Вячеслав Васильевич Нескоромных
Сны командора
9. Анна
Анна, не смотря на ранние свои года, уже невестилась. Голубоглазая и русоголовая русская сибирская красавица, юная еще совсем, только входившая в дивную девическую пору, когда грудь при волнении теснится и вздымается, распирает растущее чувство грядущего материнства и от того влечет за собой страстное томление и желание неизведанного, непонятного, ради которого хочется страдать и умереть даже. Влечет образ милого и ласкового участия в девичьей доле, которая пока весела-беспечна и одновременно полна грусти, скрытна и в то же время открыта всем взорам и от того хочется поминутно то бежать, раскинув руки и просто радоваться миру, то тихонечко сидеть у окна, томиться, ожидая неведомо-увлекаемого изменения в девической судьбе.
Поведение при гостях выдавало в Анне тщательную подготовительную работу, проведенную под руководством матери: заученные степенность, неторопливость суждений, кроткий взгляд, глаза опущенные долу.
Но при этом, взгляд синих глаз, брошенный на гостей как бы случайно, легкая улыбка на ярко очерченных полных губах, пригожее без румян лицо, длинная русая коса, создавали образ вполне законченный, но в то же время такой юный, свежий, наивный, такой заманчивый, что гости, глядя на Анну, всегда улыбались, радуясь удаче видеть такую девушку в нарядах, во всей ее замечательной привлекательности.
Анна поняла, что неспроста ее маменька нынче вывела на люди и тихонечко сидела за столом, робко и совсем мало кушала, изредка поглядывая на приезжего гостя из самой столицы. Думала ли она, что пройдет всего несколько недель, и она уже в своих мечтах будет только с ним, с этим взрослым, исполненным достоинства строгим кавалером, который совсем не походил на здешних парней и мужчин.
Николай сразу почувствовал, что он сегодня объект повышенного внимания не только как посланник и инспектор императрицы, но и как потенциальный жених. Было несколько странно представить в роли невесты юную Анну, все же она еще только входила в пору своего девичества, но он знал, что нравы в среде купцов проще и рациональнее светских, а дочерей старались отдать с выгодою для семьи пораньше – как только появлялся достойный жених. И, слава, Богу, если жених находился по летам еще не старый. А то могли отдать и за старика, торопясь оформить брак как выгодную сделку посноровистее, чтобы можно было извлечь из брачного союза новые для дела и семьи преимущества.
Девка-доченька в семье – товар, а коли уж и красива, да пригожа и умненькая – товар высоких качеств.
Сын – верный помощник и наследник дел купеческих.
Так вот сложилось, так и распоряжались по жизни спокон веку.
Аннушка была славной и любимой дочерью, воспитанной в строгости под неустанным внимательным контролем маменьки. Она знала правила ведения домашнего хозяйства, была грамотна в меру, свято верила в бога и в своих родителей. Красотой ее природа не обидела: русская классическая красота в ней сочеталась с некоторым восточным намеком на тайну происхождения кровей шелиховских детишек.
Наталья Алексеевна слыла деятельной хозяйкой, порой на равных с мужем вершившей купеческие дела в компании.
В своей ранней молодости, приученная еще дедом своим купцом Никифором Трапезниковым к дальним поездкам, рисковым делам, которые часто приходилось вести с полудикими людьми, она побывала на дальних таежных промыслах на берегу океана, сопровождая мужа, сплавлялась по рекам и знала мощь и безграничные размеры океана. Вот в такой первой тогда поездке и понесла Наталья первенца – Анну и вернулась домой, в их новый выстроенный после венчания дом, уже с писклявым кулечком. По рождению детей прыть энергичной хозяйки поубавилась. Она перестала выезжать на дальние рубежи, верша дела в отсутствии мужа решительно и грамотно, не боясь споров и противостояния с компаньонами и клиентами. И теперь, мгновенно оценив столичного гостя, его потенциал для роста их купеческого дела, она в первый же вечер после знакомства с Резановым предложила мужу подумать о том, чтобы выдать юную доченьку замуж за тридцатилетнего чиновника из Санкт-Петербурга.
