Владимир Пеняков
Частная армия Попски
Я достиг Каср-Умм-аль-Фейна до рассвета, разбудил Саада Али Рахуму и послал его к Абдул Азизу ибн Юнусу, чей лагерь находился в восьми километрах от нас рядом с колодцем Бир-аль-Дей в мрачном вади, усыпанном черной галькой. Этого черноусого молодого человека, плотного телосложения, чванливого и очень глупого, я выбрал, потому что он был племянником старого шейха Абдул Кадира ибн Бридана. Он тешил себя глупой надеждой, что после смерти дяди займет место вождя обейдат, однако вместо этого ему предстояло безвременно закончить свой жизненный путь всего несколько месяцев спустя, когда он предал меня в руки генерала Пьятти, итальянского губернатора Киренаики. Но тем утром, когда Саад Али вступил в его шатер и объявил о моем визите, Абдул Азиз был обрадован и воодушевлен, поскольку до сих пор опасался, что я могу выбрать Али ибн Хамида, его конкурента в качестве наследника. Нам оказали роскошный прием. Саад Али, кажется, был рад, что ему не пришлось общаться со старым врагом Али ибн Хамидом, и теперь он громогласно перешучивался с гостями и взывал к находившейся за занавеской почтенной даме (матери нашего хозяина), утверждая, что сватался к ней тридцать лет назад. Старая карга даже показалась из-за занавеса, припадая к земле, и, смущаясь, пожала мне руку. Свои истинные чувства по поводу нашего визита она предпочла скрыть за игривыми манерами: ее кокетливый взгляд как бы намекал, что не всегда она выглядела как маленькая сморщенная обезьянка. Затем старуха вернулась на свою половину, а мы заговорили о деле. Как и остальные женщины дома, она, конечно, слышала всё, о чем мы говорили, но ни тогда, ни в одном другом шатре наши секреты не превратились в женские сплетни.
На повестке дня, разумеется, стоял вопрос о съезде шейхов, и этот план всем пришелся по душе. Наконец-то интересы арабов получили официальное признание. Предстояла не ночная встреча анонимного английского агента и безвестного пастуха где-то под кустом, толку от которой был пшик, а парадная ассамблея звезд сенуссийского мира, созванная британским офицером в полной форме, которого специально для этой цели прислали правительство и духовный лидер арабов сейид Идрис ас-Сенусси. В качестве достаточно укромного и равноудаленно расположенного места для конференции выбрали лавовый массив Каф-аль-Ксур. Съезд был назначен через двенадцать дней, чтобы успели прибыть шейхи даже из самых отдаленных мест.
Единственный оставшийся в живых сын шейха Абдул Кадира ибн Бридана (все остальные погибли, сражаясь с итальянцами), нежный юноша семнадцати лет, в тот день был с нами и сидел подле своего кузена, нашего хозяина. Его отрядили вызвать отца, кочевавшего в Мехили, почти в сотне километрах к югу. Мальчик настолько преисполнился энтузиазмом, что отбыл, не дожидаясь окончания совета, – заучив сообщение слово за словом, он вскочил на свою кобылу и отправился в дорогу. Арабу нет нужды готовиться к путешествию: он завернулся в джерд – и вот его нет. Еду и воду он найдет в шатрах сородичей на своем пути.
