Владимир Свержин
Заря цвета пепла
Глава 4
Люди хуже, чем они хотят казаться, и лучше, чем они кажутся.
Судья Линч
Голландский пинас[13] «Граф Эгмонт» мерно покачивался у пирса на мелкий зыби Рижского залива. Мы прибыли к месту назначения изрядно загодя, готовые сопровождать мисс Рид в ее довольно опасном путешествии. Судно, принявшее нас на борт, следовало в Амстердам, но за умеренное вознаграждение капитан, он же хозяин шестисоттонного «Графа», согласился доставить нас к месту на тамошнем побережье, не столь шумному и более укромному. Корабль вез в Голландию мед и янтарь и потому вполне мог позволить себе задержаться и сделать небольшой крюк: потребности этого рынка всегда превышали предложение.
Лично мне капитан больше напоминал пирата, чем добропорядочного торговца. Похоже, он и сам тяготился столь незначительными заработками. Во всяком случае, услышав мою просьбу, он незамедлительно расплылся в улыбке и закачал лобастой головой с буйными рыжими вихрами, такими яркими, будто он от макушки и до подбородка был охвачен пламенем. Сейчас этот морской волк стоял на мостике, поглядывая на музыкальный брегет-«луковицу». Крышка то и дело поднималась, и до нашего слуха доносились звуки менуэта. Всякий раз, как это происходило, Софи, в волнении глядевшая на берег, поворачивалась к хозяину судна и говорила умоляющим голосом:
– Мистер, еще десять минут, брат должен приехать! Я хочу проститься с ним. Ведь кто знает, как обернется путешествие…
– Чертовы рога! – неслось с мостика. – Я не могу ждать вечно у этого треклятого пирса! Пора выходить в море, или мы упустим бриз!
Признаться, капитан был не слишком рад взять на борт женщину, и тем более англичанку, пусть даже и из той части Британии, что звалась Канадой, но упускать хороший заработок он хотел еще меньше. Сейчас хозяин «Эгмонта» заметно сердился, накручивая на палец длинный ус и дергая его столь активно, будто проверял, надежно ли тот приклеен.
– Еще немного! Хоть пару минут!
– Все! – С мостика раздался характерный щелчок закрывающейся крышки часов. – Время отправляться. По местам стоять, с якоря сниматься!
Матросы, только и дожидавшиеся команды, споро, без суеты занялись делом. Они налегли на брашпили[14] лебедок, и якорные канаты длинными змеями поползли вверх, наматываясь на тумбу.
– Паруса ставить!
Десятки ног замелькали по туго натянутым вантам[15]. Лучшие в мире голландские матросы со скоростью необычайной устремились вдоль рей, спеша занять места согласно штатному расписанию.
– Фок и грот ставить! Курс на норд-норд-вест!
Корабль без спешки с непередаваемым величием отошел от пирса, и волна подхватила его, точно баюкая в рассветной дымке. Софи всхлипнула, не сводя глаз с берега.
– Вам бы отправиться в каюту, мисс, – без лишних сантиментов рявкнул капитан, подобно всем мореходам Северного и Балтийского морей говоривший понемногу на каждом из языков близлежащих стран. – Тут не до вас сейчас.
– Вон, вон он! – закричала Софи, указывая на берег. – Вон, соскочил с коня, я узнаю. Видите, это его плащ, его шляпа!
– Ну так, стало быть, не успел, – недовольно хмыкнул капитан.
– Вы бы могли повернуть корабль?
– Эй, дамочка, корабль – это тебе не лошадь, мы ж сейчас под ветром! Если я тут крутиться начну, сегодняшний день пропадет, а мне и так с вами хлопот полон рот. Если желаете, спущу шлюпку, и гребите, прощайтесь, только уж без меня.
– Почтеннейший, – начал я, – грубить даме не стоит в любом случае. А насчет шлюпки – к чему пустые угрозы? Она стоит денег, да и в море порой лучше иметь хорошую шлюпку, чем золото по ее весу.