– Ну как же, Наташенька, мала еще Анна, – попытался возразить Григорий Иванович, ревностно подумав о мужчине в жизни его такой еще юной и любимой Анечки.
− Вот так всегда! Рано, рано, а потом – раз, и уже поздно будет! И потом! Где мы тут найдем ей достойного жениха, чтобы и нашему делу был помощник?! А коли затянем, то она сама начнет себе искать суженого. А как найдет, – то и вовсе не обрадуешься.
Григорий Иванович отмалчивался.
Девка, она хоть и послушная, но себе на уме, – своевольная. В кого это она такая? – продолжала натиск Наталья Алексеевна, вспоминая себя в том девическом возрасте, когда уже невтерпеж, и готова была уже из юбки выпрыгнуть, чтобы сразу из девки стать бабою.
При этом претендентов на помощь, в осуществлении такого качественного перехода из девки в бабу, всегда хватает. Только вот если хватало умишка сдержаться и дождаться суженого, тогда и толк бывал в делах этих сугубо личных.
10. Наталья Алексеевна
Глядя на свою, так казалось нежданно повзрослевшую дочь, – красавицу Анну, Наталья Алексеевна вспомнила себя и тот сладкий, а порой мучительный процесс женского взросления, что ждет каждую, кто путается в собственной юбке, завлекая со временем в эту путаницу парней и мужиков.
Вот тут-то и встает вопрос, с кем повестись и кто для этой затеи сгодится, чтобы не было потом мучительно и даже горько.
Когда-то и Наталье Алексеевне пришлось, будучи юной на выданье девицею, решать такую задачу.
С одной стороны, миленок – паренек, чуть постарше самой пятнадцатилетней Натальи, что за ней хаживал, не давал проходу, все норовил повстречать ее в проулке да прижать поплотнее к забору, растревожить девичью плоть, а по субботам – в банный день, караулил на заднем дворе, чтобы через тусклое слюдяное оконце разглядеть запретные Натальины прелести.
С другой-то стороны видно было конечно, что пустозвон и голытьба этот настырный миленок, который прижимался к пылающему лицу Натальи холодным своим веснущатым носом, слюнявил ее, неумело пытаясь поцеловать. Но сердечко Наташкино молчало, плоть была глуха к навязчивому обхаживанию и горячему взволнованному дыханию.
– Гол, как тесаный кол, и подпоясан глупостью, – подвел итог наставлениям дед Натальи Никифор, дав краткую характеристику Наташкиному ухажеру.
Дедушка Никифор Трапезников, ей все на Алексея Гуляева показывал. Тот конечно не красавец, в годах уже мужик и рябоват, да дело знал.
− С лица воды не пить, – не унимался дед Никифор, раз за разом привечая Алексея и подталкивая к нему внучку. Боялся старый, что вот-вот уйдет из жизни, а Наташа останется одинешенька.
А Гуляев, сноровистый мужик, все мотался в Троицкосавск, небольшой, но богатый купеческий городок на границе с Китаем, известный обширным чайным Кяхтинским рынком, промежуточным пунктом Великого чайного пути из Китая в Европу. Через Троицкосавск Гуляев продвигал торговлю китайскими товарами, среди которых были чай, всякие специи, ткани, лекарства и обменивал это добро на меха и кожи, добытые промысловиками в сибирской тайге и на дальних промыслах на Камчатке и в Америке.
Вот когда умишком-то Наташа раскидывала, отстранив от выбора песню сердца, оставалось за купца Алексея Гуляева идти и следовало. Купец старше ее конечно, но сильный, быстрый да удачливый и было сразу видно – с перспективой купец.
Так и сладилось после долгих и мучительных сомнений.
Сосватали Наталью и оженили молодых под золотым куполом поздней осени.
