Владимир Валуцкий
Три Ярославны
3. Как Харальд воевал в Сицилии И что сказал Чудин
Жил человек по имени Георгий Маниак. Он был греческий стратиг, что значит полководец. Рост его был сажень, и окружающие смотрели на него как на гору; голосом он обладал громовым и в остальном был такой же. Этот Маниак отвоевывал для конунга греков Сицилию, которую занял эмир Абдулла ибн Моэз.
Он осадил город Сиракузы, но долго не мог его взять, потому что город был защищен крепко. Вот как-то раз в стан Маниака приплывает из Миклагарда один знатный грек по имени Андроник. Его ведут к шатру Маниака, и он находит, что полководец крепко спит после обеда.
Андроник говорит:
– Не удивительно мне, что Сиракузы еще в руках сарацинов, если сам стратиг предпочитает сон сражению.
Маниак проснулся и говорит:
– Опять ты, Андроник? Не надоело василевсу присылать ко мне советчиков и соглядатаев?
– Твои слова оскорбляют не столько меня, сколько самодержца, – говорит Андроник. – Но еще более недоволен он тем, что Сиракузы до сих пор не взяты.
– Пусть придет и возьмет, – отвечает Маниак.
– Венценосному есть чем себя занять, – говорит Андроник. – Но будь уверен, кто-то придет и возьмет.
Маниак рассмеялся и спрашивает:
– Уж не ты ли, патрикий?
Андроник говорит:
– Император повелел взять Сиракузы более достойному, чем я, грешный.
– Кто же это? – спрашивает Маниак, и брови его сошлись как две тучи в ясном небе.
– Слава его, конечно, не так велика, как твоя, – говорит Андроник. – Но все же он положил к ступеням трона восемьдесят городов в Африке и неприступный порт Пирей…
– Хватит! – Маниак вскакивает и в бешенстве кружит по шатру. – О времена, о нравы! – кричит он. – О империя, куда ты идешь? Варвары стали более всех угодными двору!
– Да, трудные времена, – говорит Андроник. – Ибо на кого стало надеяться, как не на варваров?
Тут Маниак хватает меч и замахивается на дерзкого, но Андроник был ловок и выскользнул из шатра; меч же, как сквозь бестелесный луч, прошел сквозь столб опоры, и шатер рухнул. И все, кто были снаружи, увидели, как, разрубив ткань, Маниак предстал перед ними, страшный в гневе.
Тут он велит подвести коня, и это исполняют. И он, как был, без доспехов, прыгает в седло и один скачет туда, где стоят осадившие город войска.
Там у городской стены устроен большой намет из воловьих шкур, и под ними ведут подкоп, охраняясь наметом от кипящей смолы, которую сарацины льют со стены. И Маниак зовет старшего над землекопами и грозно призывает к ответу. Тот же ничего не может сказать, кроме того, что подкоп не готов. Тогда Маниак бьет его по лицу хлыстом и скачет дальше.
Он подъезжает к другим, кто строит из бревен боевые башни и стенобитные орудия, и тоже призывает старшего над ними, и старший опять ничего не может ответить, кроме того, что работа не кончена. И велит Маниак его схватить и ослепить, к чему немедля приступают.
Но увидел Маниак, что его войско не готово к взятию Сиракуз, и, впав в большую печаль, поскакал обратно, и пока не будет о нем речи.
Рано утром на другой день Андроник, патрикий, вышел из своего шатра, раскинутого у берега моря, и увидел вдали другой корабль, стоящий неподвижно на воде.
Он спрашивает начальника своего отряда, именуемого гемилохитом:
– Давно пришел корабль?
– С рассветом, – отвечает гемилохит. – Но как пришли, так убрали весла и встали и стоят.
Тогда Андроник посмотрел на небо и говорит:
– И будут стоять до первого ветра, ибо всем известно, что этот корабль входит в гавань только под парусом.
Тем временем Маниак, стратиг, посадив перед собою писца, сердито говорил так и велел записывать за собою слово в слово:
– «…Но вместо твоей монаршей благодарности за Миры Ликейские я, украшенный венком, попадал в оковы; возвращаясь с победою из Эдессы, угождал в тюрьму; теперь же тебе угодно предпочесть мне разбойника-варвара, и посему, почтенный василевс, терпение мое…»
Но тут внезапный ветер дунул с моря и смел пергамент с колен писца. И Маниак, подняв глаза, увидел, что к берегу быстро приближается ладья под наполненным парусом.
