Владимир Николаевич Стрельников
Солдаты Сумерек
– Слушай, ну его на фиг, этот разбой! Давай чем другим займемся.
– Давай! – согласился Николай.
Но тут из-за поворота показалась повозка. А вскоре вывернул и верховой воин в белой накидке-балахоне с рисунком на груди. Его голову закрывал кольчужный подшлемник, а на луке седла красовалось железное ведро с «Т»-образной прорезью. На перевязи висел прямой меч. Повозка поспешила уступить всаднику путь, но у того возникли иные намерения. Похоже, он был не совсем трезв, Жеребец почти наехал на бородатого крестьянина и стройную русоволосую девушку, склонившихся в поклоне. Да так, что притаившиеся в сотне метров ребята непроизвольно ахнули. Воин слез с коня. Коротко, без замаха, ударил простолюдина в голову. Тот сразу рухнул. А едва начал подниматься, получил мощный пинок.
– За что он его так? – дрожащим от ярости голосом прошипел Зубров.
– Иди, спроси!
– Ну, блин… Да я этому буржую башку на фиг прошибу!
– Тише ты! Пусть ближе подъедет.
Ненависть к «эксплуататору трудового народа», недавно бывшая лишь элементом их военно-исторических игр, вдруг ощутимо колыхнулась внутри обоих. Каждый новый удар вконец оборзевшего богача отзывался в мальчишках вспышками слепой щенячьей ненависти. В неё словно спаялись все их беды: голод, постоянный страх смерти, сострадание к местным «рабоче-крестьянам» (особенно, миловидной девушке), а также горечь похожих унижений, самими перенесённых от приблатнённых «шобл» второгодников. Но главное – осознание, что теперь они всё могут исправить. Ведь у них есть оружие!
– Мы не сможем его избить. Он весь в кольчуге! – свистящий шёпот Зуброва наполняли злость и отчаяние. Кстати, главной ошибкой начинающих разбойников было разойтись по засадам без общего плана и оговорённых сигналов. Но на их счастье рядом никого не оказалось, что позволяло переговариваться через дорогу.
– Ничего! В Гражданскую танки захватывали без гранат и пушек. Справимся!
– Как?!
Володька почувствовал себя персонажем одной из игр-«фантастик». Там герои частенько решали такие задачи. Правда, с игрушечными автоматами и бластерами.
– Хитростью! Я выскочу перед буржуем и отвлеку. Либо его, либо коня копьём свалю. А ты в это время подкрадешься сзади и долбанёшь обухом по башке. Только бей изо всех сил, а то может в сознании остаться. Всё, тихо!
Богатей тем временем порылся в повозке и повернулся к хлопочущей у крестьянина девушке. Хозяйским жестом схватил её за длинные волосы, рывком поставил на ноги. Она громко закричала: «Ма-а-а-ма!!!»
Этого Феоктистов не выдержал. Понятное слово буквально выбросило из схрона. С самодельным копьём наперевес помчался на помощь. Голову защищал неудобный трофейный шлем. Воин тут же отреагировал – оттолкнул крестьянку и плавно надел своё «ведро». А селяне воспользовались моментом и бросились в лес.
Первоначально Володька хотел дождаться, когда богач поравняется с засадой, где планировал выскочить и уронить его на другую сторону лошади. На худой конец – вогнав копьё в бок коня (после «танцев» с волками жалости к животным уже не было). А там, вдвоём с Колей, они бы оглушили противника… Но теперь он сам в лоб бежал на изготовившегося буржуя. Которого, в отличие от добровольного защитника крестьян, под матерчатым балахоном защищала железная кольчуга. (Так что, похоже, и первоначальный его план не имел шансов на успех!) Воин спокойно извлёк меч. Подпустил мальчишку ближе и срубил ему навершие самодельного копья. А потом что-то спросил. Причем, почти понятно:
– Ты иже еси?
В этот момент, с бешеным воплем, Зубров выскочил из своего схрона. Буржуй, словно не ощущая обтягивающего металла, развернулся. Меч свистнул в воздухе, и страшной силы удар разбил щит второго разбойника. Клинок по приданной траектории полетел дальше, куски защиты в стороны, а тело Николая назад.
