Владимир Вишняков
Живи за двоих
– Ты умрёшь, – тихо проговорил капитан Тауб, посмотрев на мальчишку.
Фашист резко взмахнул рукой и с силой ударил наотмашь Витю по лицу. Мальчик упал на пол, не проронив ни звука.
– Вы все умрёте, – со злостью выдохнул капитан, яростно оглядев класс, и, повернувшись, крикнул в сторону коридора: – Лейтенант!
Через несколько минут немцы согнали всех жителей на окраину деревни, к старому сараю. Старики и женщины с ужасом увидели, как солдаты ведут к ним двадцать ребятишек и старика-учителя. Резким широким шагом рядом с ними шёл капитан Ульрих Тауб.
– Боже святый, – прошептала одна из женщин в толпе сельчан. – Детишек-то за что?..
Немецкий офицер резко остановился перед стоящими в кольце автоматчиков жителями деревни и заложил руки за спину. Взмахом руки капитан приказал вывести вперёд десятилетнего белобрысого мальчишку с веснушками. Один из солдат грубо вытолкнул Витю вперёд.
– Этот мальчишка, – громко произнёс капитан Тауб, – посмел поднять руку на германского офицера. Потому он и все его одноклассники будут казнены. Ефрейтор!
Капитан кивнул в сторону детей из четвёртого «А». Ефрейтор скомандовал – и пятеро солдат построились в ряд перед напуганными детьми и стали передёргивать затворы автоматов. В толпе послышались возмущённые крики и женский плач.
– Стой! – оттолкнув стоявшего рядом солдата, Александр сделал два шага к капитану. Солдат схватил старика за пиджак, но Тауб остановил подчинённого:
– Отставить!
Капитан медленно подошёл к Александру, не разжимая рук, сцепленных за спиной. Смерив учителя тяжёлым взглядом, немец произнёс:
– Что касается тебя, священник. Ты будешь жить. Я тебя не трону. Слово офицера. Вернись на место.
Старик стоял неподвижно.
– Убей меня вместо них, – тихо сказал Александр по-немецки, глядя в глаза Таубу. – Убей меня. Только оставь детей в покое.
Капитан не мигая смотрел в лицо русского старика. Потом немец опустил взгляд.
– Они все умрут – всё равно. Вернись на место.
Голос Тауба – к удивлению Александра – сейчас звучал почти как просьба.
– Отпусти детей, – тихо произнёс бывший священник.
Капитан вдруг резко поднял правую руку и со всей силы наотмашь ударил старика по лицу.
– Вернуться на место! – прокричал разъярённый фашист. – Сейчас же!
Покачнувшись от удара, Александр медленно выпрямился. Сутуловатый учитель продолжал стоять на месте, глядя на капитана вермахта. Тауб со злостью втянул носом воздух.
В следующий миг офицер ударил старика кулаком в живот. Александр упал на колени.
– Не испытывай моё терпение, святой отец, – процедил капитан. – Вернись на место.
– За что учителя бьёшь, изверг?! – прокричал какой-то старик из толпы сельчан, немедленно получив удар прикладом от стоящего рядом автоматчика.
К удивлению Тауба, Александр Георгиевич медленно поднялся с колен и сейчас снова стоял перед ним, глядя прямо в глаза.
– Так, значит? – яростно произнёс капитан. – Библейский сюжет? Хочешь пожертвовать собой ради ближних, как твой любимый Христос Спаситель? У меня для тебя нет креста. Но, если ты готов, святоша, – как насчёт огня?..
Тауб подозвал к себе лейтенанта и отдал ему какие-то распоряжения. Через полминуты к капитану подбежал солдат с бензиновым огнемётом.
– Старика и мальчишку – к сараю! – приказал капитан Тауб.
Александра и Витю завели в старый полуразваленный сарай, у которого почти не было крыши. Солдат толкнул мальчика, и тот упал. Второй солдат обмотал испуганного бледного Витю прочной цепью вокруг пояса, а концы цепи крепко прибил скобой к торчавшей из земли деревянной доске.
– Что ты делаешь? – прошептал с ужасом Александр, взглянув на неподвижно стоящего капитана. – Оставь его. Он ребёнок…
Фашист ухмыльнулся, сверкнув линзами круглых очков.
