Вячеслав Михайлович Губанов
Быть может. Роман в стихах
Книга 1
Посвящается моему покойному другу
Виктору Сухоручкину.
Когда встретишь своего человека, поймёшь,
почему с другими не получалось.
Фридрих Ницше
Предисловие
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
А. Пушкин
«Я жертвой был родительских запретов,
Нам запрещавших говорить «про это».
Умел я лишь заглядывать под юбки,
А девочки смешно кривили губки.
Но кто же из мужчин не раздевал
Красивых женщин жадными глазами?
Я был средь них… Теперь мой час настал,
И раздевать я буду их руками.
Красавица всё видит, понимает,
Зачем мужчина взглядом раздевает,
Как чемпион привык к своим наградам,
Она давно привыкла к этим взглядам.
Ты позвала… И я меняю Бога —
Теперь я гимны Эросу пою,
У прежде запрещённого порога
Я с сердцем замирающим стою!
Мне прятаться за робость надоело
И чувством платоническим терзать
Желанием измученнное тело —
Как в творчестве, в любви хочу дерзать!
Ты соком наполняешься любовным
И ничего не ведаешь о том,
Как чувства выдаёшь своим греховным,
Таким манящим к поцелую ртом!
Невинности божественные краски
Смиренно уступают царский трон,
Восходит на него Любовь, чьи ласки
Готовы к возложению корон.
Твои глаза… Я их не узнаю —
Они сияют незнакомым светом,
Читая просьбу тайную мою…
Но медлишь ты с желаемым ответом.
И преисполнен тайны каждый шаг,
Колыша грудь и волосы густые
И превращая у мужчин-зевак
В горящие угли глаза пустые.
Наступит день, потом наступит час,
Когда конец настанет ожиданью,
Мы, повинуясь нашему желанью,
Пойдём к тому, что ожидает нас!
Дрожанье рук… Во тьме чуть слышный шёпот…
Потом шуршанье платья… Слабый крик…
Движенья… Стоны… Наслажденья пик!..
Каков он, первый сексуальный опыт?»
О! Что за мысли были в голове
Трясущегося в душном «скотовозе»
Виталия! Ему была внове
Творящаяся с ним метаморфоза.
Он ощутил внезапно приближенье
Далёких и неведомых земель,
А душу потревожило броженье
И сил, и чувств, неведомых досель.
Ему казалось: он уже вступил
В пору любви… Но страхи и сомненья
Его любовный сдерживали пыл,
Хотя имел в избытке самомненья.
Глава 1. Студент
Я из вечера в вечер замуровывался в своей
клетушке как не вполне нормальный анахорет.
К такой жизни меня вынуждала необходимость –
не только потому, что у меня не было денег на
развлечения, но и потому, что, недавно приехав
в метрополию, я держался замкнуто – не столько
из застенчивости, сколько из гордости, – и не было
у меня ни возможности, ни умения заводить друзей.
У. Стайрон. Выбор Софи
Дожил до лета семьдесят восьмой,
И стал тот год событьями богатый:
Намеревался сделать выбор свой
Краснов Виталий, парень неженатый.
Приехал в Ленинград издалека,
Работал – и учился в институте,
Чтоб не позволить людям свысока
Помыслить даже, что Виталий – трутень.
Оставил он вдали свою семью,
И было одиноко в этом мире —
Как будто у Вселенной на краю…
Жил в общежитьи, грезил о квартире.
Но то была далёкая мечта —
Не первая в намеченных по списку:
Он был из тех, чья кличка – «лимита»,
И ждал он постоянную прописку.
Зарплата небольшая – 100 рублей,
Технологом работал на заводе…
Но на причёску денег не жалел —
Под Джо Дассена, это было в моде.
Играл в футбол, зимой играл в хоккей,
Поддерживал всегда в спортивной форме
Свою фигуру и следил за ней,
Ходил в «клёшах» и в туфлях на «платформе».
И часто по дороге в институт
Мечтал любить он женщин всех на свете,
Но, не имея времени на блуд,
По женской части был лишь теоретик.
Наверное, неправильно сказать,
Что девушки его не волновали.
