Вячеслав Белоусов
Темнее ночь перед рассветом
Заказ или ординарность?
Это было телом мужчины и при ближайшем рассмотрении, несомненно, принадлежало Модесту Иерарховичу Фугасову, такой одежды в городе больше не носил никто.
Он лежал на спине. Дерматиновый френчик с вывернутыми карманами, от воротничка до хлястика и далее в грязи. В двух шагах от головы измазюканный картузик. Кумачовая рубашонка разодрана до пупа, ранее подпоясавший штаны ремешок до синевы стягивал шею. В ногах истерзанный портфельчик, бумажки кучковались на груди. На верхнем листе – мокрая купюра достоинством в сто рублей и тут же печатными буквами, вырезанными из газеты: «ПОДАВИСЬ МРАЗЬ». Буквы примочили для верности водой с грязью пополам из озерка, что поблизости.
Но смутило и Ковшова, и Соломина другое: оба глаза Фугасова были прострелены, и кровь из одного, аккуратненько обогнув длиннющий и засиневший уже нос, затекла в другое пустое око, образовав в нём небольшую стылую лужицу, в которой отражался рожок луны, выбежавшей поглазеть на мирские безобразия.
– Здесь ещё одна дырка! – поднял голову от трупа полковник Квашнин, прибывший на место происшествия с оперативной группой раньше.
Рядом стоявший следователь по особо важным делам Бобров ткнул карандашом в грудь покойника и поковырял рану:
– Прямо в сердце… похоже, даже навылет. Убийца его почти что перекрестил: две пули – по каждой на глаз – и в грудь одну.
– Не маньяк ли? – подхватил присоединившийся к подъехавшим оперативник.
– Рано обобщаешь, лейтенант Шипучкин! – одёрнул его Квашнин. – Делом бы занимался. Кстати, побеспокойся насчёт медэкспертов, что-то они задерживаются.
– Полчаса баклуши бьём, товарищ полковник, – буркнул тот. – Сроду с медиками проблема.
– Гильз не нашли?
– Никак нет. Днём при свете пошукаем тщательней.
– Ты, Шипучкин, перевернул бы его, не дождёмся, я чую, экспертов.
Но не успел лейтенант прикоснуться к телу, как на полянке у озера стало как днём: подлетели машины из прокуратуры и судебно-медицинской экспертизы, свет фар забегал и рассветил место происшествия.
– Бобров! – скомандовал Ковшов. – Вы за старшего. Задача, сами знаете, не затоптать следы, используйте собаку. Я с товарищами из УВД и КГБ дождусь результатов. Работайте.
Втроём они отошли с поляны к возвышавшимся неподалёку двум клёнам.
– Посекретничаем. – Данила подмигнул Соломину. – Удалось аферисту выудить кредит в банке?
– Кабы знать… – нахмурился тот, зыркнув на Квашнина.
– Одно дело делаем, так что не стесняйся, – подтолкнул его к откровенности Ковшов.
– Я же с тобой на заседании бюро штаны протирал. Не докладывали ещё новости мои орлы. Но из обкома Фугас сбежал.
– Как? – вспыхнул Ковшов. – Шундучков пообещал мне, что последят его ребята?
– Удрал, едва заседание началось. Подъехала замызганная «Волга», номера в грязи, и он смылся, а преследовать, проследить – не их забота.
– Ах, Шундучков, Шундучков! – нахмурился Данила. – Неспроста всё это.
– В банке он был, – вмешался в разговор всё время помалкивавший Квашнин. – И довольно продолжительное время. Доложили моим операм с поста банковской охраны. А в банк просто так не ходят.
– Так получил он кредит или нет? – кусал губы Ковшов.
– До утра теперь не узнать, – закурил Соломин, предлагая распахнутый портсигар друзьям.
– Судя по бумажке на груди и сотенной, кое-что ему выгорело. – Квашнин затянулся, но, закашлявшись, отбросил сигарету.
– Забыл, что бросил? Не балуй, – напомнил ему Данила.
– А сам?