К полуночи все гонцы с приглашениями от имени меня и Абдул Кадира ибн Бридана разъехались. Устав от долгих переговоров, я свернулся на деревянной кушетке и проспал до рассвета. На заре ускакал Саад Али, направившись к шатрам Метваллы в Ар-Ртайме. Ему предстояло отвечать за прием гостей. Мы прикинули, что на Каф-аль-Ксуре нам в течение трех дней предстоит кормить не меньше восьмидесяти мужчин. И я рассчитывал, что Метвалла обеспечит нас провизией и прислугой лучшим образом, подобающим историческому моменту. Тем временем я, взяв Абдул Азиза и двух его людей, отправился разведать, что происходит на дороге, пролегавшей в трех километрах от нас. Это было не шоссе, но все равно очень хорошая проезжая дорога, которую мы называли Мартубский обход. Я подозревал, что именно по ней на запад к основным вражеским частям в районе Газалы движется большая часть транспорта, избегая спуска с плоскогорья в районе Дерны и подъема обратно у Аль-Фатаха, и планировал организовать здесь постоянный наблюдательный пункт. Абдул Азиз неожиданно проявил здравый смысл и показал, откуда длинный прямой участок дороги просматривался в обе стороны. Хотя укрыться тут было особо негде, для моих целей место вполне подходило. Мы оставили лошадей за гробницей какого-то шейха, именовавшейся Сиди-Шахер-Руха, и стали пробираться по поросшему кустарником полю, пока я не остановился под кустом в сорока метрах от дороги. Трое пеших мужчин не вызовут особых подозрений, да и армейские водители в любом случае смотрят только на дорогу перед собой, поэтому шанс, что нас заметят, был ничтожен, а учитывая, что тени тут не было, вероятность, что какой-нибудь конвой остановится здесь на привал, тоже была мала.
Этим утром машин на дороге было полно, ровным потоком они двигались в обоих направлениях, и с моего места я мог разглядеть лица солдат за рулем. Наблюдение за военной машинерией врага с его же территории приносило чувство глубочайшего удовлетворения. Именно тогда я впервые испытал это удовольствие. Безусловно, то была радость соглядатая, но не отягощенная чувством вины, а, наоборот, подкрепленная сознанием благого дела и превосходства над врагом. За всю свою жизнь я не видел столько немецких солдат, сколько этим утром. Глядя на них, я думал: «Самодовольные идиоты, вы думаете, что враг где-то в полутора сотнях километров! Если б вы только знали! Он здесь, руку протяни, сидит под чертовым кустом и заносит в блокнот каждую вашу чертову машину». Я расчертил несколько страниц в тетради колонками: танки Pz. Kpfw. II, танки Pz. Kpfw. III, пятитонные грузовики с пехотой и грузами, штабные машины, мотоциклы и так далее. На каждом развороте правая страница отводилась для транспорта, идущего на запад, а левая – для направляющегося на восток. Плотность движения составляла порядка двухсот машин в час, так что мне было чем заняться, и я с удовольствием заполнял страницу за страницей.
К полудню движение стихло, временами дорога даже оставалась пустой. Постепенно эти промежутки удлинялись, и к двум часам дорога совсем опустела. Солнце было в зените, но жара оставалась терпимой, меня потянуло в сон. Вдали затарахтел одинокий грузовик, появился из-за поворота с солдатами в кузове, угодил в мой блокнот и проехал мимо. Я откинулся на спину и скрестил ноги, двое моих товарищей дремали, прикрыв глаза своими платками. Вдруг я почувствовал, что что-то не так: я не услышал, как, проехав мимо нас, последний грузовик c надрывом попер на дальнем подъеме. Подняв голову, я увидел, что он остановился в пятистах метрах от нас. В бинокль, сквозь жаркое марево, я наблюдал, как солдаты спрыгивают из кузова и собираются кружком. «Чай заваривают», – подумал я и потряс за плечи своих соратников. Они мгновенно проснулись и повернулись в сторону моего кивка. Я улегся обратно, а Абдул Азиз остался следить за происходящим. Через десять минут он толкнул меня. Я перевернулся на живот и в бинокль увидел две зыбкие, как мираж, фигуры, постепенно превратившиеся в двух немецких солдат. Опустив бинокль, прикинув расстояние и сочтя его все еще вполне безопасным, я сказал Абдул Азизу и его товарищу: «Возвращайтесь к гробнице шейха, встретимся там позже». И передернул затвор своего томмигана. Абдул Азиз поднялся и пошел, он был просто сливающимся с пейзажем арабом, ничего примечательного. Его товарищ проворчал: «Я остаюсь». Мы отползли за наш куст и пригнули головы. У немцев, рядового и фельдфебеля, на двоих были карабин и пистолет. Они все приближались и как будто шли прямо на наш куст, хотя, видимо, ничего не подозревали, судя по тому, что не брались за оружие. И все же они шли прямо на нас. Очень аккуратно я приложил томмиган к плечу. Между нами и немцами оставалось одинокое деревце, росшее примерно в двадцати метрах от нашего куста. Переведя переключатель в режим одиночной стрельбы, я прицелился в фельдфебеля и решил стрелять, когда тот дойдет до деревца. Если удастся свалить обоих тремя или четырьмя выстрелами, надеялся я, остальные солдаты, у грузовика, не заметят, откуда стреляли, и у меня будет время незаметно скрыться, даже несмотря на мою, как мне казалось, крайне приметную униформу. Фельдфебель приближался, его лицо ничего не выражало. Я вздохнул, прицелился ему в солнечное сплетение и стал поглаживать спусковой крючок. Однако, дойдя до дерева, он остановился и развернулся, а его товарищ последовал этому примеру. Я снял палец с курка: появилась надежда, что мне все-таки не придется убивать этих двух незнакомцев. Они расстегнули ремни, спустили штаны и присели на корточки в тени деревца. Я отложил оружие и посмотрел на своего компаньона. Он почти не шевелился, только повернул ко мне лицо, которое скривила улыбка.
