Вячеслав Белоусов
Темнее ночь перед рассветом
Великий эксперт Дынин Илья ибн Артурович
Как ни торопил Данила Илью, придав ему в помощь все лучшие силы бюро судебных экспертиз, Дынин обещал готовность только через двое суток, при этом насчёт заключений в отпечатанном виде зарёкся сразу.
– Чем тогда порадуешь? – не торопился класть телефонную трубку Ковшов.
– Не имею права трепаться, пока сам не созрел.
– Помнишь, помнишь, старина, чему учил тебя Югоров, – подсластил Данила, – а я вот порой нарушаю кое-какие его заповеди. Жизнь подстёгивает.
– От Галицкого давно по шее не получал. Щадит он тебя, любимчика.
– Загостил Аксентий в парижах, – посетовал приятель. – Слушай, Илья ибн Артурович, а может, забежишь ко мне, потолкуем, как раньше бывало? Вспомним молодость… Я Петруху Квашнина приглашу…
– Про Очаровашку что-то помалкиваешь. Не разгонит наш мальчишник?
– Уехала Очаровашка. Взяла дочку и укатила на моря́. Так что один я мыкаюсь и рад буду вам обоим. Бутылку коньячка выставлю.
– Должен тебя огорчить, Квашнина увидеть не удастся.
– Что случилось? На днях мы с ним у трупа Фугасова общались.
– Занемог, бедолага, нет его на работе. Хороший наш знакомый, помнишь майора Донцова, шепнул мне – загулял Петро.
– Неужели заколобродил? С чего бы?
– Убили его лейтенанта голубоглазенького.
– Шипучкина?
– Его. Простить себе не может Петро нелепую потерю.
– Будь он хоть в лёжку, а вечером чтоб вы оба были у меня! Убийц искать надо!
– Вряд ли мне удастся поставить его на ноги.
– На то и наука, профессор, – жёстко отрезал пути к возражениям Ковшов.
Светлое начало – чёрный конец
Совпадения поначалу обрадовали, потом шокировали, затем начали пугать, да так, что Дынин отбросил скальпель.
Профессор не мог ничего понять. Увлёкшись, где-то не заметил?.. Обмишурился при большом объёме исследуемого материала?.. Понадеялся на опыт, а там, ослеплённый лёгкой удачей, съехал в колею и само собой покатилось-понесло?..
Дынин, оставив операционный стол и синюшное тело покойника, в глубокой задумчивости заходил по кабинету. Со стороны он напоминал человека не в себе. Покуривавший в приоткрытую дверь помощник попробовал подать голос, но ответа не получил.
А Дынина терзали сомнения. Понятно было одно: душегуб, лишивший жизни Ширбаева, понаставил ловушек и пеньков эксперту. Надо отдать ему должное, сделал он это умело и даже достаточно профессионально, у Ильи Артуровича мелькнула мысль: не врач ли злодей? Но присутствовали элементы слишком явных, бросающихся в глаза повторений. Переборщил, хитрец! А это свидетельствует о стереотипе. Убийца надеялся, что профан или поспешавший эксперт заглотит все расставленные им закавыки и успокоится сделанным ложным выводом. Успех вскружит голову недотёпе, и вот оно – желаемое. Страшная ошибка, а вернее, желаемая ошибка. Этого душегуб не дождётся!
– Достоин уважения сей бандит! – вскричал в пустом кабинете профессор. – Хотя и по колено в крови, он велик. Но я ещё не сказал последнего слова!
Дынин величаво обвёл взором пустые стены кабинета и заорал:
– Жора! Куда вы пропали?
Ассистент немедля подскочил, скомкав сигарету.
– Жорик! – потряс перед его носом грязным халатом профессор. – В таком одеянии мысль учёного тонет и гибнет! Сменить на стерильное, а мне чашку кофе покрепче. И как когда-то говаривал Данила Ковшов – вперёд и с песней!
Одухотворённый ассистент умчался. Он не помнил, когда видел шефа таким последний раз.