Под венец Наташа шагнула девственницей, практически не целованной, если не вспоминать неуклюжие лобызания юного ухажера.
Первая брачная ночь и увлекала, и пугала ее.
Бодрясь поначалу, в круговерти сватовства, подготовки к венчанию и свадьбе, не особо думала о грядущем изменении своего женского статуса. Но в день свадьбы, впервые неловко и неумело поцеловавшись с мужем при венчании, вдруг поняла, что вовсе не увлечена им, а как бы напротив – неприятен ей суженый.
Но первая ночь в замужестве настала и навалилась тьма, а с ней и жаркое сопение и дыхание, жесткие грубые пальцы мужа, что взялись теребить настойчиво и неласково юное тело, сдавливать бугрившиеся девичьи груди и гладкий выпуклый слегка живот и его низ. Наталья стонала от пронзившей ее боли, было неприятно, стыдно и гадко. Ей казалось, что ее за что-то хлещут плетьми прилюдно. Всплыло в памяти вдруг воспоминание о том, как однажды, девочкой еще, она взялась неловко доить корову, но едва приступив к подергиванию вымени, получила хлесткий удар жестким упругим хвостом по животу, ногам и спине. Наказав неумелую доярку, корова ударила ногой по ведру, сведя на нет все усилия и давая понять, что в молоке этой несноровистой неумехе отказано. Горячее еще молоко расплескалось, окатив Наталью и грязный пол белым пенным покрывалом.
Сейчас было также, как в ту нелепую дойку, больно, неловко, мокро-липко и гадко. Тело содрогалось и каменело, не воспринимая грубых ласк нелюбимого мужа.
Мучительная ночь закончилась, а светлого чуда, о котором в тайне мечталось, не случилось.
Рано поутру, поднявшись с постели, на которой, утопая в перине, раскинулся и похрапывал неприятный и непринятый ее плотью человек, убрала косу на голове в тугой калач, Наталья начала жизнь в замужестве, смиренно принимая душевные и физические тяготы ночи и труды дня.
Мирило с тем, как сложилась ее бабья жизнь, то, что нелюбимый муж часто уезжал и тогда, освободившись от него на время, молодая жена отдыхала и с тревогой ждала его возвращения.
С замужеством Натальи сошлись торговые дела Трапезникова, старого уже и уставшего от дел хлопотливых, и Гуляева – молодого еще, крепкого, да энергичного. Воспринял советы, подхватил идеи старого купца Алексей Гуляев и дела пошли еще шибче в гору.
Но судьба распорядилась как всегда по-своему.
Не вернулся Алексей Гуляев практически сразу после свадьбы из поездки в Кяхту по льду Байкала. Дорога пролегала по льду Ангары, а там еще полсотни верст по озеру до Танхоя и вдоль берега до Посольска. А потом тайгою, да редколесьем до самого Троицкосавска. Всего-то верст четыреста зимней дороги: за три-четыре дня управлялись обычно. Дорога по льду быстрая была, да опасная, особенно по весне, когда и многочисленные проталины нерпичьи появлялись, и трещины через Байкал вырастали.
Вскоре разузнали и очевидцы как будто нашлись: то ли убили муженька и его помощников беглые каторжники-варнаки в сибирской тайге, перехватив с товаром и деньгами прямо на тракте у Кяхты, то ли сбились они с пути в метель на Байкале, да и попали в трещину или проталину нерпичью, припорошенную снежком.
Сгинул, как будто и не было человека.
После гибели мужа, Наташа на людях демонстрировала горе и сама поверила, что потеря так велика.
Но сердце девичье живуче. Вот кажется, горюшко жгучее зимою лютою пришло, а по весне все как будто начинает цвести, жизнь обещает новые плоды и сердечко девичье перерождается для новых чувств и испытаний сердечных.
В один из весенних дней разглядела Наталья приказчика купца Ивана Голикова Григория Шелихова.