Они его… не очень привечали,
И он старался тем же отвечать.
Нет, он пытался завести знакомство…
К примеру, со студенткою одной:
Не мог он не заметить то упорство,
С которым та вертела головой
И на него смотрела непрестанно,
Как будто что-то хочет сообщить.
Она красива… и чуть-чуть жеманна —
Способна хоть кого растормошить!
Но при попытке сблизиться с ней – Алла,
В ответ ему ни слова не сказав,
Вдруг от него испуганно сбежала…
Как будто перед ней тираннозавр.
А тут ещё научный коммунизм…
Его преподавательница сразу
Вдруг стала излучать антагонизм
К Виталию: его любую фразу
Старалась игнорировать всегда.
Какая чёрствость в юные года!
Почувствовав тогда сопротивленье,
Он расценил его, как небреженье,
И, избегать стараясь женских пут,
Берёг досуг для главных увлечений:
«Неплохо бы закончить институт,
Потом придёт черёд и развлечений».
Запрет на женщин соблюдал легко —
Не потому, что был в душе отшельник:
Чтоб проявить потенциал мужской,
Он не имел ни времени, ни денег.
Да, на колени девушек сажал!..
Когда в колхоз автобус вёз их, полный,
Но вёл себя, как будто он бесполый,
И свой успех никак не продолжал.
Его любовью главной были книги,
Читал он их запоем и давно,
Хватая при любом свободном миге,
А главным развлечением – кино.
***
И музыкой он тоже увлекался,
Она была душе его близка,
Купил магнитофон он и старался
Быть в курсе новостей «издалека».
Чтоб знать новинки в музыкальной моде
И этим выделяться средь людей,
Знакомство свёл с «фарцовщиком» Володей,
Известным всем по прозвищу Халдей.
Он в «Прибалтийской» был официантом,
Куда попал, затратив много сил,
Чтоб обеспечить доступ к иностранцам,
И через них приобретать «винил».
Таланты наши нам исправно служат…
Халдей всегда любил поговорить,
Виталий же умел смиренно слушать,
И он Халдея стал боготворить,
Когда узнал о всех его талантах:
Владел литературным языком
И был осведомлён о музыкантах,
А кое с кем он лично был знаком;
Он рисовал, писал портреты маслом;
Притом в одежде был неприхотлив;
Всегда был в настроении прекрасном,
Слегка насмешлив, очень терпелив.
Он с братом жил в квартире коммунальной.
Когда Виталий в гости приходил,
То сцены был свидетелем скандальной:
Сосед жену до одури бранил —
За то, что сын родился инвалидом,
За то, что жизнь испортила ему…
Соседство с беспокойным индивидом
Всех веселило, судя по всему.
Пластинка для Халдея – это «диск»,
Она рождает трепетное чувство,
И каждая из них – «последний писк»,
Что издаёт на Западе искусство.
Виталий у него просил «попсу» —
Всё то, чем увлечён культурный Запад,
А тот назло (что видно по лицу)
Его знакомил с «Yes» и Фрэнком Заппой.
И вот уже наметился прогресс:
Виталий перестал сопротивляться,
Он вскоре мог спокойно слушать «Yes»
И в музыку иную углубляться.
За записи цена была одна,
И платой это назовёшь едва ли:
Он приносил бутылочку вина,
Они её с Халдеем распивали.
Глава 2. Меланхолия
Когда исчезнет омраченье
Души болезненной моей?
Когда увижу разрешенье
Меня опутавших сетей?
Е. Баратынский
Он был у меланхолии в плену…
За ним такой грешок давно водился:
Он будто ощущал свою вину
За то, что он на белый свет родился.
Когда период зимний наступал,
Неся с собою мрачность и холодность,
То он от меланхолии страдал…
В груди была тоска и безысходность…
Иметь опасно с жизнью нелады…
Искал он, но не находил причины
Слепого ожидания беды
И ум его опутавшей кручины.
Казалось бы, всё шло, как он желал…
Но ум его всё красил мрачным цветом,
И только о плохом он вспоминал,
Все мысли о хорошем – под запретом.
