VZV-404
Давным-давно
Потом, он заболел и слег совсем. Я за ним все ухаживала. Однажды, кричит из окна: «Марусь, пойди ко мне…»
– А Марусь, это кто?
– Да как кто? Это – я же.
– Все ты! Как у тебя имен много. А у меня вообще одно имя и никак оно не изменяется. А у тебя вон сколько!
– Да, такое имя. Кому как нравиться, тот так и зовет. Дьячок меня Маруся звал. Вот я к нему прибежала. Он помереть собрался. Лежит, тихий такой. Я у него посидела, помолилась. Он улыбается. Хорошо, говорит, что ты со мной. Одному плохо помирать. А потом, стал мне рассказывать, про тот случай, когда церковь разрушили. А с той поры уже много лет прошло. И по всему получалось, что он заранее знал, что такое будет, и все заранее из церкви вынес и спрятал на сохранение. «Я тебе, – говорит, – сейчас скажу, где все. Когда хорошие времена будут – надо это все в церковь возвратить!». Рассказывает, а голос все тише, тише… Я уже к нему склонилась. Он прямо на ухо мне шепчет.
Потом, говорит: «Маруся, очень мне смятанки хочется.»
– Я вскочила, кричу ему: «Сейчас, я принесу.» Побежала домой, в чашку смятаны набрала и бегу к нему скорее. А он умер уже. Так и не успел смятаны поесть.
– А он успел тебе рассказать, куда он все богатство спрятал?
– Нет, лежал и улыбался. Хороший был старичок.
Потом еще в шутку говорить стали, что он богатство под камень запрятал. У реки лежал огромный плоский камень. Большой такой, на него две коровы могли бы встать рядом. Над землей всего вот настолько выступал – и бабушка показала на край своего резинового сапога. Так, сдуру, говорили, что, верно золото – под этим камнем.
– А может оно там и есть?
– Что ты? Камень этот все время там лежал. А как его дьячок поднять-то мог. Сколько центнеров он весит – и не сосчитать. Его, верно и трактор с места не сдвинет. Откуда только камень такой в наших местах – ума не приложу. Черный. У нас, сама видишь, земля мягкая, никаких камней не встречается никогда…
А я так осталась жить. Дом дьячка постепенно разрушался. Осталась только сильнушка одна. Она из крепких бревен была. Мы ее стали использовать под разные нужды. Родни у него не было никого. Мы сами его похоронили.
Потом уже я привыкла. Стали тут жить. У меня народился первый сын, Федка. Как отца назвали. Потом второй – Костя. Потом еще сынок Володька и дочка.
– Послушай, дядю Костю я знаю, а где тот первый – Федка и муж твой Федор? Дедушку не так зовут. – Девочка сильно удивляется. Она была маленькая, и ей особо никто не рассказывал про семейные дела.
– Дедушка – это же второй у меня муж. А как война началась и Федора, и Федку, ему только и было-то восемнадцать лет, в первые дни войны на фронт забрали. Они сразу же и погибли. Оба.
– А ты как же?
– А я – что? Я одна с детьми осталась.
– А Ванюшка твой, где был?
– И Ваню тоже забрали на войну. Он уже взрослый тогда был. Уже женился и отдельно от нас жил. Жену взял с ребенком. Хорошо они жили. Его, слава тебе, не убило. Так он прошел всю войну. Даже в Берлине был. Рассказывал потом много про свою службу. В разведке, где-то служил. Сутками они ходили. Уставшие. Придет из одного дозора. Кинется, как есть на землю и спит. А его будят: «Вставай, некому идти. Все группы пропали. Ты, только, счастливчик, возвращаешься. Вставай, идти надо». И теребят его, теребят. А он спит непробудно. Только до этого не спал по двое суток. Потом, встанет и голову прямо в бочку с ледяной водой. Кулаком лед на ней – пробьет. И головой туда, в мерзлую воду. Так только и проснуться мог. И пойдет, опять в разведку. Хорошо он служил. Его очень уважали. Да и счастливый был. Его там прозвали Золотой. Все улыбался, как светился.
Он уже потом, когда победили, из Германии прислал нам посылку. Все собрались у нас тогда, и отец с мачехой были, помню. Развернули посылку, а там материи шелковой рулон. Написал письмо, чтобы пошили всем бабам платья. Что это шелк – это я потом узнала. А тогда и понятия не имели, что это за шелк такой. Красивый. С цветами. Синий-синий фон, а по нему розовые цветы. Мы его всё гладили руками. Никогда такой красоты не видели. Да, и ни у кого во всей округе таких платьев не было. Мы обрадовались! Стали придумывать, как сшить, да как выкроить. Но только, не вышло ничего.
– Почему же не вышло? Вы не знали как шить? – спрашивает внучка.
– Нет, что ты!. Мы все шили хорошо. Сами придумывала, выкроим и сошьем на руках. Ткали, да вязали. Сами кружева, знаешь, какие умели делать. Загляденье. Что только не делали: и подзоры кружевные, и белье, и полотенца. Расшивали все цветами гладью, да крестом. На иконы делали оправы-шторки. Скатерти, какие плетеные. Все сами делали!
– Тогда, что не вышло у вас с платьями?
– А мы положили до поры эту материю шелковую в сундук на сохранение. А мачеха – взяла втихую весь рулон, да сменяла его на базаре на ситец. Притащила ситец: «Вот, говорит, шейте теперь. А то, что вздумали – такую материю на себя напяливать. Не про вас это!». И ситец то какой-то – страшно глянуть. Не понимала ничего. Вот какая была.