Глянулся ей мужичек, хотя раньше как-то и не замечала его. Видимо время пришло и сердечко приветило суженого, да и дело, оставленное покойным мужем, требовало пригляда и управления. Самой-то многое удавалось уже тогда, в младые годы, но все же не бабье это занятие с хитрющими и все норовящими вокруг пальца обвести купцами и промысловиками дело иметь. Да и что греха таить, многие стараются поначалу под юбку забраться, как стала она вдовою, и только получив по роже увесистой Наташиной ладошкою, приступали к деловому разговору. Так и ходила первое время молодая вдова с горящих алым от пощечин ладонью и такого же цвета ушами: не добром поминали тогда ее многие. Но назад возвращать затрещину, и тем более мстить, не решались – боялись скорого на расправу деда Никифора Трапезникова.
Чтобы не случилось непоправимого, направил тогда Никифор своего проверенного в делах черкеса к ней на службу. В мохнатой шапке из овчины, вечно насупленный черкес-душегуб – бывший арестант из Нерченска, теперь постоянно ходил с Наташей на встречи с купцами, сопровождал ее в городе. Черкес сверкал глазищами из-под надвинутой папахи, наводя ужас на женщин длиннющим кинжалом в серебряной оправе ножен и таким же длинным, как кинжал, носом.
И было понятно, что нужен крепкий хозяин в доме и в делах. Приглядывалась к Грише, заговаривала, по-бабьи осмелев в замужестве, смеялась да шутила, – все приглашала к общению, давала понять, что мил он ей. Понимала, что мужика надобно увлечь, а то будет, как телок тянуться к бабьей титьке, да так может и вовсе не дотянуться. Путался тогда Григорий с бойкой бабенкой без роду, без племени и нужно было его как-то отвлечь от ее плоти-стати. Увлечен был Григорий и делами на службе, к которым был дюже охоч приезжий рыльский молодец: то пропадал в поездках долгих, то в конторе засиживался до ночи.
И все решилось в один из весенних дней, когда Наталья, будучи в настроении и улучив момент, слегка стрельнула восточными своими яркими глазами в его Гришкину сторону, увлекла мужика в темень остывающей, после субботнего дня, баньки. Та стояла теплая еще, пахнущая березовым веником с потемневшим от жара до черноты кедровым полком у маленького тусклого слюдяного оконца. Вот эта банька и породнила скитальца из далекой России и сибирячку, чья кровь взяла и русскую податливость-мягкость, и восточную решимость-вспыльчивость, и природную сметливость.
В баньке прильнула всем пылающим сильным телом к Григорию, обняла отчаянно за шею, – не отлепить. Прильнув, отрешилась от земного и очнулась от наваждения, только когда закипевшая страсть выплеснулась и превратилась в великую нежность и теплоту к любимому.
После того первого шального свидания, от которого и теперь, как вспомнится на душе теплеет, а румянец заливает лицо, Гриша за ней как привязанный стал ходить, а Наталья победно окидывая взором окружающих, свою недавнюю соперницу, сама дивилась своей бабьей ухватистости. И поселилось в этой поры в сердце Натальи большое и горячее солнце. Светило ярко и грело до озноба, когда думала или видела, вдруг любимого Гришеньку.
Так в отчаянной женщине, еще, по сути, совсем юной Наталье Алексеевне, родилась большая любовь.
И с тех пор, помня о первой трагической потере в жизни, сопровождала Наталья Алексеевна своего мужа, отчаянно кидаясь за ним во все его предприятия впервые годы своего второго замужества, отчаянно боясь потерять миленка.
Так продолжалось до тех пор, пока первых детей не родила, которых Господь дарил ей через год на второй регулярно.
Первой родилась Анна, правда с изрядной задержкой, – только на четвертый годок от свадьбы, а за ней как горох просыпался, – через каждые два года раз за разом, правда, девки в основном. Не все детки выжили, но на то божья воля, каждый раз после потери младенца тяжко вздыхали, приговаривая: «Бог дал, – Бог взял».