И многие, кто был на берегу, дивились тому парусу из драгоценной ткани, на котором была изображена дева на белом коне, а также богатому виду корабля, украшенного резными идолами и золочеными щитами. На носу же стоял трубач в серебряном шлеме и трубил в рог.
Вот корабль причаливает, и воины быстро спрыгивают в воду и наводят сходни. И по сходням спускается на берег Харальд, загорелый и обветренный, в богатых доспехах и красном плаще.
Андроник, патрикий, выступает ему навстречу и, приветствуя поклоном, говорит:
– Рад видеть, Харальд, твой славный парус.
Харальд едва на него взглянул, потом кивнул в сторону Сиракуз и спрашивает:
– Этот город брать?
– Он ждет тебя, – отвечает Андроник.
Тогда Харальд кивает Ульву, и тот кричит:
– Выгружаемся!
И по его приказу стали сходить на берег варяги, неся оружие, меха и постели, бочки с вином и прочее, что было на корабле. Андроник же, глядя на воинов, которых было не более сотни, спрашивает Харальда:
– И это все твои люди?
Харальд говорит:
– Тебе мало?
– Но город сильно укреплен, – говорит Андроник. – Сам Маниак три месяца не мог взять его.
Харальд говорит:
– Разве не поэтому позвали меня?
И он, не обращая больше внимания на грека, идет вдоль берега осматривать местность, где им надлежит расположиться. А Андроник идет за ним и говорит:
– Я доверяю твоей смелости, Харальд, но хотел бы кое-что обсудить.
Тут на грека натыкается Ульв одноглазый, который нес на плече котел, роняет с грохотом котел на землю и говорит:
– Слушай, ты, тебе сколько лет?
Андроник от растерянности отвечает:
– Тридцать, а что?
Ульв говорит:
– Если хочешь прожить еще столько, не путайся под ногами.
Харальд оглядел местность и обратился к Феодору.
– Скажи, – велит он Феодору, – чтобы мой шатер поставили на холме, где торчит какой-то шалаш.
– Но это мой шатер! – говорит Андроник.
Харальд не отвечает, а Феодор говорит Андронику:
– Придется перебраться, патрикий. А то от греков разит чесноком, а Харальд этого не любит.
Тут варяги Харальда берутся за шатер Андроника, а воины Андроника, видя это, хватаются за мечи, но Андроник говорит:
– Хорошо, пусть будет по-твоему, Харальд.
Он делает знак своим воинам, те прячут мечи, а варяги Харальда снова берутся за шатер Андроника, сам же грек отходит в сторону.
На берегу уже зажгли костры под котлами и выбили у бочки днище. Харальд первым сел у расстеленной парчовой скатерти и говорит:
– Что-то не вижу быков и овец, которых должен нам дать грек по договору. Да и самого Маниака не видать.
Тогда кто-то из варягов с холма кричит:
– Харальд, войско движется у города!
Харальд поднялся и видит далеко множество пеших и конных воинов в строю, и все они идут прочь от Сиракуз вдоль берега, а за войском волокут на волах башни и стенобитные орудия.
– Узнай, что там такое, – говорит Харальд Чудину.
Тот кивнул варягу, сводившему коня с корабля, варяг вскочил в седло и поскакал к войску. Скоро он вернулся и сказал что-то Чудину, а тот говорит Харальду:
– Это Маниак отходит от Сиракуз, чтобы не мешать тебе.
Харальд посмотрел вслед уходящему войску, усмехнулся и говорит:
– Эх, Маниак, Маниак, разве мало в мире городов на нас двоих?
Больше он ничего не сказал и сел пировать. Вот он выпил большой рог вина и замечает Андроника, все стоящего поодаль.
– Ты еще здесь? – спрашивает Харальд.
Андроник побелел от обиды, но сдержался и говорит:
– Меня прислал сюда император Михаил, и мой долг доложить венценосному…
Харальд махнул на него рукой, чтоб молчал, и спрашивает Чудина:
– Как, ты сказал, зовется этот город?