– У меня сегодня последний день – и в завязке. Очаровашка утром пропесочила так, что до сих пор икаю. – Он с удовольствием пустил колечко дыма над головой и подтолкнул Соломина. – Что успели накопать твои, не договорил?
– Генерал Сербицкий выбегал зачем-то с бюро, звонил несколько раз к себе в управу.
– Мало ли дел у генерала, – закашлялся опять Квашнин. – Операция «Снежный ком» запущена, видать, интересовался её ходом.
– Перед первым выходом генерала Фугаса как раз вызвали из зала. – Соломин, казалось, выдавливал из себя фразы, так ему этого не хотелось, но настойчивый взгляд Ковшова подталкивал его. – Парни Шундучкова привели его к одному из влиятельных людей Дьякушева, а уж оттуда отвезли в банк, где и оставили. Забирала его «Волга».
– И ты молчал, подполковник?! – сжал кулаки Данила.
– Считал информацию недостаточной, чтобы строить серьёзные версии об убийстве. Над всем этим надо ещё много работать.
– Малейшая нить – это составляющая большой паутины, к которой могут иметь отношения и люди Дьякушева! – вспылил Данила, вспомнив поступки Шундучкова.
– Но… – попробовал возразить Соломин.
– Я понимаю ваше положение, товарищ подполковник, – отрезал Ковшов. – Поэтому обо всём сегодня же доложите своему генералу. И сообщите, что в ближайшее время мне необходимо с ним встретиться.
– Данила Павлович, – вклинился в их разговор подбежавший Бобров, – осмотр трупа завершён, можно транспортировать его в экспертное учреждение для дальнейшего исследования?
– Результаты?
– Смертельны все три огнестрельных ранения. Выполнены из револьвера иностранного производства, но довольно странной марки. Стрелял один человек. Профессионал, может, и снайпер. Все ранения пострадавший получил лёжа, перед убийством был оглушён тяжёлым предметом, возможно, кулаком по затылку, но при этом удар нанесён довольно крепким человеком. Петля на шее – декорация.
– Оружие? Меня интересует оружие!
– Гильзы убийца, вероятнее всего, подобрал, а пули извлечёт эксперт. Придётся ждать.
– Что собака?
– Покрутилась у следов и фыркнула носом.
– Понятно. Уничтожающая запахи присыпка?
– Так точно.
– Значит, нападавших было двое?
– Убивал один: здоровый, высокий… Второй мог подстраховывать или наблюдать, нести охрану.
На войне нельзя ошибаться дважды
– Выходит, свои! – хлопнул себя по колену Квашнин. – В банке Фугасу отгрузили наличными, а братва перевстретила и расквиталась за все его фокусы и долги.
Ковшов с Соломиным разъехались, лишь полковник с оперативной группой не торопился со сборами.
– Слушай, Сергей Иванович, – подозвал он лейтенанта Шипучкина, – ты эту версию про религиозного маньяка сам родил или подсказал кто из наших?
– Вспомнил Инока, Пётр Иванович, – оживился тот. – Он от Фугаса ни на шаг не отходил. Его приглядывать приставил Кривой Фома, известный авторитет и их батька коронованный.
– Ну?
– А Инок верующим был до фанатизма, только вера его не христианской была, а особенной.
– Разобрался бы сначала.
– Что-то вроде баптиста.
– Не похоже на Инока, не будет верующий мокрушничать…
– Вот из таких Чикатилы и получаются, – рассуждал лейтенант, не соглашаясь. – Философствуют, думают много о назначении человека, книжки разные читают, какие нам противны. Кто знает, что у них в голове?.. Инок, может быть, сейчас денежки с братвой делит, о пролитой крови не помня, да над нами, плутающими в пустом фарисействе, посмеивается.
– Как ты сказал, лейтенант? Фарисействуем, значит, мы с тобой? Да ещё о пустом?
– Извиняюсь, товарищ полковник. Увлёкся.
– Брехло без костей, а ещё опер! – выругался Квашнин. – Прыгай ко мне в машину немедля! Садись за руль и гони на Базарную. Мы сейчас Гнома хлопнем, а он с испуга про Инока всё и выдаст.