Любил Григорий свою стойкую к трудностям и бедам пригожую женушку, а она отвечала ему преданно и страстно. И в делах для Григория Ивановича Наталья Алексеевна всегда была такой значительной поддержкой, что казалось, силы растут не по дням, а по часам и горы они могут свернуть вместе, держась крепко за руки.
11. Григорий Шелихов
Григорий Иванович думал о сказанном Натальей Алексеевной о прибывшем из столицы посланнике и когда стал общаться с Николаем Резановым, говорить с ним о развитии купеческого предприятия, понял, – права матушка Наталья, нужен им такой человек для осуществления крупных планов по развитию промысла до масштабов достойных задуманному. А задумано и составлено было уже много чего великого по развитию купеческого промысла на восточных окраинах Империи. А человек грамотный, приближенный к высоким столичным кругам, не богатый и не глупый, был бы очень полезен для воплощения задуманного.
Теперь, вечерами принимая в доме будущего зятя, Георгий Иванович по обыкновению после ужина, расположившись в кабинете, рассказывал Николаю Резанову историю освоения далеких берегов и развития купеческого промысла.
В 1762 году, когда правительницей России стала императрица Екатерина II, она обратила свое внимание на алеутов. Екатерина издала в 1769 году указ об отмене пошлины на торговлю с алеутами, а также издала новый рескрипт, которым приказывала озаботить свое правительство судьбой алеутской народности. Но указ императрицы остался только на бумаге, без контроля и надзора за его исполнением.
И все же благоприятные условия торговли с алеутами привели к оживлению этого направления и вызвали интерес российских купцов к освоению дальних восточных рубежей государства.
История становления купца Георгия Ивановича Шелихова включала ряд удач, но только благодаря своему характеру и природной сметливости удалось выстроить компанию удивившую свет и вознесшую Григория Шелихова в число самых авторитетных купцов Российской Империи.
Проживая в Рыльске, Григорий Шелихов свел знакомство с богатым курским купцом Матвеем Голиковым, а в 1773 году, заручившись рекомендательным письмом от него к его родственнику, преуспевающему иркутскому купцу Ивану Голикову, Шелихов покинул малоперспективный Рыльск и отправился в Сибирь добывать удачу.
Иркутск был в те времена крупным и самым значительным городом Восточной Сибири, – здесь находилась канцелярия и резиденция Восточно-Сибирского губернатора, которым тогда был герой войны с турками Иван Якоби. В Иркутске проживало в те годы не менее тридцати тысяч человек, и город славился своими церквями и крепким купечеством. И не мудрено, ведь Иркутск был центром торговли с Китаем, а также промыслов на востоке страны и в Русской Америке. Иркутск был тогда центром огромной Сибири.
Приехав в Иркутск, Григорий Шелихов поступил приказчиком в компанию богатого купца Ивана Голикова, разбогатевшего не столько пушным промыслом, сколько, по большей части, за счет содержания питейных заведений в Сибирской губернии.
Толчком к выходу Шелихова на широкую с крупными объемами торговлю была его женитьба на вдове Наталье Алексеевне, унаследовавшей дело своего пропавшего мужа.
Сказать, что только положение и деньги купчихи Гуляевой приглянулись Григорию Шелихову, будет не верно. Оценил он в ней, прежде всего, красоту и смелость, и то, как могла она взять на себя решительно инициативу в деле, отвергая всяческую нерешительность. Никогда Григорий не пожалел об избраннице, получив от нее сполна и любовь, и верность, и поддержку, и конечно серьезную финансовую самостоятельность.
