Владимир Пеняков
Частная армия Попски
Еще несколько поэтов выступили со своими произведениями на тему истории племени. Некоторые стихи затрагивали времена до пришествия итальянцев и посвящались межплеменной борьбе и жестокому разгрому барази под Ламлудой. Но все же большинство сочинений касались борьбы против Италии, которая шла на протяжении жизни уже двух поколений этого народа.
Шейх Али ибн Ас, седой одноглазый вояка и прославленный поэт, тем временем ушел в себя. В свете костра он что-то бормотал и рукой отсчитывал ритм. Когда он начал декламировать, все замерли в восхищении. Он вещал о событиях самых последних дней: о стремительных гонцах, несущихся к отдаленным пастбищам, о конных путниках, день и ночь ехавших к вади Ксур, об английском майоре и его нездешнем выговоре, о речах великих шейхов, о заикающемся погонщике, о празднике и пире и о чтении стихов. Все громко расхохотались над эпизодом, в котором глупый и надменный Пьятти пишет Муссолини, что в Джебеле все спокойно. В финале поэт с пророческим пафосом описал окончательный разгром и бегство врага, триумф английской армии, эмира сейида Идриса, арабов в целом и обейдат в частности.
Один за другим мои гости засыпали. Шейх Абдул Кадир ибн Бридан с головой укутался в черный джерд и улегся у костра. Али ибн Хамид удалился в пещеру, а я в мерцающем свете гаснущих углей забрался на свою верхотуру.
Следующим утром мы собрались, чтобы обсудить практические вопросы. Я знал, чего от меня ждут, и пообещал помимо оружия и боеприпасов привезти чай, сахар, муку и ткани – сколько смогут вместить наши грузовики. Затем я переговорил с каждым шейхом в отдельности, уточнив, что хотел бы получить именно он.
В полдень пришло время вновь обратиться ко всему собранию. Я заявил, что наше правительство торжественно берет на себя обязательство после победоносного окончания войны гарантировать, что их земля никогда не окажется под итальянским владычеством. Это заявление все встретили с восторгом. Еще одно требование обейдат заключалось в том, чтобы сицилийцы (итальянские колонисты) не имели права вернуться на свои фермы после войны. Мне не хотелось поднимать этот вопрос, и я попытался обсудить его с Абдул Кадиром ибн Бриданом, но он уперся и обещал сам выступить на эту тему, если ее не затрону я. Тогда я сказал:
– Что касается сицилийцев. Как только наша армия займет Джебель-Ахдар, те из них, кто не эвакуируется с итальянской армией, будут депортированы в Триполи. Наше правительство заберет их фермы и использует эти земли в общих интересах.
Мои заверения, что ненавистные сицилийцы исчезнут, удовлетворили аудиторию. Конечно, они бы хотели заполучить пахотные земли под пастбища для своего скота, но не стали на этом настаивать.
Я поблагодарил всех, пожелал удачи и напоследок посулил великие свершения.
Абдул Кадир передал мне два письменных обращения: одно для британского командования, другое для сейида Идриса. Мы битый час потратили на обсуждение формулировок, и в итоге шейх Абдул Джалиль записал финальную версию на листочках, вырванных из моего блокнота.
Загадочный и поджарый Али ибн Хамид уезжал в спешке, опасаясь, не заподозрят ли чего итальянцы в связи с его долгим отсутствием. Абдул Кадир же беззаботно возвращался к своим южным пастбищам.
Я направился к Ар-Ртайму с Саадом Али и Метваллой. Нам пришлось серьезно потратиться на угощение, из-за чего наши запасы совсем истощились, а сигарет не осталось вообще. Соответственно, Саад Али пребывал в скверном расположении духа. Он стал настолько раздражительным, что мы даже перестали подтрунивать над ним и он ехал в мрачном молчании. Ближе к вечеру мы остановились, чтобы напоить лошадей, несмотря на его хамские протесты, вызванные желанием поскорее добраться до нашего схрона и разжиться куревом. Саад Али настолько обезумел, что, когда мы собрались ехать дальше, он подошел к своей лошади с правой стороны и, запрыгнув в седло, оказался лицом к хвосту. Мы расхохотались, он сердито посмотрел на нас, еле сдерживая гнев, и только потом, осознав свое положение, присоединился к нашему веселью.
