Владислав Михайлович Попов
Князь тараканов
– А вы, сударь, молодец. Не потеряли меня из виду. Из вас вышел бы хороший филлер.
Настроение у Евстратия Павловича было приподнятое. «Веселый гад. Причем без всякого кокаина», – пронеслось у меня в голове.
– Как на счет моей просьбы? Вы охраняете человека, про которого я рассказал?
– Мы всех охраняем. На то мы и Охранное Отделение. Не беспокойтесь за своего знакомого. С ним ничего не случиться, если вы будете вести себя правильно.
– Где машинка? – мрачно буркнул я.
– Вот. Извольте. Почти как новая. Специально для вас даже смазали. Проверим?
Евстратий Павлович зарядил лист бумаги и постучал по клавишам.
– Видите этот «ять»? Он слегка выбивается из строки и черточка глубже, чем у остальных. Теперь, увидев в какой-нибудь вашей грязной прокламации такую «ять», мы поймем, на какой машинке и кем она набрана. Есть еще несколько таких знаков, но я уж вам их называть не буду. Зачем вам голову забивать.
Я наклонился над текстом и побелел, как лист бумаги, который был передо мной. На нем было написано: « Князь Тараканов есть агент охранного отделения.» Евстратий вытащил лист из машинки.
– А теперь подпишите это. Вот здесь собственноручно.
Голос его из игривого превратился в угрожающий.
– Зачем, – спросил я еле дыша.
– А чтобы вы, сударь, двойной игры со мной не вели. И нашим и вашим. Проходили подобное с эсерами. Ну же!
Дрожащей рукой я подписал свое собственное разоблачение.
– Это еще не все. Извольте на стульчик. Вот сюда. Сделаем фото на память. Вы и страничка вашей автобиографии.
Падонок явно получал удовольствие от моего унижения.
Вспышка.
– Сергей Константинович, дорогой мой, выпрямитесь. Ну, держите спинку прямо. Сразу видно, не служили.
Вспышка.
– Все. Не смею вас задерживать. Машинку извольте в футляр положить. Все-таки вещь дорогая.
– А что я скажу, откуда достал машинку.
– А скажите правду. Из посольства. Ах, да. Забыл. Встречаемся послезавтра. На том же месте, в тот же час. Ауфидерзеен.
22
На квартире меня встретили не ласково.
– Где вы шлялись все это время? – подскочила ко мне Анна. Она внимательно смотрела мне в глаза, потом открыто принюхалась. Я ее разочаровал. Сегодня ни капли.
– Вы должны сидеть тут и писать статью!
– Не в библиотеке?
– В библиотеке вы были вчера. Этого достаточно.
Тут она соизволила заметить футляр.
– Что это?
– Печатная машинка. Ремингтон. Я же обещал достать. Держите.
Я поставил трофей на стол.
– Правда, у нее «ять» западает, – сказал я удовлетворенно.
Недаром я полчаса возился с этой «ятью» в подворотне, пытаясь ее сломать.
Подошли Коба и Авель. У Авеля один глаз был налит кровью, разбита скула и бровь.
– Что это? – изобразил я удивление. Авель в ответ что-то промычал.
За него ответила Анна:
– То ли у твоего преследователя появились защитники, то ли Кобу с Авелем просто пытались ограбить. Коба успел скрыться, а вот Авель…
– Я нэ скрылся, я просто отошел. Мэня побоялись тронуть, понятно, – обиженно заявил Коба. Авель попытался ухмыльнуться, но тут же застонал.
– Откуда машинка? – сменила болезненную тему Анна .
– Из посольства.
– Ты – идиот?
– Нет. Я – писатель со сломанной рукой. Перо в руке не держится. Левой писать не умею. Нужна машинка.
– Тебя запомнили.
– Какая разница. Когда статья выйдет в печать, пройдет уйма времени, будет уже все равно.
– Все равно – это точно, – подвел итог Коба.
Его тон мне не понравился.
Ночью в постели Анна повернулась ко мне.
– А ты, оказывается, еще на что-то способен. Не ожидала. Проявил инициативу, смекалку. Ты не потерян для революции.
