Володимир Шарапов
Шикотан – последний форпост государства
Для развлеченья и веселья.
А птицы знали-понимали,
Что означает каждый выстрел,
Но неизменно прилетали
К родной тайге у речки быстрой.
И не могли не возвратиться
К родимой северной округе,
И песни горестной разлуки
Весной веселой пели птицы.
А в них охотники стреляли
И попадали в птиц, не целясь,
И песню скорби и печали
Весной веселой птицы пели.
Когда отзвучал последний аккорд, я протянула гитару Лухе, но он наотрез отказался ее брать и попросил меня спеть что-нибудь еще. И тут раздался стук в окно. Оказывается, на улице напротив нашей комнаты уже стояло несколько человек. Они попросили, чтобы я вышла и пела для всех. Ребята были не против. Мы вышли. Между двумя бараками быстро соорудили небольшой костерок, вокруг которого все столпились. Я подобралась поближе к костру и снова взяла Лухину гитару в руки. Настроение у меня было на редкость светлое. Я уже распелась, и поэтому мой голос зазвучал в полную силу.
Я долгое время мечтала стать оперной певицей. Мне не раз говорили, что голос у меня как у великой Марии Каллас, с которой я всегда чувствовала какую-то странную связь. Удивительно, но мы обе с ней родились в один и тот же день – второго декабря. Ну и намучилась же я со своим голосом, прежде чем его правильно поставить…
Окончив школу, я сразу не могла окончательно определиться, чего больше хочу – заниматься наукой или петь в опере, поэтому стала поступать сразу и на физический факультет НГУ, и в нашу Новосибирскую консерваторию. Я решила, что окончательный выбор сделаю после вступительных испытаний. При этом была на сто процентов уверена: в консу меня возьмут с руками-ногами, а вот на физический факультет – вряд ли, поскольку, как я слышала от кого-то, девушек там валят на экзаменах просто из принципа. Все произошло ровным счетом наоборот. При поступлении в универ я легко набрала 15 баллов из 15 возможных. А накануне экзаменов на вокальное отделение у меня неожиданно сильно заболело горло и голос слегка подсел. Экзаменаторша, некая Диденко, без обиняков заявила, что мой потолок – петь колыбельные. Пришлось забросить в самый дальний ящик свои детские мечты об оперной сцене и удовлетвориться пением в хоре НГУ.
В тот вечер я спела пару песен Визбора и что-то из репертуара Далиды и Джо Дассена. Потом гитара пошла по кругу. Наверное, мы просидели бы так у костра всю ночь напролет, если бы вскоре после полуночи в нашем женском бараке не открылась форточка, откуда высунулась голова какой-то пьяной девахи. Прокуренным голосом, подкрепляя краткую речь самым отборным матом, она прозрачно намекнула всем, что завтра с утра на работу, и пора бы уже, наконец, разойтись. Что ж, трудно было не признать ее правоту: утром начиналась наша смена, а работу еще никто не отменял.
Костер уже почти догорел. Только красные угли таинственно перемигивались с мириадами звезд над нашими головами… Я перестала играть и нехотя встала на слегка затекшие ноги. Кто-то взял гитару из моих рук. Я подняла глаза. Передо мной стоял Луха. Он смотрел на меня уже совсем иначе. Каким-то внутренним женским чувством я поняла, что поднялась в его глазах совсем на другую ступень – ту, что отделяет девушку в глазах мужчины от прочих друзей и знакомых. И мне это нравилось. Я была одинока. С парнями у меня никогда не складывалось. Во-первых, я всегда считала себя некрасивой. А во-вторых, мать моя с раннего детства внушала мне, что для девочки даже просто общаться с парнями – это предосудительно. Я удивлялась, как мои сверстницы легко находят общий язык с мальчиками, которые казались мне существами совсем другого мира. Увы, научиться у своих подруг такой же легкости я не могла. Во время учебного года все мое свободное время уходило на занятия музыкой. А на летних каникулах я или работала на даче, или ходила с матерью в туристические горные походы, участники которых были в основном мамины ровесниками.