Капитан зыркнул на меня и скривился.
– Шли бы вы отсюда, – вновь повторил он, но уже без былой грубости.
Требование было справедливым, да и рыдающую Софи стоило увести подальше от чужих глаз: женщина на корабле – само по себе дурная примета, а уж плачущая женщина – так и вовсе. Я подал девушке руку, и она уцепилась за мою ладонь, как за соломинку, последнюю надежду утопающего.
– Простите мне эти слезы, – всхлипнув, пробормотала Софи. – Мы с братом не разлучались уже много лет, кроме него, у меня никого нет. – Она подняла заплаканные глаза. – Теперь, быть может, еще вы… – и вновь разрыдалась.
Я почувствовал теплую волну в сердце. Доверие беззащитной спутницы было так трогательно. Несмотря на иронию язвительного напарника, мадемуазель Софи представлялась мне в высшей мере воспитанной, достойной и, что скрывать, обольстительной девушкой.
Сергей остался в нашей каюте заниматься вещами, не желая «мешать парению амура» и притворно сетуя, что не запасся йодом для обработки ран от его стрел. При этом он все же не преминул воспользоваться закрытой связью, чтобы понаблюдать за картиной отплытия и всласть поглумиться над чувствами любящей сестры и моим состраданием.
– Лис! – возмущенно перебивая рекомендацию Сергея броситься за борт, чтобы впоследствии стать чайкой и гадить на шляпу сородича, тем самым причиняя ему счастье, воскликнул я. – Как ты можешь? У тебя душа вообще есть? Или вместо нее – как тому вас в песнях было – «пламенный мотор»?
– Не гони беса, милорд, «пламенный мотор» у нас вместо сердца, и то лишь при наличии стальных рук-крыльев. Но, как я понимаю, эта модель в серию не пошла. А насчет души – это не ко мне, а к аббату.
– К какому аббату?
– Я почем знаю?! Надеюсь, не Фариа… Он тут, то ли от углубленного молитвенного созерцания, то ли от морской болезни, каюты перепутал. Наша по левому борту, у Софы – прямо на корме, а у него – по правому. Ну, он в трех каютах и заблудился.
– И что?
– Да ничего! Сижу, готовлю малый абордажный набор, весь стол в пистолетах, и тут приметается это чудо в сутане. Коричневый – это доминиканцы?
– Доминиканцы.
– Вот это доминиканское чудо в сутане как увидел пистоли, у него чуть капюшон на пуп не съехал. Видно, решил, что я уже собираюсь захватить корабль. Ну, пробубнил что-то на латыни, типа «мир тебе, сын мой, возлюбил ли ты ближнего своего?», и умелся на свой борт.
– Понятно. Скажи лучше, у нас в аптечке есть что-нибудь от истерики?
– А как же. Пара оплеух и ведро забортной воды.
– Лис, ты невыносим. Девушке плохо!
– Ну, так сделай ей хорошо. Я тут при чем?
– В конце концов, она – наш пропуск во Францию.
– Лишь бы этот пропуск не оказался просроченным, а то мало ли? У них там вечно голодная мадам Гильотен. Может, ее дядюшка уже свел с этой поборницей равенства близкое знакомство.
– Сейчас террор пошел на убыль.
– Ага, но он всегда готов прийти на прибыль.
– Я в курсе.
– Ладно, веди сюда подопечную, я валерьянку нашел…
* * *
Уж не знаю, приносил ли капитан «Графа Эгмонта» жертву Нептуну или славно помолился святому Николаю, но море было спокойно, а ветер, точно зачисленный в экипаж, старательно надувал паруса. Наш пинас скользил по водной глади со скоростью восемь-десять узлов, вспенивая форштевнем серые волны Балтики.