Когда же ненадолго ум светлел,
Он смутно ощущал, что жизнь прекрасна…
Но вскоре об иллюзиях жалел:
Зачем стараться, если всё напрасно?
В тетрадь для лекций как-то записал
Заметки о бессмысленности жизни,
Потом тетрадь кому-то он отдал —
Для списыванья лекций… о трагизме.
Пытался он идти простым путём:
Когда тоска клещами грудь сжимала,
Старался думать только лишь о том,
Что впереди хорошего немало.
Себя он в это верить заставлял…
Но это ненадолго помогало,
И хитрый ход его не исцелял —
Всё потому, что веры было мало…
И мнительный был (что ж греха таить?):
Хоть демобилизован был, – казалось,
Что снова призовут его служить,
Не верил он, что в прошлом всё осталось.
Он сетовал, что скучно он живёт,
Что у людей к талантам безразличье,
И что, когда из жизни он уйдёт,
Не смогут оценить его величье.
Как только новый кризис наступал,
Он думал, что его все презирают,
Лез на рожон и нервы всем трепал…
Таких людей в друзья не выбирают.
И он, уйдя в себя, стал к людям глух,
Надолго задержался в странной фазе:
Обманы чувства, угнетённый дух,
Обилие несбыточных фантазий.
Когда директор (царствие ему!..)
Скоропостижно вдруг почил во гробе,
Решил Виталий: судя по всему,
Завод возглавить только он способен,
Не повредит ему карьерный рост…
Виталий был весьма разочарован,
Узнав о назначении на пост
Ширшова, председателя профкома.
Виталий в эти дни, как мог, гадал,
Что состоянье это означало:
Ведь аппетит при этом не страдал,
И тело так же свежестью дышало.
***
Исток недуга в книгах стал искать —
И с цепкостью, достойной детектива.
Тому, что стал он больше всех читать,
Способствовала смена коллектива.
Поскольку аттестата не имел,
Свою карьеру начал как рабочий,
В профессии он мало что умел —
Пришлось стучать кувалдой что есть мочи.
В огромном цехе, в грохоте, в аду
Учился он по-новому сморкаться:
В одну ноздрю свистел он, как в дуду,
Ноздрю другую зажимая пальцем.
Простые нравы и тяжёлый труд
Накладывают грустный отпечаток,
Когда в «сосиску» все гурьбой идут
И в пьянстве завершают дня остаток.
И в «Балтику» ходили – в ресторан,
После зарплаты, дружно выпивали.
Их не манил загадочный экран,
Кинотеатра «Балтика» не знали.
Виталий не был заводилой тут,
Поскольку человек он не отсталый:
После работы ездил в институт —
Три дня в неделю, сонный и усталый.
Наевшись замечательных котлет
(Которым в наше время равных нет —
Мясистых, сочных, очень натуральных!),
Учиться шёл в условьях экстремальных.
Он, не ленясь, все лекции писал…
Но бодрость ему часто изменяла:
На лекциях Виталий засыпал —
Так много сил кувалда отнимала.
Виталий целый год тот ад терпел…
Когда возникли сложности с учёбой,
Он перешёл технологом в отдел,
Надел костюм, простившись с грязной робой.
Остались в прошлом пиво и вино,
«Бригаденфюрер», в ресторан зовущий.
Не так, как в цехе, здесь заведено:
В отделе лишь один коллега пьющий.
Виталий изменил культурный фон:
Коллеги – молодые инженеры,
Наметился в общеньи нужный тон,
И он сумел преодолеть барьеры.
Конечно, перейдя тогда в отдел,
Он потерял значительно в окладе…
Но интеллект – до облаков взлетел!
И не был он поэтому в накладе.
Впервые он услышал слово «секс»,
И рад был откровению такому:
Не нов для понимания процесс,
Но раньше назывался по-другому.
Открыл он для себя и имя Фрейд,
Узнал про «Ветви персика» и йогу,
И в голове его царящий бред
Сменяться стал порядком понемногу.
Глава 3. Исцеление
Дурное настроение сродни лени, оно,
Собственно, одна из её разновидностей.
