Владимир Свержин
Заря цвета пепла
Я в Мордор нес кольцо – и вдруг цыгане…
Фродо Бэггинс
Пролог
Маленькая рыбка лучше большого червя.
Апостол Андрей
Лорд Баренс нажал кнопку на пульте и произнес бархатистым голосом царедворца:
– Обратите внимание…
– Спаситель обращал воду в вино, Мерлин – одного мужика в другого с целью создания третьего. Во что будем обращать внимание? – Сергей Лисиченко придал лицу выражение насмешливой заинтересованности.
– Пока что в молчание, – с легким недовольством ответил гуру разработчиков Института Экспериментальной Истории.
– Не, ну это как-то совсем не прикольно…
– Лис, погоди! – прервал друга Вальдар Камдил, готовый с надлежащим почтением выслушать, ради чего их, входящих в десятку лучших институтских оперативников, вытащили из тренировочного зала пред ясны очи научных светил.
Между тем экран ожил, открывая взорам кабинет, убранный с царской роскошью в довольно строгом стиле. За столом, склонившись над бумагами, сидел человек в зеленом, с высоким красным воротом, камзоле, пудреном белом парике и что-то писал отточенным гусиным пером.
Послышался негромкий стук, дверь приоткрылась.
– Ваше императорское величество, позвольте доложить. Прибыл граф Суворов.
– Зови.
– Но… – докладывающий замялся, – позвольте сказать. Его сиятельство одет не по форме: в мундир времен покойной государыни.
Император вышел из-за стола, оглядел склонившегося перед ним вельможу и процедил сквозь зубы:
– Что он смутьян, я знаю. Касательно же сути – граф Александр Васильевич стоит десятков иных военачальников, одетых надлежаще. Зови!
– Это что же, Павел Первый, он же последний? – уточнил Лис.
– Он самый, – подтвердил лорд Баренс. – А в гости к нему, как вы, несомненно, поняли, сам фельдмаршал Суворов пожаловал.
Между тем придворный скрылся за дверью, а в кабинет стремительно вошел, почти вбежал сухощавый пожилой мужчина, подвижный, словно пламя свечи на ветру, с забавным хохолком седых волос над высоким лбом. Император страдальческим взглядом смерил великого полководца:
– Я вижу, русскому Марсу нет дела до указов царских.
– Опасаюсь, ваше величество, что в мундире том я уж буду не Марс, а статуй Марсовый. В шагу жмет-с и на голову давит. А в таком положении мне службу на благо Отечества исполнять не подобает.
Павел отступил на шаг и отвернулся, чтобы Суворов не увидел его недовольной гримасы. Он искренне считал фельдмаршала одним из главнейших сокровищ короны, но строптивость и едкие речи лучшего из военачальников выводили его из себя.
Нынешний российский монарх, большую часть дней своих проведший в размышлениях и военных учениях вдали от роскошного двора Екатерины, был убежден, что все решают порядок, железная дисциплина и чинопочитание. Чуть в сторону, и совершенное строение рухнет! Суворов же все делал насупротив, и не втолкуешь. Однако ж, как бить врага, так виктория неизменно сопутствовала ему.
Сочтя за благо на сей раз пренебречь формальностями, Павел вперил в собеседника немигающий взгляд.
– Мой августейший собрат, император Священной Римской империи, и его кригсрат, сиречь военный совет, желали бы видеть вас, Александр Васильевич, во главе союзной армии. Оная же отправляется в италийские владения Австрийской империи, дабы изгнать неприятеля, искоренив тем самым ядовитую поросль вольтерьянства, и остановить кровавое безумие, именуемое этими гнусными цареубийцами революцией. Что скажете?
– Я польщен их выбором и верю, что русский штык над французским всегда возобладает.
– Что вам известно, господин фельдмаршал, о генералах, которые будут противостоять нам? – Камера бесстрастно зафиксировала пытливый взгляд Суворова, брошенный на императора. Старому полководцу было чему дивиться: никогда еще монархи не интересовались его мнением о личных качествах противника. Да и какое им, по сути, дело – враг сокрушен! Гони супостата! Виктория! Господу хвала!