Разговаривая с шейхами дурса, когда они прибыли в назначенный день, я придерживался жесткой позиции. Я разъяснил им, что их действия неуместны, плохо подготовлены и могут привести только к неприятностям. И в будущем не следует ничего предпринимать без моих указаний. Бедняги были в плачевном состоянии: времена и так тяжелые, а тут еще пришлось пробираться на встречу со мной через населенную итальянцами территорию, так что они выглядели как дети, которые, отбившись от рук, попали в переделку и теперь радовались возможности вернуться под уютный родительский кров. Я пообещал им всю возможную помощь в плане оружия, но предупредил, что потребуется время, и посоветовал немедленно бросить любые вылазки, засесть в горах подальше от итальянских постов и гарнизонов и начать переговоры с врагом. Я заверил шейхов, что у них есть все основания рассчитывать на хорошие условия. Не без оснований я полагал, что итальянцы боятся немцев и захотят им продемонстрировать, что уж своих-то арабов могут контролировать. Всех соплеменников, выдачи которых итальянцы могли потребовать, я велел отправлять к Абьяру ибн Сфайе на юге территории обейдат: оттуда по согласованию патруль LRDG переправит их в Египет. С обейдат я тоже договорился об убежище для дурса. Я с радостью отпустил успокоившихся шейхов назад, а сам поехал к Ар-Ртайму, лагерю Метваллы, в мою временную штаб-квартиру.
У меня оставалось четыре дня до рандеву с патрулем LRDG в вади Шегран, и я потратил их на поиски удобного пути к Джебелю с юга, откуда я прибуду из пустыни в следующий раз, а также на подготовку к приему огромного количества снаряжения и припасов, которое мне предстояло доставить.
Еще передо мной встала новая тревожная проблема: как убедить штабных в Каире выделить мне все необходимое без промедления? Подумав, что мои запросы ошарашат тот удивительный департамент Ближневосточного командования, к которому я непосредственно приписан, я решил сделать ставку на 8-ю армию, полагая, что моя идея «вооружить арабов, чтобы они не воевали» придется им по душе. Но для начала требовалось подготовить почву. Той же ночью я снова отправил Мухаммеда ибн аль-Касима к радиостанции в каньоне с двумя сообщениями. Первое предназначалось разведывательному управлению 8-й армии и содержало все сведения, которые мне удалось собрать за время своей командировки, включая список весьма привлекательных целей для бомбардировки. Второе, в основном политические сплетни, адресовалось офицеру связи по Западной пустыне. Таким образом, я надеялся, что, когда появлюсь в штабе армии, ко мне будут заранее расположены. Это была чистая авантюра, поскольку возвращаться в Джебель без доказательств моего самопровозглашенного величия не имело смысла.
По пути на юг мы чуть не нарвались на неприятности. Второпях, не позаботившись о безопасности, мы двинулись прямо по дороге на Мехили при свете дня: я и Саад Али на лошадях, один из арабов Метваллы – на верблюде. Униформу Саада Али скрывал джерд, и его не выдавало ничего, кроме висевшего за спиной томмигана. Я, как обычно, был одет в грязные рубашку и брюки цвета хаки, голову прикрывала широкополая новозеландская шляпа, на армейском ремне в кобуре болтался пистолет. Услышав сзади шум двигателя, мы успели только съехать на обочину, когда появился автомобиль с водителем и двумя итальянскими офицерами. Они медленно проехали мимо, разглядывая нас и смеясь, как я полагаю, над нашим гротескным обликом, и покатили дальше, незадачливые олухи. После этого случая мы избегали автодорог.