Чудин отвечает:
– Сиракузы.
– Доложи венценосному, – говорит тогда Харальд Андронику, – что я взял Сиракузы на рассвете.
Наступает ночь, и варяги спят на берегу за холмом, выставив дозоры, только Харальд с Чудином и Феодором вышли из стана и лежат за кустами на пригорке, а перед ними опустевшее поле со следами костров войск Маниака, а дальше – крутые стены города.
Харальд долго смотрел на стены и говорит:
– В лоб его не взять.
Чудин говорит:
– Вот греки подкоп и затеяли.
– Глупое это было дело, – говорит Харальд. – В узкой дыре перебили бы греков, как крыс.
Потом он глядит на намет, скрывающий подкоп, и спрашивает:
– Войдет полсотни воинов под намет?
Феодор прикинул и отвечает:
– Если дружка на дружку лягут до верха, семьдесят войдет.
– А до ворот оттуда – шагов сто, – говорит Харальд.
– Восемьдесят пять, – отвечает Феодор.
– Глаз у тебя наметан, живописец, – говорит Харальд и задумывается.
Чудин говорит:
– Тишь какая. У нас в Киеве давно бы уже вторые петухи пропели.
– Кому здесь петь, – отвечает Феодор. – Поели петухов-то. И собак нет – не лают.
– Это хорошо, – говорит Харальд, вставая. – Будите воинов.
Вот ночь идет к концу, и рассветает.
И сарацины, несущие дозор на стене, видят, что через поле, опустевшее с уходом Маниака, движутся к воротам города несколько человек в белых похоронных балахонах и несут на плечах гроб. И еще видят они, что за гробом везут повозку, груженную тремя большими мешками, а к повозке привязан козел.
Теперь надо сказать, что эти люди, хоть и одеты были по-сарацински, были варяги, и среди них были Харальд, одноглазый Ульв и Феодор-живописец.
Вот перед ними в землю вонзается стрела, и со стены им кричат:
– Кто вы и зачем пришли?
Тогда Феодор, который шел впереди, поправил чалму и тоже кричит:
– Велик Аллах!
– Нет бога, кроме Аллаха, – отвечают со стены. – Что вы за люди?
– Мы люди господина нашего Абу-али-ибн-Фарадж-Абдуллы, – говорит Феодор, – мир его праху, и горе нам, несчастным!
– Что вам нужно? – спрашивают со стены.
– Господин наш родом из Сиракуз и завещал похоронить его на родине по обряду предков. А где теперь найдешь в Сицилии хоть одну уцелевшую мечеть и живого муллу? – говорит Феодор.
Сарацины ушли и привели старшего над ними. Тот пришел и говорит:
– Не видели вы войска вблизи города?
– Оно стоит в двух стадиях отсюда, – отвечает Феодор. – Неверные схватили нас, но сжалились во имя Аллаха. Неужели вы не сжалитесь, добрые люди, над безутешными рабами господина нашего Абу-али-ибн-Фарадж?..
– Помолчи, – говорят со стены и стали совещаться.
Тогда Феодор говорит:
– Мы не с пустыми руками пришли – дадим вам три мешка муки и козла.
Тут сарацины поглядели на повозку, и совещание у них пошло намного живее, а потом старший говорит:
– Хорошо, мы пустим вас во имя Аллаха, но обратно не выпустим.
Феодор говорит:
– Для нас счастье – умереть на земле господина нашего.
– Ступайте к воротам, – говорят сарацины.
Тут варяги подходят к воротам, и перед ними опускается подъемный мост на цепях. Гремят запоры, и ворота открываются. И варяги видят за воротами человек тридцать воинов и старшего над ними.
Вот те пропускают повозку, за ней варяги несут гроб, а сарацинские воины стоят по бокам ворот, готовые разом поднять мост.
Но когда гроб оказывается в проеме ворот, варяги вдруг разворачивают его поперек и бросают на землю так, чтобы створки ворот не могли закрыться. И тут же двое варягов выхватывают из-под балахонов секиры и убивают воинов, готовых поднять мост. Из мешков выскакивают еще шестеро варягов. А Харальд, выхватив меч, одним ударом сносит голову старшему сарацину. И все это происходит в мгновение ока.