И. Гёте. Страдания юного Вертера
Путь к исцеленью долог был, тяжёл,
Упорство всё же к цели приближало —
Он в «Повести о разуме» нашёл
Причину зла, что жить ему мешало:
«Я лишь существование влачил,
Недоставало к жизни интереса…
Но к разуму я доступ получил —
И с глаз упала тёмная завеса.
Подвёл я свой безрадостный итог:
Ведь жил я – от зарплаты до зарплаты,
И в том, что был я беден и убог,
Мои затменья были виноваты.
Моё унынье как рукой сняло,
Я начал верить в то, что жизнь прекрасна,
Вокруг всё засияло, ожило,
И я живу на свете не напрасно.
В чём жизни смысл?.. Не всё ли мне равно?
Ведь каждый день мне доставляет радость.
Есть у меня и книги, и кино…
А вскоре и любви познаю сладость.
И мне себя не надо убеждать —
Я просто знаю: что бы ни случилось —
Всё к лучшему, и надо просто ждать,
Когда судьба заменит гнев на милость.
Я счастлив, словно круглый год – весна,
Которая лишь от меня зависит.
Причина этой радости ясна,
Как божий день: я научился мыслить!
Я сам себя как будто превзошёл —
Так всё легко и просто мне даётся…
Кто к «Повести о разуме» пришёл,
Тот с разумом уже не расстаётся.
Сейчас я вижу то, что видят все,
Но я хотел бы знать гораздо больше:
Увидеть жизнь во всей её красе,
И чувствами владеть полнее, тоньше.
Не кажет мне тоска своих гримас,
Я каждый день в хорошем настроенье
И радостью наполнен всякий раз,
Когда ко мне приходит откровенье.
Причину бед теперь ищу в себе:
Как только начинает мне казаться,
Что кто-то провоцирует к борьбе,
Сперва с собой стараюсь разобраться.
Я, как другие, жил день ото дня
И делал то, что для других нормально:
Всё, что случалось в жизни у меня,
Воспринимал я эмоционально.
Привычным делом было горевать…
Но мысли возникают с чувством вместе,
Я дал возможность мыслям созревать,
И чувства больше не на первом месте.
И если накрывает, как волной,
Недолгое от жизни отрешенье,
То вовсе не уныние виной,
А дар волшебный – мысли напряженье.
Я стал своею жизнью дорожить,
Когда сумел на деле убедиться,
Что можно без уныния прожить…
А я уж было начал им гордиться.
***
Что ж изменило так судьбу мою
И прекратило жизни угасанье?
Казалось, мелочь: вдруг я узнаю,
Что есть такая вещь, как подсознанье.
Я в мире не один… Познать всю суть
Событий и явлений очень сложно,
От их числа охватывает жуть,
И я всё истолковываю ложно…
Какой у бессознательного вид?..
Оно, как космос, тёмно и огромно…
Мне кажется, оно за мной следит,
Но проявляется к познанью скромно.
Сам человек похож на червячка,
Покорного, лишённого желаний,
Которого давно, издалека
Несёт поток его переживаний.
Возможно ли в одну соединить
Две истины: и жизни быстротечность,
Которая мой разум леденит,
И этого потока бесконечность?
Когда всё началось?.. Каким я был?..
Когда я осознал себя впервые?
И было ль мыслью то, что я забыл?
Чем стали ощущенья болевые?
Хочу я знать, в каком из тайников,
В каком из закоулков подсознанья
Лежит воспоминание о том,
Как начал я свой скорбный путь изгнанья,
Когда уют околоплодных вод
Был вынужден покинуть поневоле
В утробе материнской зревший плод
И двинуться своей навстречу доле?
То был уж я?.. Или всего лишь плод,
Бесчувственный пока, себя не зная,
Неумолимо двинулся вперёд,
Своей макушкой бёдра раздвигая?
Насколько был испуг его велик,
Когда он слышал материнский крик?
Что ощущал он, не имея взора,
Скользя по влажным стенкам коридора?
Чуть шею не сломал ему злодей…
Всё в этом мире было незнакомо,
И голоса негромкие людей
Воспринимал он, как раскаты грома.