Мне было стыдно ее слушать. Как молотком стучал в ушах упрек. Знала бы она, кто проявил инициативу и смекалку…
– Я думала, что твои порывы – пустые слова и жесты. Блажь богатея пока есть деньги. А ты… Ты – молодец.
На этих словах она поцеловала меня. Что должен был чувствовать человек, когда его целует красивая девушка? Я чувствовал стыд и позор. Хотелось провалиться сквозь землю. Анна прильнула ко мне. Поцеловала в шею. Но вместо возбуждения я испытал полный упадок сил. Откуда взяться страсти у ничтожества? Как жалок тот, в ком совесть нечиста. Казалось, рядом на кровати присел ухмыляющийся Евстратий. Я был подавлен. Анна удвоила старания. Ее горячий шепот обдал меня как кипятком.
– Ты мой красный князь. Ты будешь знаменем революции. Будешь в ее первых рядах. Не забывай этого высокого назначенья.
Н этих словах мне окончательно стало дурно. Тошнило, кружилась голова.
Возбуждение охватило саму Анну. Она заволновалась.
– Пора, пора. Не медли боле.
Мне показалось, что играется какая-то страшная пьеса. Хотелось встать и уйти. И рад бежать, да некуда… Ужасно. Анна не замечала моего конфуза.
– Остался последний шаг. Тебе надо порвать со своей семьей. Со своим классом. Потребовать свою долю из предприятия. Ты отдашь деньги в партийную кассу и станешь свободным.
Тут моя жаркая прима почувствовала неладное. В тишине были слышны голоса товарищей. Обливаясь потом и стыдом, я проблеял извинения. Анна оглянулась на дверь.
– Тебя смущают эти двое? В театре за кулисами ты не был таким стеснительным. Ладно, завтрашний вечер проведем без них.
Я очень надеялся, что не доживу до следующего вечера. Вот бы уснуть и не проснуться.
Однако проснуться пришлось. Меня снова мучил кошмар. Я вынырнул из сна, спасаясь от страшных волчьих глаз. Было позднее утро. Компания уже завтракала.
– Вставайте, граф, вас ждут великие дела! – весело приветствовала меня Анна.
Авель хихикнул и скорчился от боли.
Я содрогнулся: «Дела?». Теперь я мечтал тихо сидеть дома и писать статью о национальном вопросе. Писать месяц, два, год. Докладывать подлому Евстратию Павловичу, что ничего не знаю.
– Да, дела. Вас смущал человек, за которым я следила? Сегодня вы с ним познакомитесь. Это Троцкий. Член партии, но меньшевик.
– Он хуже меньшевика, он – ликвидаторовец. Иуда, – прорычал Коба.
– Официально нет. Троцкий не выступал за роспуск нелегальной организации. Но он сотрудничает с этими предателями. Он со всеми сотрудничает, с кем это выгодно.
Троцкий выпускает здесь газету «Правда». Большой тираж. Газета целиком до последней буквы стоит на меньшевистской, предательской платформе, но выпускается как орган всей партии. Наш «Старик» в ответ тоже стал выпускать газету под таким же названием, но с нашей, правильной точкой зрения. Троцкий возмущался. Проблема в том, что наши возможности не идут ни в какое сравнение с возможностями меньшевиков. Пока. Твоя задача – убедить Троцкого сделать газету рупором всей партии. Чтобы в его «Правде» звучали обе точки зрения. Но еще лучше, если «Правда» будет одна. Большевистская.
Я поперхнулся кофием.
– Почему я?
– А почему не ты? Ты считал, что тебе не доверяют. Теперь мы тебе доверяем. Доверяем серьезное дело.
– Как я это сделаю? Он меня спустит с лестницы.
– Я не знаю как, но ты должен это сделать, – с металлом в голосе ответила Анна.
– Неплохо было бы узнать, где он берет деньги на газету, – добавил Коба.
– Товарищи, – я аж привстал от волнения, – дорогие мои, я не справлюсь. Я этим никогда не занимался. Я не умею.
– Все когда-то бывает в первый раз, – философски заметил Авель, держась за разбитую скулу.
– Перестань распускать нюни. Сказано «надо», значит «надо». Это приказ центра. И личная просьба «Старика». Ты будешь вести переговоры. Вот адрес Троцкого. Идешь сегодня же.
– А если он откажется отдавать газету?