А Дынин, размахивая руками, с кем-то спорил, соглашался, посмеивался, тут же хмурился, и со стороны это походило на спор Фауста с Мефистофелем, с той лишь разницей, что возле вскрытого трупа метался один человек и не мелькала битая посуда.
– Нет, не услышали ещё от меня последнего слова… – внятно завершил длинную тираду профессор. – Врачей выручает пациент. Даже при смерти он ещё способен указать перстом или глазом на болезненное место…
– Наш пациент, увы, подобен льду, – напомнил ассистент, помогавший облачиться Дынину в стерильное одеяние.
– Вот здесь и зарыта собака! – вскричал профессор.
– Упаси бог! – опешил Жорик.
– Я это в переносном смысле, коллега. Все наши три пациента, увы, не способны вымолвить ни слова. Как бы им этого ни хотелось. Но это их преимущество, а не недостаток.
– В чём?
– Как же вы недогадливы! Они жертвы и недвижимы, чёрт возьми!
– Я вам ещё нужен, Илья Артурович? – Ассистент посчитал за лучшее ретироваться.
Шутка ли сказать: меняя помощников, профессор за прошедшие полтора суток обработал полностью трёх пациентов: труп Фугасова, принёсший чудесное озарение, оказался последним.
– Спасибо, дружище, вы свободны.
– Профессор, – всё-таки замялся ассистент. – Может, что-нибудь?..
– Спасибо, я совершенно здоров, – ответил Дынин. – Ты принял меня за полоумного?
– Как можно?..
– Можно! – успокоил его тот. – Я не стыжусь, хотя выгляжу, наверное, таким. Но успокойся, мой друг, это случается. И поверь мне, великое счастье редко приходится переживать живому существу, в особенности учёному.
Жорик потупил глаза: бежать ли ему за помощью или слушать дальше?
– Исследование я закончил, – объявил вдруг ни с того ни с сего профессор.
– Как?
– Не удивляйся. Мне оставалось лишь завершить глубокий анализ всех деталей. Этим я и занимался на ваших глазах.
Профессор облегчённо вздохнул и огляделся: стрелки на настенных часах стыли, не двигаясь.
– Который час? – воскликнул он.
– Шестой… вечера, – промямлил ассистент.
– Любезный друг, приберитесь в лаборатории и передайте наши материалы в печать. Мне надо спешить. Извините. К утру всё должно быть готово.
И профессор, накинув прямо на халат свой старенький плащик, схватил шляпу, зонт, портфель, бросил туда кое-какие бумаги и торопливо откланялся.
Выйдя на засоренную толпой улочку, Дынин летел средь людей, словно на крыльях, не чувствуя ни толчков, ни ругани в спину; им двигала великая сила нетерпения. Маршрут был достаточно известен, с детства его выручала великолепная память. Профессор достаточно хорошо изучил предоставленные ему Ковшовым протоколы осмотра места происшествия, где были обнаружены трупы гражданина Фугасова и лейтенанта Шипучкина.
Когда наконец-то, намучившись спешкой и переведя дыхание, Илья Артурович шагнул под листву деревьев долгожданного скверика, там никого не оказалось. Обнявшиеся парочки разогнало темнеющее с ужасной быстротой небо. На город надвигался буран, шторм, а может быть, дикой силы ураган, одним словом, что-то страшное. Казалось, все нечистые силы слетались сюда.
Профессор подошёл к озерцу, долго вглядывался в зелёную глубь, как будто мучительно что-то вспоминал или рассчитывал. Наконец глаза его сверкнули, он слегка улыбнулся, опустил портфель, расстегнул его и извлёк резиновые перчатки. Скинув мешавшую шляпу и зайдя по колено в воду, он начал осторожно шарить по дну, ухватывая и ощупывая каждый куст и ямочку, каждый бугорок.