Так они сидели четверть часа и о чем-то во весь голос беседовали. Потом поспешили к своему грузовику и наконец укатили. Мой араб сказал:
– Ты мог убить двух христиан.
– Да, но немцев и помимо них хватает. Дай Бог этим дожить до конца войны.
Сенусси так часто употребляют слово Nasrani (назаряне), имея в виду «враги», что уже забыли, что первоначальное его значение «христиане» равно может быть отнесено ко мне и к большинству солдат британской армии.
Я сказал моему товарищу:
– Тебе надо было уйти вместе с Абдул Азизом.
– Нет, – рассмеялся он, – я твой хабир. Если ты умрешь, я умру.
Строго говоря, моим хабиром был не он, а его хозяин Абдул Азиз, но я предпочел не спорить и просто ответил: «Храни тебя Аллах» – и больше не возвращался к этой теме. Хабир – это проводник и покровитель, которому доверяется путник. Считается, что, пока хабир не доставит своего доверителя в безопасное место, он отвечает за его благополучие и жизнь во всех возможных смыслах. Отношения, в которые вступают легко и обыденно, но от взятого обязательства освободить может только смерть. Хотя для хорошего сенусси смерть – это мелочь в сравнении с позором; возвращение хабира без своего доверителя – вот это было бы по-настоящему чудовищно.
Я успел отдежурить еще час, пока вдали не появился Абдул Азиз со вторым своим подручным, который до сих пор оставался у гробницы. Они несли еду на тарелках, перевязанных платками. Оставив вновь прибывшего наблюдать за дорогой, мы устроились на обед в тени на склоне пересохшего русла.
До заката проехало еще несколько машин, пока перед самой темнотой я не поймал свою шпионскую удачу: по дороге прошла колонна из пятнадцати немецких танков Pz. Kpfw. III и вспомогательной техники. В те дни немецкие танки были кошмаром нашего командования, и не без оснований. Так что любые данные о передвижении танков имели абсолютный приоритет. Спустя два часа после наступления темноты я убедился, что, как я и ожидал, по ночам противник технику не перебрасывает, и мы вернулись к шатру Абдул Азиза. Я был вполне доволен проделанной работой: как и предполагалось, Мартубский обход интенсивно использовался врагом, а установить за ним постоянное наблюдение не составляло труда. Более того, собственными глазами я видел маркировки немецких танков, занес их в свой блокнот и теперь с детским рвением стремился без промедления передать эти данные в штаб армии. Единственным способом связаться со штабом была радиостанция Чепмэна в каньоне рядом с вади Шегран, а единственным человеком, который смог бы направить туда гонца, был Саад Али. Поэтому я поскакал обратно в Ар-Ртайм, отправившись около полуночи, и прибыл вскоре после рассвета. Застав Метваллу и Саада Али уже (или все еще) на ногах, я объяснил им, чего хочу. Посовещавшись, они решили, что идеальным кандидатом, чтобы срочно доставить мое крайне важное сообщение, будет Мухаммед ибн аль-Касим, если согласится. За ним немедля послали. Это был уже седой воин, угрюмый и темный лицом. Саад сообщил ему, что необходимо доставить сообщение большой важности. Мухаммед отказался ехать. Метвалла настаивал. Мухаммед сказал, что не знает, где это вади с радиостанцией. Я попросил его о личном одолжении, он ответил, что ничьих приказов слушать не будет. Хорошо, сказал я, поеду сам. «Где это сообщение?» – спросил Мухаммед ибн аль-Касим. Я передал ему письмо, и все мы поднялись. Саад отвел Мухаммеда в сторону и, склонив голову набок, напряженный и сосредоточенный, шепотом стал описывать маршрут – этот шепот напоминал певучее заклинание. Он перечислил все ориентиры, встреченные на протяжении полусотни километров: куст, холм, снова куст, гряда, подъем, вади, пригорок… наконец рожковое дерево, перевалить через скалистую гряду и вниз в каньон. Мухаммед ибн аль-Касим слушал, глядя вдаль пустыми глазами. Когда Саад Али закончил, он хмыкнул и ушел. Следующей ночью в три часа, когда я спал в шатре Метваллы, он тряхнул меня за плечо и протянул бланк уведомления от Чепмэна. За семнадцать часов этот человек прошел почти сто километров по незнакомым горам.