Я осмотрел несколько сухих колодцев и пещер, подходящих для размещения моих богатств, если мне удастся их заполучить, а еще поближе познакомился с одним старым другом Саада Али, с которым мы впервые увиделись на съезде шейхов. Добродушного старика звали Муса, его обширные стада паслись к северу от Бальтет-аз-Залака. Он пообещал выделить мне верблюдов, когда я вернусь с припасами.
Мы поехали дальше и наконец на день раньше графика прибыли в каньон, где нас ждали Чепмэн и Шевалье с новостями из большого мира.
Оба офицера совершенно не хотели на следующий день отправляться в Египет с патрулем LRDG, поскольку не добились никаких результатов, что их сильно обескуражило. Я пригласил их остаться в Джебеле и работать со мной. Они приняли мое предложение, а я пообещал все уладить в штабе. Я решил, что в мое отсутствие они со своими радистами при содействии Саада Али Рахумы поднимутся в земли обейдат и наладят наблюдение за дорогой.
На следующий день в назначенное время появился патруль Олайви, выполнивший задание далеко на западе, и я поехал с ним обратно к оазису Сива. Попав в их частный мирок, который они возили с собой, как будто на корабле по морю, я сбросил тот образ, к которому привык среди арабов, и вновь стал просто собой.
Глава IV
Два образа жизни
Я никогда не пытался выдать себя за араба, да из этого бы ничего и не получилось, поскольку актер из меня никакой. В карнавальном наряде я нелеп, имитировать акцент не умею, войти в образ не могу, камеры стесняюсь, так что могу быть только самим собой. Та легкость, с которой мне удалось войти в доверие к арабам, отнюдь не произрастала из моего драматического таланта или наивности сенусси, готовых принять меня за своего. Хотя между нами завязалась близкая дружба, для них я всегда оставался чужаком. Я никогда не пытался убедить их, что принадлежу к их расе и исповедую их веру. Безусловно, жизнь среди арабов наложила на мою личность свой отпечаток, я усвоил их манеры и предубеждения. Они нравились мне, даже вызывали восхищение – настолько, что усвоить их мировоззрение не составило труда. Я никогда не вел себя как араб, но в какой-то степени думал и чувствовал как они. Мне очень по душе такая перестройка сознания, которая случалась у меня и при общении с другими людьми – итальянскими партизанами и русскими солдатами во время войны и со многими другими после.
Благодаря полному взаимопониманию мы легко забывали о наших различиях, но они все равно оставались столь значительны, что барьер между арабом-сенусси и европейским горожанином порой казался непреодолимым. Сенусси в силу трагичности их истории и бесплодности их земель в то время, когда я жил среди них, были маленькой изолированной группой, чей образ жизни мало изменился со времен арабских завоеваний одиннадцативековой давности. Замкнутое сообщество, словно попавшее во временную петлю, было практически полностью отрезано не только от Запада, но и от исламского мира. Даже хадж в Мекку они совершали редко, чаще отправляясь в паломничество в оазис Джагбуб к гробнице сейида Мухаммеда ибн Али ас-Сенусси, основателя течения сенусси и деда их нынешнего духовного лидера, сейида Идриса ас-Сенусси.
До 1912 года они формально жили под владычеством турок, которые, с одной стороны, мало интересовались их внутренними делами, а с другой – не способствовали появлению здесь чужеземцев. Потом пришли итальянцы, которые, разбив турок, стали номинальными хозяевами страны. Но на деле они оккупировали только побережье – остервенелое сопротивление местных племен помешало им продвинуться вглубь континента. В период этого затяжного конфликта арабы оказались отрезаны даже от собственных городов и соседнего Египта. Таким образом, в каком-то смысле они оставались подлинными арабами, в отличие от жителей других мусульманских земель от Египта до Марокко, которые подвергались все большему влиянию Запада.