– Тогда ты назначаешь новый раунд переговоров. Говоришь, что появились новые условия, новые предложения. Мы тебе скажем какие.
Теперь мне точно есть, что доносить охранке.
На улице я дважды чуть не попал под лошадь и один раз под трамвай, но злая судьба уберегла меня. Моя последняя надежда – вдруг Троцкого не будет дома. Надежда не сбылась – дверь открыли. Передо мной стоял вихрастый мальчик. Он проводил меня в гостиную. Я огляделся. Комната была просторная, с роялем. За окном виднелись горы.
– Хорошая квартира, – заметив мой интерес, заговорил Троцкий по-немецки.
– У меня к вам дело, – мрачно и по-русски ответил я.
Троцкий поморщился и крикнул вдогонку убегающему мальчику: «Я же просил, не открывать дверь всем кому попало!» Затем он повернулся ко мне. Вид его был уже не такой благодушный.
– Слушаю.
– Я по поводу «Правды».
– Всем нужна правда.
– Пока получается, что правда у каждого своя. А правда должна быть всегда одна. На то она и правда.
Я кратко изложил требования.
– Какая наглость.
Троцкий зашагал по комнате.
Нет, все-таки, какая наглость! У меня украли название газеты, а теперь требуют и саму газету! Разбой! Я не сдам ее без боя. Редакция на моей стороне. И эти люди называют меня предателем! Бандиты и сектанты, не способные на компромисс.
Я сказал, что компромисс возможен. Можно обсудить условия. Мне надо провести консультацию с товарищами, после этого мы можем встретиться еще раз. Например, завтра.
– Хорошо. Давайте в полдень, в «Централе», – предложил примирительно Троцкий.
– Извините, в полдень не могу. У меня прием у врача.
– Да? У какого? – Видимо из вежливости спросил мой визави.
Говорить, что я хожу к психотерапевту не хотелось. Поэтому я просто назвал фамилию.
– У доктора Фрейда.
– У Фрейда! Вот это да. Как тесен мир.
– Вы тоже у него лечитесь?
– Нет. Но я тесно общаюсь с его сторонниками. Хотя какие они теперь сторонники. Теперь Адлер и Фрейд противники. В психоанализе тоже есть фракционная борьба. Представляете, у них даже журналы у каждого направления свои! Все как у нас. А вы, значит, верите в теорию сексуальности.
– Пока не решил…
– Мне ближе теория Адлера о комплексе неполноценности и его компенсации. Человек рождается жалким и неполноценным. Его мучает страх перед силой и могуществом отца. Всю жизнь он пытается преодолеть это детское состояние неполноценности. Преодолеть можно разными способами. Например, в коллективе себе подобных. Коллектив единомышленников дает индивиду силу. Силу множества. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Некоторым этого мало. Тогда они ищут власти. Власть дает то могущество, о котором мечталось в детстве. Власть и сила вот – компенсация комплекса неполноценности. А Фрейд? Фрейд, по сути, говорит, что самое главное – это любовь. Сейчас даже женщины в это не верят. Я верю во власть и силу!
Глаза у правдолюба горели. Я понял, на что он может променять свою газету. «Я хочу, только чтобы меня любили», – пронеслась у меня в голове странная корявая фраза. Откуда этот сентиментализм?
– Может, тогда в два часа? – спросил я.
– Боюсь, в два часа буду занят уже я. У меня… встреча.
– В три?
– В три. Хорошо. Договорились.
Троцкий встал, пожал мне руку и на прощание добавил:
– С вами интересно общаться. Вы нерядовой человек. Переходите на мою сторону. Мне нужны умные люди. Скоро я размажу этих сектантов. Подумайте над моим предложением. Не окажитесь среди проигравших.
Он пождал мой реакции. Я молчал. Тогда он добавил:
– Я дам вам денег. Мне будет нужно знать, что они замышляют.
Ошарашенный этой откровенной наглостью я молча вышел.
На улице мне показалось, что я видел издали Авеля.