* * *
Гном, вор-щипач, удивительный коротышка, чуть ли не лилипут, был зол, как никогда. В доме у него никого не оказалось, кроме брехливой собаки, такой же маленькой, как он сам. Сколько ни задавал ему вопросов полковник, как ни бился, Гном молчал, словно немой, только отворачивался в тусклое, давно немытое окошко.
– Слушай, Трофим Анисимович, – сменив тон, опустился на стул Квашнин, – тебя, видать, бабы сегодня не посещали, поэтому такой неразговорчивый?
Тот с дикой тоской в глазах покачал головой.
– И вчера, чую, не гостили. А хошь, скажу почему?
– В гробу я видал ваши подсказки…
– Пустой ты, Гном. Мани-мани бабы любят, а ты на мели.
– Пургу гонишь, полковник. Была у меня одна дармовая.
– И кому ж ты её променял?
– Бросила она меня.
– Тебя? Такого кобеля! Да в жизнь не поверю!
Шипучкин рот раскрыл, так Квашнин умело расположил к себе опытного вора, минутой назад не желавшего никого зреть.
– А вот слушай, – принял тот от майора сигарету, запустил в потолок струю дыма и принялся рассказывать: – Зимой это было. Перед самым Новым годом…
Лейтенант, не теряя нить повествования, обошёл всю комнату, заглядывая в углы. Не упуская подозрительных мест, незаметно постукивал по стенкам, где само просилось, тщательно изучал поскрипывающие полы. Гном, увлечённый своим, не обращал на него внимания, изредка похохатывал полковник, шумно хлопая ладонями и пуская тирады по ходу; словом, хлопот Шипучкин им не доставлял.
– …А Катька через меня перешагнула, оделась и, матерясь, выскочила в дверь. Больше я её и не видел… – грустя, налив водки в стакан, заканчивал Гном. – Да, чемоданчик тот, с деньжатами, с собой прихватила.
– Значит, обвела тебя баба вокруг пальца?
– Выходит, так, – опрокинул тот в рот стакан водки. – Одарить собой не одарила, а заплатить пришлось.
– Пётр Иванович! – уловил минуту лейтенант. – Можно вопросик обсудить?
– Про Катьку? Их, баб, трудно за хвост ухватить.
– Да нет. Выйти бы нам? Мыслишка наклюнулась.
Они вышли в коридор, оставив хозяина допивать водку.
– Мне бы глянуть одно место. Что-то мелькнуло в мозгу, да так, что в пот ударило.
– Серьёзное?
– Я прошу, Пётр Иванович…
– Да в чём закавыка-то?
– Вернуться бы мне на место происшествия…
– А ты подумал, какой круг давать надо? Я же машину отпустил. Не раньше чем через полчаса Николай за нами прикатит.
– Да я обойдусь. На своих двоих домчусь туда и обратно.
Квашнин задумался, поглядывая на оперативника:
– А зачем тебе это понадобилось, поделиться с начальством нет желания?
– Пустячок проверить, Пётр Иванович. Боюсь, смеяться станете, если промашка выйдет.
– Серьёзный ты, однако, дружище, – потрепал Квашнин по плечу лейтенанта. – Хорошо. Сам таким был в молодости. Понимаю. Беги, но поспешай.
– Спасибо, товарищ полковник!
– Если меня не застанешь, когда возвернёшься, дуй к Червонному. Его малина тут недалече. Я зайду его потрясти. С Гномом осечка вышла.
– Вас понял.
И они расстались.
Один покойник тащит другого
С Червонным у Квашнина случился конфуз не конфуз, но небольшая оплошность. Опоздал полковник. Когда он заявился, соблюдая все меры предосторожности, и заглянул в светящееся окошко, Червонный стоял посреди своей хаты в одних портках, голый по пояс, с задранными вверх ручищами, а вокруг суетились милиционеры.