К исходу третьего дня мы вошли в Кильскую бухту, чтобы оставить там часть бочек с медом и принять на борт норвежскую сельдь пряного посола, высоко ценимую гурманами Амстердама. Я с грустью отметил, что до строительства Кильского канала осталось еще около ста лет, а значит, придется уныло ползти вокруг Дании, которая, хоть и была родиной моих предков, сейчас норовила затянуть наше путешествие еще на три-четыре дня.
Наконец Балтийское море осталось позади, дав возможность полюбоваться уникальным зрелищем – границей двух морей, столь различающихся по цвету, что не возникает и тени сомнения, где кончается одно и начинается другое. Теперь нам осталось еще три дня пути морем и при удачном стечении обстоятельств неделя сушей, чтобы наконец оказаться в Париже.
Я стоял у борта, глядя на безбрежную, покрытую барашками пены водную гладь, вспоминая майский Париж, где запах черемухи смешивается с вонью подгнившей рыбы. На Гревской площади, у самой ратуши, мясники разделывают коровьи туши, спасаясь от удушливых запахов не менее удушливым, хотя и более приятным амбре «кельнской воды», сиречь одеколона. Впрочем, последняя моя командировка в Париж в роли Генриха Наваррского[16] не оставила у меня особого желания вновь посетить столицу мира, как горделиво звали свой город французы.
Я смотрел на перекатывающиеся за бортом волны, обдумывая возможный сценарий подхода к Наполеону, попутно вспоминая шаг за шагом судьбу этого великого человека, обреченного роком на падение. Он был вынужден повышать и повышать ставки, ибо только так мог продолжать головокружительную игру. Он одерживал все новые и новые победы, и все они вели его в пропасть, в безвременье затерянного посреди Атлантики острова Святой Елены.
Но до этого было еще далеко. Пока Бонапарту предстояло сделать выбор, один из тех немногих, когда рамки человеческого разума не способны вместить грандиозного величия последствий. Порой, увы, мрачного величия.
Наполеон пока – амбициозный генерал, а не император. Решится ли он опереться на силы и средства российского государя, чтобы стать первым среди равных у трона законного монарха, или выберет «быть первым в республиканской деревне, а не вторым в Риме»?
Я помнил Бонапарта – победоносного генерала русской армии, каким знавал его после сражения у Сокольниц[17], а еще раньше – молодого храбреца, командира батареи в армии Лафайета, каким он нам встретился в той самой экспедиции Пугачева в Америку, о которой неоднократно вспоминал Лис в Митаве. Тот Наполеон – дерзкий, с горящим взором, с длинными разметавшимися волосами, был фигурой ностальгической и, стало быть, по-своему близкой.
Теперь нам предстояло столкнуться вновь, но уже с другим Бонапартом и в другом мире, где нам было заказано свернуть на одну из прежних троп, не было надежды узнать друг друга, встретиться, как старые приятели. Что скажет генерал Директории, куда повеет ветер истории на этот раз?..
– О чем задумался, Капитан? – Лис подошел к фальшборту.
– О нашей миссии.
– Неожиданно. Кажется, во время этой парусной прогулки ты о работе совсем думать забыл.
– Сергей, прекрати. Кстати, почему ты не около мисс Софи?
– Не хочу мешать душеспасительным беседам мисс с его преосвященством.
– Преподобием, – автоматически поправил я.
– Да хоть святейшеством. Я смотрю, море вообще располагает к разговорам о смысле жизни и тщете всего сущего.
– Ты сейчас вообще к чему это сказал?
– Исключительно к тому, что лучше беседовать, глядя с моря на небо, чем с неба на море. – Он с деланой благостью сложил руки перед грудью. – Ты знаешь, Капитан, у меня появились странные видения. Вот теперь думаю, может, меня укачивать начало?
Я поморщился:
– Давай сразу отбросим твои нелепые версии и перейдем к сути дела.
– Экий ты нетерпеливый… А, понимаю-понимаю, ты ж у нас теперь не англичанин, а настоящий француз, горячая кровь, пламенный сын Юга.