Колючий холод тело остудил,
А в душу вместо сна ворвался хаос…
И я с тех пор в себя не приходил,
И на покой надежды не осталось.
Когда вошёл я в этот страшный мир,
Казалось мне, что здесь меня не любят:
Порой сосок, дающий сладкий пир,
Напиток выдавал, что сводит губы.
Когда я в первый раз узнал про смерть?
И что в моей душе тогда творилось?
Возможно ль смерть из памяти стереть?
Нет, это до сих пор не испарилось,
Как спрашивал я: «Мама, я умру?» —
Когда вдруг осознал, что смертны люди,
Представил, как в глубокую дыру
Положат, закопают… Что же будет?..
Природа – очень сложный механизм:
Жизнь человека – следствие рожденья…
Причиной смерти тоже будет жизнь,
Когда от жизни нужно пробужденье.
Жизнь – это книга, и любой из нас
Про смерть свою, взглянув в концовку, знает…
Но новую страницу каждый раз
Он с интересом новым открывает.
Конечно же, на кладбище ведут
Всей нашей жизни главные дороги,
И главной целью жизни назовут
Смерть все поборники законов строгих.
Какой для жизни мне отмерен срок,
О коем возвестит последний зуммер?
Возникнет над могилой бугорок…
А может, я тогда, родившись, умер?
Жить счастливо возможно, лишь поняв,
Что жизни срок – не более столетья,
Иначе превратится жизнь моя
В борьбу за обретение бессмертья.
Зачем мы рвёмся в этот мир?.. Зачем,
Когда с рожденья нам конец известен?
Одна из самых неприятных тем…
Такой вопрос при жизни неуместен.
И всё же я хочу его задать —
Себе дороже в этот раз стесняться:
Зачем с рожденья смерти ожидать?..
Чтоб научиться смерти не бояться?
***
Болезни наши, вопреки молве,
Не плоть спервоначала истязают,
Живут болезни наши в голове,
Оттуда же, как змеи, выползают.
Мой господин незримый – детский страх,
Достоинства мои свергая в прах,
Меня он разъедает из утробы…
В кошмарных снах, где мертвецы и гробы,
Мне снилось, что плевали мне в лицо,
Брезгливо руку мне не подавали,
Напрасно обзывали подлецом,
В сомнительных грехах подозревали.
Мы, люди, против тёмных сил слабы,
И я, не обретя ещё скрижали,
Готов был предложить себя в рабы,
Лишь только бы меня не унижали.
Здесь с новой силой начал я болеть,
Я не во сне, и страх не иллюзорный.
Моя задача – страх преодолеть:
Страх смерти – страх животный, страх позорный.
Ребёнком я боялся темноты,
И каждый шорох мне казался страшным…
Теперь же я далёк от той черты…
Так стоит ли пугаться днём вчерашним?
Гораздо раньше, чем в текущий год,
Я должен был задать вопросы эти,
Я ж неуклонно следовал вперёд
И признавал вопросы лишь в анкете.
Любое отклонение с пути
Несло в моё сознанье гибель, смуту…
Тогда не мог я сил в себе найти,
Чтоб даже оглянуться… На минуту.
Итог печален: я вообразил,
Жить не начав, что песня жизни спета,
Хотя здоров я, молод, полон сил…
Пришла пора осмыслить мне всё это.
***
Приехав в этот город средь болот,
В мороз ужасный, равносильный злобе,
Стеснён я вновь, как недозревший плод, —
Уже в духовной, мысленной утробе.
У всех у нас похожая судьба,
Приехавших сюда, в холодный город,
И тот изгонит из себя раба,
Кто жаждет утолить духовный голод.
Теперь живём мы в каменных домах,
Приехав из села, где были избы,
И не во всех крестьянских головах
Прижиться могут эти катаклизмы.
Здесь давит на сознанье новичка
Непостижимый уровень культуры,
И смотрят на беднягу свысока
Исаакий, Столп и ангел с верхотуры.
Величьем подавляет Эрмитаж,
Сверкает златом царское жилище…
Хоть говорят: музей теперь он наш —
Но в нём себя ты ощущаешь нищим.
