Владимир Шаров
Возвращение в Египет
Коля – дяде Петру
И огород, и сад орошаются самотеком, с этим проблем нет. Ключ бьет со склона холма чуть выше нас, нешироким ручьем огибает дом и снова уходит в землю.
Коля – дяде Юрию
Кормчий говорит, что бегун есть тот, кто доверился промыслу Божию.
Коля – дяде Петру
Кормчий говорит, что вне общины бегунов всё принадлежит антихристу. На домах, на полях, на торгах – везде его печать. Вовне только грех и погибель.
Коля – дяде Артемию
Кормчий много говорит о святой тревоге. Вдруг ты понимаешь, что рядом нет Бога. Он ушел от тебя, ушел из твоего дома, может, вообще ушел из мира. Не зная, что теперь делать, как быть, ты зовешь Его и зовешь, но Он не откликается. Тогда идешь искать.
Коля – дяде Юрию
Как для евреев Суккот, главный праздник у бегунов – начало Исхода. Накануне тот же хлеб без дрожжей, потом они прощаются с кормчим и пускаются в путь. Они знают, что спасутся, только если в день, когда Господь приберет их, над головой не будет ничего, кроме неба.
Коля – дяде Ференцу
Вчера я спросил кормчего, когда на Руси началось странничество и отчего любая власть так ненавидит бегунов. Он сказал, что давно – появились первые святыни, и люди с молитвой на устах пошли от одной к другой. Нелады же с царями из-за сыска беглых. Когда власть навечно сделала крестьян крепкими земле, бегуны признали ее за антихристову.
Коля – дяде Святославу
Кормчий не ценит прошлого, знает за ним один только грех. Не раз он спрашивал меня, для чего я веду дневник, задерживаю, ничему не даю уйти. Я отвечаю, что напор того, что вижу, чересчур силен, с ходу ухватываешь лишь контуры, остальное будто в тумане размыто или полустерто. Вечером же записывая, всё проживаешь по второму разу и что-то вдруг понимаешь. Говорю, что не думаю, что мой дневник мешает жизни идти своим чередом.
Коля – дяде Степану
Кормчий говорит, что грех, будто искуснейший охотник Нимврод, не отставая ни на шаг, идет по твоему следу: стоит решить, что ты оторвался, всё, можно не бояться – он тут как тут. Дальше, сколько ни моли, сколько ни проси о милости – быть тебе в его ягдташе.
Коля – дяде Ференцу
В основе странничества – убеждение, что силы человека невелики. От мира, который весь есть зло, сын Адама если и способен оторваться, то ненадолго. После изгнания из Рая грех, будто гиря, тянет, крепит нас к земле, оттого, не побежав, никому не спастись. Недавнее время – свидетельство этому. Всякий, кто раз в полгода-год уезжал, менял область, республику, город, – выжил. Теоретики учили о сметающей всё на своем пути волне народного гнева, в противоход ей Господь берег единственного несчастного человека. Того самого, что просто спасался бегством.
Дядя Юрий – Коле
Будто мул на веревке, мы вечно ходим по кругу собственного греха, меля муку, крутим и крутим жернова. Вконец устав, останавливаемся, молимся, чтобы хозяин дал напиться, насыпал овса. Каждый раз для нас это чудо, манна небесная, а недолгая передышка – стоянка на манер тех, что Израиль делал в пустыне.
Дядя Юрий – Коле
То же и с верой. Те, кто изобрел механические, солнечные и прочие часы, понимали ее по-гречески. Ничто никуда не идет, кружится и кружится на одном месте.
Коля – дяде Артемию
Кормчий говорит, что странники скитаются по миру всё равно что евреи.
Молясь, меряют ногами нескончаемую дорогу и ждут, что вот однажды вострубит великая труба. Тогда, отозвавшись на ее глас, «придут затерявшиеся в Ассирийской земле и изгнанные в землю Египетскую и поклонятся Господу на горе святой в Иерусалиме» (Исайя 27:13).
Дядя Юрий – Коле
Земля для человека – искушение, соблазн. С нашей Святой Землей то же самое, просто ее сущность слегка прикрыта, задрапирована верой. Конечно, святость кое-где закрепилась, но и тут пятнами, неглубоко. Забыть про обетование и уйти нельзя, но врастать тоже нельзя: пропорешь корнями слой благодати – и обречен. Твой кормчий прав – остается одно: бежать, не останавливаясь и не замедляя шага. Бежать, легко ступая и ничего не сминая. Для бегунов только их корабли – тихие заводи во время бури.