«Убил!!!»
Володька яростно вскрикнул. Страх вогнал его в режим «Дерись!» Мир вдруг стал чёрно-белым, сознание захлестнула жажда мести. А время словно замедлилось. Краткие мгновения ощутимо растянулись в долгие злые секунды. Зубров, как при замедленной съёмке, неторопливо летел головой вперёд. Вращались в воздухе половинки его щита. А кольчужник словно бы нехотя разворачивался. Но движения и рефлексы самого Феоктистова оставались прежними!
Топор Коли отлетел метра на три от схватки. Слишком далеко! Зато совсем рядом, на поясе у его убийцы, висел кинжал в ножнах. Володька метнулся вперёд, почти обнял врага и выхватил его узкий длинный клинок. Ударил им со всей ненавистью, куда-то под шлем, повыше кольчуги. Почувствовал мягкое и оцепенел. Теперь подсознание буквально взвыло: «НЕЛЬЗЯ убивать людей!!!» И время вновь пошло обычным порядком.
Сильнейший удар тут же погасил картинку. Сознание сбойнуло… С трудом до Феоктистова дошло, что он лежит в дорожной пыли. Левый глаз не видит, по щеке течёт горячее… Воин коротко взмахнул мечом, но в последний миг Володька успел подставить сорванный с головы шлем. Шарах! Полетели деревянные и железные части. Инерция отсушила руки и прошла в живот, во рту разлилась горечь желчи.
«Жить, жить, жить!!!» – заполошно заметалось в голове. Остатками защиты удалось ещё раз спастись, но этот удар окончательно сломил сопротивление. Руки уже просто не держали. Впрочем, и у кольчужника весь балахон на груди залила кровь. Он заметно шатался и уже с трудом поднимал меч. Вместо замаха опустил жало клинка и с силой ткнул в мальчишку. Тот лишь всхрипнул. В распяленный рот попали капли крови врага. Боли не было, но жар выбил слезу из уцелевшего глаза.
«Неужели, конец?!»
Сознание быстро меркло. Но Феоктистов ещё увидел, как сзади к воину приблизился бледный, шатающийся Зубров. Топор он сжимал двумя руками, всё так же лезвием вверх. Замахнулся… Но буржуй почувствовал его! Развернулся, поставил под неумелый удар обуха железное предплечье (прям – каратист!) И сразу воткнул меч в живот Николая.
Последнее, что слышал Феоктистов, был пронзительный крик друга.
Глава 3
Сначала Володька ощутил неприятные рывки за ногу, то чего в подбрюшье вспыхивала жуткая боль. Даже беспамятство отступило. Смог приоткрыть глаз и увидел давешнюю красотку. Она неумело снимала с него кроссовок. Со шнуровкой не разобралась, и просто сдёргивала силой. Справилась. Повертела в руках, вытащила носок… И откинула назад. Туда, где уже лежали их рубашки, майки и обе колькины теннисные туфли. Чуть дальше мужчина деловито стаскивал с Зуброва джинсы. Прямо как те бородачи с «мотоциклиста». Крестьянка взялась за оставшуюся обувку, и Феоктистов всхрипнул. Несколько долгих секунд девушка смотрела в его открытый глаз. Затем с закаменевшим лицом присела, протянула руку назад и поднялась уже с тяжёлой суковатой веткой. С удивлением мальчишка смотрел, как эта дубина летит ему прямо в лоб. Увернуться сил не было…
Через какое-то время мука вернулась. Накатывала волнами и жгла яркими вспышками. Грызла стальными зубами и превращалась в пылающие угли. Всё реже её прерывали блаженные провалы беспамятства. Как-то во тьме Феоктистов даже подошел к большому круглому люку, как на подводных лодках. Причём, точно знал, что за ним все его страдания должны окончиться. Но кто-то невидимый в этом мраке вдруг грубо отшвырнул его прочь: «Тебе ещё рано!»