– Пикардия – на севере Франции, – напомнил я.
– Закончим урок географии и вернемся к видениям?
– Поскорее бы, – согласился я.
– Так вот, последние дни меня не оставляет впечатление, что я уже где-то видел нашу Софочку…
– Парус! – раздалось с наблюдательной площадки.
– Что там уже, опять белеет, одинокий?! – встрепенулся остроглазый Лис. – Так, шо белеет, пока еще толком разобрать не могу, а вот шо краснеет – уже вижу. Вальдар, уж не знаю, обрадуешься ты или нет, но это твои соотечественники и, что показательно, под военным флагом.
Вдали раздался пушечный залп.
– Ты ба, нас тоже увидели! И по-моему, у них к нам, как бы так выразиться, чтоб не выразиться, нездоровый интерес.
Рыжекудрый хозяин «Графа Эгмонта» смотрел в подзорную трубу на приближающийся корабль, недовольно стискивая зубы, точно пытаясь раскусить мундштук длинной трубки, которую он никогда не выпускал изо рта.
– Это англичане, мать их акула!
Британский корабль был уже вполне различим. Одномачтовый гафельный шлюп, вооруженный десятком восьмифунтовых пушек, заходил круто к ветру, стремясь лечь на параллельный курс. На мачту поползли яркие полотнища флажкового семафора.
– Они требуют остановиться и принять на борт досмотровую команду. – Шкипер выпустил из трубки такой клуб дыма, что на мгновение скрыл от глаз посудину «этих наглых сволочей». – Мы в открытом море, какая еще досмотровая команда?! – Он положил руку на эфес абордажной сабли. – Что о себе возомнили эти дьяволовы свиньи?! Канониры, к орудиям! Открыть пушечные порты! Сейчас я им покажу досмотр! Сейчас их самих Сатана в преисподней досматривать будет!
Прогремевшая над палубой команда вызвала живейшее одобрение экипажа. Матросы ринулись по местам, готовые совершить предусмотренный расписанием боевой разворот и после первого залпа пересечь курс вражеского шлюпа.
Что и говорить, голландцы вообще не жаловали англичан, не без оснований считая, что именно усилиями островитян жители Нижних земель лишаются изрядного куска жирного колониального пирога и огромных прибылей заморской торговли. Не раз и не два они жестоко воевали между собой, не имея сил достигнуть решительного перевеса в боевых действиях. Казалось бы, судьба улыбнулась голландцам сто десять лет тому назад, когда экспедиционный корпус принца Оранского высадился в Англии и сверг династию Стюартов, фактически поставив Британию под голландское владычество. Но улыбка фортуны оказалась притворной, если не сказать глумливой. Вскоре новый Вильгельм Завоеватель был вынужден одну за другой сдать позиции, уступая власть английскому парламенту. А спустя всего одиннадцать лет он и вовсе в расстроенных чувствах покинул остров, чтобы вернуться в родную Голландию. Уплыл, по пути со злости выкинув в море большую королевскую печать.
И уж как-то так повелось, что с той поры Англия пошла на подъем, а Голландия начала терять позиции великой державы, и терять безвозвратно. Именно это больше всего злило жителей Нижних земель, в глубине души считавших Британию своей провинцией. Лишь только роковая случайность, давшая Вильгельму Третьему умереть бездетным, позволила британцам вывернуться и сорваться с крючка. А потому, уж конечно, не какому-то английскому шлюпу диктовать условия добропорядочному голландскому шкиперу.