И когда сарацины наконец понимают, как перехитрил их Харальд, и, опомнившись, хватаются за сабли, поздно уже думать им о жизни и некогда думать о смерти, потому что один за другим падают они под ударами варягов или в страхе бегут прочь от ворот, крича:
– Спаси нас, Аллах! Это не люди, а дьяволы!
Теперь надо сказать о Чудине. Он лежал под наметом, скрывающим подкоп, и с ним тесно лежали в три ряда семьдесят варягов. И когда Чудин услышал стук мечей, он перекрестился и сказал:
– Наше время, братие.
И первым быстро побежал к воротам, а за ним, сползая друг с друга, побежали остальные. И успели вовремя, потому что Харальд уже расправился с первыми сарацинами, а другие еще не подошли.
Тогда Харальд говорит:
– Эйлив и Хальдор – на стены, остальные – за мной.
Но все и без того знали, как им поступать, потому что дело было хорошо продумано. Часть людей бросаются по лестницам, ведущим на стены, и там завязывается бой. Другая часть устремляется вдогонку за бегущими, поражая их мечами и секирами. Харальд же ухватил за бороду одного из раненых сарацинов и спрашивает:
– Хочешь жить, обрезанный? Говори, где главный над вами?
Сарацин отвечает:
– Эмир в мечети, совершает утренний намаз.
Харальд говорит:
– Ну вот, нам как раз туда и нужно.
И тут варяги снова поднимают гроб и несут туда, где видна башня минарета. И козел хочет бежать за ними и рвется с веревки, но Феодор говорит:
– Не козлиное это, брат, дело. Ты свою службу сослужил, иди гуляй.
И он перерубил мечом веревку и вытолкал козла за ворота, а ворота закрыл и сел у них с мечом, чтобы ни один живой сарацин не ушел из города.
А варяги в это время бегут с гробом наперевес все быстрее, и вот они уже летят так, что ноги их не успевают касаться земли. И с разбега, как тараном, ударяют гробом по закрытым дверям мечети, и двери разлетаются в щепки.
Чудин перевел дух и говорит:
– Тяжеленек был покойничек, – и вместе с другими вбегает в мечеть.
Но здесь они видят, что никого в мечети нет, кроме старого муллы, в страхе творящего молитвы.
Харальд говорит:
– Обманул, обрезанный пес.
– Где эмир? – спрашивает Ульв муллу.
Тот, трясясь, отвечает:
– Не знаю, не видел, не помню.
– Так полежи, вспомни, – сказал Ульв и проткнул мулле брюхо насквозь. Чудин хотел отвести меч Ульва, но не успел и с укором говорит:
– Попа-то зачем?
– Каков приход, таков и поп, – отвечает Ульв.
В это время снаружи слышится:
– Молите пощады, неверные!
Харальд смотрит и видит, что к мечети со всех сторон идут сарацины, и их вдесятеро больше, и с ними человек с кривой саблей в руках и в эмирской чалме.
Теперь надо сказать о Георгии Маниаке. Он стоял на холме и смотрел издали на Сиракузы, окруженный своими воинами.
– Много взял на себя Харальд, – усмехается Маниак. – Еще никто не покорял города сотней воинов.
Прошло еще сколько-то времени, и Маниак говорит:
– Совесть воина мне не простит, если не выручу хвастуна.
И он садится на коня и мчится к Сиракузам во главе своих всадников. И вид скачущего войска грозен и красив.
Маниак подъезжает к городу и слышит, что там тишина, и видит, что ворота закрыты, а перед воротами стоит черный козел.
– Плохой знак, – говорит стратиг. И кричит своим громовым голосом, от которого лошади шарахаются в стороны: – Эй, Харальд, мужайся, здесь я, Маниак, я пришел к тебе!
Тут открываются ворота, и Маниак видит Харальда, усталого, в иссеченных доспехах, с обломком кривой сабли в одной руке и с окровавленным мечом – в другой.
– Заходи, Маниак, – говорит Харальд. – Будешь первым гостем у меня в Сиракузах.
В этом городе Харальд взял большую добычу. Серебряные вазы и чаши, золотые кубки и блюда, драгоценности и мешки с монетами были грудой сложены на берегу, чтобы внести их на корабль.