А потом он увидел глаза. Зеленые кошачьи глаза на уродливом человеческом личике, увенчанном парой рожек. Чёртик жадно смотрел на Володьку и, почему-то, лизал лицо длинным гадким языком. Лишь через несколько секунд дошло, что это была маленькая чёрная собачка. Которая тщательно, словно щенка, вылизывала его. Вообще-то, пёсик выглядел довольно мерзко, и Феоктистов испытал облегчение, когда тот, наконец, исчез. Он отчетливо помнил, как его убивал буржуй. Смутно – как грабила и добивала «спасённая» молодуха… Причём же тут собачка?
В полумраке, буквально в полутора метрах над ним, темнел двойной скат из тонких стропил и грубого, похожего на кору, кровельного материала. Вместо потолка шли ряды жердей с веничками сушёной травы, корешками и чем-то типа экспонатов кабинета биологии. Пахло сеном и химией. У него видели оба глаза.
Слева раздалось торопливое хлюпанье. Володька с трудом повернул голову, и увидел давешнего пёсика, который теперь вылизывал Николая. Оба друга, лишь в бинтах из грубых окровавленных тряпок, лежали на деревянном некрашеном топчане. В головах и по бокам что-то коптило в глиняных плошках, распространяя сладковатую вонь. Но главное, рядом находился ещё один человек! Чумазая старуха держала в правой руке нож с чёрной рукояткой, а в левой – крупную живую жабу. Ей она растирала ноги Зуброва и что-то при этом бормотала. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы связать своё воскрешение с появлением этой Бабы-Яги и её забытыми способами медицины.
Наконец, Коля застонал. Собачка спрыгнула с топчана, а старуха ножом снесла земноводному голову и небрежно отшвырнула. Как оказалось, прямо в огонь очага. Или камина. Потом достала ещё одну плошку и поднесла к губам Феоктистова. Не доверять ей было глупо, и он отпил солоноватой жидкости. Пока приступ тошноты не оттолкнул губ. Было ощущение, что глотнул крови. Во всяком случае, запах напомнил «мотоциклистов», а вкус – врага. Незаметно вновь соскользнул в сон.
Следующее пробуждение было более приятным. Пахло варёным мясом. Мальчишки по-прежнему лежали на топчане. Разве что были накрыты примитивной рогожей, что сохраняли часть их тепла. Давешняя миловидная старушенция варила супчик, как раз и распространявший тот восхитительный аромат. Увидела, что пациенты очнулись, и что-то спросила. Язык был вроде польского или болгарского. Но смысла они не уловили. В школе один изучал немецкий, а второй английский.
Тогда заговорила хозяйка. Но единственное, что поняли, было её имя – Линде. Старушка накормила их похлебкой с кусками жёсткого, недоваренного мяса. Которое с голодухи показалось им просто пищей богов. Правда, бульон пришлось отпивать прямо из плошек, так как ложек не было. Когда варево закончилось, хозяйка, помогая речи жестами, показала, что им пора выходить из избушки. С огромными мучениями сползли с топчана и, держась друг за друга, побрели к двери.
– Наше счастье, что голодные в драку полезли! – вдруг улыбнулся Феоктистов.
– Это ещё почему?
– Да слышал, если на войне кто-то получал рану в живот на полный желудок, то спасти его было невозможно. А вот если на пустой – лечили!
Снаружи оказалось, что жилище не имело куриных ножек. Хотя в целом здорово соответствовало типажу: было небольшое, низенькое, заросшее мхом по самую крышу. Да и стояло в середине густого лиственного леса. Имелся небольшой двор, без огорода, но с курятником и несколькими сараями. В одном из которых перетаптывался вороной жеребец.
– Ба! Да это же конь того буржуя! – воскликнул Николай. А Володька долго вертел головой, хмурился, пока негромко, словно бы сам у себя, не спросил:
– А где собачка-то?
– Какая ещё собачка?
Феоктистов помолчал, пожевал губами, но потом просто махнул рукой:
– А, ладно! Забей.
Тем временем спасительница вывела их за ограду и показала, что ей нужен хворост. Матерясь и охая мальчишки приступили к работе.