По-своему оценив повисшую паузу, государь подошел к Суворову так близко, что тот даже чуть отстранился.
– Генералы там и впрямь хороши. В последнюю кампанию союзникам нашим, австриякам, они знатных тумаков надавали. И Бернадот силен, и Массена, и Мюрат, конник отменный. Но, позвольте угадать, ваше величество, уж не молодой ли Бонапарт вас столь заинтересовал?
– Ага, доблестнейший Александр Васильевич, и от вашего взора также не укрылись подвиги нового Ганнибала?! Впрочем, в сокрушении Рима он преуспел даже больше, нежели его античный предшественник.
– Так ведь и Рим уже не тот. Но резвый юноша, что и говорить. Широко да бойко шагает, как бы панталоны не порвать.
– Он что же, по-вашему, из случайных баловней успеха? – насторожился Павел.
– В его кампаниях, беспременно, виден тонкий замысел и умение доводить начатое до победного конца. Качество для полководца из самых главных. Но ваше величество правы, корсиканцу определенно благоволит удача. Среди тех, чьи имена звучали в последние годы, чьи воинские успехи случалось наблюдать или о них слышать, этот француз – наипервейший.
– Как вам представляется, так ли этот генерал верен разбойной шайке, захватившей власть во Франции?
– Насколько мне известно, Наполеон вел себя в Италии не как генерал Республики, а как самовластный монарх. Вряд ли такому человеку в радость смиренно гнуть шею пред шайкой каких-то судейских крючков. А при случае решительности ему не занимать.
– Вот и мне сие представляется маловероятным, – просиял император. – Намедни я имел беседу с принцем Конде, вы, как мне кажется, знакомы.
– Так и есть, ваше величество, помню еще с Семилетней войны. Дельный командир.
– Как вам известно, мы предоставили ему и его корпусу, сформированному из эмигрантов, убежище неподалеку от Риги. Так вот, принц тоже склонен полагать, что сей Бонапартий, несмотря на медные трубы и лавры, ему расточаемые, скорее противник шайки кровавых интриганов, именующих себя Директорией, нежели ее верный меч.
– А как же пушки на паперти Святого Роха?[1] Ведь он стрелял в роялистов[2].
– Это верно. Пожалуй, для сторонников короля было бы лучше, затевая мятеж в Париже, иметь столь решительного и умелого генерала на своей стороне. Но, увы, они этим не озаботились. Нам же предстоит спешно исправить сию, воистину роковую, ошибку. Принц Конде разделяет мое мнение. Если затея удастся, то в момент, когда мы пошлем своих чудо-богатырей в Австрию и далее, в Италию, вынуждая французов направлять туда все новые войска, сей генерал без особого труда сбросит в Сену этих отвратительных республиканцев. – Павел хлопнул ладонью о стол. – Вот так мы их расплющим, почтеннейший Александр Васильевич!
– Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…
– Ни о чем не забыли. – Император назидательно провел пальцем перед носом полководца. – Ни о чем!
– Как изволите, ваше величество. Могу ли я идти?
– Покуда идите, не смею удерживать. Ввечеру жду вас к ужину.
Суворов поклонился и вышел.
– Мундир смените! – неслось ему вслед.
– Ну что я могу сказать, – послышался голос Лиса, – текст бредовый, но грим хороший. Буквально как вылитые.
– О чем ты, Сергей? – удивился Баренс.
– Ну, я думал, может, какое историческое кино снимают, нас консультантами по эпохе пригласили.
– Это оперативная съемка, – покачал головой лорд Джордж, – смотрите дальше.
Суворов вышел, и, едва закрылась дверь за его спиной, одна из тяжелых бархатных портьер сдвинулась в сторону, и оперативники увидели отражение в зеркале на стене.
– Колонтарев![3] – не сговариваясь, выдохнули Лис и Камдил.
– Браво, друзья мои, браво! Дорогой племянник, – Баренс поглядел на Вальдара, – я уверен, ты не забыл свою первую институтскую операцию. Это действительно Колонтарев, ныне – личный советник императора по вопросам тайной политики.