И Феодор-живописец сидел возле груды, любуясь добытым. Возьмет то блюдо, то ожерелье и говорит:
– Диво дивное! Истинно, сему цены нет. Гляди-ка, Ульв, дева по ожерелью скачет, имя ей Артемида, и с ней охотники, изваяны как живые, чудится даже, рог слышен.
Ульв одноглазый послушал и говорит:
– Не слышу никакого рога. Эй, торопитесь, – кричит он грузящим судно. – Нас в Мессине к вечеру ждут.
Варяги забегали быстрее – и тут на берегу появляется Андроник, патрикий, с гемилохитом и воинами.
– Куда так спешишь, Харальд? – говорит он.
Харальд отвечает:
– Хочу выйти засветло. А тебе что за дело?
Андроник говорит:
– Разве ты забыл, что по договору тебе положена только четверть добычи, а остальное – Византии?
Харальд говорит:
– Если бы не я – не видать Византии Сиракуз.
Андроник говорит:
– Они уже принадлежат Империи, и с ними – три четверти добычи. Таков договор, ты сам скрепил его клятвой на мече, а варяги ведь не изменяют клятве?
Харальд помолчал и говорит:
– Что ж, ты прав. Бери. – И отошел.
Тогда воины Андроника идут к добыче с мешками и начинают их набивать, три веди беря себе, четвертую оставляя варягам.
Ульв говорит:
– Я смотрю, твои люди хитрят, грек. В вашей доле вещи тяжелее.
Гемилохит хотел возразить Ульву, но Андроник велел ему молчать и говорит:
– Возможно. Я сам за этим прослежу.
И он начинает отбирать вещи, но тут Феодор-живописец вскакивает и кричит:
– Не верь греку, Харальд! Не все дороже, что тяжелей!
Андроник засмеялся и говорит:
– Разве это тонкое ожерелье не дешевле литого блюда?
Тогда Феодор выхватил ожерелье у Андроника и подбежал к Харальду:
– Посмотри работу! Тепла она еще от рук мастера и тонка, как женский волос… Как волос Ярославны!
Харальд посмотрел на Феодора, словно удивленный, потом оглядел ожерелье и говорит:
– Возьму себе.
Тогда Андроник подходит к Харальду и говорит:
– Не порадуешь ты Ярославну таким подарком.
– Почем тебе знать? – спрашивает Харальд.
– Поверь мне, – говорит грек, – она снова опозорит тебя, назвав жадным. Ведь в золоте главное, когда его много. Не так ли?
Харальд ничего не ответил, а грек говорит:
– Так я беру эту безделушку?
Феодор говорит:
– Не отдавай, Харальд! Не зря ведь сказано: мал золотник, да дорог!
Харальд отодвинул Феодора в сторону и говорит Андронику:
– Хорошо, бери.
Грек спрятал ожерелье за пазуху, наклонился к Харальду и говорит:
– Еще посоветую тебе, Харальд, как мужчина мужчине. Что ты знаешь о Елизавете? Хорошо ль ее помнишь? Видно, нет, иначе бы ты не забыл обиды. Да и может, ее давно отдали за другого?
Харальд опять ничего не ответил, только посмотрел на грека. А тот говорит:
– Пять лет ты совершаешь подвиги в честь Эллисив, а разве нет женщин лучше? У аланского царя дочери славятся кротостью и красотой, и у персидского шаха. И в Константинополе любая девушка знатного рода пошла бы за тебя. А василевс с радостью благословил бы ваш брак и дал тебе титул при дворе.
Харальд опять молчит.
– Я рад, что ты слушаешь меня, – говорит Андроник, – а не этого мерзкого богомаза, который изобразил на твоем парусе Елизавету похожей на скотницу.
Тогда Феодор бросается к Харальду и кричит:
– Да что же ты, Харальд? Заставь змею прикусить жало или я это сделаю!
Харальд остановил его знаком и говорит:
– Молчи, Феодор. И не мешай больше патрикию, пусть делит как хочет.
Так сказал Харальд и ушел на корабль.