* * *
Прошло около двух месяцев. Ребята все больше понимали «бабушку Линде» и помогали ей в меру возможностей. Оказалось, что старушенция перетащила к себе всё, что нашла на месте их боя с местным бароном. Самого раненого «буржуя» она обобрала буквально до нитки, а вот лечить почему-то не стала. Одежду же и оружие горе-разбойников забрали те самые крестьяне, за которых Феоктистов пытался вступиться. Так что теперь пришлось ходить в подпоясанных накидках из той самой рогожи, служившей мальчишкам одеялом, и «бинтах». Да ещё и босиком. Недели через две ноги у них начали понемногу привыкать, хотя и мёрзли постоянно. А вот смириться с отсутствием трусов долго не получалось.
От этого, а также постоянных головных болей Феоктистов вообще перестал улыбаться и почти не говорил. Его теперь часто тошнило, а головокружение стало привычным. Он то и дело ощупывал огромный отёк, что закрыл лоб и уже сползал на нос. Регулярно отсмаркивал прозрачно-жёлтую маслянистую жидкость, что буквально душила его изнутри. Трижды ночью Зубров обнаруживал друга сидящим во дворе, в странной позе: на согнутых ногах и ягодицах, с руками, упирающимися в землю. Глаза были открыты, но Володька явно «лунатил». После настойчивых расспросов признался, что так «беседует» с убитым ими волком.
Днём друзья собирали для бабушки указанные ей стебли и листья, скрупулезно выполняя при этом явно магические ритуалы. Посмеивались, конечно, про себя, но с атеистической пропагандой не спешили. Зачем? Лечение-то шло! Единственное, что они в него добавили, была примитивная гигиена. Дело в том, что спасительница словно вообще не представляла, что воду можно не только пить или использовать для изготовления снадобий. Хотя метрах в тридцати от избушки протекал довольно широкий чистый ручей. Так что друзья завели обыкновение по утрам умываться в нём и стирать с золой свои «бинты». А по вечерам купаться там же, раз уж не было иной возможности помыться. Холодная вода к тому же снимала у Феоктистова часть его постоянной головной боли. Хотя и увеличивала выделения из носа.
Сильно удручала и ещё одна особенность их «Бабы-Яги» – она очень редко готовила горячую пищу. Кроме той самой первой мясной похлебки, лишь один раз сварила суп с олениной, да как-то обжарила на углях мясо медведя. Обычно все они питались похлебками-затирухами, что приготовлялись без термической обработки, ели орехи, ягоды, лук и сырые яйца. Большими деликатесами на столе были хлеб и сыр, которые приносили старушке пациенты-крестьяне. От них, кстати, «бабушка Линде» тщательно прятала мальчишек. А собираемый ими хворост весь сгорал под многочисленными котелками, в которых она не то готовила какое-то сложное снадобье, не то просто развлекалась запретными алхимическими экспериментами.
Однажды ночью Володька проснулся от того, что две пары рук окунули его в холодный ручей. Попробовал вырваться. Но вместо крика издал лишь утробное рычание. Картинка перед глазами двоилась, казалось, что тело засунули не в воду, а в гигантскую мясорубку. Потом ручей сделал своё дело, и Феоктистов постепенно обессилел. Показалось, что бабушка приказала Кольке: «Теперь вяжи!»
В себя пришёл от острой боли – кто-то рвал ему многострадальный лоб! Резко дёрнулся, и горячее острие полоснуло уже по лицу.
– Ах ты ж! – досадливо произнёс голос бабушки Линде.
– Теперь что делать?! – это уже испуганно. Похоже на голос Николая.
– Голову ему набок поверни! Пусть всё стекает.
Огненное мучение, действительно, покидало череп. Володька быстро уснул…
А проснулся уже с огромным свежим разрезом вместо опостылевшей опухоли. Оказалось, ночью опять пополз «разговаривать с волком». Но не добрался. У него резко поднялась температура, выделения пошли уже и изо рта. Свернулся калачиком на пороге и начал задыхаться. Испуганный Коля разбудил колдунью, и та незамедлительно провела хирургическую операцию. Тем самым ножом, которым резала жаб. Причём – удачно! Володька теперь уверенно пошёл на поправку.