До итальянского завоевания сенусси выращивали ячмень и даже пшеницу, но плодородные сельскохозяйственные земли вокруг Барки и на плоскогорье у Беды-Литториа у них забрали, чтобы отдать новым хозяевам, итальянцам (преимущественно сицилийцам). Хотя в мое время они по-прежнему возделывали землю, по нескольку акров то тут, то там в вади, спускающихся на юг, и собирали мизерные урожаи чахлого ячменя, который сеяли после зимних дождей, в основном они занимались скотоводством. Их стада состояли из овец, коз и немногочисленных верблюдов, питались они преимущественно молоком и маслом. Приплод сенусси продавали в прибрежных Дерне и Бенгази, а также, до войны, в Эс-Саллуме для экспорта в Египет, а взамен покупали муку, чай, сахар, ткани и кое-какой инвентарь, необходимый для их аскетичного домашнего хозяйства. Никакой промышленности у них не было, кроме производства тентов для собственных шатров. Ткань для них женщины делали на самых примитивных станках из пряжи – шерсть мужчины собирали со своих стад. Материалом для стен шатров служил грубый холст, который сами они не производили.
За пределами прибрежных городов в стране не было ни одного каменного дома, все арабы жили в деревнях, насчитывавших по десять – пятьдесят шатров. Мебель ограничивалась низкими деревянными скамеечками, на которых хозяева спали, да немногочисленными небольшими сундучками. Ничего более громоздкого они просто не могли себе позволить, поскольку все пожитки приходилось навьючивать на верблюдов при каждом переносе лагеря. А переезжать приходилось не когда опустошались окрестные пастбища, а всякий раз, как люди и животные выпивали всю воду из ближайшей цистерны.
Мужчины пасли стада, продавали животных, а больше практически ничем не занимались. Дело не в том, что они были ленивы, а в том, что труд считался презренным занятием, достойным лишь рабов. А вот в деятельности, достойной свободного человека, то есть на войне, они проявляли абсолютную неутомимость и готовность терпеть бесконечные лишения. Жизнь этих первобытных и неграмотных людей подчинялась строгому кодексу поведения, ради соответствия которому они в любой момент были готовы пожертвовать собой.
Воспитанный в духе презрения к торговле, отвращения к насилию, уважения к труду (особенно умственному), казалось, я не имел ничего общего c этими невежественными воителями. И все же суровая простота их образа жизни настолько пришлась мне по душе, что наши различия сгладились. Таким образом, я расстался со своими изощренными западными привычками и с радостью погрузился в их простой и ясный быт.
В экспедициях LRDG наша жизнь также подчинялась строгому распорядку: понятные обязанности чередовались с заслуженным отдыхом. На марше грузовик командира патруля шел первым, указывая путь остальным. За ним следовали штурман, потом радист и остальные грузовики. Колонну замыкал механик, чтобы в случае поломки оказать помощь любой машине. Посреди пустыни, где вероятность попасться на глаза врагу была невелика, мы старались избегать опасностей, связанных с путешествиями в темноте, и ехали от рассвета до заката, делая привал в середине дня на час-другой, чтобы пообедать и выйти на связь со штабом. Обычно мы двигались в колонне по одной машине, на расстоянии где-то в полкилометра друг от друга, но в тех районах, где был высок риск полетов вражеской авиации, мы значительно рассредотачивались влево и вправо. Если в вышине появлялся самолет, мы все тут же глушили моторы, чтобы осел шлейф пыли, который делал нас слишком заметными с воздуха.
Ранним утром мы завтракали: чай, овсянка, бекон и печенье с джемом. Каждый набирал в свою флягу запас воды на день, и мы отправлялись в путь. В середине дня, когда командир патруля подавал сигнал цветным флагом, мы останавливались на обед: печенье, сыр, рыбные консервы и соленья. Затем, пока радисты разворачивали свои антенны и передавали очередной отчет, мы сидели в тени грузовиков и читали книжки, поскольку дневная жара не располагала к разговорам. На закате грузовики останавливались вплотную друг к другу, а мы доставали кружки, чтобы получить дневную порцию рома с лаймовым порошком. На костре из сухого хвороста пустыни готовили ужин – жаркое из тушенки со специями, после которого каждый получал по полтора ломтика консервированных персиков или абрикосов и, наконец, чай. Мы сидели и болтали у костра до темноты, пока один за другим не разбредались по своим грузовикам, где ложились спать на земле. И только радисты еще долго выстукивали что-то в ночи азбукой Морзе.