Коля – дяде Петру
Кормчий говорит, что хотя обычно путь странника лежит от одной святыни к другой, но храм, в котором они молятся, не от мира сего.
Коля – дяде Ференцу
Статистику навести трудно. Прежде чем он пустился в бега, у каждого странника была своя жизнь, и даже задним числом сказать, что этот вот однажды встанет и уйдет, а этот примет зло, смирится с погибелью, невозможно. Люди разные, и кто из них, когда и почему вспомнит о Боге, знает только Он Сам. То же и о путях, которыми они странствуют, и о спасительных ковчегах, к которым время от времени их приводит дорога. Бегун, что ушел от нас неделю назад, говорил о корабле как о женском лоне, упокоиться в котором всякому сладко, но следом, что странник обязан помнить, никогда не забывать, что на одном месте ты, опять же как мужик на бабе, скоро слабеешь, делаешься мягок, податлив. Женщина, как земля, плоть от плоти твоей – твое семя укореняется в ней и идет в рост, а оседлому, известно, против соблазнов не устоять.
Коля – дяде Петру
Дом поставлен во всех отношениях удобно. Из-за неприятного сернистого запаха, который поднимается из воронки, место пользуется у казахов плохой репутацией, они зовут его «адским тандыром» и овец стараются здесь не пасти, с другой стороны, вокруг немало дорог (в трех километрах от нас развилка старого тракта на Арал и на Мангышлак, довольно близко проходит и недостроенная, заброшенная железная дорога на Аркалык), южнее кальдеры железку пересекает дорога на Челябинск. Несколько километров она идет вдоль путей, будто примериваясь, наконец перебирается через рельсы и резко уходит на восток.
Дядя Ференц – Коле
Поразительный навык не признавать, не замечать и не использовать ничего, связанного с антихристовым государством: от денег (на них лики антихриста) до паспортов. Свои пути и свои странноприимные дома – когда-то пристани, потом корабли, на которых посреди моря греха спасались праведные.
Коля – дяде Степану
Не сотрудничать с властью антихриста, не отдаваться ему и за ним не идти, а бежать куда глаза глядят. Уходить задними дворами, огородами, всего опасаясь и ото всего хоронясь. По-другому не спастись.
Коля – дяде Петру
Кормчий говорит, что все мы бегуны в этом мире. Пытаемся запутать, сбить нечистого со следа. Один умер, другой взял его имя, фамилию и живет себе дальше.
Коля – дяде Святославу
Кормчий убежден, что чем больше в мире беженцев, скитальцев, странников, то есть людей, порвавших с землей, на которой они родились и выросли, исшедших из нее, вместе с грехами отрясших со своих ступней ее прах, тем ближе спасение.
Коля – дяде Юрию
Однажды я спросил кормчего, сколько лет надо ходить от одной святыни к другой, чтобы спасти себя и помочь спастись другим. Он ответил мне словами Писания: «Когда придете вы в страну и посадите какое-либо дерево плодоносное, то считайте плоды его необрезанными; три года да будут они для вас необрезаны и нельзя есть их. А в четвертый год все плоды его посвящены восхвалению Бога. В пятый же год вы можете есть плоды его и умножатся для вас плоды его. Я – Бог, Всесильный ваш».
Коля – дяде Петру
С конца марта зелень в кальдере, конечно, забивает всё. За ней не разглядишь пятен и толстых прожилок равно мертвой земли, не важно, какого она цвета. Иногда это выходы известняка, а то и мрамора с резкими, почти не обтесанными дождями скосами, в других местах, вокруг горячих источников, бесплодные слои глины, покрытые серой. Берега ручьев, которые они начинают, топкие, то и дело булькающие маленькими грязевыми вулканчиками, и подходить к ним близко страшно. Всё время ощущение, что еще шаг-два – и тебя засосет эта, будто она дышит, вздымающаяся и опадающая почва.
Такое количество горячих источников для известнякового провала вещь редкая, и, когда однажды я на эту тему заговорил с Капраловым, он сказал, что лет пять назад в Оренбурге от одного человека слышал, что северо-западный угол Казахстанской степи, как оспинами, сплошь усеян следами метеоритного потока. В пятидесятые годы московская экспедиция за сезон собрала в здешних краях сотни образцов разных метеоритов – и каменных, и железных. Так что, может, и наша кальдера связана с космосом. Большой кусок залетевшей бог знает откуда кометы прошел насквозь слой известняка и добрался до глубоких пластов, откуда и бьют эти самые сернистые ключи.