Вот он вскрикнул, разогнулся и, забыв про мокрые перчатки, почесал спину – проклятый радикулит не вовремя дал знать о себе. Но вновь полез уже увереннее в то же место. И новый вскрик, но уже радости, а не боли, раздался над водой. Профессор тяжело разогнулся, держа в перчатках внушительный свёрток. Дынин приоткрыл краешек, чтобы убедиться, что не ошибся, довольно хихикнул и зашагал из воды. На суше свёрток был аккуратно обмотан им в полиэтилен и упрятан в портфель.
– Ну вот, дело сделано, – прошептал профессор и… охнул, упав лицом вниз.
Квадратная, словно шкаф, фигура в тёмном плаще выросла над ним, потирая кулак.
– Не зашибить бы до смерти, – наклонился незнакомец над распростёртым телом и успокоился: – Нет. Сердце вроде тикает.
Широко раскорячив ноги, неизвестный высморкался, огляделся и мрачно прогнусавил:
– А ведь никто мне не верил…
Легко взвалив щуплое тело профессора на плечо, он прихватил портфель и, крякнув, зашагал из сквера, бормоча:
– Тянет всех этих злодеев на место смертоубийства какая-то сила. А ведь забывают, что излишнее любопытство есть путь не к познанию, а к собственному жизненному концу.
Бой дромадеров[4]
Налитый кровью немигающий глаз гигантского верблюда хищно косил на толпу галдящих вокруг него людей. Раздражённое животное, скаля жёлтые зубы, вращало башкой в разные стороны с неповоротливостью динозавра, намереваясь влепить струю слюны, капающей уже из пасти, в того, кто осмелится подобраться ближе остальных. Более всего дромадёру досаждали круживший рядом мужчина на стрекотавшем мотоцикле и покрикивающая женщина за его спиной. Не чуя опасности и страха, они мельтешили почти под копытами животного, зля его всё больше и больше.
– Делай кадр, Хоббио! Ещё, ещё! – Красивая, неистовая, со сверкающими глазами «пантера» торопила приятеля, позабыв обо всём на свете.
Но фотограф медлил, ловя единственный удачный миг. Помогавшая гостям, раскрасневшаяся от усердия, молодая казашка на жеребце в национальном костюме, словно угадав желание Хоббио, наотмашь стеганула верблюда лёгкой нагайкой по горбу. Тот взревел от боли, заплясал на месте и, задрав вверх передние копыта, пустил струю пенной слюны в надоевших обидчиков. Залитые потоком омерзительной пакости, Хоббио слетел с мотоцикла, «пантера» свалилась в песок бархана. Степнякам, наблюдавшим за сценой, это доставило большую радость, вызвав хохот и едкие остроты.
Взбешённый Хоббио, ругаясь и обтирая лицо, подбежал к одному из погонщиков, вырвал из его рук ружьё и бросился к вершине бархана, куда удалился удовлетворённый отмщением верблюд. Но не успел фотограф сделать и двух шагов, как тяжёлый удар кулаком в спину свалил его.
– Чёрт возьми, Арсенал! – вскочил он на ноги, подобрав выпавшее ружьё. – Не вмешивайся! Я убью поганую тварь!
Толстопузый верзила, названный Арсеналом, ударом ноги ловко выбил ружьё из его рук:
– Урод! Вокруг люди! Уймись!
Мгновение – и, казалось, фотограф набросится на обидчика, однако раньше этого между ними встряла женщина в чёрном костюме. Драчуны отскочили в стороны, опасаясь прикоснуться к ней.
– Возьми себя в руки, – буркнул верзила. – Сам раздразнил животное домогательством, ужимками, да ещё устроил посмешище для этих туземцев.
Остывая от гнева, Хоббио огрызнулся и принялся стирать пену с лица и одежды. Вид у «пантеры» был не лучше, так что Арсенал не сдержался от хохота.
Стремительная наездница соскочила с жеребца, подбежала к посрамлённым неудачникам и увела в юрту, где принялась заботливо обмывать их из кувшина, приговаривая:
– Тот, кого верблюд наградил плевком, обязательно разбогатеет. Народное это поверье старо как мир. Вам очень повезло, дорогие мои!