После того как друзья почти месяц промёрзли в дерюжных накидках, старушка всё же поняла их страдания. Она отвела их к заветному месту в ручье, где уже несколько месяцев вымачивала пучки связанных стеблей дикой конопли. Под длительным воздействием воды те уже раскиселились в неопрятный тёмный ком. Бабушка показала как начесать из него отдельных волокон, а потом скатать их в пеньковые нити. Когда эта работа была закончена, отвела в сарай, и показала на сиротливо пылившийся в углу примитивный ткацкий станок.
Пришлось осваивать новую профессию – ткачей. Благо дело оказалось хоть и муторное, но нехитрое: на раму вертикально натягивали множество нитей, а затем перпендикулярно просовывали меж ними ещё одну, закреплённую в деревянном «челноке». Влево, затем вправо, влево-вправо… И так до бесконечности. Получающиеся переплетения нитей осторожно стягивали вручную. Полотно выходило крайне медленно, так что лишь к осени удалось утеплиться рубахами и штанами из собственноручно изготовленной пеньки, по сравнению с которой даже мешковина их мира выглядела тканью для вельмож. Да ещё и шить потом пришлось хрупкими и неудобными иглами из рёбер рыб.
Несколько окрепнув, друзья начали ещё более активно помогать «бабушке Линде» в лесу. В частности, начали косили траву на лесных полянах. Давали ей подсохнуть день-два, а затем копнили получившееся сено и нагружали в телегу. Для этого дела старушка где-то специально добыла старого, но ещё крепкого мерина. Так они заготовили запас на зиму, в том числе для боевого коня, а потом колдунья начала увозить сено на продажу. Причём, сделки эти, по всей видимости, проходили не совсем законно: днем приходили крестьяне, осматривали загруженное и отдавали продукты в качестве оплаты. А ночью хозяйка отгоняла возок в ближайшую деревню, Солми. Возвращалась уже под утро, порожняком, после чего батраки сразу выдвигались в лес грузить новые подготовленные стожки.
По совету бабушки, они теперь всегда брали с собой оружие, с которым регулярно тренировались. И однажды оно пригодилось. Перешучиваясь, мальчишки косили очередную поляну, когда из подлеска выехал верховой, экипированный как «мотоциклист». При виде увлеченного крестьянского труда почему-то возмущённо заорал и пришпорил коня. Но ходу выхватил меч и без объяснений рубанул Николая. Тот кулём рухнул в мокрую стерню. Владимир же бросился к повозке и, пока воин разворачивался, натянул лук, выданный «Бабой-Ягой».
Нужно сказать, что первые дни мальчишки не могли даже натянуть его тетиву – настолько тугим оказался вроде бы простой союз деревяшки и плетёного шнура. Не сразу до них дошло, что внутренняя часть была своеобразной пружиной. Но со временем кое-что начало получаться. Кстати, теперь и они делали наконечники стрел из кусочков камня, так как дорогущего железа на это у них просто не было.
Феоктистов выстрелил в упор, в центр всадника. Стрела ударила в бляху на его куртке. Нападающий дёрнулся и выпал с седла. Поднялся с несомненной руганью. Владимир цапнул лук голой рукой, не прикрыв кисть кожаным «язычком». Так что теперь её тыльная сторона, рассечённая оперением, кровила. Стараясь не думать о новой боли, наложил вторую стрелу и вновь шарахнул навскидку, «по-татарски», удерживая тетиву и резко толкая вперёд само древко. Дистанции была менее пяти шагов, так что попал. Но солдат просто выдернул из себя прутик, каменное остриё которого пробило лишь куртку, и замахнулся. Пришлось подставить под меч топор.
Рукопашная вышла короткой и бесславной. Вторым выпадом воин обезоружил мальчишку. Но когда занес руку для последнего удара, сзади шепеляво свистнула коса. Широкое лезвие аж изогнулось от соприкосновения с шеей, закрытой кожей капюшона. Оказывается, солдат не зарубил Зуброва, а ударил его мечом как дубиной, плашмя. Зато Николай в остервенении измочалил о врага всю косу. Лицо Владимира перекосила ярость. Он подобрал свой топор и нанёс резкий смертельный удар.