Вот они плывут по морю вдоль берега, и Харальд стоит у рулевого весла. И Чудин замечает, что Харальд все время кренит весло вправо, и слева все больше удаляется берег. Чудин говорит Харальду:
– Ты не туда правишь.
Харальд говорит:
– Туда.
Чудин говорит:
– Нас ждут в Мессине.
Харальд говорит:
– Успеем.
И велит варягам грести быстрее. И сам смотрит в море.
И все смотрят, куда это смотрит Харальд. И скоро видят в море греческий корабль. И тот идет медленнее, и расстояние между ними сокращается.
Харальд говорит:
– Готовьте секиры к бою.
Тогда Чудин все понял и говорит Харальду:
– Не доброе ты, друже, затеял дело.
– Здесь я хозяин, – отвечает Харальд. – Или ты трусишь?
Чудин не ответил, только вынул меч.
Вот они настигают греческий корабль, и Андроник, удивленный, кричит с кормы:
– Что тебе нужно, Харальд?
Харальд отвечает:
– Твоя жизнь и мое золото.
– Ты плохо шутишь, – говорит грек.
– Какие уж шутки, – говорит Харальд. – Ты бы лучше помолился.
– Харальд, – говорит грек, – венценосный узнает – найдет тебя на дне моря.
Харальд говорит:
– Не узнает.
И тогда грек понял, что Харальд не шутит, и побледнел. А варяги закинули на греческий корабль якорь, притянули его к себе и перепрыгнули через борт.
Коротким был морской бой, в искусстве которого варяги, как всем ведомо, не знают равных. Скоро кровью и трупами греков покрылась вся палуба; один Андроник, убежавший на корму, оставался еще в живых и стоял там, обнажив меч.
Харальд говорит:
– Покажи нам, так ли ты искусен с мечом, как в лукавстве.
Они сошлись и ударили мечами. И ударили еще раз, и третий, а на четвертый раз Харальд сильно размахнулся и отсек Андронику ногу выше колена. И некоторое время Андроник стоял, прислонясь спиной к мачте, и глядел как бы удивленно на обрубленную ногу.
– Нечего глядеть, нет ее, – говорит Харальд. – Это тебе за скотницу.
Снова взмахнул мечом и отсек руку.
– А это – за справедливый дележ.
И тогда Андроник, собрав все силы, плюнул в Харальда.
Харальд говорит:
– Видно, и голова тебе ни к чему, если не умеет себя прилично вести. – И отрубил голову.
Варяги быстро собрали мешки и покидали на свой корабль. А Харальд вынул у грека из-за пазухи ожерелье, прыгнул на ладью последним и оттолкнул ее веслом.
Феодор, пока шла битва, сидел, не шелохнувшись, на палубе. А тут он говорит:
– Не надо бы оставлять в море улику.
Ульв говорит:
– Это верно.
Он поджигает факел и кидает его на греческий корабль. А варяги отплывают от занявшегося корабля и налегают на весла.
Харальд выпил рог вина, налил снова и протягивает Чудину:
– Вид вражеской крови веселит, и победа вселяет радость. Почему не радуешься? Выпей!
Чудин качает головой:
– Ты нарушил клятву.
Харальд вспыхнул и говорит:
– Эллисив я тоже клялся в любви и ради нее взял восемьдесят городов. Неужели спущу обиду греку?
Чудин говорит:
– Любовь негоже доказывать кровью.
Харальд не понял и переспрашивает:
– Что?
– Негоже свою любовь доказывать чужой кровью, – повторяет Чудин.
Харальд в гневе выплеснул вино за борт, отошел от Чудина и сел на корме. Потом говорит:
– Не тебе, Чудин, учить меня, Харальда.
И он берет арфу и запевает:
– Мимо Сицилии хмурой
Плыл мой корабль, вепрь моря,
Смелых мужей победы
К славе он нес сквозь волны…
– Все пойте! – кричит Харальд, и гребцы подхватывают:
– Мало надежды у труса
Возвыситься так высоко,
Отчего же русская дева,
Гордая дева в Гардах,
Меня замечать не хочет?
Только Чудин сидел молча и, отвернувшись, смотрел в море, где догорал греческий корабль. И на том корабле мелькнула какая-то тень, но исчезла.
И здесь конец рассказа о подвигах Харальда в Сицилии.