Экипаж каждого грузовика состоял из пяти человек, пять-шесть грузовиков составляли патруль.
В полдень на третий день нашего выезда пришло сообщение из штаба в оазисе Сива. Расшифровав его, мы узнали следующее: отряд коммандос, прикомандированный к LRDG для тренировки и получения опыта, в настоящее время закладывал полевой склад горючего в вади Мраа, почти в ста километрах за линией фронта, более чем в сотне километров к югу от побережья Средиземного моря и в пяти часах пути от нашего местоположения. У коммандос не было рации, из вооружения – только ручное оружие. До сих пор мы считали, что в этом вади можем хозяйничать как у себя дома, но тут авиаразведка доложила, что силы врага были замечены как раз в том районе, где бедняги коммандос закладывали свой склад. И нам поступил приказ их оттуда вытащить. Оставив с собой два грузовика, наш командир Олайви отправил остальные обратно в Сиву под командованием сержанта и двинулся в вади Мраа. Перед закатом я увидел на горизонте среди каменистых холмов грузовик, который следовал на юг. Через мгновение он исчез из виду, но я понял, куда он движется, и мы бросились в погоню, вырулив на юго-восток, чтобы перехватить его. Следующим утром на рассвете он снова мелькнул на горизонте, а затем пропал из виду, но появился вновь, уже ближе, так что его получилось разглядеть в бинокль. Он выглядел как британская автоцистерна для перевозки воды, но с тем же успехом мог принадлежать и противнику, поскольку после всех наступлений и отступлений с обеих сторон и мы, и наши враги захватили изрядное количество вражеской техники, так что то, что грузовик был британский, не значило, что им управляют англичане. В любом случае грузовик был всего один, поэтому мы не опасались попасть в ловушку. Поддав газу, мы наконец настигли его, но остановился он только после того, как одна из наших машин перегородила ему дорогу. В кабине мы обнаружили одинокого британского водителя, немного ошеломленного, уставшего, но с улыбкой на лице. Он немного сдал назад и, оставаясь за рулем, ответил на наши вопросы, внятно изложил свою историю, не выражая никаких эмоций ни сразу, ни после того, как мы дали ему подкрепиться, хотя вообще-то ему стоило бы немного встревожиться. Уже три дня, как он заблудился. Еды у него с собой не было, воды – почти не было, приходилось сливать из радиатора. Когда мы на него наткнулись, у него оставалось чуть больше трех литров бензина, и, если бы я случайно не заметил его на горизонте, он вместе со своей машиной упокоился бы в нескольких километрах к югу.
Бойцы LRDG
Этот необычайно тупой водитель служил в одном из подразделений 7-й бронетанковой дивизии, стоявшей в оазисе Бир-Хакейм. Ему приказали отправиться в армейские мастерские для небольшого ремонта. После окончания работ ему надлежало вернуться в расположение своей части. Кто-то указал ему в качестве ориентира на грузовик, установленный на рельсах: поезжай туда, куда он смотрит, и через десять километров доедешь до своей части. Водитель зашел в штабную палатку, чтобы подписать документы, и, пока он там был, кто-то, по его словам, переставил грузовик. В результате он проехал не десять, а все сто двадцать километров, но до своей части так и не добрался. Он колесил по пустыне, ориентируясь на следы покрышек, которыми были исполосованы пески, пока не нашел указатель на Джагбуб, где тогда стояла 4-я индийская дивизия. Но наш герой счел знак подозрительным – похожим на немецкий, – поэтому двинулся в противоположном направлении. Я уточнил, почему он, обнаружив, что потерялся, не поехал просто на восток – там он неизбежно вышел бы к нашим частям. Но водитель даже не понял моего вопроса: «А где восток?» Я попытался объяснить ему про восход и заход солнца и стороны света, но, шофер, с терпеливой улыбкой выслушав меня и, очевидно, снова ничего не поняв, заявил: «По следам я бы точно куда-нибудь попал. И точно бы кого-нибудь встретил». Невозмутимый человек исключительной смелости, он не отдавал себе отчета, что лишь чудом избежал совершенно бессмысленной смерти. Нас приводило в восхищение, как армия умудряется брать в свои ряды таких выдающихся идиотов.
