Вячеслав Михайлович Губанов
Родственная душа. Сборник рассказов
Юрий Сергеевич достал кошелёк и спросил, по инерции продолжая своё расследование:
– Как мне поступить? Сначала заплатить за стол, а потом идти за тележкой, или…
Но девушка не дала ему договорить:
– Вы можете идти за тележкой, а потом заплатите!
– Надеюсь, Вы никому не продадите мой стол 490-й модели за те полчаса, что я буду отсутствовать?
– Не продам! – ответила девушка, продолжая улыбаться, и Юрий Сергеевич был абсолютно уверен в том, что иначе и быть не может.
Чай и выборы
Выборы в Законодательное Собрание Санкт-Петербурга 2006 года, как и все остальные выборы, проходили в школе, расположенной во дворе дома, в котором жили Раиса Петровна и её муж Анатолий Семёнович. Опустив бюллетени в урну, они вышли в коридор.
– Интересно, изменилось что-нибудь в школе? – сказала Раиса Петровна. – Ведь год назад умерла директор школы, и сюда назначили нового директора, тоже женщину.
– Я сомневаюсь, что за год в школе могли произойти серьёзные изменения! – уверенно ответил Анатолий Семёнович. – Ну, всё равно, пойдём, посмотрим.
Они, не спеша, пошли по коридору, внимательно осматривая интерьер школы.
– О-о, жалюзи новые появились! Их точно не было на прошлых выборах, – сказал Анатолий Семёнович, показывая на окна, и Раиса Петровна увидела красивые сине-белые вертикальные жалюзи.
– Да, красиво!
– Вот фотографии, их тоже не было! – сказал Анатолий Семёнович, показывая на стену.
Раиса Петровна подошла к стенду на стене, на котором были размещены фотографии учителей в красивых синих пластмассовых рамках – в тон с сине-белыми жалюзи. Эта галерея произвела на неё приятное впечатление: фотограф очень удачно подобрал для каждого учителя выгодный ракурс и выражение лица, поэтому все получились молодыми, симпатичными, с лицами, открытыми для общения… Раиса Петровна, сама учитель с большим стажем, знала, что дети любят людей с открытыми лицами. Вот новый директор школы – молодая, симпатичная женщина. Рядом – фотографии завучей. На Раису Петровну смотрели доброжелательные, улыбающиеся женщины, сразу было видно, что они – не только достойные представители своей профессии, но и прекрасные жёны и матери.
Одна из завучей привлекла её внимание своими густыми черными волосами и высокими изогнутыми бровями.
– Баюн Людмила Ивановна, – прочитала Раиса Петровна, и сразу поняла, что эта фамилия была почему-то знакома ей. – Баюн… Баюн… Кто же мне говорил про неё? – задумчиво бормотала она, и вдруг вспомнила: – Точно, это же про неё мне рассказывала Надежда Столярова!
– Что же она тебе рассказывала? – равнодушно спросил Анатолий Семёнович, рассматривая фотографию завуча.
– Когда Надежда здесь работала, то ей часто звонила эта Баюн, которая жила в соседнем доме, и приглашала к себе на чай. И когда голос Людмилы звучал слишком ласково, Надежда уже знала, что та либо уже наговорила директрисе каких-нибудь гадостей про неё, либо хотела заполучить новый материал для «доклада». «А ведь считает меня своей подругой!» – удивлялась Надежда. «И ты с удовольствием ходишь на такой чай?» – спрашиваю я. «Да она, в сущности, хорошая, добрая женщина, только не может жить без наушничества. Что тут поделаешь! Я ей всегда об этом в глаза говорю, а она смеётся и не возражает. Когда ей нечего «сообщить» директору про меня, тогда она уже мне сообщает разные гадости под видом новостей». – «Например?» – «Ну, например, в школе – небольшая вечеринка по случаю праздника. Людмила, как всегда, сидит поближе к директору, а я – где придётся, хотя тоже числюсь завучем. И вот Людмила подходит ко мне и говорит, вроде как бы шутливо: что-то, Столярова, у тебя настроение слишком хорошее, хочешь, испорчу? Валяй, говорю я, но не из любопытства, а потому, что знаю: всё равно скажет. Она спрашивает: видела, как директриса на тебя смотрела? Я киваю, и она спрашивает: а знаешь, что она в этот момент говорила мне? Я качаю головой, тогда Людмила наклоняется и «очень доверительно» говорит мне на ухо: директриса говорит мне, что вот, мол, Людмила, смотрю я на Столярову и думаю – какая она всё-таки дура!» – «Ну, а ты?» – спрашиваю я Надежду. «А что я? Соглашаюсь, что дура, если директор так говорит, и отвечаю Людмиле примерно так: Людмила, что же тут нового, если все мы – и директриса, и ты, и я – знаем, что я дура?»