Сразу после женитьбы, располагая теперь нужными для развития торговли и промысла средствами, Шелихов покинул службу у Ивана Голикова и выехал в маленький портовый город Охотск на побережье Камчатского моря, что в устье реки Охота, из которого стал отправлять экспедиции за пушным зверем на Курильские и Алеутские острова. Одновременно он организовал одну за другой несколько торговых компаний. На этот путь Григория Шелихова наставил Никифор Трапезников. Именно Трапезников был одним из первых купцов, активно осваивавших просторы восточных рубежей России, и теперь он вкладывал свой опыт и талант в новоявленного зятя.
За пять лет Шелихов сумел снарядить и отправить в дальние края десять судов. При этом чаще всего он становился компаньоном своего бывшего хозяина Ивана Голикова. Первая совместная экспедиция была отправлена в 1779 году, когда Шелихов в компании с купцами Иваном Голиковым и Михаилом Сибиряковым снарядил на промысел на Алеутские острова судно «Иоанн Предтеча».
Главным организатором экспедиции был Григорий Шелихов, а Иван Голиков дал на экспедицию основную часть капитала. «Иоанн Предтеча» благополучно вернулся в Охотск и доставил владельцам пушнины на сумму, многократно превышающую затраты. Григорий Шелихов, контролировавший эту сделку, кроме своей доли взял еще за организацию всей работы увесистый кусок заработка и быстро встал на ноги.
Обычно в те времена компании образовывались только для одного компанейского дела, и после возвращения судна с грузом доходы делились между пайщиками, и компания распадалась. Григорий Шелихов решил организовать нечто более крупное и постоянное, чтобы можно было вкладывать в постройку верфи, судов нажитые вскладчину средства, нанимать на службу на долговременной основе проверенных и знающих людей, расширять объём оборотных денег.
Григорий Шелихов предложил Ивану Голикову основать постоянную компанию сроком на десять лет, и по возможности добиться в Петербурге официальной санкции на исключительные права промышленной и торговой деятельности на островах и на берегах Америки. Осторожный Иван Голиков после некоторого раздумья одобрил план Шелихова и оба купца отправились в Петербург, где в августе 1781 года образовали новую Северо-восточную компанию.
Целью этой постоянного предприятия было определено вести пушной промысел на Алеутских островах и у берегов Северной Америки. К великому разочарованию компаньонов императрица Екатерина II отказалась предоставить им монопольные права.
Екатерина очень настороженно отнеслась к инициативе купцов развивать торговый промысел в Америке. К тому ее подводило с одной стороны не желание втягиваться в международную неурядицу между Англией и рвущимися к независимости Объединенными Областями Америки. На призыв короля Георга помочь Англии в войне с новоявленными американцами Екатерина тактично уклонилась – не наше, мол, это дело, но и развивать активно отношения с новой территорией не спешила.
С другой стороны, понимала императрица, что без должного контроля со стороны государства купцы на новых землях могут учинить такое беззаконие, вплоть до самостоятельности своей купеческой от государства Российского, что потом только головной болью все и обернется. Монополия же именно тот инструмент, который и привести может к бесконтрольному захвату территорий, а контролировать деятельность купцов на расстоянии чуть ли не в половину кругосветного перехода было очень затруднительно.
Смущала императрицу и репутация российских «конкистадоров», уже отметившихся своими «строгостями» в Америке. После жестокого наказания алеутов, выступивших в очередной раз против пришлых с запада людей, против фактического порабощения местных жителей побережий, когда было убито несколько сотен аборигенов на острове Кадьяк, за Шелеховым закрепилась известность «кровавого палача». И в последнее время то и дело к двору приходили вести о новых жертвах с обеих сторон: то вооружаемые американцам алеуты разграбят крепость и вырежут колонистов, то колонисты, озверев от страха и желания мстить, перебьют десяток-другой ожесточившихся местных жителей.
Экспансия шла не на жизнь, а насмерть.
Приходили также слухи о совершенно грабительских методах охоты новоявленных хозяев, когда ради добычи пенисов морских моржей десятки тысяч тушь животных оставляли гнить на берегу. Дело было крайне выгодным: сушеные пенисы морских великанов очень высоко ценились на рынках в Китае.
