Сергей Овчинников
Обращение Вити Кошеля

– Нельзя ему сюда – так уж вышло. Бежал из плена. До своих не дошёл. Прятался по деревням. Наши наступали – так из сарая у одной немки его вытащили. Десятку лагерей так-то по-любому получил бы. А так свободен – кофий пьет небось, а то и шоколад. Так-то! – Виктор безжалостно выплевывал слова.

К нему вдруг прорвалось из собственного забытого как страшный сон детства. Вспомнил, как его, избитого влежку, возили словно половую тряпку по выстуженному туалету детприемника. От этих воспоминаний каждый раз внутри всё сжималось в нервный болевой комок, а он с тупым упорством продолжал его разматывать. Потому что обязательно надо было добраться, дотянуться до складок памяти, где хранились картинки жестокого, но такого сладкого возмездия. Он и сейчас успел яркой вспышкой увидеть, как маленький Витя расшибал бошки спящим обидчикам своим, как закрывались за ним самим двери с решетками.

«Я тя, малец, щадить не буду. Так хоть что-то в тебе затвердеет. Позаботился вот, скажу, если свидимся с папашей твоим»

– А немочка та очень даже! Вся такая гладкая, чистая. Одета! Я в кино таких только и видел. Приходила к нему повидаться – я в момент даже позавидовал. Я-то в карауле, он под замком. А было время в одном окопе. Война, такое дело! Да, тётя нашим не чета. Нет ты не подумай! Мамка твоя высший класс! Но замарашка в обносках. Любая курва блатная выглядит чище, хоть и ногтя твоей матери не стоит. Но та – тетенька с иконы!

Колька тонул! Сказанное обрушилось оглушающим водопадом. И вот он уже глубоко в какой-то вязкой, затягивающей пучине. Как до войны с отцом на речке, когда он совсем ещё мелкий захлебнулся и пошёл вниз, а отец за волосы выдернул его на воздух с посиневшими губами. Но сейчас отца уже не было! Он почти не слышал Витькиного горячего шипенья про немку, но услышав о матери, ухватился за неё как за спасательный круг.

– Ты всё врёшь! Мамка у меня самая красивая – я её недавно в театре видел!

Витька от неожиданности отпрянул. Сощурился и схватил Кольку за грудки:

– А ты что там делал? Ты же должен был, кажется у тетки ночевать. – Он опять злобно шипел и брызгал слюной.

– Ну, я плакал, спать не хотел. Тетка проговорилась. А театр от нее через дорогу. Ну, я упросил одним глазком смотаться. Пообещал сразу заснуть. – Кольку словно прорвало. Хотелось говорить без остановки о чем-то приятном, только бы заглушить, заслонить. Но Кошель перебил:

– Ша уже! И что ты там видел ещё?

– Ну, она в таком платье – прям невеста! На груди брошка, как звезда сверкнула!

При этих словах Витька шумно и резко выдохнул, поджал губы, но ничего не сказал, и Колька продолжил:

– С каким-то полковником, – он досадливо поморщился. – А брошки той я у нее никогда не видел.

«Вот ведь глазастый!»

– Больше ничего? – Витька с угрюмым прищуром смотрел на него исподлобья.

– Больше ничего. – Эхом выдохнул Колька. – Я сразу к тетке спать побежал – обещал же.

– Лучше бы тебе, пацанчик, об этом обо всём забыть! – Витька теперь отодвинулся и больше не шипел – говорил вполголоса и холодно. – Особенно, про театр и брошку! Да и про немку матери лучше не знать!

– Ладно пошли. Мать просила на рынок сходить.

«Ну не убьют же они пацана»

У входа на Даниловский Витька, шедший первым, обернулся к Кольке и коротко проинструктировал:

– Так, корешок, от меня не отставай, я не мамка – следить за тобой не буду. Жалом не шевели, за карманами следи, – он усмехнулся и подмигнул, – так-то у тебя в них ничего и нет.