Капитан Семён Семёнович Милашкин, известный опер из городского райотдела, производил большой шмон у Соломона Лавровича Шихмана – по-воровски Червонного – в связи с групповой кражей из магазина. Похищенное, как и положено, отыскали, оно уже было рядками разложено на столе, а что не поместилось – на стульях, на редкой мебели и прямо на полу, выволоченное из объёмистых чувалов. Воры-помощнички, а их рядом с Соломоном в позе Ромберга стояло ещё двое, мрачно помалкивали, повесив головы.
– Хорошо работаешь, Семён Семёнович, – пожал руку Милашкину Квашнин. – Медалька обеспечена. Давно плакала по Соломону тюремная конура, но удавалось ему ускользать.
– Какая медаль! Хорошо, если премию за квартал подбросят, а то, глядишь, и не дотянешь, если висяк на голову свалится. – Капитан присел рядом с полковником запросто, по старой дружбе, и они закурили. – Эти кражонки, хоть и со взломом, а на полторы тысячи не потянут. Барахло. Да и ворьё – шелупонь. За таких премии не дождёшься.
Соломон, всё хорошо слышавший, обиженно фыркнул:
– Какого же рожна вам надо, сыскари?
– Молчи, гнида! – осадил его Милашкин. – С твоим возрастом давно на дно садиться да краденое скупать, а ты никак не успокоишься. Чего твои арапы на тебя глядят, не знаю. Авторитета из тебя никакого, нового хваткого во главу пора.
– Ты серьёзно их учить вздумал? – Квашнин толкнул в бок старого дружка. – Накликаешь на свою голову. Про убийство Фугаса сообщили?
– Слышал, – нахмурился тот. – Мокрушника я и метил замести, а эта шелупонь подвернулась под руку.
– Ты уж, Семён Семёнович, – как бы сочувствуя, подмигнул капитану Квашнин, – Соломону-то особенно не накручивай, мы с ним знакомство ведём с той поры, что о-го-го!
– Извиняюсь, не знал, товарищ полковник, – присоединился к его игре Милашкин. – Учту. Как же без этого.
– Ну вот, слышал, Соломон? – со значением глянул Квашнин на навострившего уши вора. – Обещает мой товарищ тебе снисхождение, но с одним условием.
– С каким ещё условием? – насупил брови тот.
– Неужели не догадался, мудрый хрыч, что взял тебя капитан не для того, чтобы в мелочовке копаться?
– Открой глаза, чего ходить вокруг да около? – обиделся тот.
– Ты со своими орлами и Иноком куш срубил с Фугаса?.. Что рот раскрыл? Срубил. Вот и выкладывай, кто заказал и на кого работал. А я тебе обещаю солидную скидку за твою признанку чистосердечную.
Соломон действительно застыл, выкатив глаза на полковника.
– За что мокруху шьёшь, начальник? – наконец прорвало его. – К чему мне семь граммов у стенки?.. Своей смерти в постели желаю!..
Голосил он бы ещё, упав на колени, но поднялся на выход Квашнин, кивнул капитану:
– Поработай с ним, Семёныч. Недосуг мне. Кошки душу гложут, лейтенанта Шипучкина отпустил к скверику, где убийство свершилось, задерживается он что-то…
– Посиди, прибежит сейчас, – попытался остановить его Милашкин. – Молодые, они на ноги быстрые.
– Вот именно, что быстрые, а этот оперок особенно ко мне прикипел, уж больно башковит. Обещался мигом, а, гляжу, задержало его что-то. И машины нет, как назло. Попросили на несколько минут, а вишь, как получается.
– Так я пошлю своего? Сгоняет, не успеешь перекурить.
– Нет, я уж сам, – шагнул к двери Квашнин. – Нашёл, видать, лейтенант закавыку, поймал журавля в небе, вот и не спешит – радуется. Молодёжь, она такая… теперь ему и полковник нипочём…
* * *
Осеклось сердце у Квашнина, когда подходил он к зловещему скверику, возле которого уже маячило несколько машин и милицейский воронок. Устоял на ногах полковник, а через секунду бросился вперёд, расталкивая и гражданских, и своих. Застыл, когда открылось ему зелёное озерцо за сквериком. Нагнулся над самой водой, куда были устремлены напуганные взгляды столпившихся, и охнул: глянули на него из глубины широко открытые глаза лейтенанта Шипучкина. Удивление замерло в них, а всё остальное застила кровь…
Нежданная встреча
Не проехал Ковшов и несколько кварталов, как его внимание привлёк автомобиль иностранной марки с затонированными стёклами.
