал, что не поддерживал ни монтаньяров, ни жирондистов. 16—17 января 1793 г. он голосовал за смертную казнь короля Людовика XVI. Вместе с Фрероном, ставшим его другом, в апреле 1793 г. Баррас был направлен как комиссар Конвента в департаменты Верхние и Нижние Альпы для ускорения вербовки рекрутов, потом, в мае, снова в Итальянскую армию, которой тогда командовал генерал Брюнн. В августе он сместил того, уличенного (?) в сношениях с врагом.
С июня, после падения жирондистов, на юге Франции начались восстания, получившие поддержку со стороны эмигрантов и интервентов. Как комиссар Конвента Баррас участвовал в подавлении роялистского мятежа в Тулоне (август-декабрь 1793 г.). Считается, что именно он первым отличил молодого капитана Бонапарта, своей властью произвел его в майоры (?) за удачную рекогносцировку побережья и приблизил к себе; но главную заслугу во взятии Тулона он приписывал генералу Дюгом (м) ье, командовавшему штурмом. Правда, он сам тоже участвовал в захвате форта Фарон на левом фланге.
Будучи членом Конвента, этот изворотливый политик, не только голосовал за казнь французского короля, но и принял активное участие в низвержении 9 термидора неистового Робеспьера. Началось все с того, что проводя репрессии в Тулоне и Марселе, Баррас с Фрероном сказочно обогатились. Комитет общественного спасения, до которого дошли жалобы на них, 23 января 1794 г. отозвал с «фронта» этих «героев Тулона». С восторгом принятый в Конвенте, но очень холодно – в Комитете, Баррас попытался воздействовать лично на Робеспьера, но тот не пожелал с ним разговаривать. Баррас очень во время понял, что Робеспьер готовится отправить его на гильотину.
К тому моменту маховик Великого террора раскручивался все сильнее и сильнее. 10 июня 1794 г. Конвент принял так называемый Закон прериаля, который представлял Комитету Общественной Безопасности и Комитету Общественного Спасения, где верховодили сторонники Робеспьера, право отсылать любого «врага народа», включая членов Конвента, в Революционный трибунал. Этот закон фактически ликвидировал депутатскую неприкосновенность. Всех охватила паника. Кто-то уже не решался ночевать дома, а другие и вовсе под разными предлогами покидали Париж.
Баррас тонко прочувствовал момент и принялся активно плести нити заговора против своего врага. В частности, он привлек на свою сторону Жозефа Фуше, которому тоже грозило гильотинирование. Последний по ночам крадучись посещал дома депутатов Конвента и показывал им список тех, кого должны были вот-вот арестовать. Он многозначительно сообщал: «Вы в следующем списке Робеспьера» или зловеще предупреждал: «Вы будете в следующей партии». Так колеблющиеся и нерешительные переходили на сторону заговорщиков.
Образовав группировку, впоследствии известную как термидорианцы, Баррас не только готовил заговор против Робеспьера, но и стал активным участником термидорианского переворота 27—28 июля 1794 г.
В исторический для французской революции день 27 июля 1794 г. (9 термидора) Поль Баррас вспомнил свое армейское прошлое: он взял в свои руки командование силами заговорщиков. В Конвенте в начале событий он не присутствовал, но в критический момент был назначен комендантом Парижа, командующим его внутренними войсками, привел войска в 4 тыс. чел. на Гревскую площадь и добился перелома событий в пользу Конвента. Он лично командовал окружением и захватом Отель де Виля, где укрылись Робеспьер и его сторонники, и их арестом. А на следующий день Злой Гений французской революции Максимилиан Робеспьер и его люди были гильотинированы на площади Согласия при стечении огромного количества парижан под их радостное улюлюканье, свист и гогот.
Судя по всему что нам известно о Баррасе, руки его были «по локти в крови» (причем, вроде бы особенно много он погубил священнослужителей) и ему было некуда отступать (бежать) – вот он и искал выход из очередного «цугцванга», в который угодил пока хапал все подряд и изрядно, кстати, разбогател…
…Между прочим, об этих «директорах» писали потом очень отрицательно: вплоть до того, что они были циничными вороватыми крысам, дорвавшимися до государственной кормушки; когда «наверху» воруют по полной программе (так было, так есть и так будет всегда!?), то «внизу» героически сражаться уже не хочет никто…
Пожилой уже генерал Жак Мену – командующий небольшим парижским гарнизоном, на которого они по началу сделали ставку (он подавил бунт в рабочем предместье Парижа), не оправдал их надежд: он попросту струхнул и пошел на перемирие с роялистами (по другой информации он сам был тайным сочувствующим правым силам?). В ночь с 12 на 13 вандемьера Мену был отстранен Баррасом от должности. Баррас любил покрасоваться в военном костюме, который очень шел его осанистой фигуре, но он был прожженным циником и прекрасно понимал, что его генеральский мундир не более чем «вывеска-ширма» и ему нужна острая «шпага-сабля» толкового генерала «без комплексов» в случае необходимости стрельбы в народ.
Рассказывали, что выход был найден благодаря отменной памяти на запоминающиеся лица главы военного комитета Комитета Общественного Спасения де Понтекулана. Он очень во время вспомнил как ему совсем недавно некий Буасси д`Англа посоветовал обратить внимание на прозябавшего в Париже способного и решительного молодого генерала Бонапарта, подрабатывавшего в топографическом бюро военного министерства. Уже при первой встрече этот «молодой человек с истощенным, синеватого цвета лицом, сгорбленный с видом хрупким и болезненным» своими рассуждениями о войне произвел на де Понтекулана большое впечатление. После второй – де Понтекулан предложил Бонапарту работу в военном министерстве, пообещав восстановить его в должности в артиллерии, которой его лишил капитан Обри. Казалось дело пойдет, но хотя Обри уже не было в министерстве, «дело его» по прежнему жило и побеждало: влиятельный Летурнёр, будучи всего лишь капитаном-инженером, решил «притормозить» слишком амбициозного «юнца» в генеральском чине и отказал де Понтекулану. В очередной раз обиженный «дедами» Бонапарт, снова стал проситься на службу к турецкому султану. Но и этому назначению не суждено будет состояться. И вот почему…