– Этот ребёнок уже обагрил свои руки кровью. Ты, священник, помнишь шестую заповедь: «Не убивай»? Думаешь, этот мальчишка не должен искупить свою вину?
– Убей меня вместо него! – прокричал старик. – Возьми меня!
Капитан продолжал ухмыляться.
– Мальчишка умрёт. Но если ты, священник, готов пожертвовать своей жизнью ради спасения других своих поросят, – кивнул Тауб, – так уж и быть. Я дам тебе шанс, возможность выбирать. Я дам тебе такое право – раз твой Бог не дал тебе выбора.
Один из солдат достал вторую цепь, но капитан остановил его.
– Условия таковы, святой отец, – произнёс офицер. – Этот мальчишка всё равно умрёт. Ты будешь рядом с ним – но без цепей. Дверь будет открыта. Ты сможешь выйти, старик. Если ты пробудешь с мальчишкой хотя бы три минуты и не выйдешь из сарая раньше, я не трону твой класс. Однако, – ухмыльнулся фашист, поправив железный крест у воротника, – даю голову на отсечение, что ты не сможешь. Не сможешь.
Александр смотрел на немецкого офицера. Тауб чувствовал, что выражение лица русского старика ему непонятно. Морщинистое лицо учителя не выражало страха. «Не понимаю, не понимаю», – крутилось в голове Тауба.
– Обещай, что пощадишь детей, если я не выйду отсюда, – тихо произнёс старик. – Обещай, капитан.
Тауб перестал ухмыляться.
– Клянусь честью офицера, старик, – бросил капитан и направился к выходу, через который уже вышли оба солдата.
У двери сарая Тауб вдруг обернулся, внимательно взглянул на Александра и произнёс сухо:
– Скажи, что хочешь сказать.
Сгорбившийся старик-учитель посмотрел вниз, потом на капитана и ответил:
– Пусть Господь помилует твою душу. Ибо не ведаешь, что творишь.
Фашист поправил очки, потом со вздохом взглянул на старика и прикованного к земле мальчика.
– Жду тебя снаружи, святой отец.
Капитан быстрым шагом вышел из сарая и махнул стоящему снаружи огнемётчику:
– Поджигай!
Солдат направил дуло огнемёта к стене сарая и окатил деревянные доски огнём.
Седой старик подбежал к сидящему на земле мальчику и попытался освободить его от цепи. Тщетно. Жёсткий металл плотно стягивал туловище ребёнка.
– Дядя Саша, развяжи… – испуганно прошептал Витя.
– Сейчас, Витенька, родной, сейчас…
Александр пытался выдернуть металлическое звено, крепившее цепь к скобе, но металл не поддавался.
– Мне страшно… Помоги… – по веснушчатому лицу мальчика текли слёзы.
Дёрнув металлические звенья, старик осознал, что не сможет справиться с цепью.
Неожиданно полуразваленную правую стену старого сарая окатила волна пламени снаружи. Сухие доски быстро занялись. Витя вскрикнул от страха.
Александр подбежал к горящей стене, но с ужасом понял, что тушить пламя нечем.
– Дядя Саша, помоги! – плача, кричал ребёнок. – Помоги!
Огонь быстро охватывал две соседние стены и доски на крыше.
– Помилуй нас… Помилуй… – шепча молитву, седой старик сел на землю рядом с прикованным мальчиком и накинул на него свой старый пиджак.
В сарае стало жарко. Мальчик рыдал и звал на помощь маму и папу. Александр крепко обнял испуганного Витю.
– Не бойся, – прошептал старик, гладя ребёнка по непослушным волосам. – Господь не оставит…
– Ненавижу… – сквозь слёзы выдохнул мальчик. – Ненавижу! Ненавижу их…
Сарай заполнился дымом, режущим глаза.
– Нельзя, – борясь с кашлем, прохрипел Александр, прижимая к себе ребёнка. – Нельзя… Нельзя ненавидеть. Надо верить…
– Ненавижу, ненавижу…
Старик расстегнул свою рубаху и сорвал с шеи простой металлический крест. Дрожащей рукой Александр вложил крестик в мокрую ладошку мальчика. Витя сжал ладонь с крестом.