– Москвичи который день гоняют, – прокомментировал не без зависти Константин, проследив за удаляющейся машиной. – Похоже, к скверику тому направляются. Пронюхали журналюги об убийстве, решили разведать, в чём дело, да в газетку тиснуть.
– Мелко плаваешь, Костя, – пропустил первые фразы мимо ушей Ковшов, думая о своём. – Московским журналистам не до нас… Впрочем… Тормозни! Глянь, действительно они туда свернули?
– Всё точно. – Гася скорость, водитель продолжительное время изучал зеркальце заднего вида. – Удивительно, откуда они узнают всё раньше всех!
– Профессионалы, – почесал затылок Данила и скомандовал: – А ну-ка разворачивай за ними и попробуй обогнать их другой дорогой.
– Один момент!
Для Кости, в совершенстве знавшего все переулочки, задача не представляла труда, он уже приглушил мотор, и Ковшов успел выйти из салона, когда иномарка, плавно свернув с шоссе, подрулила к скверу и остановилась. Переднее стекло медленно опустилось, и Данила не без труда узнал женщину-пантеру. Сняв перчатку, Ника величаво подала ему руку. Едва Данила коснулся её пальцев, Ника распахнула дверцу и выпорхнула наружу. Чрезмерная поспешность привела к тому, что оба бы упали, не подхвати её Ковшов, однако при этом правой своей ножкой, обутой в чёрный сапожок, «Багира» больно оперлась о его ногу. Невольно опустив глаза, он подметил, что Ника успела сменить туфельки с золотистыми набойками, иначе ему было бы несдобровать, и всё же он поморщился.
– Вот я вам и отомстила, – шепнула она ему на ушко, – не надо покидать меня так скоро.
Данила попытался возразить, но тот же голосок уже опередил его:
– Наступите и вы мне на ногу, иначе поссоримся. Не хочу, уважаемый прокурор, расстаться с вами так просто.
Данила замялся, смутившись.
– Значит, как истинный кавалер, вы решили проводить нас в поездку? – не давая опомниться, тараторила она.
– Не совсем так.
– Что-то случилось?
Водительское стекло поползло вниз, и на Ковшова, вытянув шею, глянул черноволосый красавец, обвешанный фотоаппаратурой.
– Автоавария? – лениво спросил он. – Нужна помощь?
– Убийство, – не сводя глаз с Ники, шевельнулся Данила. – Труп только что увезли.
– Как это произошло? – всплеснула она руками. – Нам в дорогу, и на тебе! Покойник – это к чему?
– К удаче, – ляпнул фотограф.
– Какое горе! Что ты мелешь, Хоббио? – воскликнула Ника, но тут же беспечно оповестила Ковшова: – А мы уезжаем в какой-то аул. Представляете, Ивану Даниловичу так понравились фотоработы и мой репортаж, что он выпросил для нас в редакции ещё два дня отснять экзотику: барханы, верблюды, аксакалы…
– И саксаулы, – буркнул фотограф. – Будем объедаться бешбармаком.
– Прощайте, Данила Павлович! – Ника коснулась губами его щеки и запрыгнула в кабину, автомобиль дёрнулся, развернулся и погнал по шоссе к выезду из города.
– Только пыль из-под колёс. – Ковшов вернулся в салон автомобиля. – А нам разгребать.
– Чабанские точки в барханах не так-то легко отыскать, – посочувствовал гостям Константин.
– У них на заднем сиденье пыхтел какой-то пузач. – Ковшов устало закрыл глаза, сказывалось чрезмерное напряжение тяжёлого дня. – Толстяк похлеще Пантагрюэля, проводник, наверное, или директор совхоза, к которому они направились.