«Ради этих «погремушек» такой разор чинят?» – сокрушалась Екатерина, представляя горы тел напрасно убитых моржей.
А вот компаньон Шелихова Иван Голиков прославился на иной манер: попался купец на контрабандной поставке в столицу большой партии французского коньяка, за что был наказан изъятием товара и оштрафован.
При встрече, пристально оглядывая Григория Шелихова, понимая все сложности освоения дальних и чужих берегов, императрица качала головой и не могла дать свое просвещенное покровительство столь жестокому насилию над дикими туземцами. Все же заботило Екатерину то, что о ней могут подумать в Европе.
А еще сомневалась государыня в необходимости этой территории для России и совершенно была против бесконтрольной монополии.
− Нам бы то освоить, что имеем…, − говаривала Екатерина в ответ на смелые предложения купца и первопроходца, наложив резолюцию на письмо с прошением от сибирских купцов:
«В новых открытиях нет великия нужды, ибо хлопоты за собой повлекут».
Но в то время все оставила пока как есть, ибо даже времени на обдумывание американских дел недоставало. Ограничивать личную инициативу купцов она посчитала не нужным занятием, напротив, отметив их усилия, одарила и наградила дорогим оружием.
Все силы в то время занимала Таврида, Молдавия, Курляндия и иные западные и южные рубежи государства, которое росло как на дрожжах под грохот пушек и топот конницы. Увиденное Екатериной в поездке в 1787 году по Малороссии и Крыму так вдохновило, что казалось к новому величию России и Ее Величества всего один шаг. Но этот шаг хотелось сделать уверенно именно на западном направлении, где жизнь кипела и требовала каждодневного участия, оставляя восточные, пока находящиеся в состоянии глубокого сна, рубежи как далекий и зыбкий ресурс государственного созидания.
Григорий Шелихов, награжденный тем не менее Екатериной за деяния свои на восточных рубежах империи и прозванный Гавриилом Державиным русским Колумбом, не получив должной поддержки мудрой правительницы в деле предоставления исключительных прав предпринимательства, отбыл в свои пределы.
Вернувшись в Охотск, Григорий Иванович Шелихов заложил три судна-галиота на верфи вновь созданной компании.
Галиоты были закончены к весне 1783 года, а в августе флотилия вышла из Охотска в свое историческое плавание к берегам Америки, пройдя Камчатское море до западного берега полуострова и далее, следуя на юг, вдоль берегов Камчатки. Обогнув полуостров на южной его оконечности, пройдя мимо мыса Лопатка к Курилам, галиоты шли уже затем на север вдоль восточного берега полуострова до Командорских и Алеутских островов. Идти затем на восток вдоль Алеутских островов, называлось у местных мореходов «пробираться по за огороду», ибо эти острова лежат столь близко один от другого до самой Америки, что держась островов, казалось трудно сбиться с пути и потерять их из виду. Здесь начиналась территория непуганых и обильных пастбищ морского зверя, и можно было даже на утлых суденышках от острова к острову пройти к берегам Америки.
В те времена промысел на далеких берегах сулил многие опасности и не скупился одаривать скорой смертишкой промысловиков и мореходов.
Суда, отправившиеся из Охотска, никогда не доходили в тот же год до Кадьяка, – самого крупного острова у берегов Америки. Из-за штормов и худых кораблей, отсутствия опытных навигаторов на море боялись оставаться позднее сентября. Как скоро наступала осень, искали залив с пологим песчаным «мягким» берегом или закрытую бухту, вытаскивали на берег судно и устраивались на зиму, пережидая период штормов. Жили в построенных наспех землянках, питались битым зверьем и рыбой. Так жили до июля месяца, ибо только с этого летнего месяца льды на Камчатском холодном море расходятся и выброшенные на берег, остаются здесь таять. Штормы к середине короткого лета успокаиваются, и начинается в здешних местах короткое холодное лето и безопасное плавание. С наступлением лета судно стаскивали на воду и плыли дальше, достигая Кадьяка, если все удачно складывалось с ветром, уже к осени.