– Нет, Витя. Надо верить. Молись со мной. Помнишь, как я тебя учил, – молитва, когда страшно и плохо? Помнишь? – пытался как можно спокойнее говорить старый учитель. – Помнишь?..
Мальчик часто дышал, задыхаясь от слёз и горячего дыма.
– «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…», – начал шептать старик, обняв ребёнка.
Мальчик дрожал, прижимаясь к Александру всем телом.
– «…Не убоишися от страха нощнаго, – тихо продолжил Витя молитву, – от стрелы летящия во дни… Падёт от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши…»
Огонь трещал вокруг старика и ребёнка, сидящих на горячей земле и молящихся вместе.
– «…Не приидёт к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих…»
Старик молился, но голос мальчика и его дыхание становилось всё слабее.
– «…На руках возьмут тя, да некогда преткнеши о камень ногу твою…»
Старик молился, чувствуя, как тело мальчика обмякло. Александр закрыл глаза. Дышать было уже нечем. Прижав к себе Витю из последних сил, священник окончил свою молитву.
– «Воззовёт ко Мне, и услышу его: с ним есть в скорби… и явлю ему спасение Моё…»
Капитан Тауб неподвижно стоял перед объятым пламенем старым сараем. За его спиной плакали деревенские женщины, простирая к небу руки.
Офицер посмотрел на часы. «Пять минут. Уже пять минут… Выходи же, старик. Достаточно. Почему ты не выходишь? На тебе нет цепей…»
В десяти шагах от капитана стояли солдаты. Немцы о чём-то переговаривались и смеялись.
– Почему не выходишь, старик? – прошептал Тауб, – почему?.. Я должен знать: почему? во имя чего?..
Неожиданно капитан развернулся и прокричал:
– Солдаты! Вытащить их оттуда! Быстро!
Поражённые немцы опешили.
– Но, герр капитан, сарай горит… – пролепетал один из них.
– Выполнять! – проорал офицер, выхватив из кобуры пистолет. – Выполнять!!!
Трое солдат окатили друг друга водой из вёдер и побежали к пылающему сараю. Один немец держал в руке тяжёлый молоток, которым прибивал цепь, сковавшую приговорённого русского мальчика.
Капитан ошарашено смотрел вслед солдатам. На лице фашиста застыли ужас и смятение.
Через минуту закашлявшиеся немцы выволокли из горящего сарая старика и мальчика, положив их на траву. Подбежавшие с вёдрами лейтенант и прапорщик облили русских водой.
Неверными шагами капитан Тауб подошёл к неподвижному телу Александра и неуверенно наклонился. Глаза старика были закрыты, а лицо спокойно. Он не дышал.
– Не понимаю… – прошептал Ульрих, встав на одно колено. Коснувшись рукой груди русского, немец не почувствовал биения сердца. Александр был мёртв.
– Зачем? – продолжал вопрошать капитан. – Зачем? Во имя чего? Во имя чего, чёрт тебя подери, священник?!
Тауб схватил тело старика за грудки.
– Во имя чего?! – уже кричал офицер, – почему ты не сказал мне?! Я должен знать! Не понимаю… Не понимаю!
Все вокруг – и сельчане, и немцы – замолчали и удивлённо наблюдали за немецким офицером, склонившимся над телом русского старика.
Наконец, к капитану медленно подошли лейтенант, двое солдат и Грета Шварцман.
– Герр капитан? – с беспокойством произнесла медичка. – Вам нехорошо?..
Тауб резко взглянул на врача и приказал:
– Осмотри мальчишку. Быстро.
Не осмелившись перечить, Шварцман подошла к неподвижно лежащему на траве светловолосому мальчику. Наклонившись, она удивлённо произнесла:
– Дышит…
– Что?
Капитан резко поднялся и подошёл к Шварцман, склонившейся над русским мальчиком. Капитан коснулся рукой груди ребёнка, резко поднялся и крикнул стоящим поодаль солдатам:
– Двое! Быстро его в лазарет!
Секунду поколебавшись, двое солдат вермахта всё же подняли Витю с земли и понесли к госпиталю.
– Что вы?.. – растерянно произнесла фрау Шварцман. – Герр капитан? Что вы делаете?..
Тяжело дыша, Тауб подошёл к медичке почти вплотную и властно произнёс:
– Ребёнок должен жить. И ты выходишь этого мальчишку, поняла меня? Это приказ. Поняла?