Нужен смельчак зажечь свет
На столе возле бутерброда с маслом стоял стакан с кефиром, а на клеёнке распластался вырванный из дочерней тетради в клеточку лист. Вынырнув только что из-под душа, Данила на одной ноге попрыгал вокруг стола, остерегаясь мокрыми руками касаться бумаги, и, обтёршись полотенцем, с нетерпением схватил заветное послание.
Оно гласило:
«Нечестивый наш батюшка, покорнейший государев слуга Данила свет-Павлович!
Нижайше бьют Вам челом забытая слуга и супруга, а также Ваша несчастная дщерь. С глубоким возмущением уличаем Вас, коварный льстец, в прескверном нарушении обещаний и клятв, ведь Вы опять заявились домой далеко за полночь, не уведомив о причинах по телефону. Обманув, не появились и в поликлинике.
Мочи нет перечислять далее Ваши бессовестные прегрешения, а поскольку постыдные поступки эти входят в Вашу практику, измученная супруга вместе со скорбящей дщерью удаляется к бабушке вплоть до полного Вашего покаяния и исправления!
Несравненные и единственные, забытые и заброшенные супруга и дщерь».
Внизу мелким почерком приписано:
«Вас видели поздно вечером на проезжей дороге наедине с красоткой! Стыдитесь, презренный нечестивец!»
И уже серьёзнее звучало следующее:
«Сын перестал писать. Вестей от него нет третью неделю. Разберись, отец!»
Данила поцеловал подпись, оделся, опорожнил чашку кофе и набрал военного комиссара, бывшего в курсе всех их секретов с сыном.
– Палыч! – начал успокаивать его комиссар. – Это же военная разведка! Забыл? Сегодня здесь, а завтра за горами. Не пишут орлы порой месяцами, да ещё задержка с почтой! Потом пачками отгружают. Так что вразуми жену, всё нормально. Оснований для тревог нет.
– Ты всё же пошукай, Георгиевич! – буркнул Данила. – Очаровашка такая чувствительная.
– А другие матери не такие?
– И всё же…
– Палыч, ты глянь внимательней последнее его письмо. Возможно, сквозь строк он намекает о предстоящих перемещениях? Там же на задницах не сидят, как я здесь.
– Жорик, ну я тебя прошу…
– Сделаю всё, что могу, хотя мои возможности тебе известны. – И тот повесил трубку.
«Что же ты не пишешь, сынок? – Данила подёргал себя за ухо и постучал по деревянной крышке стола. – Свалились вдруг все болячки в одну кучу! Закон подлости в худшем его варианте…»
Налить вторую чашку кофе помешала тревожная трель телефона.
– С добрым утром, дорогая! Я тебе сейчас всё объясню! – закричал Данила в трубку, но осёкся, прерванный сухим голосом Элеоноры из обкома:
– Данила Павлович, я вас соединяю с Дьякушевым.
И тут же безо всякой паузы в телефоне зарокотало:
– Товарищ заместитель! Вам известно, что в городе два убийства?
– В осмотре трупа Фугасова я лично принимал участие.
– Уголовник меня не интересует!
«Как быстро ты открестился от афериста, оббивавшего твой порог!» – позлорадствовал Ковшов, а в трубку отрапортовал:
– Главная версия о причинах его убийства связана с чиновниками высшего эшелона. Я бы хотел встретиться с вами по этому поводу.
– Вот-вот, – сбавил тон Первый, – а что скажете по поводу второго чепэ? Покончил жизнь самоубийством начальник службы серьёзного банка. У вас имеются соображения?
– Кто вам сообщил?
– Генерал Сербицкий. Только что. Сейчас он в банке. По словам управляющего Куртлебса, его заместитель Ширбаев допустил оплошность и дал добро на выдачу крупного кредита проходимцу. Фирма оказалась липовой, и деньги канули. Боясь ответственности, разгильдяй застрелился.