Анна
Только после школы, когда я поступила на первый курс физического факультета, удача мне улыбнулась в лице моей ослепительной одногруппницы Вики Рубиновой. Она, наверно, и не догадывается, как меня восхищает ее поразительное умение нравиться парням, сохраняя при этом вокруг себя определенную дистанцию. Я обожаю наблюдать ее флирт – самый пряный и сочный из всех, какой только может быть, но едва уловимый, заканчивающийся задолго до той грани, что отделяет порядочность от распущенности. Все это можно охарактеризовать одним словом – ЖЕНСТВЕННОСТЬ. Черта, которой мне всегда страшно недоставало…
Солнечная Вика
Общение с Викой дало свои плоды. Ее потрясающие эмоциональность и свобода разбудили тайные струны в моей одинокой душе. Пускай я до сих пор в отношениях с мужчинами веду себя слишком зажато и даже подчас дико, но тогда, ночью, под пристальным взглядом Лyхи я в первый раз в жизни почувствовала себя настоящей Женщиной – такой, какой она и должна быть всегда: загадочной и прекрасной. Подобно Золушке, под дымчатым флером волшебной ночи я чудесным образом преобразилась вдруг в прекрасную фею с ангельским голосом. Конечно, потом, с первыми же лучами солнца, этим чарам суждено развеяться, и мой принц увидит при свете яркого дня, что у его принцессы кривые ноги и большой нос, а еще черные усики, которые я никогда не удосуживалась выщипывать. А принцесса увидит, что он это увидит, и запрет все нежные чувства куда-нибудь в дальний и пыльный чулан своего сознания, повесив на дверях большой амбарный замок. А ключ выбросит с самой высокой скалы на самое глубокое дно синего моря. Надо бы не забыть над дверью написать большими печатными буквами: ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ.
Вика взяла меня под руку, и мы пошли к женскому бараку. Наши мальчики провожали нас до самых дверей. Было уже совсем темно. Холодный ветер, дувший с океана, заставлял ежиться. Луху я не видела, поскольку он шел чуть позади, но тем не менее хорошо чувствовала его близость. Связь, которая неожиданно зародилась между нами в ту ночь, тоненькой, едва заметной серебристой ниточкой соединяла наши сердца. Перед самым входом в барак я остановилась, словно боясь, что захлопнувшаяся за нами дверь порвет эту нить безвозвратно. Меньше всего сейчас мне хотелось проверять ее на прочность.
Весь наш небольшой путь до барака Вика с Изей без умолку о чем-то весело переругивались в своей обычной манере, ставшей для меня уже совершенно привычной. Но в этот раз я не слышала ни одного их слова, настолько была погружена в собственные переживания. Перед тем как войти в чрево длинного тускло освещенного коридора, я посмотрела на Луху и сразу успокоилась. В темноте он возвышался надо мной, как скала, незыблемая и надежная, держа в одной руке свою гитару, а в другой так и недопитую бутылку водки. Одного быстрого взгляда под особым углом мне было достаточно, чтобы убедиться: все мои романтичные грезы – не плод разыгравшегося воображения одинокой девушки. С некоторых пор я вижу и знаю гораздо больше, чем могут предположить окружающие меня люди…
Араданский хребет
Это произошло прошлым летом. В июне к моей хорошей приятельнице Аленке Водопьяновой приехал из Магадана ее отец, Владимир Игоревич. Она загорелась сходить вместе с ним на пару недель в какой-нибудь не слишком утомительный горный поход. Я согласилась составить им компанию. После долгих поисков подходящего маршрута наш выбор пал на Арадан. Араданский хребет расположен всего в 50 километрах от кишащих туристами Ергаков. Благодаря внешне менее эффектному рельефу гор и большей труднодоступности, людей в этих местах практически не бывает, что явилось определяющим фактором в нашем выборе. Кроме того, мы там ни разу еще не были и захотелось не упустить возможность еще раз окунуться в атмосферу настоящей весны. В силу климатический условий зима здесь морозная и долгая. Снега по-настоящему начинают таять только в самом конце мая, поэтому лишь ближе к концу июня склоны гор, берега ручьев и хрустально чистых озер покрываются сочной зеленью и бесчисленными цветами.