По дороге домой зашел в казино. Ну, как по дороге, пришлось сделать крюк через весь город. А прежде чем зайти в казино, пришлось зайти в банк. Когда я оттуда вышел, мой долг банку вырос еще на несколько сотен крон. Сел за рулетку, поставил на красное. Красное проиграло. Правильно, я же теперь служу черносотенцу, а не красному делу. Поставил на черное. Тоже проиграл. Далее отдал дань Пушкину: проиграл на тройке, семерке и одиннадцати вместо туза. В заключение банально поставил на чертову дюжину без всякой надежды. Правильно, нечего было надеяться. Проиграл. Кронопускание получилось основательным. По традиции, после проигрыша решил выпить. Но тут я вспомнил, что попробовал новое средство для поднятия духа. Я побежал в ближайшую аптеку. Ближайшая аптека оказалась далеко. Когда я ее нашел, там не нашелся кокаин. Я в другую – тоже самое. В третью – безрезультатно. Тут я вспомнил, что в аптеках надо спрашивать «препарат Келлера», а не кокаин. Спросил. Все равно нет. Двинулся вспять во вторую аптеку. Препарат кончился. Вернулся к первой. Провизор спросил, доктор ли я. Надо было отвечать быстро и уверенно. Ни то, ни то у меня не получилось. В итоге я ушел с пустыми руками. Я сунулся еще в пару аптек, но в одной препарата не было, в другой спросили лицензию врача. Провал.
Я сказал, что сделал крюк по пути домой. Но это был не крюк, а замысловатые петли. Кружева.
Дома меня ждал допрос с пристрастием.
– Как все прошло?
– Все прошло плохо. Он назвал вас бандитами и сектантами.
– Согласился на новую встречу?
– Согласился.
– Когда?
– Завтра.
– Послушай, почему я должна все клещами из тебя вытаскивать!? – вспылила Анна.
– Понадобится, вытащим. Именно клещами, – деловито добавил Коба.
– Завтра, в три.
– Точно в три?
– Да, точно в три. В два он не может. У него встреча какая-то.
Коба с Анной переглянулись.
– И еще… – я сделал театральную паузу, которая никого не заинтриговала, – мне кажется, он готов к торгу. Он не такой принципиальный, как рисуется. Его больше всего интересует власть. Если ему предложить пост какой-нибудь в ЦКа, он может клюнуть.
– Да, это понятно, – отмахнулась Анна, – значит, говоришь, в два он занят. Хорошо.
Тут дверь распахнулась, и вошел запыхавшийся Авель.
– А ты уже здесь, – бросил он мне.
Его почему-то не спрашивали, где он шлялся.
После ужина Анна что-то прошептала Кобе. Тот молча встал, взял Авеля за шкирку и направился к выходу.
– Сходят проведать твоего «друга».
Я даже не стал спрашивать какого из моих друзей: Троцкого или несчастного пациента «С». Было понятно, что это только предлог остаться наедине. Когда дверь хлопнула, Анна распустила волосы. «Забавно, – подумал я, – свершилось то, о чем я мечтал: мы вдвоем, одни, но… »
– У нас кончилось вино. Я быстро сбегаю в магазин. Ты пока прими ванну… Ладно? – протараторил я и, не глядя на Анну, побежал на выход.
Когда я через час с двумя бутылками в руках и одной в желудке вернулся домой, Анна спала сном праведницы. Я разделся и залез под одеяло. Она подняла сонную голову и выдала реплику, которой нет ни в одной пьесе:
– Ну, и х… с тобой.
23
«Т» сразу начал говорить, как только лег на кушетку. Он желает смерти своей избраннице. Он любил ее, он до сих пор ее уважает, он не искупит свою вину перед ней всю оставшуюся жизнь. Но все равно мечтает, чтобы она умерла. Я спросил, мечтает ли он ее убить? «Т» сказал, что просто хочет, чтобы она исчезла. (Типичная детская позиция). Но затем он признался, что у него было желание избить ее. Убить он хотел бы других трех человек.