Напуганная немка, покосившись вниз, заметила, что капитан всё ещё держит в правой руке пистолет. Глядя в безумные глаза Тауба, Шварцман, испуганно моргнув, кивнула:
– Так точно, герр капитан…
– Иди, – бросил офицер, взмахнув пистолетом. – Иди!
Медичка развернулась и поспешила за солдатами, забравшими ребёнка.
Капитан вермахта, тяжело дыша, посмотрел на лежащего на траве русского священника, потом развернулся и ушёл прочь.
На столе в избе Ульриха Тауба горела свеча. Капитан писал.
«Милая Марта, прости, если мои строки причинят тебе боль. Я не хотел, никогда не хотел видеть слёз на твоих глазах. Сейчас я прошу у тебя прощения в этом письме. Потому что не смогу сделать этого, глядя тебе в глаза, милая моя Марта.
Вчера я убил человека. Русского старика-учителя. Бывшего священника. Я не хотел.
Один русский мальчишка убил моего племянника Мартина. Я приказал сжечь ребёнка в старом сарае. И этот безумный старик – будь он проклят! – пошёл в огонь вместе с мальчишкой.
Видит Господь – я не хотел смерти этого священника. Этот человек не заслуживал смерти, но он пошёл ей навстречу, не колеблясь ни секунды. Я поражён и сломлен…
Прости меня, Марта. Не осталось больше ничего, чем я могу оправдать себя. Я не ведал, что творил. Я всегда гордился тем, что я – воин. Я жил этим. Но теперь я – всего лишь палач.
Мы больше не увидимся с тобой, любовь моя. Помни меня таким, каким я был в день нашей первой встречи, – простым пареньком, подарившим тебе букет белых полевых цветов. Я буду помнить тебя такой же, какой ты была в тот наш первый вечер: прекрасной незнакомкой с волосами цвета льна… Увы. Всё ушло безвозвратно. И от меня уже ничего не осталось.
Прости меня, если сможешь, моя родная Марта.
Прости.
Любящий тебя всегда – твой Ульрих».
Капитан вложил лист исписанной бумаги в плотный конверт и заклеил его. В дверь постучали.
– Войдите.
В избу вошёл унтер-офицер и вытянул правую руку в приветствии.
– Хайль Гитлер!
– Проходи, Пауль, – произнёс сидящий за столом капитан. – У меня есть для тебя два важных поручения.
– Слушаю, герр капитан, – ответил стоящий по струнке коротко стриженый светловолосый парень, которому на вид было не более девятнадцати лет.
Тауб встал из-за стола и подошёл к юноше.
– Вольно, – тихо сказал капитан. – Пауль, ты всегда был верен мне. Но сейчас я прошу тебя верить мне как никогда ранее. О поручениях, которые ты сейчас получишь, ты не должен будешь сообщать никому и никогда. Даже под угрозой смерти. Никому – и никогда. Понятно?
– Так точно, герр капитан, – чётко ответил несколько удивлённый унтер-офицер.
– Хорошо. Тогда слушай. Первое, – Тауб подошёл к столу, взял плотный конверт из пергаментной бумаги и протянул его Паулю. – Нужно доставить это письмо в штаб почтовой службы СС и передать лично унтерштурмфюреру Генриху Линденбергу. Чтобы ты понимал, Пауль, я буду искренен с тобой. Линденберг – мой старый друг. Он сможет переправить это письмо адресату без проверки гестаповцев. А мне требуется именно это – чтобы письмо не попало в чужие руки. Ясно?
– Так точно, – ответил Пауль.
– И второе, – продолжил капитан. – В лазарете под присмотром медиков из СС находится русский мальчик. Через два часа, когда будет переполох, – при этих словах Тауба на лице молодого унтер-офицера появилась растерянность, – медикам будет не до него. Ты должен будешь незаметно вывезти мальчишку из лазарета в лес и оставить там. Ты меня понял?
– Герр капитан… – растерянно прошептал молодой парень.
– Я прошу тебя верить мне, Пауль, – спокойно произнёс Тауб. – Так надо. Сделаешь?
Паренёк вначале растерянно посмотрел на капитана, но потом с уверенностью кивнул.