Дно котловины летом закрывают разросшийся кустарник и лопухи, в октябре, когда листья облетают, делаются видны сначала желто-пепельные разводы, подтеки в обрамлении сбитых в колтуны седых спутанных трав, а потом и само озеро из серы и соли, очень похожее на дантовский Коцит. За лето, смешавшись с пылью, песком, оно теряет глянец и снова очистится только в ноябре – тогда пресная вода, разлившись поверх серы, в одну ночь замерзнет гладким, по выделке почти венецианским зеркалом. В ясный зимний день, когда солнце час-полтора стоит отвесно над кальдерой, оно так блестит, что на это великолепие больно смотреть.
Коля – дяде Артемию
Капралов не любит Гоголя, хотя признает, что боком и он из бегунов. Даже считает чем-то вроде наставника, а Хлестакова с Чичиковым его учениками. Говорит, что Гоголь учил обоих на ощупь чувствовать зло, как оно сгущается. Тогда срываться и бежать. Бежать, не медля и не оглядываясь. И им, и ему было легко, покойно в дороге. Всё плохое оставил за спиной и, нигде не останавливаясь, едешь, едешь. Я спросил Капралова, что же он ставит Гоголю в вину. Он ответил, что тот мало перед чем останавливался. Намеренно поощрял Хлестакова с Чичиковым самих творить зло. Творить не раздумывая, не сожалея, весело и артистично.
Дядя Юрий – Коле
Извини, что спускаюсь на этот уровень, но если судить по Чичикову, Бендеру, твой кормчий и в самом деле прав, главное в нашей жизни – вовремя слинять.
Коля – дяде Петру
Грех есть дьявол, учит Капралов. И не думай бороться, сделаешься как он. Зло пристанет, будто репей. Говоришь, нечистый боится меня, а не видишь, что сам, подобно пахарю, сеешь зло «семо и овамо». От греха надо бежать, бежать, не медля и не оглядываясь, не раздумывая и не сомневаясь, иначе не спасешься.
Коля – дяде Ференцу
Свой первый срок кормчий получил, проходя по известному новосибирскому делу. Осенью тридцать восьмого года, после ареста тамошнего главы обкома Алексеева, следователь, который готовил этот процесс, фамилия его Грапов, решил, что пришла пора брать всех. Каждый арестованный теперь тянул за собой не только обычную свиту – родню и сослуживцев, в следственный изолятор везли любого, с кем у него были хоть какие-нибудь отношения. На пике – даже рыночных торговок, у которых подследственный покупал картошку или молоко. Все мы, говорил кормчий, и вправду с начала до конца друг с другом повязаны.
Из-за повальных арестов начали останавливаться заводы и фабрики, в конторах и учреждениях люди целыми отделами сидели в СИЗО. Когда дело стало походить на настоящую эпидемию, Москва, первые полгода наблюдавшая за происходящим с большим интересом, дала отбой. Ретивого следователя в свою очередь арестовали и расстреляли. В итоге репрессии свелись к обычным по стране плановым цифрам. Так вот, поминая Грапова, кормчий не раз говорил, что только в чекистах да в юродивых он встречал понимание вездесущности зла.
Коля – дяде Юрию
Кормчий говорит, что, побежав, человек свидетельствует перед Богом, что ничто земное его больше не держит. Что теперь, будто для ангелов, для него один Господь – начало и конец всего.
Дядя Артемий – Коле
Согласен с бегунами. Борьба со злом – дурная утопия. От греха необходимо бежать. Праведникам пора перестать покрывать зло, как в Содоме, прикрывать его собой. Нужно оголить грех, чтобы Господь сжег, уничтожил его на корню. Иначе никогда и никого не спасешь.
Коля – дяде Ференцу
Кормчий говорит, что во время войны, голода, эпидемий миллионы людей, разом уверовав, обращаются в бегство и тем спасаются. Но человек так предан злу, что, едва всё успокоится, он там, куда его занесло, или вернувшись на прежнее место, снова пускает корни.
Коля – дяде Степану
Странник, как речная вода, течет и течет мимо стоячих оседлых берегов, если же остановится – сразу загнивает.
Коля – дяде Петру
Кормчий говорит, что синайские перекочевки пастухов и их отар есть мера времени и мера пути. Странники, скитаясь от обители к обители, то и то блюдут как святыню.