– Вы все слышали?
– Все до слова, ваше величество, – склонил голову стационарный агент института. – Оценка графа Суворова не оставляет места для дальнейших колебаний.
– После недавней встречи с принцем Конде я убежден, что он станет искать способ склонить генерала Бонапарта на сторону Бурбонов. В высшей степени разумно, однако нам не с руки оказаться в роли обезьяны, которая таскает каштаны из огня. Мы и так дали приют брату несчастного короля, упокой Господь его душу, и принцу Конде. Если теперь мы и станем участвовать в восстановлении французского трона, сей шаг имеет быть выгоден в первую очередь нам. Нам, а не потомкам веселого короля Генриха и уж тем паче не австриякам с британцами. Союзники-то они союзники, да надо понимать: прежде старый козел начнет давать молоко, чем от таких союзников впредь нам будет выгода. Нынешнее положение дел – причуда высокой политики, не более того. А потому, мой добрый друг, я полагаю наш интерес в том, чтобы сей резвый корсиканец возвел на трон законного наследника престола. Однако служить при этом он должен нам. Уж во всяком случае, я желал бы видеть этого генерала среди друзей России, а не врагов.
– Будет сделано, ваше величество.
– Ступайте. После ужина изложите мне свой план.
– Итак, джентльмены… – Баренс выключил экран. – Царский советник Колонтарев настоятельно просил руководство института прислать вас. Вокруг известного вам по прежним операциям генерала Бонапарта завязывается некий странный узел. От того, как сложится интрига, зависит, превратится ли ряд локальных войн, которые мы именуем Наполеоновскими, в неконтролируемую мировую бойню, или этого удастся избежать.
– Ну, так ясно. – Лис почесал затылок. – Каштаны уже в огне. Срочно требуются обезьянки, чтобы их оттуда таскать.
Глава 1
Лучший способ предсказать будущее – создать его.
Девиз политтехнологов
Как утверждает мой напарник, жизнь полна импровизаций. Он редко что-либо утверждает с серьезным выражением лица, да и не идет ему это выражение, но к его словам в любом случае имеет смысл прислушиваться. Увидев вчера, правда только в зеркале, аристократическое лицо Колонтарева, я только прошептал себе под нос: «Вот негаданная встреча». Мы не виделись более пяти лет, если следовать хронологии мира рождения, и невесть сколько веков и эпох в нашей фантастической институтской реальности.
Таковы парадоксы темпорального поля! Бывало, проводишь в ином сопределе полгода, выполняя задание, возвращаешься и узнаешь, что отсутствовал лишь неделю. Вначале ощущения взрывают мозг. Временные трансгрессии, как показала неумолимая практика, – суровый удар по организму человека, а порой и по его психике. Не зря же институтские врачи напрягаются, когда во время медосмотра на вопрос «Сколько полных лет?» начинаешь хлопать глазами и нервно хихикать, не зная, что и ответить.
Колонтарев был специалистом по России XVIII века и работал стационарным агентом при государыне-матушке Екатерине Великой уже тогда, когда я впервые прибыл в сопредельный мир в качестве племянника и телохранителя лорда Баренса. Подумать только! Джордж Баренс в то время сам, хоть и в особых случаях, отправлялся на выезды, а не сидел в кабинетной тиши, изображая незаходящее светило мировой науки. Или, как величал Лис всех наших разработчиков, научное темнило. Но это он не со зла.
Здесь был другой мир и немного иная эпоха, но если такой опытный стаци вспомнил о нас с Сергеем, значит, у него была веская причина просить оперативного вмешательства, не оповещая об этом ни российского императора, ни беглого французского принца, ни даже Наполеона, как бы мы все к нему ни относились.