Поход этот едва не стал для меня последним и полностью изменил всю мою дальнейшую жизнь. Дело было так. В один из дней мы налегке поднялись из нашего лагеря на самую высокую вершину хребта – пик Араданский. Целую неделю до этого без единого перерыва моросил дождь, который вымотал из нас всю душу. А тут в кои-то веки небо было абсолютно чистым. С вершины пика перед нами открылся вид на Ергаки такой грозной красоты, что захватывало дух. Гигантские, черные, как ужас ночи, тучи повисли над цепью величественных гор, расположенных напротив нас. Там, вдалеке над ними, шла мощная гроза. Это было хорошо видно по бешено проносящимся разрядам молний, которые то и дело озаряли клубящиеся тучи своими ослепительно-яростными вспышками. Апофеозом всего стала двойная радуга. Мы бросились фотографировать происходящую перед нами завораживающую мистерию. А между тем гроза неумолимо приближалась, что чувствовалось по усилившемуся ветру и насыщенному озоном воздуху. Атмосфера наполнилась статическим электричеством. Я посмотрела на приникшую к видоискателю своего фотоаппарата Аленку и обомлела: ее длинные темные волосы стояли столбом. Это было настолько противоестественно, что у меня началась истерика. Аленка обернулась на звук моего гомерического хохота и сразу поняла его причину: мои волосы торчали точно таким же образом. Видимо, от переизбытка кислорода нас обеих охватила дикая эйфория, мы смеялись как сумасшедшие, фотографировали друг друга и веселились точно малые дети. Позади меня находился геодезический триангуляр. В какой-то момент я, потеряв всякую бдительность, прислонилась спиной к его металлическим конструкциям. Делать такое на самой высокой вершине горного хребта во время налетающей сильной грозы – это чистое безумие. Мне до сих пор делается стыдно, когда вспоминаю, как я тогда глупо вляпалась.
Расплата за мое легкомыслие произошла мгновенно: в триангуляр ударила молния. Меня отбросило на крутой склон, и я кубарем покатилась вниз. Мне хорошо запомнился этот момент, потому что примерно один такт, состоящий из трех ударов сердца, я еще осознавала, что со мной происходит. ОДИН-ДВА-ТРИ – и мое сердце остановилось. Я решила, что уже навсегда. Не нахожу никаких слов, чтобы передать ощущение безысходной мировой тоски, которая меня в тот момент охватила. Точнее, меня как таковой больше не существовало вовсе – я и была всецело этой мировой скорбью, заполнившей своей глухой массой всю Вселенную. Наверное, мои слова выглядят как полный бред, но выразить по-другому тогдашние ощущения я не в силах.
Потом наступило освобождение. Я увидела свое тело с высоты. Под плотной стеной ливня оно лежало в неестественной позе, остановленное в своем падении куском скалы, выходящим из склона. С вершины, осторожно передвигаясь по скользким камням и мокрой траве, к нему спускались два человека. В девушке с распущенными, мокрыми от дождя волосами я узнала Аленку. Волосы все время падали прямо на ее покрытое смертельной бледностью лицо, закрывая обзор, и она отводила их руками. В пожилом мужчине я узнала ее отца, Владимира Игоревича.
Добравшись наконец до меня, они стали тормошить мое бездыханное тело. Убедившись, что я не подаю никаких признаков жизни, перевернули на спину, а затем начали делать прямой массаж сердца и искусственное дыхание. Я взирала на их тщетные попытки совершенно равнодушно. Зачем все это? Ведь я не собираюсь возвращаться. Подобно сжатой спирали, которая вдруг неожиданно полностью распрямилась, вся моя жизнь развернулась передо мной, и я не увидела в ней ничего, за что бы хотелось зацепиться. В конце концов мне смертельно надоело смотреть на землю и меня понесло куда-то вверх.
Не знаю, сколько это длилось. Я совершенно перестала ощущать время так, как ощущала на земле. Пожалуй, библейское «все ныне и здесь» правильно передает мое тогдашнее восприятие окружающего мироздания. Не было уже ни прошлого, ни будущего. Вокруг был только Свет, и впереди ждала бесконечная свобода, к которой я безудержно мчалась на всех своих парах. Но меня остановили…
Если бы я могла тогда кричать и чувствовать боль, то от моего негодующего крика содрогнулись, разлетелись бы вдребезги все галактики, а боль от того, что я остановлена на пути к моей единственной Цели, добила бы меня уже окончательно. Но я не могла ни кричать, ни тем более испытывать хоть что-то, отдаленно напоминающее человеческие ощущения. Я просто замерла и увидела перед собой то, что про себя назвала своей смертью.