Причитания наивной степнячки развеселили парочку, и они принялись брызгаться водой, да так, что досталось и верзиле, явно не разделявшему их настроения.
– Арсенал, – не отставал задиристый фотограф, – а не подставить ли тебе рожу под плевок горбуна? Я мигом сфоткаю. В столице снимок станет сенсацией и обойдёт все модные журналы. Мы заработаем с тобой денег на халяву.
– Козёл! – сплюнул тот. – Как был пустобрёхом, так и остался. Занялся бы делом, а то слишком развеселился. Вытряс деньги из купца?
Глаза фотографа недобро засверкали. Драка могла вспыхнуть снова, но Ника и молодая наездница, подхватив обоих за руки, со смехом потащили в другую юрту к источающему аромат свежеприготовленных мясных блюд дастархану, вокруг которого рассаживались на ковре хозяин, аксакалы и приглашённые гости. Молодые девушки, словно газели, проносились с тазиками, кувшинами и полотенцами, сливая каждому на руки. Старейший – иссохший старик в халате и колпаке, возвышаясь посредине всей этой праздничной суеты, – оглядывал входящих важным взглядом и указывал каждому заранее уготованное место. Большое серебряное блюдо, заваленное кусками баранины, перемешанными лапшой, красовалось перед ним.
Дождавшись, когда все усядутся и воцарится тишина, аксакал поднял с блюда два бараньих уха и с поклоном вручил их хозяину и хозяйке, повелевая тут же съесть, напутствуя при этом:
– Любезные хозяева, это вкушать вам, чтобы вы издалека слышали подъезжавших гостей, успевали сварить лучшего барана, угостить гостей досыта от чистого сердца.
Понравившийся тост вызвал шумные возгласы одобрения и обильное возлияние спиртным.
– Нас осчастливила посещением красавица из Кремля! – продолжил старец. – Её профессия – сказочно рассказывать обо всём увиденном и услышанном. Великолепная, скушайте язык ягнёнка, и ваша речь зазвучит песней!
Низко поклонившись, Ника приняла яство и откусила кусочек под поощрительные аплодисменты.
Хоббио и Арсенал заёрзали на подушках в ожидании очереди, но глава застолья плавно перевёл приветственные речи на местных знаменитостей, и оба извелись от нетерпения, изрядно набравшись спиртного. Наконец, вспомнив о гостях, аксакал остановил взгляд на Хоббио:
– Любезный этот фотограф продемонстрировал несравненное искусство запечатлевать мгновения жизни на века. Он видит всё вокруг, не упуская главного. Пусть эти два глаза усилят твою зоркость!
Нику едва не стошнило, когда, рисуясь, Хоббио с победным видом лихо проглотил оба презента, запив гранёным стаканом водки. Оживился и Арсенал, пребывавший в некотором отупении от поглощенных яств и напитков.
– Был бы с нами твой отец, – между тем шептал на ухо Нике перебравший фотограф, – мозг из башки ягнёнка по праву принадлежал бы ему. Парацельз – гений и гарант всех наших успехов!
– Замолчи! – одёрнула его женщина. – И перестань пить! Ты становишься опасен несносной болтливостью!
Арсенал же, заполучив главный приз, разбрасывая жир и кусочки мяса, грыз баранью башку под дружный рёв разгулявшихся. Крупные зубы гиганта выделывали чудеса, и скоро обглоданный череп засверкал белизной.
– Эй, шустрик! – издеваясь, крикнул герой впавшему в ярость сопернику. – Хватай «мыльницу», лепи с меня снимки для столицы! Да гляди, чтобы моя физиономия уместилась в кадр с этим черепом!
– Нет, эта скотина просто напрашивается, чтобы я набил ему морду! – выругался Хоббио, едва сдерживаемый Никой.