Культура здесь – не деревенский клуб,
Здесь каждый день театры, представленья,
Огромные дворцы взамен халуп —
И открываешь рот от удивленья!
А в Петропавловке лежат цари —
И среди них лежит сам Пётр Великий!
Кадят – в социализме! – алтари…
Всем подавляет город многоликий.
Не лишне молодым мужчинам знать:
Когда, взращён под материнским оком,
Он вынужденно покидает мать —
Становится вмиг слабым, одиноким.
Осознаёт он это или нет,
Но он везде идёт тропой избитой:
Чтобы, как в детстве, был одет и сыт,
Чтоб был всегда под маминой защитой.
Суровый здешний климат – злая мать,
Она дитя вовек не приголубит,
Перестаёт ребёнок понимать,
За что его родная мать не любит.
Вокруг меня гранит… Как саркофаг…
Довольно! Не пора ли пробудиться?
Чтоб доказать, что свой я, не чужак,
Я здесь обязан заново родиться.
В местах, где довелось нам вырастать,
Единственной культурой было пьянство.
Культуру надо новую впитать,
Чтобы в великом городе остаться.
Не получаю больше я извне
Тепла, любви – царит здесь беспристрастность,
И находить я вынужден в себе
И матери любовь, и безопасность.
Достаточно всего лишь осознать
Всё то, что в наших головах творится,
Чтоб помраченье из голов изгнать,
И к нам, уйдя, оно не возвратится.
Глава 4. Осознание красоты
Он никогда не казался грустным или меланхоличным.
Другие молодые люди его возраста считали его
дерзким и забавным проказником. Он мог корчить
рожи, вспрыгивать на столы и диваны, приникать
к шеям дам и делать вид, что хнычет. Он смеялся над
собой и над другими и заставлял людей смеяться до слез.
С. Витале. Тайна Дантеса или пуговица Пушкина
Виталий вдруг по-новому взглянул
На странности общенья с женским полом…
С вопросом этим раньше он тянул —
Ведь путь к образованью был тяжёлым.
Но избранной судьбы не миновать:
Привычка думать разум бередила —
Он поневоле стал осознавать
Всё, что вокруг него происходило.
И в том, что раньше он воспринимал
Как женское к нему пренебреженье,
Он без труда теперь уже узнал
Невольное симпатий выраженье.
И даже аспирантка, что у них
Научный коммунизм преподавала,
Довольно симпатичных глаз своих
Подолгу от него не отрывала.
А уж студентки… Что там говорить!
Он чувствовал себя, как на витрине, —
Его готовы все боготворить!
Тут есть о чём задуматься мужчине.
Виталий понял вдруг, что он красив:
Из гадкого утёнка вырос лебедь,
И тяготил уже былой пассив,
И с красотою надо что-то делать.
***
Однажды у Халдея он застал
Двух девушек – раскованных, красивых,
И сразу интерес он прочитал
Во взглядах на него красноречивых.
Они решили с ним пофлиртовать —
И он от их улыбок ободрялся.
Потом вопросы стали задавать…
И тут Виталий сразу растерялся.
Вести непринуждённый разговор
И глупость говорить с учёным видом
Виталий не умел – потупив взор,
Замкнулся он и волю дал обидам.
А девушки забыли про него,
И интереса вовсе не осталось.
И внешность не решила ничего:
«Красивый, но дурак!» – в глазах читалось.
Виталий был серьёзно удручён,
Его задело это невниманье:
Ведь в институте был он обречён
На тайное студенток обожанье.
И в гости звали все наперебой,
И время уж подумать о зазнобе…
Он мог бы закрутить роман с любой…
Но надо, надо помнить об учёбе!
К студенткам он давно уже привык,
Как на работе к членам коллектива…
Но в случае досадных закавык
Нужна другая инициатива!
***
«Застенчивость моя всему виной!
Я сразу начинаю волноваться…
Но как преодолеть? – вопрос иной,
И надо им серьёзно заниматься.
Дефектов у меня особых нет,
И речь мою развило книг прочтенье…
Мешает мне – родительский запрет,
Что был наложен ими на общенье.
Они старались (честь им и хвала!)