Мы ждали хозяина поместья, прогуливаясь анфиладой комнат господского дома его высокопревосходительства действительного тайного советника и кавалера всех российских и многих иностранных орденов Колонтарева. Слуги, как на подбор, все из пленных турок, были с малых лет приучены, что господин – это тот, кто занимает место господина. Увидев поутру отдыхающих в гостевых комнатах незнакомцев, турки живо смекнули, что к важным гостям – друзьям хозяина относиться следует с безусловным почтением. Недавние янычары при этом не забывали пристально следить за каждым нашим шагом. Сам тайный советник появился на канале закрытой связи часа два тому назад, обещал вот-вот появиться, но встревоженный император все никак не желал расставаться со своим конфидентом.
– Слушай, – облокотившись на завернутого в античную простыню бога, вознесшего длань над парковой аллеей, обратился ко мне Лис, – а чего это институт так переполошился? Ну, перейдет Наполеон служить России, фигня делов, мы это уже проходили. Ситуация, конечно, заковыристая, но чтоб вот так – хватай мешки, вокзал отходит? Шо за суета в честном собрании?
Я подцепил тонким прутиком ползущую вдоль мраморной ступни божью коровку и завороженно смотрел, как она расправляет крылья и взлетает, спешит проведать оставленных на господне попечение деток.
План российского императора при некоторой авантюрности смущал грандиозным размахом. Удайся он, истории будет суждено повернуть с известной всем столбовой дороги в непролазные дебри мировой войны. Лет через сто, глядя на карту Европы, останется лишь гадать: какие страны находились тут прежде?
Да только ли о Европе речь? Англия и без того с Россией на ножах. Всего несколько лет назад по здешнему исчислению британский премьер-министр Питт велел собрать эскадру в сотню кораблей, чтобы поставить на место «зарвавшихся московитов». К его досаде, русские били турок, и в далекой перспективе трудно было помешать «русскому медведю» прорваться к Нилу и получить от ворот к «жемчужине английской короны» – Индии.
Я со времен Итона помнил речь Питта в парламенте: «Мы не только превратим Петербург в жалкие развалины, но и сожжём верфи Архангельска. Наши эскадры настигнут русские корабли даже в укрытиях Севастополя! И пусть русские плавают потом на плотах, как первобытные дикари». Если же Россия теперь объединит силы с Францией, извечным врагом Британии, то драка произойдет грандиозная. Заморские колонии – сладкий пирог, отдать его без боя мои соотечественники абсолютно не готовы.
У Англии огромный флот, но довольно слабая армия. Правда, много золота: она купит всех, кто не пожелает встать на ее сторону добровольно, и наймет тех, кто готов рискнуть жизнью за пригоршню монет. И начнется война, мировая война за такую чертову ерунду, которую нормальному человеку без долгих объяснений и не понять: за рынки, за влияние, за торговые дома и банкирские конторы. Где тут добро, где зло? Где справедливость? Кто та прекрасная Елена, ради которой льется кровь и ломаются не копья, но жизни? Кто злой чародей, победив которого можно жить припеваючи?!
Между тем божья коровка проведала детей в своем небесном домике и вернулась обратно исследовать мраморную ступню равнодушно взирающего на аллею бога.
– Большая война может быть, – уклончиво ответил я. – Очень большая.
– И все?! – возмутился Лис. – То есть, бонапартовские пострелушки и танцы с саблями это так, гастроль этнической самодеятельности?!
– Не берусь предсказывать, но, вероятно, да.
– Ты шутишь?
– Разве похоже?
– Кто вас с вашим английским юмором поймет… О, а вон, кстати, и наша лягушонка в коробчонке едет!
– В смысле?
– Разуй глаза, вон карета нашего – или его? – высокопревосходительства.
Редкие и короткие встречи с давними приятелями – радость и печаль институтского оперативника. Посудите сами, за пять лет нашей с Лисом работы действительный тайный советник Колонтарев вместил четверть века беспорочной и ревностной службы Отечеству. И все же радость победила философическую грусть: тост «со свиданьицем» в этот вечер звучал столько раз, что и последний турок из местной прислуги к утру мог выговаривать эти слова без акцента. Но, отдавая дань русскому хлебосольству, мы не скрывали озабоченности совсем другими вещами:
– Конечно, Наполеон не должен переходить на чью бы то ни было службу. Тем более втягиваться в масштабные военные авантюры. А таковых вокруг него сплетается множество. Нынче все уже поняли, что он проходная пешка и не сегодня, так завтра станет ферзем. Поэтому каждый правитель не прочь оказаться на месте шахматиста и переставлять данную фигуру по своему усмотрению.