У меня была статья на тему агрессии к объекту любви. Скорее всего, ребенок интерпретирует подсмотренную сцену родительского секса, как борьбу, драку. То есть то, что ему знакомо. Борьба связывается с чувством удовольствия от увиденного. Это приводит к садистским представлениям о любви. Но в последнее время, я все чаще думаю, что амбивалентность чувств к объекту любви имеет более общую, глубокую причину. Либидо действует импульсивно. Влюбленный совершает сверхусилия для достижения объекта. В обычном состоянии он на это не способен. Появляется сверхнапряжение. Психическая система желает вернуться к равновесию, но высокая оценка объекта не дает это сделать. Объект должен исчезнуть. Кажется, «Т» пропустил мои теоретические рассуждения мимо ушей. С несколько обиженным тоном он заявил, что прошлый кошмар не отпускает его. Он снова проснулся в холодном поту от наблюдающих за ним волчьих глаз. Кошмар повторился почти точь-в-точь. Кроме одной новой детали. Он слышал конский топот. Но возможно, это звуки улицы прорывались сквозь сон. Объяснение этому простое: кошмар повторяется, потому что анализ еще не закончен. А это целиком и полностью зависит от пациента, от его усилий вспомнить все. «Т» согласился рассказать об отце, что недавно вспомнил и что доселе умалчивал. Главный источник информации – рассказы дядьев. Они с удовольствием расписывали портрет отца в черных тонах. Именно поэтому пациент им не верил. Во-первых, отец, отпрыск старинного аристократического рода, женился на матери, девушке совсем не знатного происхождения, не по любви, а по расчету. Аристократ промотал свое состояние и решил поправить его за счет невесты из богатой купеческой семьи. Первое имение – это его родовое гнездо. Во-вторых, отец был жесток до садизма. В его владениях: на конюшне и на псарне, слуг пороли, били и травили постоянно. В-третьих, болезнь отца была нервического характера, у него были припадки бешенства, которые заканчивались эпилепсией. Болезнь была наследственной, как и, возможно, тяга к жестокости. В родословной отца было много крутых нравом предков, в том числе какая-то знаменитая мучительница «Soltychiha».
Дальше «Т» попробовал сам реконструировать события на основе нашего предыдущего анализа. Видимо, однажды ночная сцена, которой маленький «Т» был свидетелем, закончилась скандалом. На плач и крик сына пришла мать. Состоялось неприятное объяснение. Няню высылают в деревню. Отец теряет власть в доме. Имение меняется на более скромное. За отсутствием привычных любовных развлечений, приступы бешенства и эпилепсии у отца случаются все чаще. Его регулярно кладут в больницу. Однажды мать замечает, что ее сын мучает животных. В страхе, что это наследственный порок, она пытается оградить маленького «Т» от влияния отца с помощью религии. Все суровые домашние правила были результатом материнского страха и любви. «Т» закончил свой анализ странным выводом: «Подумать только, она пыталась защитить меня, лишив Груши и отца». Я сказал, что его анализ очень близок к правде. Однако есть несколько неясных моментов. Топот копыт во сне отсылает к какой-то сцене, тоже доставившей удовольствие в детстве. Но из всех историй, рассказанных «Т», с лошадьми связана лишь история порки на конюшне. Что там произошло еще? Тут «Т» с трудом, но признался, что экзекуция имела продолжение. На конюшню прибежала разгневанная мать, чтобы защитить сына. Но взбешенный отец, содрав с нее платье, выпорол и ее. При этом зрелище «Т» пришел в возбуждение, и у него случилась эякуляция. Братья матери еле успели спасти ее.
«Т» привстал с кушетки и повернувшись ко мне спросил: « Как же так, доктор? Я получил наслаждение от картины такого злодейства. Я не пытался защитить собственную мать! Кто я после этого? Урод. Монстр из вырождающегося племени?»
Я как мог, успокоил его. Люди в большинстве своем считают детей невинными. Когда психоанализ открыл детскую сексуальность, это вызвало шок. Но дело в том, что правила поведения, нравственность, само представление о невинности, приходят только с воспитанием. Это долгий, тяжелый процесс обуздания первичных инстинктов. Человеку приходиться обучаться этим правилам, чтобы жить в семье, в обществе. Например, пользоваться горшком, мыть руки пер едой, чтобы родители тебя любили. В общем, подавлять свои желания, чтобы уживаться с окружающими. Это вызывает внутреннее возмущение, иногда прямую агрессию против тех, кто навязывает запреты. Известно, что при нарушении каких-либо правил, человек испытывает страх, но и одновременно острое удовольствие. По сравнению с запретными удовольствиями, разрешенные – всего лишь бледные тени. Их интенсивность не идет ни в какое сравнение с тем, что мы находим по ту сторону правил. Преодолевая запрет, человек возвращается к первичным инстинктам. Вы – правильный послушный ребенок. Поэтому в вашей жизни мало удовольствий. Отсюда ваша постоянная неудовлетворенность и меланхолия. Ваш отец, наоборот, нарушитель правил, презревший условности своего сословия, общественных приличий. Он испил из источника наслаждений. Вы завидовали ему, со временем зависть приобрела форму низкой самооценки. Но надо помнить, что возврат к инстинктам и нарушение человеческих правил ведет не только к удовольствию, но и к вражде с окружающими. Отпустив на волю свой эгоизм, вы обязательно столкнетесь с чужим. Думаю, ваш отец по полной испытал на себе последствия своей смелости.