– Так точно, герр капитан. Я верю вам.
– Хорошо, – ответил Тауб. – Вывезешь мальчика в лес. Недалеко. Мне нужно, чтобы его нашли русские партизаны. Потом отвезёшь письмо в штаб почты СС, лично Линденбергу.
– Так точно, герр капитан.
Унтер-офицер взял письмо и вышел.
Капитан проводил подчинённого взглядом. Потом Тауб подошёл к углу избы, где на небольшой косой полочке из дерева стояла православная икона. Со старого полотна на немецкого офицера взирал печальный лик Богородицы. Её руки с тонкими пальцами были у сердца. Капитан подошёл ещё ближе к иконе и пригляделся поверх круглых очков. Ульрих заметил то, чего не видел раньше. К сердцу Богоматери были направлены семь острых лезвий, похожих на рапиры. И руки Богородицы касались остриёв лезвий, как бы останавливая их.
Тауб быстро подошёл к письменному столу, взял с него спички, торопливо вернулся к иконе, чиркнул одной и зажёг стоявшую перед Богородицей восковую свечу.
В колеблющемся свете свечи капитан с трудом прочитал надпись в низу иконы, сделанную старославянским шрифтом.
– «Пресвятая Богородица-Семистрельница», – с трудом прошептал по-русски Тауб.
Пламя свечи отражалось на металлическом окладе иконы. Немец стоял неподвижно и, не отводя глаз, смотрел на лик Матери Бога и на направленные к её сердцу острые стрелы…
В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в избу вошла Шварцман.
– Вы вызывали, герр капитан?
Увидев стоящего перед иконой Тауба, немка несколько опешила.
– Герр Тауб, с вами всё в порядке?
– Вы принесли список, о котором я говорил? – не оборачиваясь, спросил капитан.
– Так точно, – ответила Грета. – Список с результатами анализов крови детей из класса этого священника. Но я не понимаю, зачем?..
Тауб развернулся.
– Фрау Грета, – резко распорядился капитан. – Сейчас вы перепишете этот список. Исправите группу крови тем, кто должен быть направлен на взятие крови. Первую группу – на какую-нибудь другую. Вам ясно?
– Нет, не ясно, герр капитан, – возмущённо ответила Шварцман. – Это подлог! И вообще, я не обязана выполнять приказы офицеров вермахта. А учитывая последние события, у меня возникли сомнения в вашей адекватности…
Ульрих не дал нацистке договорить. Капитан подошёл к Грете почти вплотную и, выдернув у неё из рук список, положил его на стол.
– Я – комендант деревни, фрау, – тихо, но властно произнёс Тауб, – и вы будете выполнять мои приказы. Сейчас – немедленно исправьте список.
Растерянная медичка села за стол и изменила записи результатов анализов крови детей из четвёртого «А». Потом немка резко встала.
Тауб снова стоял у иконы с горящей перед ней свечой.
– Документ оставьте на столе, – бесцветным голосом приказал офицер.
– Герр капитан, – с возмущением выдохнула Шварцман. – Мало того, что вы приказали мне выхаживать русского мальчишку, который убил вашего же племянника. Теперь вы вынудили меня фальсифицировать результаты анализов – с целью, очевидно, избавить этих русских щенков от дачи крови. Считаю, что вы либо больны, либо… Я буду вынуждена немедленно доложить о вашем странном поведении гауптштурмфюреру Краузе.
Тауб обернулся.
– Увы, фрау, этого не случится.
– Что?..
Медичка попятилась назад, увидев, что в правой руке капитан держит пистолет.
– Герр капитан, – растерянно пролепетала нацистка, попятившись назад. – Осторожнее… Давайте поговорим, хорошо? Думаю, вы просто запутались… плохо себя чувствуете… и… и не совсем понимаете…
Капитан с безразличным видом посмотрел на напуганную женщину.
– Нет, фрау, – качнул головой Тауб. – Понимаю. Теперь понимаю. Я понял то, чего вам уже не суждено понять. Я сожалею.
При этих словах капитан резко вскинул пистолет.
– Нет!!! – немка ринулась к двери.
Капитан выстрелил. Шварцман резко вскинула вверх руки и рухнула на пол. Тауб спокойно опустил пистолет и посмотрел на убитую им женщину. Потом медленно повернулся к иконе. Глядя на яркий свет горящей свечи и скорбный лик Богородицы, офицер перезарядил оружие.