Оставив Саада Али и Метваллу деловито считать овец и собирать посуду для нашего мероприятия, я переехал в окрестности Каср-Вартидж к шейху Абдул Джалилю ибн Тайибу. Это был родственник шейха Али ибн Хамида, которого тот упоминал в своей сказочной пещере в качестве организатора моей разведывательной сети. В нем были все черты верного последователя великого человека: средних лет, уравновешенный, дельный, работоспособный и добродушный. Он получил свои указания и усердно приступил к их выполнению. Ко мне он отнесся в некотором роде по-отечески, сочтя своим долгом быть моим наставником. Своим редким чутьем он понял, что, несмотря на обманчивую внешность, в арабском мире – его мире – я все-таки был чужаком, и он взял на себя труд поднатаскать меня.
Мы разобрались с организационными вопросами, определили, где будут располагаться мои радиостанции, кто выступит в качестве курьеров и сколько они будут получать за труды. Он уделил много внимания разным родам сведений, которые я считал полезными, и способам, как можно получать эти данные.
Для вахты у дороги он предложил старика по имени Джибрин и трех его взрослых сыновей: в то время их палатки были раскинуты у Сидрет-Хараидж, всего в трех километрах от Мартубского обхода. Я провел с ним день, наблюдая за движением, чтобы показать, как я понимаю организацию работы, и убедиться, что Джибрин способен распознать разные типы техники. Закончив с этим, я устроил все так, чтобы он мог начать свою работу, как только моя радиостанция прибудет на место. Его сыновья ежедневно по очереди должны были доставлять разведданные ко мне в штаб. Позже, пройдя дополнительную школу у Чепмэна, он возглавил целое подразделение «дорожной вахты», занимавшееся очень важными вещами.
Оставшиеся несколько дней до съезда шейхов на Каф-аль-Ксуре я провел в ленивых беседах с шейхом Абдул Джалилем ибн Тайибом.
Глава III
Съезд Обейдат
С лесистых высокогорий мы двинулись на юг, спускаясь вниз по вади Ксур. Ландшафт Каф-аль-Ксура – настоящее предместье пустыни: вдоль склонов немного деревьев и травы, а в само́м пересохшем русле гравий и булыжники под ногами. Сейчас, в мае, здесь уже было сухо. А зимой в потоках желтой воды несутся вырванные с корнем деревья, чьи скелеты теперь чернеют на берегах, словно следы лесного пожара. Вздымающиеся по обеим сторонам холмы бесформенны, бесплодны и безлюдны. Только на крутом повороте виднеется высокая желтоватая скала, усеянная пещерами, которые для каких-то своих целей выдолбили «римляне». Арабы ничего не строят, поэтому любые обтесанные и уложенные вместе камни они приписывают римлянам. Одиннадцать веков назад армии халифата отобрали эти провинции у ветшающей империи, и с тех пор жизнь обитавших здесь пастухов и их скота протекала настолько неизменно, что, казалось, они успели застать эпоху величия Рима.