Скажу более, я чувствую, что где-то неподалеку от Бонапарта затаился некто, мягко, но последовательно навязывающий свою волю всем фигурантам нынешней европейской политики. Какой-то повар незаметно помешивает закипающее варево грядущей войны, добавляет соли и специй по собственному вкусу, а мы об этом таинственном кулинаре практически ничего не знаем.
Мы сидели в личном кабинете человека, державшего в кулаке едва ли не все нити официальной и тайной европейской политики.
– Это домыслы или уверенность? – на всякий случай уточнил я.
– Можешь считать, что уверенность. – Колонтарев поглядел на огонь свечи, почти оплывшей и ждущей рассвета, чтобы наконец совсем погаснуть. – Множество косвенных доказательств. Мятеж в Париже, обернувшийся так называемой Великой революцией, спровоцировала нехватка хлеба. За его поставки отвечал герцог Филипп Орлеанский, будущий гражданин Эгалите, а по совместительству – дурак и мерзавец, приветствовавший кровавую бойню и сам сложивший голову на гильотине. Его склады ломились от зерна! У меня есть точные сведения, что он приказал остановить поставки хлеба до особого распоряжения.
– Может, хотел взвинтить цену?
– Нет. Чуть позже это зерно раздавалось едва ли не бесплатно. Но суть не в том. Филипп от этого ничего не выиграл. А комбинация заранее продумана и четко выполнена. Кто-то же за этим стоял?
Я усмехнулся:
– Быть может, масоны? Я слыхал, его высочество гражданин Эгалитэ был активным «строителем божественного чертога».
– Как и большая часть французской аристократии, друг мой, – оценив мою шутку, криво ухмыльнулся Колонтарев. Во время первой нашей встречи он уже был мастером ложи, располагавшейся в этом самом доме, наряду с камерой перехода. – Думаю, не стоит напоминать, какова судьба вольных каменщиков, попавших в руки республиканцев?
– Мадам Гильотен неразборчива в связях.
– Именно так, Вальдар. Есть и еще множество странностей. Взять, скажем, очень странное отступление герцога Брауншвейгского под Вальми, которое спасло революционные парижские власти… Все эти события нелогичны и не имеют внятного объяснения каждое в отдельности, но вместе составляют неприглядную картину. Мы, возможно, упускаем из виду какого-то очень деятельного игрока. Скажу больше – даже понятия не имеем, кто он. Следовательно, ваша задача – приклеиться к Наполеону, удержать его от «не обдуманных…», гм… нами поступков и, естественно, обнаружить неведомого пока Институту противника. Думаю, не стоит объяснять, насколько нам важно понять его цели и задачи.
– Да шо уж там, – мой напарник оторвался от разглядывания тонкой гравировки на подаренных ему стационарным агентом пистолях богемской работы, – и ежу понятно. Банальная задача с одним известным, в смысле Наполеоном, и одним неизвестным.
* * *
Митава встречала приезжих негромким говором бредущих по делам бюргеров, грохотом телег по брусчатке, детским гомоном и общей атмосферой будничной суеты. Кроме дежурного вахтмистра, изучившего подорожную и скомандовавшего поднять шлагбаум, до нас никому не было дела, да и вахтмистр даже не оглянулся вслед проехавшим мимо верховым. Я чуть слышно вздохнул.
– Острый приступ ностальгии? – осведомился Лис.
– Есть немного.
Когда-то между Ригой и Митавой располагался лагерь экспедиционного корпуса Емельяна Пугачева, отправлявшегося в Америку. Как полагал король Англии – для борьбы с мятежниками. Как показала реальность…[4]
– Шляпы, шляпы! Покупайте шляпы! – орал звонкоголосый юнец у открытой двери в лавку.