– Ты был прав, святой отец, – тихо произнёс Тауб. – Бог есть.
Медленно приставив ещё дымящееся дуло пистолета к виску, немец спустил курок.
Подёрнутая пламенем выстрела свеча погасла.
Белоруссия, мемориальный комплекс «Красный Берег», 2007 г.
Прохладный ветер проносился над недавно открытым мемориалом детям, погибшим в фашистском концлагере у деревни Красный Берег. Несколько дней назад на открытии мемориального комплекса было много людей: журналистов, официальных лиц, военных, ветеранов и детей. Но сейчас не было ни души.
В тишине, неподвижно, подняв тонкие руки к небу, стояла бронзовая фигура девочки. На лице её навеки застыл страх от беззащитности и обречённости. Поодаль располагалась двадцать одна пустая школьная парта из белого камня и чёрная классная доска. Школьный класс, в котором никогда не будет ни уроков, ни детей. Парты, за которые не сядет никто. Никто и никогда. И лишь ветер нарушал покой каменного монумента памяти.
Старенькая белая «волга» остановилась недалеко от мемориала. В машине были трое: парень, девушка и старик. Водитель, молодой темноволосый парень в чёрной одежде православного монаха-послушника, заглушил мотор и повернулся к сидящему на заднем сидении пожилому священнику:
– Отец Александр, я провожу вас? Здесь просто ближе на машине подъезжать нельзя.
– Нет, Алёша, – ответил седой как лунь священник с длинной прямой бородой. В выцветших, голубых когда-то глазах старика читалась трудно скрываемая им грусть.
– Деда Саша, – спросила сидящая на переднем пассажирском сидении молоденькая девушка с каштановыми вьющимися волосами. – Мне тоже в машине остаться?
Старик-священник вздохнул.
– Да, Инночка, – ответил отец Александр, – побудь здесь с Алёшей, родная. Я скоро вернусь, хорошо?
Старик открыл дверь и медленно, опираясь на трость, вышел из машины.
– Деда, долго не стой! Ветер! – крикнула из окна вслед дедушке Инна.
Священник, улыбнувшись, кивнул и медленно направился к мемориалу.
– Лёш, извини, что выдернула тебя, – сказала девушка, повернувшись к иноку. – Просто дед последние дни сам не свой. Так загорелся сюда приехать.
– Ничего страшного, Инна, всегда рад помочь, – ответил Алексей, глядя вслед старому священнику. – Слушай, отец Александр тоже родом из Красного Берега? Он был здесь, когда фашисты… тут такое творили?
– Да, – с грустью ответила Инна. – Ему было лет десять, не больше. Он здесь всех родных потерял. Но только, – девушка повернулась к монаху, – учти: ничего у него не спрашивай. Он никому не рассказывает, что здесь с ним произошло тогда. Ты знаешь моего деда: добрее и отзывчивее человека не найдёшь. Но, когда разговор заходит о Красном Береге, он замолкает надолго. Мы с родителями давно это заметили и уже не пытаемся с ним об этом говорить.
– Ну, а ты? – спросил Алексей, опираясь на руль, – ты что-нибудь знаешь?
– Да, – качнула головой Инна. – Кое-что. Родная сестрёнка дедушки погибла в концлагере в сорок первом. Там, на мемориальной плите, есть и её имя. Её Машей звали, она ещё младше деда Саши тогда была. Да и вообще… Дедушку по паспорту зовут Виктором, но он не любит, когда его так называют. Александр – имя, данное при крещении, но его и домашние все зовут Александром: дядя Саша, деда Саша… А несколько дней назад он по телевизору увидел репортаж об открытии мемориала детям, погибшим в концлагере у Красного Берега. Беспокойным с тех пор стал, задумчивым, грустным. Но на открытие ехать почему-то отказался. Взял с меня обещание, что я свожу его позже. То есть сегодня.
Инок Алексей вздохнул.
– Инна, послушай… Не знаю, как сказать. Отец Александр живёт с этим столько лет. Попробуй с ним поговорить. У тебя должно получиться – ты для него родной человек. Он так страдает. Помоги ему. Он расскажет – и станет легче.