Дядя Юрий – Коле
Да, попытки что-то ускорить сбивают с шага. Хорошие, мы готовы мчаться к Богу галопом. Но на ипподроме сегодня бега, и нас снимают с дистанции.
Коля – дяде Петру
Кормчий говорит, что странник проповедует ногами, которыми идет к Богу, да молитвой, которую к Богу возносит.
Коля – дяде Степану
В общем, это и вправду море. Сейчас осень, ковыль седой, весь будто присыпан пеплом. С запада степь в проплешинах такыра, еще дальше трава сходит на нет и земля до горизонта закатана в обожженную глину. Цвет от серого до буро-красного. В низинах солонцы и солончаки – песок, та же глина, поверх – соляная корка. Не удивлюсь и если скажут, что наш корабль лег на дно. Потоп кончился, вода ушла в землю, но горы Арарат что-то не видно. Вопрос, проклюнется ли масличный листок, тоже открыт.
Коля – дяде Ференцу
Кормчий делит мир как бы на три сословия. Первые, убегая от зла, тем самым спасают себя и других. Вторые слабее, но они, давая кров и приют бегунам, тоже спасутся. Все прочие признали власть антихриста, живут по его правилам и узаконениям. Их участь – погибель.
Коля – дяде Юрию
Часто слышу от кормчего, что Бильам говорил об Израиле: «Народ этот отдельно живет и между народами не числится». Таковы же и бегуны от греха, странники Божии.
Коля – дяде Петру
Кормчий говорит, что Спаситель наш Иисус Христос бегал, апостолы его тоже бегали, а мы не лучше их.
Коля – дяде Юрию
Кормчий говорит, что бегун подобен Адаму до грехопадения. Чистота отталкивает его от земли, а слова молитвы устремляют к Богу.
Коля – дяде Святославу
Отец здесь свой, а я человек случайный, такое же и мое любопытство. По обстоятельствам времени бегуны существуют в глубоком подполье, и это печалит. Кормчий со мной открыт, ласков, и я знаю, что, если захочу стать одним из них, тут же буду допущен. Но пока, когда кто-то приходит, чтобы не смущать, ухожу из дома. Следующим письмом пошлю бегунский паспорт, который нашел в ларе с запасами круп. Говорят, после крестьянской реформы подобные полиция на Руси изымала тысячами.
Коля – дяде Артемию
Как в древности человек, надеясь вернее спасти душу, на смертном одре принимал постриг, так у странников бегун, уже умирая, говорил, что собирается в дорогу. Держа под руки, его выводили в сад, и он – еще здесь, на земле, сделав первые шаги к Богу, – примиренный, отходил.
Коля – дяде Ференцу
Если по причинам конспирации было опасно вывести человека умирать в сад или – тоже умирать – за ворота, разрешалось встать на путь бегуна, не выходя за порог. Ты как бы переходил на нелегальное положение прямо у себя дома. Все родные сговаривались считать, что ты ушел странствовать, и больше не замечали тебя.
Коля – дяде Юрию
Кормчий говорит другими словами, но суть в том, что корабль не убежище, где можно переждать непогоду, дать отдых измученным нескончаемой ходьбой ногам. Срок, что странник проводит на корабле, не есть просто остановка в пути, он нечто вроде небытия. Возвращение к тем дням, когда человека на земле еще вообще не было. Сейчас, объясняет кормчий, пора нового потопа. Господь больше не верит, что сын Адамов может исправиться, как и при Ное, думает о конце времен. Тогда весь год, что стояла большая вода, Он изъял из счета лет от сотворения мира и, лишь снизойдя к молитвам спасенных, соединил нить жизни. Согласился продлить ее. Что будет на этот раз, никто не знает.
Коля – дяде Петру
Как ни странно, но что живешь не в обыкновенной мазанке – на корабле, понимаешь сразу. Вокруг пустыня, весь мир вымер, нигде нет ни души, мысль, что спаслись лишь мы, лишь оказавшиеся на Ковчеге, не удивляет.
Коля – дяде Ференцу
Колея железной дороги, строя которую, полегли сотни тысяч верблюдов – кости их и сейчас бордюром обрамляют всё железнодорожное полотно, – проходит примерно в пятнадцати километрах от нашей кальдеры. Кормчий вперемешку и на равных называет их то природными странниками пустыни, то ее кораблями.