– Да ты что? – удивился Анатолий Семёнович. – Это на самом деле так было?
– Конечно! – уверенно ответила Раиса Петровна. – Надежда никогда не врет. Только это было ещё при старой директрисе, да и Надежда здесь уже не работает.
– Эта женщина – само обаяние! – с иронией сказал Анатолий Семенович и более внимательно посмотрел на портрет завуча Людмилы Баюн, которая улыбалась с фотографии открытой, доброй улыбкой.
– Кто, Надежда? – спросила Раиса Петровна, не уловив иронии в словах мужа, поскольку она почувствовала острую жалость к подруге, которой пришлось терпеть унижения в этой школе.
– Нет, Людмила!
Из комнаты для голосования вышла женщина в зеленом брючном костюме с листом бумаги в руке. Когда она подошла ближе, Анатолий Семёнович обратил внимание на густые черные волосы и высокие изогнутые брови… Что-то знакомое было в этих бровях… Он быстро взглянул на фотографию напротив – это же Людмила Баюн собственной персоной!
Раиса Петровна тоже узнала её и отошла от стены, чтобы пропустить, но Баюн, заметив, что они оба пристально смотрят на неё, неожиданно остановилась возле них и, мило улыбаясь, спросила на правах хозяйки:
– Здравствуйте! Вас что-то интересует? Может, вам что-нибудь надо?
– Нет-нет! – в один голос поспешили ответить Анатолий Семёнович и Раиса Петровна. – Спасибо!
А Анатолий Семёнович тихо добавил:
– Чаю нам точно не надо!
Первый вагон
Кстати, об этом кресте существует странное, но всеобщее предание, будто его поставил император Пётр I, проезжая через Кавказ; но, во-первых, Пётр был только в Дагестане, и, во-вторых, на кресте написано крупными буквами, что он поставлен по приказанию г. Ермолова, а именно в 1824 году. Но предание, несмотря на надпись, так укоренилось, что, право, не знаешь, чему верить, тем более что мы не привыкли верить надписям.
М. Лермонтов. Герой нашего времени
На поезд «Кисловодск-Санкт-Петербург» Борис и Лена садились в Армавире, куда они приехали на годовщину смерти отца Лены, умершего 5 декабря 2000 года. Они простились с родственниками, уговорив их не провожать их в столь поздний час, и в половине первого ночи пришли на вокзал. Перрон был пустой, поскольку желающих ездить в это время года было очень мало.
Через полчаса в ночной темноте показался поезд. Сначала мимо них медленно прополз локомотив, потом вагон с номером 12, потом почтовый вагон, за ним вагон под номером 15, и уже потом они увидели свой вагон номер 7. Такая странная нумерация вагонов их не смущала: они часто ездили на этом поезде и знали, что его состав формировался по пути следования. Главное, что перед ними остановился вагон номер 7, в котором им и предстояло ехать, согласно купленным билетам. Предъявив их проводнице, они вошли в тускло освещенный безлюдный коридор вагона, нашли своё купе и открыли дверь.