На закате мы въехали в вади Мраа, которое вьется змеей по окрестной пустыне на многие километры вперед, и в кустах под крутым западным склоном обнаружили лагерь коммандос. Им пришлось опять загрузить все бочки с топливом в грузовики; было решено, что в обратный путь двинемся на рассвете. Ночью безмятежную тишину пустыни нарушил рев моторов из-за холма, а небо озарил свет фар. Как и предполагала авиаразведка, немцы тоже решили, что вади Мраа – хорошее место для полевого склада.
Шоферы коммандос (все как один неотесанные пустоголовые силачи) получили инструкции, как двигаться в колонне, и перед рассветом мы отправились восвояси. Олайви со своими двумя грузовиками шел впереди, восемь безоружных трехтонников коммандос следовали за ним, а я ехал в задней части колонны на спасенной автоцистерне, пересев туда для пущего комфорта. Стоило нам проехать пару километров по плоскому песчаному дну вади, как над западным гребнем внезапно показался немецкий восьмиколесный броневик, а за ним еще один.
Эти грозные машины обладали всеми возможными преимуществами над нашим конвоем: скорость, маневренность (эти монстры могли одинаково легко ехать и вперед, и назад) и броня, которую не пробьет даже самое мощное наше оружие, – а вот от любого их снаряда наши грузовики с горючим сразу же взлетят на воздух. Мы попали в ловушку, абсолютно беспомощные.
В этот момент на востоке взошло солнце и ослепило немцев, поэтому им пришлось остановиться на гребне, чтобы понять, что мы собой представляем. Я увидел, как из бронемашины вышел офицер и уставился на нас в бинокль. Олайви моментально принял решение: он приказал колонне развернуться, выстроиться в боевой порядок – и вот мы уже на полной скорости несемся на врага. Одиннадцать золотистых столбов пыли, поднятых нашими грузовиками, заслонили солнце. Мы могли показаться противнику чем угодно, даже танками. Я взглянул на подножие склона, который все приближался, гадая, будут ли немцы ждать, когда мы туда доберемся. Если да, то наш блеф не сработает и мы попались. И тут я заметил, что на горизонте виднеется уже только один броневик, а через секунду исчез и он. Победа осталась за нами. Судя по всему, немцы поспешили к своей колонне и убрались подальше, поскольку больше мы их не видели. Через несколько недель патруль LRDG обнаружил там лишь спешно брошенные остатки немецкого топливного склада.
Олайви пришлось потрудиться, чтобы собрать разгоряченных коммандос обратно в колонну. За три дня мы благополучно добрались до Сивы, и вот я уже сидел на вершине холма у подполковника Прендергаста, который по телефону связывался со штабом 8-й армии, чтобы организовать мой визит туда. Прендергаст участвовал в ранних, довоенных экспедициях Багнольда по пустыне, а сейчас сменил его на посту командующего LRDG. Я услышал, как в разговоре он упоминает кого-то по имени Попски. Повесив трубку, подполковник обернулся ко мне и, немного смущаясь, сказал:
– Вы, наверное, услышали, что мы вас называем Попски. Фамилию Пеняков по телефону никто в жизни не разберет. Вы не против?
Я заверил его, что такое прозвище мне очень нравится, припоминая, что оригинальный Попски вроде был мохнатым псом-большевиком из комикса, который печатал, кажется, The Daily Mirror. Так или иначе, с того дня я превратился в Попски. Им и остаюсь по сей день.
Штаб армии, располагавшийся в деревне Гамбут к востоку от Тобрука, представлял собой скопище тщательно замаскированных камуфляжной сеткой палаток и фургонов посреди пыльной пустыни. Никто толком не знал, что и где тут находится, поэтому мне пришлось, оставив машину у палатки военной полиции, побродить, прежде чем я наткнулся на фургон оперативного управления.
