Владимир Романович Максименко
29
Продолжая осматривать находившиеся рядом фурнитуры социального аппарата, я не смог не остановиться на особо яркой детальке. Она находилась в самом центре маршрутки, у третьего ряда мест; гордо и величественно, будто возвышаясь над всеми прочими пассажирами, хотя была невысокого роста, стояла, держась за поручень. Но она в нем совершенно не нуждалась: я был уверен, что, отпусти она его, её продолжат удерживать незримые серафимы, будто само мироздание должно её холить и лелеять, как самый чувствительный комнатный цветок. Сначала я не понял, чем она зацепила моё внимание – низенькая, с угловатыми, даже чем-то карикатурными чертами лица, черной смоляной прядью кучерявых волос, жгучими, такими же черными бровями и зелеными глазами, – затем осознал. Как бы это пошло и заезжено не звучало, дело было в глазах, но не столько в них самих, сколько во взгляде – он излучал полную невозмутимость и отрешенность от окружающей суеты. Она, казалось, не просто сбежала от реальности в свой манямирок, а попросту в этой реальности никогда не существовала и не замечала всей той грязи, в которую плюхнулся со счастливыми свинячьими визгами мир. Недоступность её просветления притягивала, передо мной явилась реинкарнация Гаутамы, и не восхищаться было невозможно. С этими мыслями образ поначалу непримечательной барышни сменялся на восхитительную, всеми желанную чаровницу. Я смотрел на неё не отрываясь, не думая о том, что подобное может смутить (да и могло ли вообще её хоть что-нибудь смутить), напротив, вызови мой взор какую-либо реакцию, я был бы только рад. Это бриллиант, которым мне, как ювелиру, захотелось обладать. Ради привлечения её внимания я был готов пойти на всё: хоть сдвинуть горы, хоть уступить ей своё с трудом завоёванное место. Уже собравшись подвинуть рядом сидящую гору и торжественно, с присущим благородным лордам пафосом провозгласить свои намерения, маршрутка неожиданно двинулась с места, заставив касту стоящих пошатнуться. И тут я увидел в её глазах испуг, смятение и вновь спокойствие, но этого хватило, чтобы образ вдребезги разбился. Тотчас мой недавний план показался мне дикой глупостью. «И на что я только что собирался променять своё место?» – усмехнулся я и отвернулся вновь смотреть в окно.
Постепенно, с каждой остановкой, в салоне становилось просторнее. Отток людей становился больше, чем приток, но этого было всё ещё недостаточно, чтобы градус напряжения, накапливавшийся в течение всей поездки, сошёл на нет. Напротив, он даже увеличился из-за произошедшего инцидента – нашего водилу подрезали. Подрезал другой водила, другой маршрутки. На светофоре мы сравнялись, и, не боясь Белого хлада, бушевавшего в мире снаружи, наш кучер приоткрыл свое оконце, после чего осыпал недруга плеядой бранных сентенций собственного сочинения. Незадачливый лихач парировал нападки самым действенным и беспроигрышным способом – криком. Никто так и не понял, чем закончилось противостояние двух демиургов, да и не нам судить об итогах распрей вселенского масштаба, наверняка для них самих всё очевидно, и это главное.
На очередной остановке вышло пару человек, а на их смену пришла женщина с грудничком. Тут же мужчина, сидевший непосредственно перед входом, вскочил и уступил место, и поблагодарившая женщина его заняла. Дети всегда вызывали у меня умиление; чистое сознание, абсолютно бескорыстное, абсолютно беззлобное, не обременённое бесконечной борьбой с самим собой. Несколько минут я ехал, отдавшись в объятия своих размышлений, пока в ухо мне не раздался выстрел из базуки. Я поморщился и схватился одной рукой за голову, благо, что шапка хоть как-то приглушила этот звук. После недлительного ошеломления длиной в пару секунд, я сообразил – это был детский крик. Как и всякий детский ор, он был подобен воплю назгула, помноженного на рёв птеродактиля, с оттенками завывания кракена и щепоткой мученических страданий грешников в геенне. Я чувствовал, как вены в моей голове начинают пульсировать всё чаще и чаще. Боль. Дикая, невозможная боль. Страдание. Отчаяние. Страх, что это никогда не прекратится. Любую, даже самую сильную армию способен деморализовать и ввергнуть в ужас детский крик. Спустя несколько минут изнурительных попыток матери успокоить своё чадо, оно наконец поддалось и замолчало. Кошмар закончился. Удивительные создания – дети: даже в крике они искреннее взрослых, оттого он столь пронзителен.