Вернемся к началу, к вашему желанию смерти своей пассии. Вы испытываете к ней эротическое влечение теперь? «Т» слегка замешкался, потом отрицательно покачал головой. Когда влечение исчезло? «Когда приехали в Вену», – ответил «Т». Вы жаловались на трудные и опасные обстоятельства, это связано с ней? «Да» – донеслось с кушетки. Ваша пассия требует от вас каких-то действий? Снова «Да». Вам это совсем не нравится? «Да». Вам не кажется, что она превратилась из объекта обожания в требовательную мать? Поэтому вы разлюбили ее.
24
Я встал с кушетки, как преступник встает со скамьи подсудимых. Обвинение зачитано, признание записано, осталось выслушать приговор. Вместо приговора: « Увидимся завтра. До встречи». Что ж процесс продолжается. Видимо, еще не все преступления раскрыты.
В прихожей, как и ожидалось, я встретил Аврору. Она красила губы вызывающе яркой помадой.
– Князь, – она сделала шутливый реверанс.
– Баронесса, – ответил я в том же духе, по-гусарски щелкнув каблуками и кивнув головой.
– Вы, я вижу, старательно готовитесь к встрече с доктором, – начал я светскую беседу.
– Да, я не даю ему расслабиться. Его ждет очередное искушение святого Антония. Раз я исповедуюсь в грехах, то пусть он увидит их воочию.
– Кстати о грехах, баронесса. Нет ли у вас кокаина? А то мне предстоит препоганый день.
– Конечно есть, князь. Возьмите.
Юбка взмыла вверх, обнажив черный чулок, белую полоску бедра и драгоценную пудреницу под подвязкой. Я покосился на дверь докторского кабинета.
– Ну, же. Прошу, – сказала Аврора, не доставая пудреницу, но и не опуская юбку.
То ли подействовали стены дома, где родилась теория сексуальности, то ли жажда кокаина была столь сильна, но я вдруг потерял свою стыдливость и уверенно взял пудреницу, не преминув, коснуться нежной кожи.
– Ваша щедрость не знает границ, баронесса.
– Это далеко не все, на что распространяется моя щедрость.
Послышались шаги. Аврора поправила юбку и кивнула на пудреницу:
– Отдадите при встрече. Выпьем кофе через полтора часа на том же месте в тот же час.
Дверь кабинета открылась, на пороге появился рассерженный Фрейд:
– Фройляйн, вы опять задерживаетесь.
– Доктор, вы скучали по мне? – Аврора вошла в кабинет, демонстративно покачивая бедрами.
На улице я в нетерпении взял фиакр и уже через пятнадцать минут был в уборной «Флер де лиз». Вдох и я увидел небо в алмазах.
Предстоящие встречи с Троцким, агентом Евстратием, объяснения с Анной показались мне ерундой, не стоящей внимания. Мной вновь овладело это знаменитое венское настроение, сотканное из легкости, иронии, снисходительности к себе и людям. Вон толстый господин уплетает гуляш за обе щеки, он делает это с таким смешным серьезным видом. Вон престарелая фрау с чудовищным макияжем безуспешно пытается подцепить пирожное вилкой. На конец, она справляется, подносит вилку с добычей ко рту, но коварное пирожное срывается в последнюю секунду. Человеческая комедия заставляет меня рассмеяться во весь голос. Фрау вся съеживается от моего смеха. Пора заказать шампанское. Аврора появляется вовремя, вместе с бутылкой «вдовы Клико».