– Эй, приятель, – Сергей остановил коня, – где найти принца? – Он даже не стал уточнять, какого именно.
– Во-он там, от цирюльни направо, до трактира «Коронованный медведь». Дальше налево, у костела, стало быть, опять направо, увидите, там еще герб с лилиями висит. А вот шляпу не желаете? У нас самые лучшие, не стыдно перед его высочеством снять.
– Тут, понимаешь ли, – Лис тронул шпорами конские бока, – дело не в шляпе.
– А в чем же? – удивился зазывала.
– В том, чтоб его не прошляпить. – Сергей кинул мальчишке потертый медяк и догнал меня. – Ты чему усмехаешься?
– Вдруг подумалось, что прозвище славного предка французской королевской династии графа Парижского, герцога западных франков Гуго – Капет, на старофранцузском как раз и означает «шляпа». По-моему, это символично.
– А то! – согласился Лис. – Значит, дело таки в шляпе. Вот теперь они со своим Капетом по кругу и пошли – подайте, не минайте…
Между тем, пройдя все указанные горластым мальчишкой повороты, мы почти уперлись в кованые ворота, на которых красовался герб рода де Бурбон-Конде. У калитки с ружьями на плечо стояли рослые солдаты в мундирах русской армии, но с французскими лилиями на гренадерских шапках.
– Bonjour, месье, – приветствовал я. – Мы по приглашению его высочества.
Переговоры с караульным начальником не заняли и пяти минут. Сверившись со списком, он поклонился и отправил посыльного оповестить принца о нашем прибытии. Вскоре я, как обычно, оставив Лиса разведывать обстановку, входил в приемную несломленного меча Франции – принца Луи-Жозефа Конде.
Высокий, подтянутый, в российском генеральском мундире с орденами Святого Духа и Святого Людовика на груди, он казался воплощением аристократизма, осколком былой эпохи. Рука картинно опиралась на вызолоченный эфес шпаги. Суровое лицо казалось преждевременно состарившимся, но холодные глаза смотрели твердо и требовательно. Я протянул принцу опечатанный пакет, совсем недавно полученный от Колонтарева.
– Вальтаре Камдель, барон де Вержен, – прочитал вслух хозяин дома, – в прошлом – капитан пикардийских шевальжеров[5]. – Его высочество пробежал взглядом еще несколько строк и поднял на меня глаза. – Герцог Ришелье рекомендует вас как храброго воина и отменного бойца, обладающего к тому же редкой сообразительностью.
Я молча склонил голову и прижал руку к груди, активизируя закрытую связь.
– Лестная оценка. – Принц закончил изучать документ и положил его на вызолоченный столик красного дерева. – Я так понимаю, все последние годы вы жили в Одессе под крылом герцога, а сейчас решили присоединиться к нам. Почему?
– Почему не участвовал ранее или почему решился теперь?
– И то и другое.
– Приходил в себя после ранений, а кроме того, наши силы, увы, слишком малы, чтобы вести правильную войну с узурпаторами. А идти на смерть просто, чтобы показать, что не боишься ее, как делали оставшиеся в Париже аристократы, заранее выбривая затылок, дабы не утруждать палача у гильотины, – как по мне, глупое позерство.
– Вы не одобряете их, месье?
– Нет.
Принц молча подошел к приоткрытому окну, из-за которого слышались звуки команд и бряцанье возвращаемых к ноге ружей.
– Думаю, ваше мнение здесь мало кто разделяет, – не глядя на собеседника, бросил Конде. – Не стоит им делиться с офицерами, если не желаете получить вызов на поединок.
Я пожал плечами:
– Я ли убью, меня ли убьют, это ни на йоту не приблизит нас к цели и не сделает осмысленней смерть несчастных, оставшихся во Франции.
Луи-Жозеф повернулся, всматриваясь в мое лицо.
– О храбрости и воинском искусстве вашем в сопроводительной грамоте написано в самых лестных выражениях. Хочется также верить, что у вас и впрямь такой холодный ум, как представляется. И все же вы откликнулись на призыв. Отчего?