«Он мне все события преступления растолковывает, будто собственными глазами наблюдал. Не Сербицкий ли рядом подсказывает?..» – невольно подумал Данила и спросил:
– А что же генерал?
– Он прибыл на место по звонку управляющего. Полагаю, ваше присутствие там необходимо.
– Конечно. Я выезжаю немедленно с оперативной группой.
Соединившись с генералом, Ковшов высказал недовольство, что его не поставили в известность.
– Исключительный случай, – сухо извинился тот, – признаться, Данила Павлович, в моей практике такое чепэ впервые, поэтому я позвонил Первому. Похищенная сумма уж больно велика…
– Я скоро буду с криминалистом и следователем по особо важным делам. Побеспокоюсь и о медицинском эксперте, – не дослушал его объяснений Данила.
У входа в банк его поджидал городской прокурор.
– Твоя территория, Дедов? – вместо приветствия, нахмурился Ковшов. – Два трупа за сутки! Мух ловишь? Какие мысли?
– К сожалению, трупов уже три, Данила Павлович.
– Как? Кто ещё?
– Тело оперативника Шипучкина найдено в озере у сквера. Убийца тоже не обнаружен, а по гибели Ширбаева информацию только собираем, – опустил тот глаза. – Фугас в этой же связке, но доказательства лишь косвенные.
– Предположения?
– Интуиция.
– К вечеру чтобы были факты! Занимайтесь. Здесь вы нам не нужны.
Ковшов почти вбежал наверх, важняк, тяжело дыша, едва поспевал за ним. Молодой охранник банка отстал. Возле кабинета, отмеченного вывешенной фотографией покойника в чёрной рамке, Данила замер на секунду и, распахнув дверь, сухо поздоровался с бросившимся навстречу управляющим.
– Куртлебс Станислав Миртович, – представился тот.
«Сравнительно молод, кучеряв с заметно подкрашенными под голубую седину висками, – отметил для себя Ковшов. – Красавчик! А красавчики деньги любят».
– Ширбаев – мусульманин, – подошёл, поздоровавшись, Сербицкий, – застрелился ночью. Сегодня по их обычаям его положено придать земле до захода солнца.
– Не будем спешить… – поморщился Ковшов. – Медики прибыли? Осмотр и последующее вскрытие для исследований – это прежде всего. Какова причина смерти?
– Данила Павлович, – шепнул на ухо генерал, – здесь Иван Данилович, к нему с просьбой обратились родственники.
– Обойтись без вскрытия?
– Ну да… – замялся генерал.
– Где он? Я объясню сам.
Сербицкий провёл его в соседнюю комнату, где Дьякушев, обмякнув в кресле, принимал успокаивающий укол медсестры.
– Дурно действует на него вся эта обстановка, – опять шепнул генерал. – Чуть не упал, увидев труп.
– А какого рожна надо было его туда водить? – вспылил Данила.
– Попросил… Своими, так сказать, глазами увидеть пожелал…
– Покойник его знакомый, друг?
– Что вы! Дьякушев близок лишь с управляющим.
– Родня?
– Никак нет.
– Так что же?
Сербицкий пожал плечами. Они подошли к Первому, когда медсестра закончила с процедурой.
– Вот некстати, – изобразил кислую улыбку тот.
– Иван Данилович, – твёрдо глядя в глаза Дьякушеву, отчеканил Данила, – вам придётся извиниться перед родственниками погибшего, но закон запрещает хоронить тело без вскрытия в случае насильственной смерти, что имело место быть. Желаете, я сам объявлю им об этом?
– Нет, нет… – к удивлению не возразив, забормотал Первый и даже смутился. – Поступайте, как положено в любой цивилизованной стране. Кто вам сказал, что я собирался препятствовать…
– И хотел бы уведомить всех, – сжал губы Данила. – Первым в помещение с трупом должен был войти следователь с экспертом.
– Выстрел услышал охранник, заглянул, а потом вызвал управляющего банком, – буркнул явно уязвлённый генерал.
– Хорошо. – Приоткрыв дверь в соседнюю комнату, где, сложив руки на груди, лежал на столе прибранный в белое покойник, Ковшов впустил туда следователя.