Пещеры, давшие название этим местам, в более благополучные времена использовались для хранения зерна, а сейчас пустовали. Те из них, что находились повыше и не были загажены скотом, представляли собой отличное жилье, свободное от насекомых. Я нашел себе пещеру высоко на скале: к ней было удобно забираться, а из двух «окон» оттуда открывался вид на северные горы.
Когда я прибыл, Саад Али и Метвалла, с провизией и прислугой, уже устроились здесь, как и некоторые наши гости. Прибытие остальных ожидалось на следующий день. Шейх Али ибн Хамид приехал рано и удалился в свою пещеру. Я расставил часовых на вершинах холмов дальше по вади, и, когда на закате мне сообщили о приближении шейха Абдул Кадира ибн Бридана, я выехал ему навстречу. Крепкий коренастый мужчина за восемьдесят, с белоснежными усами и седой бородой, облаченный в бурнус без капюшона под роскошным белым джердом, он выглядел слишком громоздким на своей маленькой гарцующей кобыле, сбрую которой украшали свисавшие до земли черно-алые кисточки. У него оказался глубокий хриплый голос, и мы, не спешиваясь, пожали друг другу руки. На обратном пути к лагерю мы обменивались традиционными формальностями. Арабы придают этим слова не больше смысла, чем мы непринужденным диалогам: «Как вы поживаете?» – «Спасибо, а вы как?», а через некоторое время, допустим: «Как семья?» – «Спасибо, а ваша?», а потом, за кружкой чего-нибудь, например: «Всего наилучшего!» – «Будьте здоровы!» – «Храни вас Бог». Неспешный и полный достоинства образ жизни подразумевает, что арабские формальности гораздо более многочисленны, чем наши, и занимают больше времени. Их произносят сдержанным и ровным голосом, а отвечают лишь легким наклоном головы и поднесением руки к сердцу. Однако у высокородных представителей племени обейдат была своя особенность: в их голосах сквозили протяжные ноты, предполагавшие искренность, и Али ибн Хамид звучал даже несколько наигранно. Абдул Кадир ибн Бридан, напротив, тяготел к мужественности и грубоватому юмору.
Ближе к вечеру мы собрались на ужин. Нас было около шестидесяти, некоторые шейхи все еще находились в пути, официальную часть предполагалось начать только на следующее утро.
Прибывавшие на протяжении ночи гости разбивали свои биваки выше и ниже по вади. Они распрягали и отправляли пастись лошадей и верблюдов, разжигали костры, заваривали чай. Я оставил Саада Али развлекать гостей и удалился в свой римский дом на скале, чтобы хорошенько выспаться: завтрашний день сулил долгие речи, которые требовали остроумия и ясности мысли.
На рассвете Абдул Кадир ибн Бридан возглавил общую молитву, потом все выпили чаю, и я позвал шейхов собраться в тени у подножия скалы. Они расселись кругом во множество рядов, а я встал перед ними с Абдул Кадиром ибн Бриданом по правую руку и Али ибн Хамидом по левую. Саад Али расположился позади меня, чтобы при необходимости пояснить непонятные обороты речи и подсказать имена выступающих, многих из которых я, конечно же, не знал. Я поднялся и заговорил, подбирая слова:
– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Шейх Абдул Кадир ибн Бридан, шейх Али ибн Хамид, шейхи кланов и родов обейдат, арабы Джебель-Ахдара, правоверные сенусси, братья! Я скорблю, что в этот торжественный день не могу обратиться к вам должным образом и подобрать нужные слова. Язык мой темен, ибо я не ученый, а всего лишь солдат, человек войны, а не науки. Я явился к вам из чужой страны и не знаю вашего языка, но я пришел к вам как брат, брат по оружию, чтобы вместе с вами сражаться против общего врага, разорившего ваши земли, убившего ваших родичей, угнавшего ваши стада, против врага всех правоверных.