– Кончайте лакать оба! – заметалась она между ними. – Завтра отец ждёт нас с деньгами. Забыли? Я с удовольствием бы покинула эти места сейчас, но темнеет, а заблудиться в барханах – трагедия.
Арсенал вразумился раньше и, облепленный расхваливавшими его мощь степняками, выбрался из юрты, отыскал отдыхавшего у колючек дромадера и взгромоздился на животное. Пока наездник не двигался, верблюд вёл себя спокойно. Но из юрты выскочил Хоббио, поднявший соперника на смех, и, не успокоившись, стал тоже подыскивать для себя скакуна.
Выбежавшая на поиски обоих Ника застала ужасную картину: в образовавшемся кругу подвыпивших любопытных два всадника, настёгивая несчастных дромадеров, съезжались в непримиримой схватке. Ника рванулась было в круг остановить побоище, но степняки повисли на ней, а начальствовавший в юрте аксакал грозно вознёс вверх руку:
– Назад, женщина! Это дело мужчин!
Куда девались былое почтение, возвеличивание и пестование! В этих суровых пустынных краях детей и женщин к делам мужчин допускать запрещалось.
Ника рвала на себе волосы: Хоббио затеял недоброе; ревнуя её к Арсеналу, он давно точил на него зубы. Отца поблизости не было, а ведь только Парацельза слушались и побаивались оба.
Между тем схватка уже заканчивалась на вершине бархана, и степняки облепили бойцов, азартно поддерживая криками.
Верблюды, кусая друг друга, сбиваясь грудь на грудь, дрались из последних сил, однако тот, на котором с трудом удерживался Арсенал, начал уставать. Его подводила правая задняя нога, вывихнутая в схватке и искусанная врагом. Когда верблюды падали и барахтались, эта беда была незаметна. Но всадники, жестоко стегая животных нагайками, поднимали их на ноги снова и снова. Тот, на котором гарцевал Хоббио, был молод, сух и жилист, под стать наезднику, ловко управлявшему горбуном. Верблюд Арсенала был старым зверем, в человеческой руке не нуждался и руководствовался собственным нравом. Подчиняясь природе, вопреки командам хозяина, он действовал иначе. Часто это вредило ему, так как он заметно уступал молодому врагу в скорости и крепости зубов. Молодой полосовал его брюхо и ноги, пытался дотянуться до шеи, где билась желанная аорта. До известного времени старому дромадеру удавалось увёртываться и спасать уязвимое место, однако при каждом столкновении делал он это всё медленнее.
Но вот с вершины бархана дромадеры свалились в яму и зарылись в песок так глубоко, что даже ужасная боль от ударов нагайками не могла их поднять. Теперь они вцепились друг в друга зубами, дико вращая огромными глазищами.
Первым сдался тот, который был под Арсеналом, он завалился на бок, отбросил башку на всю длину изъеденной противником шеи, закатил глаза и захрипел. Арсенал оказался под ним, придавленный грузным туловищем и задней ногой. Горбун, управляемый безжалостным Хоббио, добрался до шеи врага и вгрызся в неё острыми могучими зубами; мгновение – и фонтан чёрно-бурой крови вырвался со свистом в небо.
Застонал и Арсенал, не в силах столкнуть с себя умиравшее животное, в агонии копытом сдавившее ему грудь и перекрывшее дыхание. Ему грозила смерть от удушья. Не в силах что-либо произнести, умоляя, он выкатил глаза на Хоббио. В его горле булькало, рот не закрывался, живительный воздух перестал проникать в лёгкие.
Промедли Хоббио мгновение, и его соперник ушёл бы в иной мир, навсегда перестав доставлять беспокойство, но дикий вопль раздался за спиной. Это Ника почуяла неладное. Хоббио бросился к врагу, сбросил копыто и рывком высвободил тело Арсенала. Не двигаясь более, он долго дожидался, пока толстяк откроет мутные глаза.
– Слышишь меня, боров? – прошипел Хоббио, нагнувшись над ним. – Не крутись возле Ники! Не целься на неё и её денежки! И на Парацельза не надейся, пока я жив!