Вряд ли возникшее на моем пути словно из ниоткуда Существо имело в себе хоть что-то, напоминающее обычный человеческий облик. Но Ему захотелось, чтобы я видела Его в образе Прекрасной Женщины в белых сверкающих одеждах и со скрытым полупрозрачной вуалью лицом. Меня всю охватил трепет, и я встала перед Ней на колени, ожидая своего приговора.
– Тебя зовут Анна, – назвала Она одно из моих многочисленных прошлых имен, которое, признаться, я уже с трудом помнила. – И ты пришла сюда раньше своего срока…
– Я не хочу возвращаться, – с огромным трудом пролепетала я.
С моей стороны это был настоящий бунт, и только боги знают, чего мне стоило тогда на него пойти перед лицом подавляющей меня своим неземным светом Мощи.
– Анна, ты можешь не возвращаться, но если ты все-таки вернешься, то поможешь спасти твой прекрасный и несчастный мир. Посмотри на него еще раз, – спокойно сказала Она и сделала жест рукой, чтобы я обернулась.
Это был удар ниже пояса. Мне ничего не приказывали. Меня просто просили. Просило самое милосердное и всемогущее в мире Существо, рядом с которым я могла себя чувствовать лишь бесконечно малой песчинкой.
Я обернулась. Отсюда, сверху, Земля представлялась в виде жалких клочков суши, зажатых со всех сторон водами морей и океанов, с отравленным воздухом, с почти уничтоженной растительностью. Я увидела бесцельно копошащихся жителей Земли, у которых не было никакого будущего. Еще пара, ну, максимум, тройка сотен лет – и на всей планете не останется ничего, кроме мертвых остовов городов, погребенных под слоем радиоактивного пепла, да редких выживших на свою бедную голову земных обитателей. Пока еще, впрочем, виднелись островки природы, почти не тронутые безжалостными руками людей. И это оказалось самым лучшим, что там вообще было. Потом я заглянула в людские души. В первую очередь меня интересовали дети. Эти жизнерадостные и целомудренные существа, исполненные полного доверия к окружающему миру, наполнили мое сердце материнским трепетом и любовью. А потом… потом я увидела их. Ходячих мертвецов. Назвать тех существ живыми – не поворачивается язык. Я никогда не видела ничего более ужасного. Внешне они напоминали людей, точно так же, как искусственные цветы могут внешне походить на настоящие. Но цветы по крайней мере безвредны. А эти были настоящими монстрами, убивающими все живое вокруг себя. Самое страшное заключалось в том, что у них полностью отсутствовали органы, которые позволяют людям испытывать чувство любви к ближним. Единственное, что доставляло им удовольствие – удовлетворение низменных инстинктов и желаний. При этом многие были наделены весьма изощренным интеллектом. Когда такие существа умирали, от них не оставалось ничего, только пустая быстро разлагающаяся оболочка. Внутренне они знали, что обречены, и поэтому цеплялись за свою жизнь любыми доступными способами. Люди, обладающие хотя бы зачатками духовности, вызывали у монстров дикую злобу и ненависть. Особенно сильно они ненавидели детей и стремились их растлить всеми возможными способами, чтобы сделать подобными себе. Этих мертвецов было очень много. Ничуть не меньше, чем нормальных людей. И с каждой минутой становилось все больше и больше. Я с ужасом увидела города и страны, полностью заселенные ими…
– Что ты чувствуешь? – спросила меня Прекрасная Женщина.
– Я хочу их немедленно уничтожить… Всех до единого! – мрачно ответила я. Всем своим существом я теперь рвалась обратно, чтобы смести с лица земли эту ужасную заразу и спасти детей от ее липких и развратных лап.
– Хорошо, Анна, тогда возвращайся и сделай это. Теперь ты сможешь видеть таких людей и скоро найдешь способ, как навсегда избавить от них всю Землю.
На этом месте мой смертный сон оборвался.
– Слава Богу!!! Папа, она дышит! – это были первые слова, которые я услышала. Надо мной склонилась радостная Аленка. Над ее головой полыхало розовое сияние. «Прямо святая», – улыбнулась я про себя. И все же увиденное меня несколько встревожило: с моими глазами явно было что-то не так.
Владимир Игоревич распрямил затекшую спину, и сквозь его густые усы промелькнуло что-то похожее на улыбку.
– Вот и славненько, – буркнул он, – теперь будем выбираться.