– Баронесса, вы снова спасли меня от жесточайшей хандры, – я с поклоном вернул ей драгоценную пудреницу.
– Она у вас впереди.
– Что ж, насладимся текущим моментом. Поэтому я взял шампанское, а не кофе. Как там наш доктор? Смог ли он стойко вынести муки святого Антония?
– Еще как выдержал. Он говорит, что у меня состоялся «перенос».
– Что, позвольте, состоялся?
– Перенос. Я перенесла свои чувства к отцу на доктора. Раньше я изо всех сил провоцировала отца, теперь его.
– Выпьем за наших родителей.
– Лучше за доктора.
Мы чекнулись.
– В детстве я ломала отцовские вещи, рылась в его одежде, устраивала истерики, пока он меня не приказывал запереть в чулан. Повзрослев, я стала доводить его своим, как он говорил, «аморальным поведением». Однажды я вышла к его гостям в одной ночной сорочке. Отец выволок меня из гостиной собственноручно. Кричал, что я – позор семьи. Его любимчиком была моя старшая сестра. Была… Пока однажды не отравилась… Доктор Фрейд говорит, что я до сих пор мечтаю иметь от отца ребенка. Какая скукота. Как можно любить и хотеть ребенка от этого старого, чванливого, вечно говорящего про деньги зануду.
– Какой интересный персонаж, – съязвил я, – прямо тянет познакомиться.
– Сейчас познакомитесь. Вон он. Столик у пальмы. Сидит в компании молодого чернявого господина.
Я посмотрел, куда показывала ее рука и обомлел. Эту мирно беседующую пару я уже видел. В кафе «Централь».
– Интересно, о чем они могут разговаривать? – сорвался у меня невольно вопрос.
– О чем бы ни говорил мой отец, он говорит о деньгах.
– А о чем бы ни говорил его собеседник, он говорит о политике и власти.
– Князь…
– Зовите меня просто «Серж».
– Серж, пора расплатиться за кокаин. Пойдемте ка со мной. Пожалуйста.
– Рад буду вам услужить баронесса.
– Аврора. Просто Аврора.
Мы встали, Аврора взяла меня под руку и подвела к столику отца.
– Здравствуйте, дорогой папа, – с преувеличенной вежливостью начала она, – рада вас видеть. Разрешите представить вам, князь Серж…
– Князь Серж Тараканов, к вашим услугам, – продолжил я за нее.
– Серж мой жених. Он – сумасшедший. Мы лечимся у одного доктора. Серж, это мой отец – барон Ротшильд.
– Очень приятно. Кстати, я безумен только в норд-норд-вест, при прочих ветрах я еще могу отличить сокола от цапли.
Старый барон багровел на глазах. Меня разбирал смех, как, собственно, и Аврору. Еле сдерживаясь, я продолжил:
– А это господин Троцкий. Он – э… прогрессивный общественный деятель. С большими перспективами.
Троцкий даже не встал со стула для приветствия и еле сдерживал раздражение:
– Князь? Как интересно. Рад познакомиться. Какая неожиданная встреча. Что вас привело сюда?
– Вот, решили обсудить наше лечение. Больные всех стран, объединяйтесь.
– Отчего же вы лечитесь? – бросил мне рассерженно барон, при этом испепеляя взглядом Аврору.
– В основном, от безделья. А еще от безумных трат денег. Но это, скорее всего, безуспешно. Аврора пообещала, что когда мы поженимся, денег будет еще больше.
Барон посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью, зато взгляд Авроры был полон благодарности.
– Господа, вы не против, если мы с дочерью покинем вас? Обсудим, так сказать, свадьбу и размеры приданого.
Барон резко встал, уронив стул. Затем он взял Аврору под локоть и повел ее к выходу. Она успела обернуться и послать мне воздушный поцелуй.
Я поднял стул и занял место барона.
– К чему этот спектакль? – спросил Троцкий.
– Аврора обожает злить отца. Не знаю почему. Я всего лишь ей помог.
– Вы специально пришли сюда? Следили за мной?
Троцкий говорил, явно нервничая.
– И в мыслях не было. У вас паранойя, уважаемый. Не знаю, как Адлер, но доктор Фрейд работает с такими случаями. Он говорит, что это от нечистой совести. Кстати, наша встреча должна состояться через пятнадцать минут в «Централе», может, проведем ее здесь, раз уж встретились.