К верблюдам и всадникам, пересыпанным песком, отчаянно вопя, бежали люди. Ника бросилась к Хоббио. Но тот, словно не замечая её, поднялся без посторонней помощи; безумная улыбка блуждала по его тонким губам. Он по-хозяйски обтёр верблюжью кровь с рук белой рубашкой Арсенала и, не оборачиваясь, бросил подбежавшей девушке через плечо:
– Жирного спасай, горбун его покалечил.
Ночь сюрпризов
– Папочка! – В комнату Ковшова протиснулась детская курносая головка, и звонкий голосок Танюшки оповестил: – Это к нам дядечка Петечка притопал. Принимай, пожалуйста, гостя.
– Веди сюда, дочка, этого никудышного Петечку, я ему устрою заслуженную баню! – Данила оторвался от стола, заваленного бумагами.
– Не наказывай его, папочка! – залепетала девочка, опустив реснички; она остановилась в растерянности, держала за руку полковника Квашнина. – Дядечка Петечка нам мешок подарков принёс.
– Этот коварный подхалим не может без подлизства, – грозно поднялся над столом Данила, которому было отчего расстраиваться: он только что пережил непростую встречу с внезапно возвратившейся с курорта женой, с трепетом ожидал теперь появления Дынина и Соломина, но дружки запаздывали, а вот Квашнин тут как тут, этот точен, хоть сверяй по нему часы, а ведь Илья уверял, что дружок в запое.
– Иди, дочка, к маме, – поцеловал Данила девочку. – Устали вы в дороге, пора отдыхать, а мы с Петечкой чаёк попьём.
– Ты не будешь ставить его в угол? – заглядывала отцу в глаза сердобольная заступница; дядечка Петечка был её закадычным дружком, и по этому поводу Ковшов иронизировал: «Умеет старый хрыч подбирать ключик к малым детям вместо молодых тёть».
– Упрятал, злодей, дитё, не дал послушать её рассказов о синем море, – заискивающе произнёс Квашнин, как только Данила, возвратившись, отвернулся к окну.
– Перегар валит, как ни крутись, старый лис! – ругнулся Ковшов.
– А что это Очаровашка прискакала? – Квашнин пытался «замести следы». – Вроде не обещала так рано? Случилось что?
– Говорить с тобой не хочу, мент несчастный, – не теплел Данила. – Смерть бойца – не повод напиваться до смерти и на работу не являться. Просить будешь, чтобы я за тебя генерала Сербицкого умолял?
– Виноват в смерти опера, вот и принял, но генерала просить за себя не собираюсь. – Квашнин заметно обиделся. – Лучше спроси меня: кого я тебе доставил?
– Да что тебя спрашивать, пьянь несчастная? У тебя ноги до колен в воде. Где Дынин?
– Я за ним приглядывать не приставлен, – огрызнулся Квашнин, снимая мокрые полуботинки. – Илья выполняет твои поручения. У меня своё дело. Кстати, Илья нам не понадобится.
– Это как?
– А так!
– Дынин звонил мне и высказал доводы, что убийства Фугасова и Шипучкина совершены одним лицом. – Не сдерживаясь, Ковшов нервно заходил по комнате. – А смерть банковского служащего вовсе не самоубийство. Но это только начало, слушай далее…
– Это уже не так важно, – перебил его приятель. – Я только что задержал преступника, имеющего прямое отношение к убийству Фугаса и моего Серёженьки…
– Повтори! Повтори, что ты сказал…
– Терпению моему нет предела! – Квашнин развернулся в коридор и возвратился назад, неся на плечах запутавшегося в тряпье и собственных одеждах неизвестного; не церемонясь, он сбросил его под ноги Ковшову:
– Поймал на месте преступления.
Данила попытался рассмотреть лицо незнакомца.