Все четырнадцать шестнадцатифунтовых орудий пинаса были готовы к бою, матросы вооружены и дышали предвкушением абордажа, капитан возбужденно перекатывал в зубах неизменную трубку, но… британцы явно не собирались вступать в неравный бой. Сквозь окна каюты я увидел, как надуваются ветром фок-стаксель и летучий кливер, как поворачивается гик, наполняя сероватое полотнище гафеля. Что мудрить, шлюп имел почти в три раза меньший вес бортового залпа, но он был куда маневреннее пинаса и мог ходить очень круто к ветру, развивая при этом вполне ощутимую скорость. Теперь, сообразив, что голландцы не собираются ни останавливаться, ни тем более принимать досмотрщиков, англичане без зазрения совести бросились наутек. При этом они старались держаться аккурат впереди «Графа Эгмонта», так, чтобы если и подставлять себя под огонь, то максимум двух носовых орудий пинаса.
Погоня длилась около получаса. Иллюзия, что еще чуть-чуть и британцы окажутся в зоне досягаемости бортового залпа, не покидала экипаж, и тогда англичане будут вынуждены либо спустить флаг, либо пойти на дно. Мы с Лисом уже внутренне приготовились к возможному участию в абордаже, но вдруг в нашу каюту вбежала мисс Рид, бледная и, кажется, испуганная не на шутку.
– Джентльмены, – глядя на нас расширенными от страха глазами и чуть запинаясь, произнесла она, – там сзади еще два корабля. Большие. Куда больше этого!
Я ринулся в кормовую каюту – лучшие на корабле апартаменты. Сквозь застекленный эркер[18] было хорошо видно, как в шести-семи кабельтовых[19] от нас, расходясь, чтобы зайти «Эгмонту» с обоих бортов, словно волки, травящие оленя, двигались грозные в своем молчаливом величии фрегаты.
– Что-то мне это смутно напоминает, – сказал Лис, походя ко мне. – Ситуация типа «мужик, ты че маленького обижаешь?». Обычное гоп-стопное разводилово.
– То, что ты называешь разводиловом, – негромко ответил я, – замечательно проведенный маневр. Теперь англичане вполне могут забрать корабль как атаковавший их.
– Как думаешь, голландец вступит в бой?
– Лис, у нас на корме два пятидесятидвухпушечных фрегата. Если «Граф» попытается отплевываться из своих орудий, они в два-три залпа наковыряют в нем столько дырок, что Нептун сможет использовать пинас в качестве ситечка для чая.
– Впечатляющая перспектива. Тогда, как говорят на моей исторической родине: «Мама, пишите сразу в плен». Давай прикидывать, как будем выбираться из этой халепы…
Молодцеватый лейтенант британского флота – начальник трофейной команды, высаженной на борт, сидел в каюте, еще недавно принадлежавшей рыжему капитану (ныне закованному в цепи и брошенному в корабельный карцер), разглядывал лежавшие перед ним мою французскую форму, треуголку с трехцветной кокардой и пакет на имя генерала Дарю.
– И я должен вам, месье, верить, что вы не француз? Почему? Только потому, что вы отменно говорите на моем языке? Так половина населения Бретани говорит на нем лучше, чем все эти чертовы ирландцы или валлийцы. Мы же с вами офицеры, а на войне есть победы и есть поражения. И то и другое следует принимать с достоинством, не отрекаясь от своего звания…
Я готов был поклясться, что мой велеречивый собеседник лишь совсем недавно получил офицерские эполеты и сейчас повторяет слова, слышанные от кого-то из отцов-командиров.
– У вас есть показания мисс Рид, вашей соотечественницы, ее брата, преподобного аббата…
– Да, все они говорят, что вы поднялись на борт в Риге. Я джентльмен, если вы понимаете, о чем я, и не стану усугублять вашу и без того тяжелую участь. Мне понятно, что они врут, стараясь выгородить человека, с которым несколько дней провели в море, но, в конце концов, решать вашу судьбу буду не я. Я лишь записываю ваши показания. Сразу после того, как судно будет доставлено в порт, вы окажетесь в офицерском бараке тюремного замка. Поверьте, там вовсе не так плохо. Вам будет предоставлена лежанка с соломенным тюфяком и двухразовое питание. К тому же, – он поднял указательный палец, – как честный человек, я оставлю обнаруженные при вас личные деньги, так что вы сможете покупать то, что найдется в тюремной лавке. Кроме того, скучать вам не придется. Камеры, правда, небольшие, всего на два-три человека, но днем разрешены двухчасовые прогулки. Там много ваших, даже один адмирал имеется. – Он расплылся в улыбке, точно самолично пленил неведомого мне флотоводца. – А через пару дней на остров должен прибыть лорд Габерлин – уполномоченный его величества. Он решит судьбу пленных.