Бывали, и не редко, случаи, когда суда терялись на просторах океана и приходили в порт на Кадьяке через два, три, а то и четыре года.
Случалось, что суда носились по морю по месяцу и по два, не зная в какой стороне у них суша. Мореходы тогда доходили до крайности от недостатка пищи, а еще более нехватки воды. От голода съедали свои сапоги и кожи, которыми обвертывали такелаж и ждали дождя, молясь и прося небеса о влаге.
Суда, бывало, и вовсе пропадали или доходили поздно до назначенного места, истратив или испортив сыростью весь груз.
Случались с мореходами и совершенно необычные истории.
Одно судно, пустившись от Камчатки к Алеутским островам, потерялось и зашло далеко на юг, гонимое попутным ветром. Но когда в ноябре стало уже нестерпимо жарко в южных широтах и возникло чувство, что несет их в дышащую жарким огнем пасть южного чудища, мореходы, мучаясь от отсутствия воды, решились положиться на волю божью. От безысходности вынесли на палубу образа Богоматери и взялись молиться все хором, призывая внимание господа к их горестной судьбе.
И чудо свершилось!
Через некоторое время полил дождь и задул южный ветер, который не стихал более двух недель. Южак подхватил суденышко и понес теперь в другую сторону.
Так, следуя в северном направлении, они оказались уже в широтах острова Афогнак, что рядом с Кадьяком, где вскоре и были обнаружены людьми с русских колоний, прибывших на остров для промысла.
Другой случай был с судном, которое носило по морю так долго, что всем уже казалось, что они или у Японии, или Америки. И тогда увидев пологий берег, решили на него «взойти», что значило просто выброситься, направив судно на берег по крутой волне. И так «счастливо взошли» тогда на берег, что судно осталось целым, а морские валы и вовсе не достигали уже посудины. Так и сидели, покуда не появился на берегу солдат, – к удивлению скитальцев заговорил он с ними по-русски, и объявил, что они на берегу камчатском и рядом с Большерецком. С помощью солдат местного гарнизона спустили судно снова на воду, поправили его и пошли вдоль берега по назначению.
Другой случай вспомнился и вовсе из разряда удивительных.
Носились по волнам купцы, не сохраняя курса месяца два, и когда увидели скалистый берег, то решили оставить корабль на якорях и сойти на сушу, чтобы пополнить запас воды и просто отдохнуть от выворачивающей нутро качки. Удачно высадились, а на второй или третий день разыгралось на море такое представление, что на глазах страдальцев судно их сорвало с якорей и унесло в море с глаз долой. Остров, на котором оказались промысловики, был скалист и малопригоден для долгой жизни. Не было на нем и леса, чтобы построить какое-никакое суденышко. Да и чем было строить-то неказистую посудинку?
Оставалось одно – ждать погибели и молиться.
Молились от безысходности, а как-то под вечер вдруг увидели корабль, что шел к острову. А когда разглядели, то убедились, что Бог есть и вершит свою волю, спасая страждущих, – к острову несло их потерянное судно. Тут уже сподобились, быстро сели в шлюп и кинулись к нему на встречу не жалея жил и сухожилий. Настигли суденышко, забрались на борт и развернули родимое свое прибежище, сродни «ноевому ковчегу», которое разыгравшийся шквал нес прямехонько на прибрежные скалы.
Примеров неудачного плавания было много из-за того, что не доставало среди купцов знающих навигацию мореходов. А тех, что были в распоряжении промышленных людей, часто просто не уважали из-за собственного невежества и неверия в ученость других. Частенько мореходов поколачивали при малейших промахах и запирали в каюту, а сами, не зная куда плыть, часто просто выбрасывались на пологий берег и ждали, когда прояснится их положение. Частенько так и погибали.