– Тому есть две причины. Во-первых, я считаю все происходящее во Франции опасным безумием, трагедией моей родины и полагаю долгом любого дворянина способствовать его искоренению. Во-вторых, герцог Ришелье обмолвился, что вы пожелали наладить доверительные отношения с неким генералом Бонапартом.
– Герцогу не стоило распространяться об этом, – скривился Конде. – Однако раз уж вы здесь, скажу прямо – да. Но и что с того?
– Моя любимая матушка – урожденная графиня де Марбеф. Шарлин де Марбеф.
– Весьма приято об этом узнать, но вы не ответили на вопрос.
Я выжидательно поглядел на собеседника, выдерживая паузу.
– Что из этого следует? – повторил тот.
– Она младшая сестра покойного губернатора Корсики – маркиза де Марбефа, настоящего отца Наполеона, а также некоторых его братьев и сестер.
– То есть, по сути, вы – двоюродный брат генерала Бонапарта?
– Так и есть.
– У вас есть подтверждения этому факту?
– Да, у меня сохранилось письмо дяди к моей дорогой матушке. В нем он просит принять в замке госпожу Летицию Бонапарт и помочь ей разрешиться от бремени.
– Но ведь Наполеон был рожден в Аяччо, на Корсике.
– На этот счет имеется другое письмо дяди Луи, где он в подробностях описывает, как местный кюре не хотел крестить привезенного в Аяччо младенца, названного матерью Наполеоном, и как ему пришлось лично вмешаться, чтобы сломить упорство преподобного отца.
– Вы полагаете, Наполеон знает об этом?
– Несомненно. Госпожа Летиция не слишком скрывала отношения с моим дядей, а Шарль Бонапарт, который сам был не дурак по женской части, охотно закрывал глаза на шалости жены в обмен на расположение и финансовую поддержку могущественного вельможи. Впрочем, поглядите на любой портрет этого корсиканца. Мало найдется южан с серыми глазами. Во всяком случае, и покойный месье Шарль Бонапарт, и госпожа Летиция черноглазы. В отличие от моего дорогого родственника, который, полагаю, вы помните, был невысокого роста, коренаст и имел такие же серые глаза, как у генерала Бонапарта и, к слову сказать, у его собственного законного сына.
На лице принца Конде появилась гримаса задумчивости, смешанная с плохо скрытым торжеством.
– Стало быть, он бастард… Ну, по сути, это ерунда. Помнится, Орлеанский бастард, граф Дюнуа, немало потрудился, чтобы возвести на трон Карла VII в годы Столетней войны. Отчего же теперь бастарду де Марбефа не возвести на трон короля? – Он подошел ко мне и протянул руку. – Как доносят наши люди из Франции, несмотря на свои бретонские корни, Наполеон унаследовал корсиканское отношение к родне. Он боготворит матушку и любит братьев и сестер, прощает им любые выходки, подчас не самого благородного свойства. Так что, друг мой, есть шанс, что удастся заставить генерала выслушать вас и склонить к союзу… – На суровом лице военачальника появилось то выражение скрытого ликования, какое бывает у полководца на поле боя, когда видишь, что враг через минуту угодит в расставленную для него западню. – Если понадобится, можете обещать ему золото, титул герцога, меч коннетабля[6], да буквально все, кроме, пожалуй, короны. – Принц улыбнулся собственной шутке, и я с трудом скрыл тяжелый вздох. – Что ж, дерзайте! Вы получите документы, мундир и деньги, которые позволят добраться до Парижа. Я также передам вам пароли и адреса верных людей, оставшихся в столице. А дальше – не только все мы, не только наследник престола, но вся Франция ждет от вас подвига!
Я поклонился, изображая готовность совершить невозможное и положить королевский венец к ногам законного монарха.
«Ждет подвига? – пронеслось у меня в голове. – Она, кажется, дождется…»
* * *
Лис ожидал меня на крыльце, безмятежно травя анекдоты с адъютантами штаба Конде. Судя по всему, они уже считали этого долговязого остряка с насмешливыми зелеными глазами и переносицей, имевшей, в силу жизненных передряг, форму латинской буквы s, старым приятелем, едва ли не соседом из прежней, французской жизни.