Я остановился, чтобы перевести дыхание, и услышал, как Абдул Кадир, учтиво кивая в знак одобрения, повторяет своим рокочущим басом: «Разорившего ваши земли, убившего ваших родичей, угнавшего ваши стада, врага всех правоверных». По рядам слушателей пробежал ропот. Я обернулся к Сааду Али. Он подмигнул мне и пояснил: «Отлично, давайте дальше, только про темный язык не надо, так только в Египте говорят». Я продолжил:
– Ваш духовный лидер, ваш эмир, досточтимый шейх сейид Идрис ас-Сенусси, да благословит его Аллах, предложил свою помощь и помощь своего народа моему королю, королю Англии. Сегодня батальоны арабских изгнанников сражаются бок о бок со своими английскими братьями, правоверными Индии, солдатами из Австралии, Новой Зеландии и Южной Африки… Бок о бок с воинами всего мира, – запнувшись, добавил я. – Черно-белое знамя сейида Идриса, полумесяц и звезда сенусси реют бок о бок с флагом короля Англии. Но этого мало: британское правительство знает, что у него нет более верных друзей, нет более преданных союзников, рвущихся вступить в бой, чем арабы-сенусси Джебеля, чем вы, собравшиеся здесь арабы племени обейдат, угнетенные, порабощенные и израненные, но не сдавшиеся, изгнанные гнусными сицилийскими колонистами с пастбищ своих отцов, нищие и голодные, но все еще сильные мужчины и воины. Мое правительство видит вас, и оно нуждается в вашей помощи.
«Угнетенные, порабощенные и израненные, но не сдавшиеся, изгнанные гнусными сицилийскими колонистами с пастбищ своих отцов», – громыхал Абдул Кадир ибн Бридан, и по рядам прокатился одобрительный ропот. Запас чеканных формулировок у меня иссяк, поэтому оставшаяся часть моей речи превратилась в чудовищную смесь арабского с английским.
– Мое правительство нуждается в вашей помощи, и оно хочет помочь вам. Это желание привело меня сюда, и я останусь здесь с вами. Я командующий силами союзников в Джебеле. Я хочу услышать, чего хотят ваши шейхи, в чем нуждаетесь вы. Если это возможно, мы это предоставим. Я хочу, чтобы вы знали: вы всегда можете прийти ко мне, если с вами случится беда. Я прошу вас всех помогать моим людям, если они сюда прибудут, давать им кров и проводников. Наконец, я хочу, чтобы вы сообщали мне любые сведения о враге, которые вам удастся получить. Я хочу, чтоб вы стали глазами и ушами британской армии.
Изрядно утомленный, но вполне довольный своим красноречием, я собирался присесть, когда поймал пытливый взгляд Али ибн Хамида и сообразил, что забыл сказать главное. Пришлось продолжить:
– Мы сильны и уверены в успехе, но только Аллаху известно, когда настанет час победы. Нам понадобится каждый способный держать оружие. Призовем мы и вас. Все вы воины, у многих из вас гораздо больше военного опыта, чем у меня, так что не мне вам говорить, что на войне важно выбрать правильный момент для атаки. Если удар будет нанесен в неподходящее время, погибнете и вы, и ваши братья, и некому будет оплакать эту ошибку, а враг восторжествует. Я не все могу сказать вам, но то, что могу, звучит так: сегодня не время атаковать. Но я говорю вам: время придет, и я буду с вами, чтобы передать вам приказы и вручить оружие, чтобы уничтожить врага.
Я умолк и застыл в неуверенности, нужно ли добавить что-то еще. Затем, выйдя из оцепенения, я вполголоса обратился к Абдул Кадиру ибн Бридану:
– Я скажу вам кое-что, и вы поймете, почему я сейчас прошу вас подождать. Мы готовим для врага большой сюрприз. Сюрприз из-за моря и с небес. Из-за моря и с небес. Понимаете?
Абдул Кадир, уставившись на меня своими слегка выпученными глазами, неуверенно произнес:
– Понимаю.
Я повернулся к Али ибн Хамиду, который спокойно и отчетливо подтвердил:
– Прекрасно понимаю, ваше превосходительство господин майор: птицы, орлы.
Сделав вид, что хочу обратиться с тем же вопросом к Сааду Али, я еле слышно уточнил:
– Старик напротив с седой бородой и хлыстом – кто он, важная персона?
– Да, майор, я знаю, о чем вы говорите, – громко ответил Саад Али и прошептал его имя: – Тайиб ибн Джибрин.