– Вы согласны работать на меня?
– Нет.
– Тогда мне нечего с вами обсуждать. Разрешите откланяться… князь, – Троцкий сделал ударение на титуле.
– Тогда мне придется обсудить со своими товарищами вашу встречу с Ротшильдом, этим ростовщиком-капиталистом, за спиной ЦК.
Троцкого аж передернуло.
– Вам можно общаться с дочерью, а мне нельзя с отцом?
– Нельзя.
– Может тогда и мне обсудить с бароном ваше членство в партии?
– Если его хватит удар, Аврора будет только довольна.
– А если его не хватит удар, и он просто увезет дочь из Вены?
Мысль потерять Аврору с ее пудреницей неожиданно уколола меня. Но я не подал виду.
– Мы знакомы всего пару дней. Я не успел к ней настолько привязаться.
– А мне кажется, успели. Обсудим наши дела через неделю. А сейчас я спешу.
Троцкий встал и вышел, оставив меня наедине со своими мыслями. Неужели я действительно успел привязаться к этой взбалмошной девице?
Кокаин выветрился у чумной колонны. Дальнейший путь я фантазировал, как сею черную смерть по всему городу. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю!» У собора святого Себастьяна пристал какой-то безумный попрошайка: «Дай миллион! Дай миллион!» Он был слепой, хромой и вонючий. От страха я чуть не грохнулся на мостовую. После этого чуму я больше не сеял. Пришлось немедленно выпить, чтобы унять дрожь.
– Я думал, что вы уже не придете, – раздраженно встретил меня Евстратий Павлович.
– Я тоже думал, что уже не приду.
– Бросьте играть со мной в игры! Слышите? Я здесь командую парадом! Я раздавлю вас как козявку. Сдам вас вашим товарищам, и ваш труп найдут с удавкой на шее.
– Тогда вы ничего не узнаете.
– И что же я не узнаю? Что вы встречались с Троцким?
Я остолбенел.
– Если вы все знаете, тогда зачем я вам нужен?
– К сожалению, нужен. У меня не сто рук и ног. За всеми вами не уследишь. – Как же вы смогли защитить «С»?
– Это было дорогое удовольствие. Крепкие бандиты стоят здесь прорву денег. Но я не пожалел золота ради вас. И теперь жду ответной услуги, милостивый государь. Какое задание дала вам ваша подпольная группа? Какие у вас дела с Троцким. О чем вы разговаривали?
– Мне велено просто с ним познакомиться. Пока мы рассуждали о новых веяниях в … медицине.
– В медицине? Это все? Вы ходили к нему домой, там кто-нибудь был?
– Кроме ребенка никого. Мне показалось, он ведет абсолютно частный образ жизни.
Я врал. Хотя Троцкий был мне противен, сдать его охранке я не мог.
– Вам показалось? Если кажется, то богу молись. Троцкий не такой человек. Он пустил вам пыль в глаза. Что ваши друзья-товарищи? Понравилась им печатная машинка? Они вам стали после этого доверять?
– Наверно стали, раз отправили меня к Троцкому.
– Интересно, почему вас? Может, они боятся его? В чем-то подозревают? Вам сказали познакомиться, но не сказали зачем. Это странно. Нет-нет. Вам все еще не доверяют. Вот вам мое задание: вы должны сблизиться с Троцким. Подружиться что ли. Войти в его круг. Я чую, что заваривается какая-то каша. Кстати… а распишите-ка мне вот тут на бумажке вашу историю знакомства с Анной Григорьевной… может, мы что-то упустили…
Я похолодел. У подлого шпика уже есть мое признание, теперь будет мой собственноручно написанный донос! И на кого?! На свою … э… любимую женщину! На прошлой встрече я думал, что опустился на самое дно предательства, ан нет, есть низость и поглубже!
– Ох, с гимназии ненавидел сочинения. Увольте. Хотя бы не сейчас. Давайте я вам потом занесу свою автобиографию, – выкручивался я. – Да и зачем вам это? Вы и так все знаете.
– Все, да не все. Анна Григорьевна – мастерица по вербовке сторонников. Нам важно, как она это делает.