Не приучать ребёнка к разгильдяйству,
Влиянье их заботы и тепла
Я ощутил… в работах по хозяйству.
Неопытность моя – и смех и грех:
За волосы принять парик студентки!
Ещё не скоро ждёт меня успех,
Коль отношусь я к женщинам по-детски.
Мои познанья в сексе – «zero»… «ноль»,
И спутать «Камасутру» с харакири
Неопытным юнцам не мудрено.
Мне кажется, один такой я в мире…
Признаться надо: женщин я боюсь,
От них я прячусь в уголках укромных,
И если с кем-то я разговорюсь,
То с пассиями лишь парней знакомых.
Пора уже свой опыт мне копить,
Его не заменить в делах сердечных,
И к девушкам без страха подходить,
Играть в слова, что из разряда вечных.
Меня ещё смущает женский взгляд…
Но взгляду так легко найти причину:
Любой из нас сейчас друг другу рад,
Я женщину ищу, она – мужчину.
Чтоб с девушкой знакомиться легко,
Я должен быть в игривом настроеньи,
Купаясь в обаянии мужском
И в лёгких фраз изысканном теченьи.
Но я всегда в раздумья погружён,
Игривости тут неоткуда взяться,
Поэтому в знакомствах напряжён…
Пожалуй, мне пора перерождаться.
Я должен быть приветливым всегда —
Вот что определит мою успешность!
Не принесёт, надеюсь, мне вреда
Моя всегда улыбчивая внешность.
Что толку от того, что я красив?
От красоты неумной пользы мало:
Все думали о том, что я спесив…
Но мненье их меня не занимало,
И слыл я за красивого глупца —
На похвалы уму все люди скупы.
Мне б проще быть, снять маску гордеца…
Но нужен ум, чтобы казаться глупым».
***
Настало лето. Сессию он сдал,
Потом в колхозе месяц отработал,
В июле он билет на поезд взял —
И вот он, отпуск… Отдыхай, забота!
И ехали с Виталием в купе
Две девушки… Казалось бы, везенье?!
Он был готов их пригласить к себе…
Но что ни слово – в нём сквозит презренье,
Да так, как позволяет женский пыл, —
Не только лишь к нему, ко всем мужчинам.
Он растерялся, мненье изменил
При их напоре – слишком агрессивном.
За то, что он знакомству не был рад,
Виталию девицы отомстили:
Его любимый фотоаппарат
Они «случайно» с полки уронили.
Стеснительность, стеснительность… Опять
Она сыграла с Витей злую шутку.
Решил он твёрдо зло искоренять,
Не забывать о нём ни на минутку.
И вот приехал он в родимый дом.
Там ждал его двоюродный брат Сеня,
Не скучно с детства было им вдвоём,
И начались у братьев похожденья.
Для тех, кто был учёбой поглощён,
Одно лишь лето – время для знакомства,
И к девушкам их разум обращён…
Но без проблем… Не заводя потомства!
Они как будто проходили курс:
Знакомились – и тут же расставались,
Копили опыт, но, входя во вкус,
Продлить знакомства даже не пытались.
Себя Виталий силой заставлял
Знакомиться, и при поддержке брата
Своё стесненье преодолевал…
Оно прошло – и нет к нему возврата!
Он творчески к знакомству подходил:
Старался предугадывать желанья,
Не брезговал цитатами, шутил,
Используя полученные знанья.
Для тех, кто не захочет пренебречь
Ученьем, не проходят годы даром:
Такой пустяк, как правильная речь,
Вдруг станет очень выгодным товаром.
Виталий это чувствовал нутром
И полностью от сленга отказался,
Ему платили девушки добром:
Он верхом совершенства им казался,
Им чудилось, что он аристократ,
И не беда, что он не в той одежде…
Красивой сказке кто из нас не рад?
И принца на коне все ждут, как прежде.
Ах, лето, лето! Лучшая пора!..
Прекрасен отпуск, да ещё на море..
Но кончилась любовная игра,
Условились, что брат приедет вскоре,
И в Ленинграде, где девчонок тьма,
Они свои продолжат упражненья,
И будет больше пищи для ума,
И будут впечатлять их достиженья.