В купе уже находился пассажир. Это был седой мужчина лет семидесяти, который, несмотря на возраст, производил впечатление крепкого, здорового человека: к нему нельзя было применить слово «старик». Одет он был, скорее, как сельский житель: на нем была куртка, которая больше подходила для работы на приусадебном участке, чем для путешествия в поезде. Он внимательно посмотрел на своих молодых попутчиков на правах старожила этого купе, и Борис обратил внимание на то, что в его глазах не было и намека на привычку заискивать перед более молодыми и здоровыми людьми, которая свойственна многим пенсионерам в расчете на жалость (а то и на милостыню). Наоборот, взгляд мужчины был цепкий и оценивающий, словно он ждал от них какого-то подвоха.
– Здравствуйте! – сказал Борис.
– Здравствуйте! – ответил мужчина и отвернулся к окну, словно он только этого и ждал, чтобы вернуться к своим делам.
Борис и Лена начали разбирать свои вещи и готовиться ко сну. Борис получил у проводницы постельное бельё, а Лена начала стелить их постели: так они по-семейному распределили мужские и женские обязанности.
За окном раздался голос диктора вокзала: «Скорый поезд «Кисловодск-Санкт-Петербург» отправляется с первого пути. Провожающих просим покинуть вагоны!» – эхо разнесло голос по пустынному темному перрону, и через несколько секунд поезд медленно тронулся. Пока за окном в тусклом свете фонарей едва различимо виднелись городские постройки, поезд двигался медленно. Но как только он выехал за черту города, скорость резко увеличилась: пассажиры ощутили, что их вагон резко подался вперед, словно в прыжке, и в его головной части раздался громкий металлический лязг и грохот. Борис и Лена переглянулись между собой, но лязг и грохот прекратились, и они снова занялись своими постелями и вещами.
– Это грохочет так потому, что нас прицепили сразу за локомотивом, – услышали они голос своего соседа, который, наблюдая за их отражением в тёмном окне, заметил, что они переглянулись между собой, и счёл нужным успокоить новичков. – Обычно, когда едешь в первом от локомотива вагоне, всегда такой грохот.
– Да? Похоже… – ответил Борис и повернулся к мужчине, чтобы поддержать разговор, но тот уже отвернулся и продолжил вглядываться в темноту за окном.
Борис вернулся к разбору вещей вместе с женой… И тут он вспомнил, как несколько минут назад, когда они стояли на перроне, перед его глазами сначала проехал локомотив, потом ещё три вагона, прежде чем появился вагон, в котором они сейчас едут. Значит, он прицеплен не к локомотиву, как утверждает их сосед, и причина шума другая. Борис решил проявить ответную вежливость: избавить соседа от заблуждения.
– Да нет же! – радостно воскликнул он, мужчина повернулся к нему, и Борис сообщил ему приятную новость: – Мы ведь только что садились, и я видел, что за локомотивом прицеплены ещё три вагона, а потом уже наш вагон. Так что мы прицеплены не к локомотиву.
Мужчина промолчал и отвернулся к окну.
Борис разочарованно пожал плечами и стал собирать полотенце, мыло, зубную щётку и зубную пасту, чтобы пойти в туалет перед сном.
Локомотив, набирая скорость, снова совершил рывок вперед, вагон дернулся, и в том месте, где он был сцеплен с передним вагоном, раздался металлический лязг и грохот.
– Не-е-т! – вдруг решительно сказал сосед, и Борис повернулся к нему. Пристально глядя на Бориса и качая головой, мужчина продолжил: – Нет! Всё-таки мы едем в первом вагоне!
– Но почему?
– Иначе так не дёргало бы!