При виде агонии воина оба оторопели. У Коли затряслись руки. Он невольно опустился на землю рядом с умирающим. Поднял на Феоктистова испуганные глаза:
– Что теперь с нами будет?
Тот стоял с непривычно каменным лицом. В глазах светилось что-то страшное:
– Думаю, что ничего. Закон – тайга, прокурор медведь! Он же первый напал.
Зубров по-детски разрыдался. Друг, всё с той же неподвижной маской вместо живого лица, долго обнимал его, похлопывал по спине. Напоминал, что Коля сам хотел заняться разбоем… Но это не помогало. Наконец, протянул левую руку и незаметно смочил свои пальцы в крови жертвы:
– Так, запрокинь голову!! Открой рот – закрой глаза!
Командный тон подействовал, и Коля повиновался. На его язык упало несколько ещё тёплых капель.
– Что это?!
– Лекарство.
– Это… Это же… Это кровь убитого!!!
–– Ну да!
Зуброва буквально вывернуло. А Феоктистов начал неумело снимать с воина кожаный доспех. Когда Коле полегчало, послал поймать его коня. Видя, что тот не шевелится, наконец-то улыбнулся. Но как-то жутко:
– Анекдот хочешь? Идут по тундре два чукчи. Видят – белый медведь. Первый срывает с плеча винтовку, стреляет. «Белый медведь! Мясо, жир, шкура!» Идут дальше. Видят – геолог. Второй стреляет. «Геолог! Соль, спички, патроны!»
Коля ничего не ответил, но ловить животное всё же пошёл.
* * *
После этого подростки озлобились. Они всё так же косили траву и собирали хворост, которые тайком продавала хозяйка-колдунья, но теперь ещё и с оружием в руках защищали свой труд. Общение с «бабушкой Линде» постоянно обогащало их словарный запас, и это позволило осознать сложности этой новой жизни. Прежде всего Колю заинтересовала пугающая метаморфоза Владимира. Теперь из-под шрама, пересекающего его лицо, временами смотрел совсем чужой страшный человек. Но разъяснение старушки напугало ещё больше:
– Ты прав, внучек! Теперь Володя стал совсем другим. Когда ему голову проломили, череп-то треснул. А опухоль, она же и внутрь давит. Это намного опаснее. Вот он, когда к порогу смерти подошёл, чужую сущность в себя и впустил.
– Какую «сущность»?!
– Помнишь, он всё с убитым вами волком разговаривал? Похоже, дух зверя, что хотел забрать его в мир мёртвых, здесь в нём остался.
– Господи! И что теперь будет?
– Да ничего, собственно. Со временем, надеюсь, исцелится. А пока живи с тем, что есть. Нас он своей стаей воспринимает.
– А остальных?
– Кого как! Врагами, добычей, посторонними… В зависимости от ситуации.
– Но как же так можно?!
Бабушка Линде ласково погладила Зуброва. К нему она явно благоволила, как к любимому младшему несмышлёнышу:
– Так, Колюшка, человек человеку завсегда волк! Давно то подмечено. Так что ты уж держись старшего. Он плохому не научит!
Увы! Советских мальчишек почти всегда воспитывали женщины. И в детском саду, и в школе. Да и дома мать гласно или негласно всегда была главной. Так что поучение старой колдуньи, которая подсознательно воспринималась некоей заменой родительницы, Коля воспринял в качестве неявного, но абсолютного приказа. Очень быстро он научился неосознанно отождествлять и себя с волчонком. Пусть молодым и неопытным, но зато способным и старательным.
* * *
В беседах с «бабушкой Линде» выяснились и другие вещи. Леса тут являлись личными угодьями короля. Охота, сенокос, рубка деревьев и даже сбор хвороста в них карались смертью. Следили за этим особые егеря, которые патрулировали чащобы и устраивали ловушки на браконьеров. Как раз одного из этих королевских контролёров мальчишки и убили.