Инна молчала, видя через окно автомобиля, как дедушка, медленно дойдя до мемориального комплекса, осторожно присел на край одной из каменных школьных парт.
– Нет, – произнесла девушка, не глядя на собеседника. – Легче не станет. Дедушка однажды сказал, по другому поводу, правда: «Есть боль, которую способно вынести только одно сердце»… И он живёт с этим.
Седоволосый старик в рясе сидел на холодном мраморе монументальной школьной парты и смотрел на воздетые к хмурому небу тонкие руки девочки, навеки застывшей в тёмной бронзе. Священник сидел неподвижно, словно боясь нарушить покой памяти. Памяти тех, кто остался в Красном Береге навсегда.
Перед глазами старика проплывали воспоминания того, что, казалось, происходило вчера. Урок в родном четвёртом «А» классе старой школы; сестра Маша, которую немецкий солдат подсаживает в машину с крестом; безразлично-ненавидящий взгляд немецкого капитана в круглых очках; жестокая ухмылка на лице молодого обер-лейтенанта… И конечно, доброе морщинистое лицо и серые глаза учителя – дяди Саши – прикрывшего его, маленького мальчика Витю, от жестокого огня в старом пустом сарае… Тогда, в сорок первом. Старый священник помнил и молитву, которую он вместе с дядей Сашей шептал тогда, плача от страха перед смертью…
Старик чувствовал невыносимую боль, не дававшую вдохнуть. Слёзы текли по сухим, испещрённым глубокими морщинами щекам священника.
– Прости меня, дядя Саша… Я так виноват перед тобой… Так виноват…
Неожиданно Александру показалось, что рядом с памятником девочке кто-то стоит. Старик-священник удивлённо повернул голову и моргнул, пытаясь прогнать с глаз слёзы. Александр пригляделся – и с удивлением узнал человека, которого не видел шестьдесят шесть лет. Рядом с бронзовой девочкой, чуть сгорбленный, стоял его школьный учитель – дядя Саша – и смотрел на седобородого старика своим таким тёплым взглядом серых глаз.
Священник, шатаясь, встал с каменной парты.
– Дядя Саша… Дядя Саша!
Забыв о трости, старик в рясе, превозмогая боль в ногах, быстро сделал несколько шагов.
– Дядя Саша! – почти кричал старик, задыхаясь от слёз и ковыляя по каменным плитам. – Постой… Не уходи. Постой! Прости меня… Прости!..
Стоящий неподвижно человек с добрыми серыми глазами опустил голову и развернулся. Сделав шаг в сторону по покрытой чахлой травой земле, фигура учителя растворилась в прохладном воздухе.
– Нет… Нет! Постой! – кричал священник, пытаясь догнать своего учителя. – Не уходи!..
Седой заплаканный старик доплёлся до места, где стоял Александр Георгиевич, и, обессиленный, опустился на колени в траву.
– Прости меня, дядя Саша… – шептал старик сквозь слёзы, – прости… Как я виноват… как виноват…
Невыносимая боль сжимала его грудь – сжимала намного больнее, чем та цепь, которой он был прикован к земле, проговорённый к смерти тогда, в сорок первом. И вдруг среди зелёной травы плачущий священник заметил что-то блестящее. Замолчав, старик протянул трясущуюся сухую руку…
Сидящие в машине Алексей и Инна увидели, что отец Александр вдруг резко поднялся с мраморной парты, за которой до этого спокойно сидел, и что было силы пустился к памятнику девочке.
– Боже мой… – прошептала Инна. – Что-то случилось… Бежим! Скорее!..
Монах и девушка выскочили из машины и подбежали к старику в рясе, который уже стоял на коленях в траве.
– Дедушка! – крикнула Инна, схватив рыдающего старика за плечи. – Что с тобой? Тебе плохо? Тебе больно?
Старик плакал навзрыд, но на лице его была улыбка облегчения.
– Нет… нет, – шептал сквозь слёзы седой старик. – Нет. Мне не больно. Теперь не больно…
В дрожащей руке старый священник сжимал простой нательный крестик.
16 июня – 7 ноября 2010 г.
♪ HI-FI – Ты прости
♪ К. Дебюсси – Прелюдия. Девушка с волосами цвета льна