– Так, – раздалось на канале связи, – одно уже ясно. Мы плывем не прямо в Англию, а в какие-то ее дальние огороды. Капитан, шо там у вас в окрестностях?
– Джерси, Гернси и куча мелких островов около них.
– Занятно. А вот скажи мне, как истинный француз истинному англичанину, какого рожна пленников, вместо того чтобы нормально отвезти в Англию, тащат на эти самые острова?
– Ну хоть не на урановые рудники. Не всегда удается отыскать логику в решениях лордов адмиралтейства. Очевидно, эскадра, на часть которой мы наткнулись, имеет базу на Нормандских островах. Раз так, у них нет приказа заходить в какой-нибудь Ярмут до истечения срока патрулирования, а захваченные корабли велено доставлять на базу вплоть до высочайшего распоряжения. Это дает нам определенный шанс: Нормандия-то рядом.
– «Нормандия-Неман».
– В смысле?
– Эскадрилья такая была, французская, за наших воевала в годы Великой Отечественной, которая одновременно Вторая мировая. Так она долгое время стояла неподалеку от моего города. А ты думаешь, откуда у меня гасконские корни? Славный был истребитель, лейтенант д'Орбиньяк… Ладно, долой суету и позерство. У меня есть план: давай захватим лорда Габерлина? Раз уж все равно в тюряге время коротать.
– Ну, предположим. Как мы, по-твоему, это сделаем?
– Я уже предложил – захватить. Теперь, о мудрый, твоя очередь. Придумай как, а я продолжу изображать любящего брата и утешать дорогую сестричку, непонятно с чего так огорченную пленением случайного знакомого.
– Сергей, ну и кто ты после этого?
– Полагаю, что все тот же, что и до этого. Уверен, мои утешения заставят твою мысль работать значительно быстрее. А хочешь, я тебе для вдохновения еще шансона напою: «Владимирский централ, ветер северный…»
– Не надо, я все понял!
* * *
Гавань небольшого острова Сейнт-Энн была полна кораблей. Должно быть, основная база находилась все же на одном из крупных островов архипелага. Но и здесь, почти соприкасаясь бортами, у пирса жались тендеры, шлюпы, куттеры, шхуны – мелочь так называемого шестого ранга, которую незадачливые рыбаки и контрабандисты выводили по обычаю в море и которую, по закону войны, захватывали фрегаты его величества, патрулирующие Английский канал[20]. Все они переводились в разряд патрульных или связных кораблей, поднимали флаг британского королевского флота, наспех вооружались и с экипажем, набранным с бору по сосенке, выходили в море.
«Граф Эгмонт» среди этой мелочи смотрелся породистой овчаркой в стае бродячих шавок, но главное, что я увидел в зарешеченное окошко своей камеры, – далеко не все кораблики «морской флотилии» казались живыми. Около некоторых прогуливались скучающие часовые с ружьями на плечо, скорее отдавая дань традиции, чем реально опасаясь налетов.
– Что, приятель, – заметив интерес к происходящему в гавани, насмешливо спросил меня сосед по камере, – сбежать решил? Близок локоть, да не укусишь.
Английский канал – британское название Ла-Манша.
– Это если свой, – криво улыбнулся я. – Своего локтя не укусишь, зато чужой – без проблем.
Мой сокамерник несколько секунд молчал, потом рассмеялся:
– Добро пожаловать в каменный мешок, комбатант![21]
