Влас Дорошевич
Дуэль
Тогда как часов-то давным-давно уж нет, а имеется для вида одна цепочка.
Честь и часы мы имеем для себя. Амбиция и цепочка без часов – это то, что носят для вида.
Можно не иметь никаких часов, но чудную цепочку.
В сороковых годах в Москве один господин, принадлежавший к хорошему обществу, но любивший вместе с тем передёрнуть, был изобличён в нечестной игре.
– Вы шулер! – воскликнул партнёр.
– Я сам знаю, что я шулер, но не люблю, когда мне об этом говорят! – отвечал тот и дал партнёру по физиономии.
Вот вам проявление «амбиции».
И наиболее бросающиеся в глаза цепочки носят именно те, у которых нет даже ломбардной квитанции на часы.
Вспомните хотя бы наделавший в своё время много шума парижский процесс Жака Сен-Сэра и Комп.
Среди лиц, обвинявшихся в шантаже, была масса таких, с которыми считалось даже честью «переведаться на шпагах».
Настоящих «законодателей дуэли», людей с сильно-развитым point d'honneur'ом, людей, не простивших бы ни малейшего посягательства на их «честь».
Достаточно сказать, что один из участников почтенной компании как раз на следующий день должен был драться на дуэли, но как раз накануне следователь отправил его в тюрьму, – его, «человека чести», за шантаж, мошенничество, систематическое ограбление больного, умирающего человека!
Что доказывает собою дуэль?
Что мы имеем дело с человеком храбрым.
Положим, Наполеон говорил:
– Я не верю храбрости дуэлистов. Латур-Мобур, храбрый из храбрых, никогда не дрался на дуэли.
Но нужно быть самому Наполеону, чтоб иметь право так судить о храбрости других. И надо быть Латур-Мобуром, чтоб не бояться подозрения в трусости.
Мы готовы признать за дуэлистами какую угодно храбрость.
Был ли Яго храбр?
Несомненно. Иначе бы он не пользовался таким уважением своего боевого товарища, славного полководца Отелло.
Есть ли в Яго что-нибудь похожее на «человека чести»?!
«Трус боится пули, щекотливый человек боится говора света, но люди чести всего более боятся своей совести».
Честь – это то, что существует для внутреннего употребления, амбиция – исключительно для наружного.
Человек чести, действительно, человек чести, не сделает бесчестного поступка, будучи один, в герметически закупоренной комнате.
Потому что можно бежать от всего и от всех, кроме самого себя.
И честь, зарезанная бесчестным поступком, всегда будет хрипеть:
– Ты – негодяй. Ты убил меня. Ты сделал бесчестное дело.
И это хрипение зарезанной чести всегда будет звучать в его душе, громче лести и похвал, которыми стал бы окружать его свет, не знающий об его подлом поступке.
Тогда как для человека, лишённого внутреннего чувства чести, важно только одно:
– Чтоб другие не знали.
Когда же другие узнают об его бесчестности, он вызывает обличителя.
И продолжает гордо высоко держать голову.
Так что, признавая дуэль, мы даём, с одной стороны, бесчестному возможность безнаказанно совершать всё, что ему угодно, без опасности быть изобличённым:
– Иначе – к барьеру!
Даём тому же бесчестному способ выйти «с честью» даже в том случае, когда он изобличён.
А с другой стороны, ставим каждого честного в смертельную опасность от каждого дерзкого.
– Или деритесь с ним или мы сочтём тебя бесчестным.
Мы даём свободу дерзости и возможность бесчестию выходить «с честью» из своего положения.
Затворяем двери пред честным, потому что у него не хватило мужества стреляться, и широко распахиваем их перед бесчестным, потому что он выстрелил из пистолета!
Что доказывает дуэль именно в вопросе о «чести»?
Разве вопрос в ударе, а не в том, что человек заслужил такой поступок?
Если он заслужил своими дурными поступками, то какая же дуэль уничтожит предшествующую бесчестность его действий?
Разве что-нибудь изменится? Нехорошие поступки станут хорошими?
Дуэль кончает собою всё недоразумение. И в этом её недостаток.
В каждом отдельном случае мы ровно ничего не знаем:
– Кто прав, кто виноват?
Мы знаем только:
– Они дрались.
И на вопрос:
– Честный или бесчестный это человек?
Мы можем только ответить:
– Он храбрый человек.
Это всё равно, что:
– Умён X или глуп?
– Он поднимает 4 пуда.
Что же доказывает дуэль?
– «Возьмём конкретный случай, – говорит Дюпен старший. – Икс нанёс Игреку тяжкое оскорбление, «смываемое только кровью». Икс признаёт дуэль. Что же он хотел сказать своим поступком? Почему он не послал вызова? Ясно, что он хотел сказать и сказал нам: «Вот человек, с которым нельзя выходить на поединок как с равным. Его можно только наказывать за дурные поступки, как наказывают существа ниже нас. И я его наказываю». Но через пять минут Игрек прислал ему вызов, и Икс этот вызов принял. Что же он теперь говорит нам: «Нет, господа, с ним можно стать на одну доску, это вовсе не низшее существо, которое можно только наказывать. Я был не прав, считая его таковым». Не заключается ли в этом приёме вызова – отказа от своего мнения об Игреке? Сознания своей ошибки? Своей неправоты? Если нет, то где же здесь логика? Какое же значение этот поединок имеет для Игрека? Если он, действительно, совершил поступок, противный чести, то разве этот поступок перестанет существовать? Если он ничем не заслужил нанесённого ему оскорбления, то разве чувство справедливости, свойственное каждому честному человеку, не возмущает эту несправедливость: «Я позволяю врагу делать со мной незаслуженно всё, что ему угодно, – лишать меня чести или жизни». Я бы сказал, что это похоже на христианское подставление врагу левой щеки, когда ударили по правой, если Игрек сам не держал при этом оружия. Каждый раз, когда наш покой, покой общества, нарушен, мы в праве требовать, чтоб нам объяснили, почему это сделано. И вот, когда мы подходим с тем, чтобы узнать, в чём дело, узнать, кто прав, кто виноват, узнать, было ли это оскорбление заслуженной карой или несправедливостью, – перед нами вместо ответа, – X (икс) из двух скрещенных шпаг!»
«Дуэль, – восклицает Дюпен в другом месте своего замечательного диспута, – дуэль, по словам моего оппонента, одного из стажёров, не выдерживает натиска логики. Мой молодой друг ошибается, не натиска, а прикосновения. Дуэль в том виде, как мы её теперь рассматриваем, лопается как мыльный пузырь, едва логика хочет к ней прикоснуться, желая исследовать: что ж это такое?»
Всё это, разумеется, отлично понимается и обществом, тем не менее, посылающим своих членов на поединки.
Обществу в сущности очень мало дела до чести. Но оно требует, чтоб у всех была амбиция.
– Какое мне дело до того, есть ли у тебя часы. Покажи только свою цепочку!