Я подошел к старому шейху:
– Ты понимаешь, Тайиб?
Он мрачно кивнул. Я пошел по кругу, обращаясь к каждому: «Ты понял, Абдул Джалиль ибн Тайиб? А ты, Метвалла? А ты, Абдул Азиз? Ты? Ты?» Мне единогласно отвечали: «Мы поняли».
Вернувшись на свое место, я продолжил:
– Как только сюрприз будет готов, настанет ваше время. Вы слышали шейха Али ибн Хамида. Он сказал: «Орлы». Нашим орлам понадобятся гнезда, чтобы отложить яйца. Все вы, каждый из вас найдет гнезда, куда наши орлы снесут яйца. Вот так сюрприз это будет для гнезд!
По рядам прокатились сдержанные смешки.
– Да пребудет с вами мир, милость Аллаха и Его благословение, – я резко закончил и вернулся на место.
Теперь слово взял шейх Абдул Кадир ибн Бридан. Торжественное вступление, с которого он начал свою речь, осталось за пределами моего понимания. В потоке его высокопарного красноречия я лишь изредка выхватывал знакомые слова. Как и всякий достойный представитель его поколения, он не умел ни читать, ни писать, зато был мастером художественного слова и изъяснялся на классическом арабском языке. Дошедший до нас из VII века диалект племени курейш, который ближайшие сподвижники Пророка использовали для составления Корана, и поныне во всем арабском мире от Омана до Марокко применяется в официальных выступлениях и, теоретически, должен использоваться в любой литературе, включая даже газеты. От современных версий арабского языка он отличается примерно так же, как латынь от французского, испанского и итальянского. У меня о классическом арабском было весьма слабое представление, поэтому я лишь вежливо поклонился на непонятный комплимент, услышав упоминание моего имени, и погрузился в свои мысли, надеясь, что при необходимости Саад Али мне поможет. Я рассматривал толпу перед собой. Едва ли не каждый, даже самый захудалый, шейх от Тобрука на востоке до Ламлуды на западе и Мехили на юге покинул свои шатры и находился сейчас здесь, в вади Ксур, слушая мятежные речи. Всего в десятке километров отсюда по Мартубскому обходу один за другим шли немецкие конвои, но нас от них надежно скрывали горы. Казалось немыслимым, что враг не подозревает о моих затеях и упустит возможность разом прихлопнуть всю британскую подпольную деятельность. Итальянцы уже двадцать пять лет удерживали побережье Киренаики, а с 1929 года контролировали и внутренние области страны, основав многочисленные колонии на плодородных землях Джебеля: Джованни-Берта, Луиджи-ди-Савойя, Беда-Литториа, Маддалена, Д’Аннунцио, Барка, роскошные отели в Дерне и Кирене. Им полагалось бы знать, что происходит в стране, которая, по сути, им принадлежит. В любой момент их броневики могли появиться на возвышенностях и расстрелять наше собрание к чертовой матери. Но ничего не произошло – благодаря хитрости арабов-сенусси, их преданности своим шейхам и беспечности их итальянских поработителей.
Перейдя на разговорный язык, старый шейх заявил:
– Во время нашей войны, если помните, в бой не шли только те, у кого было меньше трех патронов. А откуда брались патроны и все наше оружие? Мы добывали его в бою. Отрезанные от всего мира, в одиночку, без гроша в кармане, мы сражались двадцать лет. Теперь мы можем получить помощь Англии, одной из богатейших стран мира, не три патрона на человека, а, может быть, сто. Можем ли мы сидеть и ждать, пока наши английские друзья из-за моря выгонят врага с нашей земли? Майор спросил, чем он может нам помочь. Нам нужны патроны и оружие и больше ничего.
Такую речь произнес Абдул Кадир ибн Бридан. Призыв к оружию подхватили другие ораторы. Их выступления встречались несущимся по рядам одобрительным рокотом. Время шло. Я все сильнее нервничал, и, когда в последнем ряду поднялся погонщик верблюдов, парень лет семнадцати, запинаясь, начал яростную речь, я спросил Абдул Кадира:
– Не тратим ли мы время впустую?