– Не обращай внимания, что притих, он жив, скотина, больше притворяется, – пнул того ногой Квашнин. – Брыкаться в пути вздумал, ну я его хлопнул слегка по одному месту, чтобы не шумел.
– Зачем ко мне? – недоумевал Данила. – Почему не в дежурную часть?
– За кого бы там меня приняли в таком виде?!
– Не обознались бы.
– Времени у нас в обрез, а там разборки бы затеяли… сегодня в управе дежурит майор Катушкин. Станет звонить генералу, разбулгачит всех, одним словом… – поморщился полковник. – А заявись я с этим утопленником в любой райотдел, меня потом анекдотами замучают.
– А ты у нас такой стеснительный, – хмыкнул Данила.
– У этого гада в руках портфель какой-то.
– Раскрой.
Квашнин занялся портфелем, развернул находившийся в нём свёрток и, к удивлению обоих, выложил на стол револьвер странной фигурации.
– Ты не фокусник?.. – опустился на стул Данила. – Сознайся, знал заранее?
– Сроду не видел.
Ковшов осторожно указательными пальцами обеих рук поднёс оружие к глазам. Долго рассматривал и наконец произнёс неуверенно:
– Пушечка-то, кажись, не наша. Очень старого образца револьвер, если не коллекционный.
Незнакомец на полу застонал.
– Жив, бандюга, я же говорил… – пнул его ещё раз Квашнин.
– Перестань, это ж не футбольный мяч. Врача не вызвать?
– Обойдётся.
– Откуда же ты приволок это криминальное чудо? – начал злиться Ковшов. – Объясни толком. Явится на шум Очаровашка, что я объясню? А если придёт Соломин? Ведь я его приглашал сегодня… Опасаться мне его нечего, но как объяснить?
– Соломина не жди. У них генерал совещание закатил такое, что к утру конца не будет.
– Всё-то тебе известно… И на завтра в КГБ совещание большое, меня пригласили.
– Лучше послушай, как я эту сволочь заарканил.
– Что с тобой делать?.. Рассказывай.
– Понимаешь, Данила, – начал Квашнин, – после того, как они Сергея в том скверике завалили и в озерцо сбросили, меня словно кольнуло что-то – придут ещё раз. Зашкалило на этом, и всё! Засел в укромном месте и караулю. Дня не пожалел. И точно. Гляжу, к вечеру прибегает этот тип. Ветрище налетел, гроза вот-вот разверзнется, а он при зонтике и портфеле, под интеллигента, значит, закосил. Натягивает перчатки и начинает по дну, где Сергея нашли, шарить. Ну я дрожу весь, а сдерживаюсь, дожидаюсь, пусть найдёт то, что ищет. Тогда с поличным я его и возьму…
Незнакомец зашевелился на полу уже вполне осмысленно, попытался приподняться на руках, но они подкосились.
– Оживает наш мокрушник! – зло посмотрел на него Квашнин. – А ты беспокоился насчёт его здоровья.
– Не отвлекайся.
– Чуть не заорал он, когда свёрток со дна выгреб, тут я его и прихлопнул с вещественным доказательством. – Полковник схватил револьвер, ловко покрутил на пальце.
– Осторожней с неизвестным оружием, ковбой, – отобрал у него револьвер Данила. – Предохранителя не видать. Бабахнет, греха не оберёшься.
Он поднёс револьвер ближе к глазам:
– Гравировка какая-то имеется. Пушка эта французского производства, и, похоже, в барабане остался один патрон.
– Вот чёрт! Иностранных киллеров нам не хватало! – выругался Квашнин. – Мороки с ними! – В сердцах он пнул незнакомца в очередной раз.
– Хватит!
– Да я его легонько, чтобы не задремал в тепле.
– Твоим «легонько» быка свалить можно, – послышался с пола знакомый голос.
Приятели уставились друг на друга.
– Илья! Разрази мою душу! – заорал Квашнин и бросился на пол поднимать того, кто уже с большим трудом походил на профессора судебной медицины Илью Артуровича Дынина.