Но, при этом, «долбаный аппарат» закинул их не в средневековье, а вообще в какой-то химерический мир, где смешивались признаки сразу нескольких эпох. В частности, королевство Норман, где они теперь жили, входило в огромную империю, что занимала чуть ли не весь известный старушке обитаемый мир. Столицу народы называли по-разному: Ромея, Йорос, Царьгард и даже – Троя.
Король Нормана, как и остальные правители стран-«фемов», являлся вассалом императора и его наместником здесь. Говорили повсеместно на общем для всех языке, напоминавшем церковно-славянский (так что изучался он быстро). Но самое удивительное заключалось в том, что буквально три года назад в Йоросе распяли Сына Единого Бога – императора Андроника. Которого также называли «Исус Христос»! Получалось, что от родного времени друзей отделял без малого 1951 год.
Везде в империи использовался труд рабов. Но при этом все фемы являлись христианскими! Во всяком случае, едва узнав об убийстве Богочеловека их объединенные войска, по призыву короля некой Тартарии, тут же бросились мстить. Причем, назвали эту свою войну «Крестовым походом»! Впрочем, пока они лишь безуспешно осаждали хорошо укрепленный Йорос. Который тут располагался не в пустыне, а на берегу «Эвксинского моря», через которое в Трою шли отряды крестоносцев, а обратно – корабли с захваченными ценностями и рабами.
Норманом правил король Ратибор, по прозванию «Львиное Сердце». Как и его легендарный тезка этот тоже собирался в крестовый поход. В столичном Кангарде он уже второй год снаряжал войско, в связи с чем изыскивал любые возможности пополнить казну. В частности, ввёл те самые ограничения на пользование лесами.
«Изначально свободными» в империи считались представители «благородных» сословий: монархи, шерифы, бароны и рыцари, что правили составными частями фемов. А также – все воины и церковники. Из простого народа свободными были некоторые ремесленники, жители гербовых городов и служители культов Древних Богов (коей «бабушка Линде» считала и себя). Остальные находились в зависимом положении. А могли и вообще стать бесправными рабами. Но при этом часто сами владели невольниками, которых использовали на самых тяжёлых работах.
В одну из ночей лёжа на охапке свежего сена друзья готовили печёную утку. Рано утром Володька подстрелил её на ближнем болотце, но заняться стряпнёй удалось лишь затемно. Выпотрошенную тушку густо обмазали глиной и положили в костер. Пару раз «бабушка Линде» запекала так птиц, поэтому в своих кулинарных способностях браконьеры не сомневались. Единственное, что изводило – долгое ожидание. Но, как выяснилось, постоянное сглатывание слюны обостряет мысли.
– Слушай, Колёк, а ведь это совсем не наш мир! – неожиданно произнес Феоктистов. Зубров, словно давно думал о том же, тотчас ответил:
– Почему? Откуда мы знаем, как оно было на самом деле почти две тысячи лет назад?
– Да потому! Во-первых, здесь Сын Единого – это реальный персонаж, а у нас мифический. Поэтому в нашем мире прошло больше тысячи лет после Его распятия, пока европейцы организовали пресловутые «крестовые походы». Да и то, пользуясь массовым религиозным фанатизмом. А здесь возмущенные люди сразу пытаются отомстить за убийство Богочеловека. И, честно говоря, я их прекрасно понимаю!
– Что ты хочешь сказать? – Зубров был слегка озадачен.
– Что мы не в прошлом! Помнишь Вовик объяснял, что пришельцы прибыли из параллельного пространства? Так вот и «тюльпан» их, будь он неладен, тоже зашвырнул нас куда-то в другой мир. Где Христос действительно жил среди людей.
– Ну… В принципе, может и так. И что теперь делать?
– Да я откуда знаю? Думаю, просто жить. Даже скорее – выживать. В этом долбаном рабовладельческом строе!
Новые знания лишь укрепляли друзей в их «революционной» правоте. Наиболее возмущало, что даже свободных людей тут лишили возможности истопить баню. Да ещё и впрямую пытались запретить «ублажать телеса мытьём и купанием». Так как это, видите ли, «грех». Как можно жить в лесу и не иметь права взять сухих веток, чтобы сварить суп? Но здесь за это на полном серьёзе убивали!