– Пусть он выскажется, – ответил старик. – Он свободный человек и имеет на это право. Он слишком молод, а потому порет горячку. Но он научится. – Старик торжественно кивнул, и юноша завершил свою дебютную речь, косноязычно поддержав общее мнение.
Вскоре после полудня неожиданно поднялся Али ибн Хамид и высказал другую точку зрения:
– Дурса, наши братья дурса, бьются с итальянцами прямо сейчас!
Дурса, воинственное племя сенусси, обитало на узкой полосе земли между северной дорогой и берегом моря от Аполлонии до Тольметы. С плодородных высокогорий их вытеснили итальянские поселенцы, но крутые лесистые ущелья, спускавшиеся с километровой высоты к узкому побережью, они сумели удержать. Оттуда, из своих укреплений и укрытий, они недавно напали на крупную итальянскую колонию Маддалену. Набег людей, доведенных голодом до отчаяния, хитрый Али ибн Хамид выдал за полноценную военную кампанию.
– На дурса, – продолжал он, – давят. Их бомбят самолеты, итальянцы собираются бросить против них альпини. Мы должны помочь дурса. Они нуждаются в оружии больше, чем мы, они первые воззвали о помощи. Братья, мы должны попросить майора доставить оружие и боеприпасы и передать их дурса. Я говорю: забудьте о своей нужде, давайте поможем дурса, пока их не уничтожили.
Изворотливый лис знал, что делал. Тут же зазвучали речи, как необходимо немедленно поддержать дурса, и опасность преждевременного восстания обейдат как будто миновала. Меня это вполне устроило. В своей финальной речи я пообещал в следующий приезд в Джебель доставить винтовки и патроны для дурса. А потом, сказал я, мы создадим оружейные склады для обейдат, без спешки и по мере необходимости. Что касается иных вопросов материального снабжения, то я предложил обсудить их завтра, и мы прервались на трапезу.
Однако один вопрос требовал безотлагательных действий. Пока выносили блюда, я переговорил с глазу на глаз с Али ибн Хамидом, чтобы он немедленно отправил гонцов к четырем важнейшим шейхам дурса и попросил их встретиться со мной в Сиди-Ахмет-ибн-Рвейк.
Обед прошел прекрасно, все были довольны результатами дня. Абдул Кадир и Али ибн Хамид, непримиримые соперники, оба считали, что обставили друг друга, племя достигло единения, каждый мечтал о грядущих свершениях, и все знали, что уж с итальянцами мы точно справимся.
После «умиротворения» 1929 года, когда генерал Грациани уничтожил половину арабского населения Киренаики, итальянцы старались проводить более гуманную политику. Абдул Кадир был возведен в рыцарское достоинство, стал кавалером какого-то там ордена и получил большую звезду в бриллиантах на широкой голубой ленте. Как он нам рассказал, в начале войны его вызвал к себе военный губернатор генерал Пьятти и предупредил, что если арабы не перестанут помогать беглым британским военнопленным, то орден у него заберут. Абдул Кадир снял звезду и ленту, убрал в их карман и спросил:
– Я больше не рыцарь?
– Разумеется, нет, – ответил разъяренный Пьятти.
– Но я же все еще Абдул Кадир ибн Бридан, правда?
Рассказав эту историю, старик, довольный собой, разразился смехом и показал мне звезду, приговаривая:
– Я же все еще Абдул Кадир ибн Бридан?
Потом он позвал Али ибн Аса, чтобы тот прочел нам свои стихи о Грациани. Это была баллада из множества строф, на каждую – общая рифма. Поэт читал медленно, четко и выразительно, делал сильные смысловые ударения. Последнюю строчку или две каждой строфы Абдул Кадир и остальные подхватывали хором. Баллада рассказывала о жестокостях Грациани (захватив в плен мятежных шейхов, он сбрасывал их с самолетов на их собственные шатры), о массовой депортации арабов Джебеля с семьями и скотом в Мерса-Брегу, о его коварстве и злобе. Затем в патетическом тоне говорилось, что англичане неизбежно нанесут ему сокрушительное поражение, а заканчивалась она непристойным вымышленным диалогом Грациани и Муссолини.