– Слушай, Данила Павлович, – отвёл его в сторону Сербицкий, едва сдерживаясь от ярости. – Для кого ты ломаешь всю эту комедию? Для Первого? Так ему плевать. Управляющий без тебя в штаны наклал и дрожит за свою шкуру. Заключение медика никому не нужно. Ширбаев незадолго до смерти прибегал вечером домой, клялся жене, что натворил кучу дел, за которые придётся расплачиваться: кредит выдал аферной фирме и плакался о самоубийстве, чтобы не позорить семью.
Сербицкий вошёл в раж, начал размахивать руками:
– У него имелось разрешение на личное оружие. Он не только начальник охраны, но одновременно и заместитель управляющего банком. Вот и психанул, да ещё нажрался водки, наверное.
– Растям Мунирович был непьющим… – неслышно подошёл к ним управляющий.
– Значит, в холодном, так сказать, рассудке. – Генерал нервно заходил по комнате. – Возможно, вполне возможно, что совершил он это небескорыстно. Хапнул на лапу. Но что с покойника теперь взять? Написал предсмертное письмо, записку объяснительную. Сколько бумаги извёл!.. – Генерал схватил Ковшова за руку и потащил за собой в комнату, где следователь осматривал труп. – Обрати внимание, как далось ему смертоубийство!
Рядом с покойником на столе лежали скомканные листы, а в пепельнице – куча пепла. Глядя на пепел, Данила попытался задать вопрос генералу, но сзади послышались шум и крики. Оглянувшись, они увидели проследовавшего за ними Дьякушева. Чрезвычайно побледнев, он, покачнувшись, упал бы, но его подхватил Куртлебс и поволок к распахнутому окну. Внизу, среди собравшейся толпы людей, Ковшов заметил робко махавшего ему фетровой шляпой человека. Перекрикивая уличный гвалт, Данила позвал дежурившего на дверях охранника:
– Пропустите его! Это ко мне!
Когда седеющего интеллигента провели наверх и подвели к Ковшову, Данила крепко его обнял:
– Хочу представить блестящего медицинского эксперта, профессора Дынина Илью Артуровича. – Ковшов будто невзначай подтолкнул гостя к генералу. – Прошу любить и жаловать, Генрих Антонович. В неординарно сложившейся ситуации я решил воспользоваться его исключительными способностями.
Дынин раскланялся, начав с Дьякушева, но тот уже собрался покинуть банк, подхваченный с двух сторон под локти Сербицким и Куртлебсом. Однако Ковшов преградил им дорогу.
– Извиняюсь, Иван Данилович, – обратился он к Первому, – я вынужден задержать на некоторое время Станислава Миртовича.
Куртлебс побледнел и закачался на подкосившихся ногах.
– Ну, ну, Станислав, – подбодрил его генерал, хотя смятение посетило и его физиономию, – это простая формальность. Не так ли, прокурор? Расска́жете следователю, что вам известно о самоубийстве заместителя… и т. п. и т. д.
– Я полагаю, следователь сам разъяснит обязанности свидетелю, – не сдержался от сарказма Ковшов. – Однако задержанный в скором времени в банке не появится.
– У меня же большое совещание на днях! – взмолился управляющий. – Серьёзный вопрос надо готовить на рассмотрение бюро обкома, Иван Данилович!
Но Первый, окрепнув на глазах, шагнул к дверям, будто ничего не слышал.
– Версия самострела, – продолжил ему в спину Данила, – одна из многих, а главное – нет заключения о причине смерти Ширбаева, для чего я и пригласил опытнейшего судмедэксперта в прошлом, в настоящее время – профессора медицины Дынина. Неизвестно также, что написано в предсмертной записке. Пепел, увы, если и «заговорит», то не скоро. Криминалистам над ним работать да работать. Одним словом, вопросов много, товарищ первый секретарь обкома.
– Разбирайтесь, – донёсся до Данилы уже из коридора приглушённый хрип Дьякушева. – Докладывайте результаты следствия лично мне.