Борис открыл было рот, чтобы возразить против такого убийственного аргумента, напомнив мужчине о том, что он несколько минут назад своими глазами видел, что между локомотивом и их вагоном прицеплены три вагона, но вдруг наткнулся на его подозрительный взгляд исподлобья и закрыл рот. Он вдруг понял, что в том мире, в котором живёт этот человек, все вагоны лязгают и грохочут только потому, что прицеплены к локомотиву. Эта уверенность делает его мир прочным и незыблемым, как скала, и никакие бури и невзгоды не способны разрушить этот мир. И когда он садился на своей станции, то сам мог убедиться в этом своими глазами: вполне вероятно, что их вагон и в самом деле в тот момент был прицеплен к локомотиву. И теперь какой-то молодой выскочка хочет убедить его в том, что он садился не в первый вагон, то есть хочет усомниться в прочности его мира! За то время, пока поезд ехал до Армавира, какие-то вагоны могли отцепить, какие-то прицепить, и теперь между локомотивом и их вагоном оказалось три вагона. До Санкт-Петербурга ехать ещё очень долго, за это время снова будут прицеплять и отцеплять вагоны, и когда их сосед будет выходить на своей станции, то вполне может оказаться, что их вагон снова прицеплен к локомотиву. И Борис понял, что, вероятнее всего, так и случится. А что если он, Борис, выходя из своего вагона в Санкт-Петербурге, увидит, что между ним и локомотивом снова три вагона? И это тоже очень вероятно, потому что в том мире, в котором живет каждый человек, всё происходит по законам этого мира. И если для него, Бориса, белые ночи связаны только с именем его родного Санкт-Петербурга, потому что он сам свидетель этого явления, то ему и в голову не приходило, что на это право могут претендовать, например, Стокгольм, Осло или Хельсинки, где есть такие же белые ночи, или город Полярный, где солнце летними ночами вообще не заходит за горизонт, а плывёт над скалистыми холмами. Подобных миров столько, сколько людей на планете, и все они могут мирно уживаться друг с другом, не нарушая чужих законов и не навязывая никому своё мнение и свои законы.
Это были даже не мысли, которые мгновенно промелькнули в сознании Бориса, а какое-то озарение, позволившее ему взглянуть на окружающий мир другими глазами…
Борис улыбнулся и развёл руки в стороны, словно извиняясь за свою ошибку, а довольный сосед снова стал смотреть в темноту за окном, которая тоже была частью мира, в котором он жил.
Субсидии и компенсации
Тётя Нина, дальняя родственница мужа Зои Васильевны, узнав, что она оформила мизерную пенсию, которой на жизнь никак не может хватить, и при этом проявляет принципиальную бездеятельность, была первой, кто заронил сомнения в правильности подобных действий:
– Да вы что? Все пользуются льготами, а вы нет? Почему пенсия маленькая – без льгот и выслуг? Почему не добиваетесь льгот на оплату коммунальных услуг? – возмущалась тётя (у неё был сын-инвалид – детский церебральный паралич – и она всё это знала досконально).
После этого разговора Зою Васильевну задело то, что многие люди не упускали возможности воспользоваться помощью государства, знали многие лазейки для получения этой помощи, а при необходимости даже делали липовые справки. А она этот вопрос даже не рассматривала по каким-то своим внутренним соображениям… Может, из-за того, что мужу Зои Васильевны до пенсии надо было работать ещё пять лет… Правда, он ушёл с прежней работы и раздумывал, куда бы устроиться… Может, ей не хотелось заниматься липовыми справками… Может, что-то ещё… Разговор с тётей Ниной произошёл в начале года, но дальше слов дело не шло.
И вот в декабре, несмотря на внутреннее сопротивление, Зоя Васильевна и Сергей Арефьевич пошли в районный центр субсидий и компенсаций по оплате коммунальных услуг. Очереди не было, и Зоя Васильевна на правах пенсионерки сразу вошла на приём к инспектору (предусмотрительно оставив мужа в коридоре).
– Показывайте документы, которые принесли! – строго сказала инспектор, крупная, полноватая, но при том довольно привлекательная женщина.
– Я пришла к Вам впервые, – начала Зоя Васильевна, но женщина её перебила:
– Понятно. Садитесь и слушайте, но сначала я зарегистрирую Ваше обращение к нам.
Она взяла журнал, открыла его и стала спрашивать:
– Фамилия.
– Наверное, фамилию мужа надо, ведь он собственник жилья?
– Неважно. Мне нужна фамилия обратившегося.
– Савельева Зоя Васильевна.
После этого инспектор записала адрес, количество человек в семье, социальное положение и всё остальное. В результате выяснилось, что в семье только один пенсионер, и она сказала:
– Тогда мне нужны справки о доходах с июня этого года – Ваша и Вашего мужа.