Легко сказать «будем выбираться», я ведь даже еще не могла пошевелиться. Я была совершенно растеряна. Но то я, а Аленкин папа оказался человеком бывалым. Школьный учитель, большую часть жизни он занимался туризмом; и зимой, и летом водил своих учеников в пешие походы по Магаданским сопкам и был готов, пожалуй, к любым жизненным ситуациям. Будучи весьма пожилым человеком, он не смог бы меня тащить в одиночку, да еще в гору. Но выбираться было нужно как можно скорее: до темноты оставалось не так много времени. Ливень сменился ледяным мелко моросящим дождиком, который не давал никаких надежд на скорое прекращение. Холод от промокшей насквозь одежды пробирал уже до самых костей.
Меня перевернули на живот. Аленка с отцом встали на четвереньки, и я обхватила руками их шеи; потом они на карачках поползли вверх по склону, а я волоклась между ними, умирая от стыда за свою беспомощность и проявленную беспечность. До вершины мы добрались минут за тридцать. Потом был долгий и утомительный спуск. Уже в полной темноте, смертельно уставшие и замерзшие, мы приблизились к нашей палатке.
– Коньячку бы сейчас дерябнуть… – донеслись до меня слова Владимира Игоревича.
– Коньяка нет, но у меня в аптечке есть немного медицинского спирта, – прохрипела я, едва шевеля разбитыми губами.
– Аня, да вы просто мои мысли читаете, – весело отозвался Аленкин папа, и я увидела, как над его головой колыхнулось едва различимое светлое марево.
– А разве… – начала было я, но сразу прикусила губу, осознав: вслух про коньяк он ничего не говорил. С моей бедной головой определенно было что-то не так…
На следующий день мы устроили мой тщательный медицинский осмотр. Я сгибала и разгибала все свои суставы. Щупала ребра, вертела шеей. Было похоже на то, что я отделалась всего лишь многочисленными ушибами и ссадинами. А еще говорят, что чудес на свете не бывает! Впрочем, падая, я инстинктивно сгруппировалась так, как в горных походах учила меня когда-то мать. Вероятно, это и спасло мою жизнь. Но все тело было в синяках и кровавых подтеках; у меня сильно поднялась температура и резко участился пульс. Мы решили, что я отлежусь несколько суток в палатке, а потом начнем потихоньку возвращаться домой.
Пока Аленка с отцом ходили в радиалки по окрестным местам, я валялась в палатке и предавалась размышлениям. Никаких сомнений больше быть не могло: у меня проявились способности к чтению мыслей. Кроме того, я, кажется, начала видеть ауры. Видение о встрече с Прекрасным Существом, которое я поначалу восприняла как безумный бред умирающей, теперь казалось мне не таким уж и бредом. Осталось встретить хоть одного ходячего мертвеца, чтобы окончательно в этом убедиться. Я припомнила, что Она говорила о моей новой способности их легко обнаруживать. Какие же это мерзкие твари… Интересно, как я смогу их всех уничтожить?
После некоторых размышлений я пришла к следующим выводам. Во-первых, о своих новых способностях – никому ни звука. Так ведь можно и всех друзей растерять. Кто же в здравом уме захочет общаться с человеком, для которого все твои самые сокровенные мысли и желания как на ладони. Лично я, узнай вдруг, что кто-то обладает способностью читать мои мысли, сторонилась бы от него как от чумы. С даром видеть чужие ауры дело обстоит ничуть не лучше. Скажи я кому про них, – сразу разнесется слух, что Журавлева чокнулась после того, как ее огрело молнией. Плакала тогда моя научная карьера… Во-вторых, целью моих научных интересов должно стать изучение физической природы свечения, которое я способна видеть. Возможно, получится сделать прибор, способный его фиксировать. У ходячих мертвецов оно может отсутствовать вовсе или иметь какую-то ярко выраженную особенность. Потом уже можно будет подумать, как от них избавляться. Главное, хранить мои исследования в тайне. Эти существа могут обладать вполне себе хорошим интеллектом, а значит, пойдут на все, чтобы их не разоблачили. Я что-то слышала про супругов Кирлиан, которые изобрели метод фотографирования излучения растений. Официальная наука подвергла их жесточайшей обструкции. Теперь я догадывалась, чьи уши за этим торчали. Если верить тому, что я видела после остановки сердца, то против меня одной сейчас несколько миллиардов бездушных выродков. Что ж, отступать мне некуда. Дрожите твари, я бросаю вам вызов!