– Как успехи? – поинтересовался он, спускаясь вслед за мной с крыльца.
– Штатно. Сейчас нужно получить снаряжение и документы…
– Ага-ага, и обмазаться маслом, чтоб при запекании приобрести аппетитную золотистую корочку.
– Ты о чем?
– О кулинарии, мой друг. Ты, конечно, большой знаток политической кухни, но у меня вдруг появилось навязчивое ощущение, что тебя здесь относят к разряду дичи.
– В каком смысле?
– Ну вот тебе тест на сообразительность – в момент встречи тебя ничто не удивило в облике высокочтимого гражданина принца?
Я мысленно возвратился в приемную его высочества.
– Н-ничто.
– «Садись, два!» – как сказал один судья, оглашая приговор. Ладно, задаю наводящий вопрос: сейчас нет ни парада, ни развода, ни полевых учений. Какого рожна Конде рассекает по собственному дому в парадном мундире, только шо без лошади? Или ты думаешь, что он так вырядился для исторической встречи с тобой? Тем более, мундиры, как мы помним, тесные, годные только для оловянных солдатиков.
– Ожидается кто-то из высоких гостей? – предположил я.
– Насчет высоты сказать не могу, но один гость уже имеется – художник, который пишет растопыристый портрет его высочества.
– Откуда ты знаешь?
– Сначала меня удивил мундир в столь неурочный час, а потом на крыльце я наблюдал пришествие некоего симпатичного юнца, доставившего господину живописцу пиво и сосиски. Стража пропустила его, едва глянув в сумку, – адъютанты, похоже, отлично знают парня в лицо. По их словам, он каждый день сюда ходит.
– Ну, хорошо: парень, сосиски, пиво, живописец, мундир. Что с того?
– Вальдар, обернись и окинь прощальным взором любимое окно. – В тоне Лиса слышалась глумливая нотка. – Вон те три на втором этаже, правее крыльца, – это приемная, где вы общались с Конде, а соседние два – комнаты, в которых трудится художник. Как ты сам можешь видеть, если разуешь глаза, там замечательный угол обзора, позволяющий наблюдать за всеми, кто входит в ворота. Ты скажешь, из окон второго этажа всегда видно улицу, и я даже соглашусь. Но, памятуя напутствия очень тайного советника, за каждой занавеской начинаешь искать шпиона. Сам понимаешь, не может быть, чтобы тот самый игрок, который кашеварит на вашей политической кухне, не уделил внимание такому жгучему перцу, как тутошний принц с его корпусом.
Я вновь припомнил картину встречи с принцем. Действительно, во время нашего разговора дверь оставалась чуть приоткрытой, а стало быть, кто бы ни находился за стеной, он мог слышать наш разговор.
– И любопытство мое взыграло, шо та водка вперемешку с пивом на третьем литре, – вдохновенно, голосом певца в стане русских воинов, продолжал Сергей. – Потому, когда юнец выходил, я абсолютно случайно столкнулся с ним плечом, а заодно приоткрыл сумку, в которой тот приносил еду… А шой-то ты на меня так смотришь, будто я вытащил пять сольдо из кармана Буратино?! Я для пользы дела провел оперативное мероприятие!
– Просто жду, когда ты договоришь.
– Тогда мы здесь и состаримся! – Мой речистый напарник расплылся в улыбке. – Но, если по делу, на дне сумки оказались листы бумаги, как мне показалось, с портретами и надписями. Ты можешь сказать, что художник отдал неудачные эскизы на растопку или маэстро послал хлопчика передать картинки клиенту, но не факт.
– Что ж ты не глянул поближе?
– Вальдар, ну ты же лорд, а не шпана с Холодной Горы. Шо я, буду посреди всего этого помпезного цирка с конями отнимать у пацана сумку? Меня бы тут подняли либо на штыки, либо на смех. Я вышел за ним, но он, продувная бестия, растаял при свете дня! Что само по себе крайне подозрительно.