В последнее время голова у меня была полностью забита моими собственными планами, из-за чего я не очень-то много думал об общем положении вещей. Меня шокировало, что в штабе армии никто не был уверен в нашей способности отразить немецкое наступление. Большинство офицеров полагали, что ничто не помешает Роммелю ворваться в Египет, как только он захочет так поступить. В сущности, боевой дух наших частей оставлял желать лучшего. У людей было мало уверенности в своих силах, а веры в командование – еще меньше. И все-таки их всех не покидала бодрость духа. В частности, особо жизнерадостны были офицеры штаба 8-й армии: еще в тот ранний период, до реформ Монтгомери, они буквально лучились дружелюбием и готовностью помочь. Внимательно выслушав меня, все мои запросы они нашли справедливыми и обоснованными. До этого я всерьез переживал, как они отреагируют, но, к моему большому облегчению, мне пообещали предоставить все, что я попросил, и предприняли все необходимые меры, чтобы я получил тот причудливый набор припасов, который планировал взять с собой на Джебель-Ахдар. Мне сказали скорее возвращаться в зону моей операции и быть готовым по первому приказу сеять во вражеских рядах «панику и уныние» (это выражение тогда только входило в моду). Наиболее приоритетной задачей считалось уничтожение топливных складов, что меня вполне устраивало. Относительно моих взаимоотношений с арабами мне предоставили карт-бланш, а также дали тактичный, но уклончивый письменный ответ на обращение шейхов. В разведуправлении я изложил все, что уже успел узнать, после чего меня засыпали такими подробными вопросами, что на них ответил бы разве что генерал-квартирмейстер вермахта. Тем не менее я постарался сделать всё от меня зависящее и покинул штаб в приятном заблуждении, что судьба всей 8-й армии находится в моих руках.
Пес Попски на страницах The Daily Mirror
Той же ночью я без остановок доехал до Сивы и с утра отправился обшаривать сук, то есть рынок, в поисках необходимых припасов. То, что не удалось раздобыть на месте, мне доставили самолетом из Каира. Список покупок выглядел примерно так:
Помимо месячного запаса солдатских пайков на двенадцать бойцов моего отряда, интендант LRDG среди прочего выдал мне:
Удивительно, но в британской армии на Ближнем Востоке для меня не нашлось ни одного кавалерийского седла. Поэтому позже я приобрел трофейное итальянское у одного араба в Джебеле.
Также LRDG снабдила меня оружием, которое я планировал продемонстрировать арабам как залог того, что в свое время они вступят в войну (я рассчитывал, что это время не наступит никогда, но им не следовало об этом знать, и только шейх Али ибн Хамид был осведомлен об этой моей уловке). Это было вооружение, списанное LRDG и отправленное на склад: противотанковые ружья Бойса, двухдюймовые минометы, трофейные тяжелые итальянские пулеметы и так далее – довольно впечатляющий ассортимент для моих целей. Также я прихватил автоматический кольт 45‐го калибра для шейха Абдул Кадира ибн Бридана и маленький карманный пистолет с перламутровой рукояткой для шейха Али ибн Хамида.
Также мы располагали своими собственными боеприпасами, оружием и взрывчаткой. Из двадцати двух арабов, оставленных мною в Джагбубе, я сформировал отряд в двенадцать человек, а остальных во главе с английским сержантом отправил в Сиву, под крыло LRDG, до тех пор пока они снова мне не понадобятся. Кроме того, я взял с собой одного очень молодого британского лейтенанта, которого знал в Каире еще школьником. Это был приятный рыжий парень, целеустремленный и не по годам рассудительный. Он только что закончил подготовку в офицерской учебке и прошел спецкурс по взрывному делу, к тому же говорил по-арабски, да и рутина обычной службы пока не успела сгубить его таланты. Я рассчитывал кое-чему его научить и получить от него кое-какую помощь. Его звали Шортен.