– Хорошо. Но я не работаю, мой доход – пенсия, сумма которой зафиксирована в пенсионной книжке.
– Это не пойдёт. Справка нужна из Сбербанка, куда Вам начисляют пенсию.
– Хорошо.
Дальше инспектор стала перечислять все документы, которые надо принести в следующий раз, а Зоя Васильевна добросовестно записывала все пункты, которых оказалось десять. Она буквально «разжёвывала» каждый пункт, снисходительно-участливо повторяя несколько раз одно и то же, периодически задавая вопросы, которые, по мнению Зои Васильевны, обычно задают слабоумным:
– А Вы знаете, что такое ТСЖ?
– Товарищество собственников жилья… Странно, что Вы задаёте такие вопросы.
– Вы не удивляйтесь, наши клиенты-пенсионеры, например, когда мы у них спрашиваем, где они оплачивают квитанции на коммунальные услуги, часто говорят: «Это там… На углу…» Так вот, если Вы тоже не знаете – не беда: просто принесите квитанции, мы сами разберёмся…
– Вы имеете в виду «Петроэлектросбыт»? – спросила Зоя Васильевна.
– Ну вот, Вы знаете, куда платите! Значит, «Петроэлектросбыт».
Подозрение Зои Васильевны, возникшее после первого странного вопроса инспектора, подтвердилось: с ней разговаривали как с клиентом-маразматиком, коих здесь ежедневно принимают сотнями, и если даже у инспектора и возникло подозрение, что перед ней нормальный здравомыслящий человек, то ради него одного нет смысла выходить из привычной роли, которая помогает успешно управляться со здешним контингентом. А роль инспектор исполняла великолепно: «Мы здесь для того, чтобы помочь Вам…. Вы обратились к нам, и мы всё сделаем, что позволяет нам законодательство…. Я готова разъяснять Вам столько, сколько потребуется, чтобы Вы разобрались в ситуации…. Если Вы тоже не знаете, где платить – не беда: просто принесите квитанции, мы сами разберёмся…» – и весь разговор происходил в тональности притворной доброжелательности.
Зоя Васильевна сделала попытку вырваться из роли, которая ей предназначалась по факту её появления здесь:
– Скажите откровенно, во что могут вылиться все мои усилия – по деньгам и по срокам? Стоит ли этим заниматься? У нас сейчас временные трудности, поэтому отказываться от помощи государства было бы глупо, но можем ли мы получить то, ради чего приходится суетиться? – доверительно спросила Зоя Васильевна.
Но как только инспектор снова заговорила вежливо-безразличным голосом, она поняла, какой неуклюжей была её попытка создать атмосферу доверительности: перед ней был достойный представитель легендарной когорты российских чиновников, традиции которой корнями уходят вглубь веков:
– Вы обратились за помощью к государству, и мы выполняем свой долг, который состоит в том, чтобы разъяснить, растолковать гражданам, как это сделать по букве закона, который изменился с 1 октября 2006 года. У Вас дело непростое, потому что Ваш муж работоспособен. Когда Вы принесёте справки о доходах, я сделаю расчёт, и только потом скажу, какого размера субсидию предоставит Вам государство, потому что компенсация, которую даёт город, Вам не положена. Может быть, Вам лучше сразу поехать на проспект Обуховской обороны, к ведущему инспектору: у неё есть юрист, и она может проконсультировать Вас.
Женщина открыла журнал расчёта субсидий и компенсаций и продолжила:
– Вот графы, вот Ваши доходы. Если в какой-то графе будут отсутствовать цифры, то мы должны разобраться, почему Вы не получали зарплату. Кстати, Ваш муж работает?
– Сейчас не работает, находится в процессе поиска работы, – виновато ответила Зоя Васильевна.
– Он уволился сам, – сказала женщина, изучая трудовую книжку мужа, и Зое Васильевне нечего было добавить, потому что по сравнению с официальной записью в трудовой книжке любые её объяснения в этой официальной обстановке не имели никакого веса.