Коля – дяде Артемию
Была разветвленная и весьма хитро устроенная сеть подпольных кораблей – убежищ, где странники находили приют и помощь.
Дядя Юрий – Коле
Один молится Богу ногами, другой, как Давид – плясками и пением, третий, как греки – статуями, иконами, прочим, что человек делает руками.
Папка № 2
Москва и Вольск, март – апрель 1957 г
Коля – дяде Степану
Провел на корабле пять месяцев. Отец очень привязан к кормчему, тем не менее приходится ему нелегко. В сущности, два старика (Капралов, конечно, покрепче), а окрест на пятьдесят верст ни одной живой души. Эту зиму как-то протянули, а дальше, если не уговорю отца вернуться, придется переселяться к ним.
Коля – дяде Ференцу
С Лубянкой без движения. Отцовский сослуживец говорит, что решение принято, но пока тормозится. Тем не менее верит: к следующей весне архивы откроются. Может, не все и не сразу.
Коля – дяде Ференцу
В Старицу больше не пиши, я сейчас у матери. В Москве пробуду до мая, затем – в Казахстан. Пока оба (отец и кормчий) живы, так там и останусь.
Коля – дяде Петру
Два месяца ездил и только вчера вернулся на корабль. Был в Старице – прощался и забирал вещи, потом март с куском апреля у мамы и уже на обратном пути на неделю остановился в Вольске у Таты. У нее в сарае еще с довоенных времен лежит весь мой «детский» архив. С годами о таких вещах вспоминаешь чаще, и вот не удержался, взял несколько папок – первых попавшихся – с собой на корабль. Если в самом деле пущу корни в Казахстане, решу вопрос и с остальным.
Коля – Тате
Я на корабле. Взял у тебя в сарае три «детские» папки. Воды утекло много, и сейчас если и помню, что там, – не твердо. Был ли во всем этом толк – не знаю. Пока по сему поводу колеблюсь. Если найду любопытное, перебелю и пошлю обратно в Вольск. Так сказать, верну к месту постоянной дислокации.
Коля – Тате
На письмах, что у тебя взял, даты 1931–1941, получается ровно десять лет.
Коля – Тате
Посылаю первую порцию. Если прочтешь, буду рад. Все-таки это и твоя жизнь.
Папка № 3
Казахстан, май 1957 – сентябрь 1958 г
Коля – дяде Петру
Был в Москве, навестил мать. Сейчас уже в Казахстане. Отец пока тянет, но сил немного. Чуть переменится ветер – ему совсем худо. Задыхается так, что синеют губы.
Коля – дяде Ференцу
Раньше один, теперь со мной Капралов, навьючив козла камнями по числу, весу своих и чужих грехов, отправляет бедную скотину, куда и должно с такой поклажей, то есть в ад.
Коля – дяде Артемию
Не знаю, читал ли кормчий Данте, но уверен, о «Комедии» слышал. Во всяком случае, отдавая распоряжения, куда вести козла, он делает это так, что мне понятно: у каждого греха своя цена, свой круг ада. Кальдера – ворота в антихристову бездну, и кормчий, признавая нынешние порядки, делит ее на пункты и подпункты одной и той же 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР – Контрреволюционная деятельность. Правда, из-за этого получается не девять, как у Данте, a четырнадцать кругов. Но главное не это, а то, что и для кормчего что совершенное преступление, что мысленный грех, умысел – равно тяжелы.
Коля – дяде Юрию
Боюсь, одними молитвами со злом не совладать; необходимы и козлы отпущения.
Коля – дяде Святославу
Убежден, что и тот, кто построил корабль в здешних краях, знал о Данте. Местность, которая бы так походила на ту, что описал флорентиец, найти нелегко.
Коля – дяде Степану
Про того из двух животных, кому выпал жребий стать искупительной жертвой, кормчий редко когда говорит. Другое дело – козел отпущения. Выбрав несчастного из стада, он возлагает на него свои грехи и грехи всех остальных, после чего велит отвести беднягу в пустыню, в страну обрывов. Так он называет нашу кальдеру. Возвращаясь, прежде чем войти в дом, я должен омыть лицо и руки.
Коля – дяде Петру
Грехи, навьюченные на козла, тяжелы, с этой ношей ему не выбраться из кратера.
Коля – дяде Артемию
Обремененные человеческими грехами, козлы отпущения делаются тяжелы и неуклюжи. Объев корм там, куда я их отвел, они на заду, будто старые бабы, съезжают вниз по камням и глине.