Володька предложил «уничтожать несправедливость до тех пор, пока бьются их сердца». Памятуя совет бабушки Линде, Николай согласился. Но уточнил, что эта битва не должна превращаться в разбой ради наживы. А так же уговорил друга, что пока есть хотя бы малейшая возможность, необходимое они будут зарабатывать. Колдунья посмеялась, но одобрила их «декларацию о намерениях».
Однако почти сразу же одержимый Феоктистов втянул Зуброва в то, чего тот так опасался. Убедил, что им следует оградить «свои угодья» от визитов местной вооруженной публики, только якобы и мечтающей, что о пополнении поголовья рабов. При этом показал шесть узких крепко прокованных наконечников и недобро ощерился:
– Бронебойные! Трофеи с того егеря.
Подчиняясь воле «волко-человека», ребята вновь устроили засаду. На этот раз – в тщательно выбранном месте, где им удалось подкараулить одинокого пешего солдата. С небольшим интервалом сразу с двух сторон в него вонзились аж три бронебойные стрелы. Воин схватился за раны, скорчился. А Зубров испуганно замер, не в силах дальше поднять лук. Тут же раздался рык из соседнего «схрона»:
– Стреляй! Стреляй!! Мерихлюндию твою за ногу! Огонь!!!
Практически против воли Коля продолжил стрелять. Третьей стрелой вновь попал. Затем «волко-люди» подошли к раненому, который уже не мог стоять. Одержимый Феоктистов принудил теперь уже Зуброва добить солдата топором. После чего опять заставил лизнуть крови убитого.
От этого сердце Николая словно закаменело. А парни ещё много говорили о содеянном. Причём, Владимир обличал этот мир не хуже, чем Ульянов-Ленин:
– Что ты сопли распустил?! Это же не люди. Это паразиты на теле местного человечества! Вши в людском обличье. Им не место на этой земле. Пока вши не уничтожены, педикулёз не излечить!
Страшный девиз: «Человек человеку – волк!», агитация одержимого вожака, вкус крови убитых и молчаливое одобрение колдуньи сделали своё дело. Вскоре уже и Николай воспринимал «паразитов-феодалов» и их «прихвостней», живущих за счёт закабалённого простого народа, как неких выродков, не относящихся к человеческой породе. Убить их было так же почётно, как добыть кабана или оленя. Но более опасно и прибыльно. Звери же не носят одежду, обувь и оружие.
«Волко-люди» предприняли ещё несколько удачных «партизанских» вылазок. А после того, как солдаты перестали ездить в одиночку, несколько раз напали на двойки воинов. Меткие выстрелы и внезапность нападения позволяли одерживать и такие победы. Но в непременной рубке даже раненые наносили им такие увечья, что большая часть добычи уходила на оплату медпомощи «бабушки Линде». В это время друзья меньше могли накосить травы и собрать хвороста. Не говоря уж о том, что с травмами невозможно было охотиться. Точнее, браконьерствовать.
Тем не менее, вылазки сделали свое дело. К первому снегу в избушке колдуньи наготовили запасы на зиму. А «волко-люди» уже уверенно сражались боевыми топорами, расправляясь с отрядом из двух-трёх солдат. Окрыленные успехами, они вновь напали на «буржуя». За что и поплатились – рыцарь уехал дальше, а их искалеченные кистенём тела ещё на два месяца «приковались» к топчану в избушке колдуньи. Старушке пришлось буквально за уши вытаскивать юных разбойников с того света. В существование которого здесь не только верили, но даже присвоили отдельное название: «Навь». В отличие от мира живых – «Яви».
За время лечения «бабушка Линде» ещё больше привязалась к ребятам. В силу своего ремесла она была намного более любопытной и терпеливой. Тем более ни детей, ни внуков, способных скрасить старость, у древней колдуньи не было. А «волко-люди», благодарные за спасение жизни, да еще и изнывавшие в чужом смертоносном мире, искренне полюбили эту нелюдимую старую отшельницу.
Остаток зимы прошел в тренировках, браконьерских охотах и усиленных занятиях ромейским языком.