– Он на бирже труда не состоит? – спросила инспектор
– Нет.
– А почему?
– Я уже говорила, что он находится в процессе поиска работы. А хорошую работу найти не так просто…
Инспектор полистала трудовую книжку, увидела две последние записи: «заместитель директора школы» и «мастер ОТК» – и добавила:
– Справки о доходах в школе и на фирме.
– А если в школе в этот период не было зарплаты, поскольку деятельность не велась? Да и сама школа, как учреждение, уже не существует.
– А кто был учредителем?
– Оба.
– Значит, справки из налоговой инспекции. Может быть, вы получали дивиденды, я же не знаю. Кстати, нет ли у Вас каких-нибудь льгот, например, по инвалидности?
– Нет! – удивлённо ответила Зоя Васильевна.
Женщина сделала пометки в журнале, посмотрела на неё, и вдруг, совершенно неожиданно перейдя на доверительный тон, спросила:
– А у Вас муж не пьёт?
Зоя Васильевна удивлённо подняла брови, поскольку подобная постановка вопроса для неё была просто немыслима, а женщина, как ни в чём не бывало, добавила, но уже совершенно бесстрастным тоном:
– Ну, никто из вас ни на каких учётах, надеюсь, не состоит? В наркодиспансере, например?
«Что я здесь делаю?» – неожиданно для самой себя подумала Зоя Васильевна, её возмущение от странных вопросов инспектора, которые были взяты из какой-то другой жизни, совершенно ей незнакомой, мгновенно улетучилось, и она ответила так же равнодушно, как та задавала ей вопросы:
– Нет, – и, поднявшись, вежливо поблагодарила инспектора за беседу, сказала, что всё уяснила.
Женщина спохватилась, решив, что чем-то обидела посетителя, и попыталась «сделать ей подарок»:
– Вообще-то, если не хотите ехать на проспект Обуховской обороны, приносите все документы ко мне. Знаете, некоторые клиенты волнуются, не хотят ехать далеко. Я всё сделаю, хотя могут возникнуть вопросы…
– Хорошо, хорошо…. Спасибо огромное! – уже не слушая её, ответила Зоя Васильевна и вышла из кабинета.
Из другого кабинета вышел старик – жалкий, дряхлый – сел за стол и заохал, застонал:
– Начинается…. То была льгота – и всё! А теперь субсидии, компенсации…. О-хо-хо…
Зоя Васильевна почувствовала, что передо ней настоящий клиент этого заведения. Да и другие бабушки чувствуют себя здесь в своей тарелке. Вот они и получают льготы – возможно, всю свою жизнь. Льготы по любому поводу, и ещё с советских времён. Льгота – это их жизнь, их мировоззрение. Они заняты ею, они говорят о ней, они живут ею. Наверное, и Зоя Васильевна могла бы примерить на себя такое мировоззрение, поскольку её время уже пришло, а время её мужа придёт – неумолимо придёт! – всего лишь через несколько лет. Наверное, лучше было бы, если бы её муж пил… Или был инвалидом… Тогда с получением льгот не было бы проблем…
Зоя Васильевна посмотрела на цветущий, несмотря на предпенсионный возраст, вид мужа. Он резко выделялся среди этих стариков, которые ради льгот изо всех сил старались (Зоя Васильевна в этом не сомневалась) выглядеть ещё более старыми и немощными. Она вспомнила, что ей говорила инспектор: чтобы собрать все необходимые справки, проситель льготы неизбежно станет носителем этой психологии, войдёт в роль… Неужели ради жалкой подачки от государства они с мужем должны стремиться как можно быстрее состариться? Нет, их льготное время ещё не настало! Да и сами они такие люди, которым государству непросто будет оказать такую услугу, даже если оно захочет: они сами не позволят. Они были предпринимателями, у них была школа. Конечно, их постигла временная неудача… Но ведь именно временная!
– Ну, что? – спросил Сергей Арефьевич, вставая навстречу жене.
– Мы явно не туда попали! Давай скорее уйдём отсюда!
