Владимир Москалев
Мудрый король
– А если бы достали? – покосился на нее юноша.
– Они не опасны. Их яд для человека не смертелен.
– Значит, я буду жить?
– Если перестанешь сваливаться в овраги. А сейчас пей больше воды. Идем к ручью.
– Нет! – вскричал юноша. – Там полно змей.
– Глупый, их давно уже нет. Не такие они дурочки, чтобы позволить себя убивать. Идем. Здесь чистая вода. Где-то неподалеку родник.
– Как тебя зовут? – спросил Гарт.
– Филипп.
– Угораздило же тебя свалиться в эту канаву. А эти бестии как раз пришли сюда на водопой.
– Пришел лишь полоз, – поправила Бьянка, – остальные живут в воде. Сейчас ушли подальше, вниз по течению.
Они вдвоем помогли Филиппу подняться; немного все же прихрамывая, он добрался до ручья и склонился над водой.
– Пей! – требовала Бьянка. – Пей больше. Яд хоть и безвреден, но вовсе не нужен. Он должен выйти. Кровь выбросит. Да пей же ты!
– Она слишком холодная, – возразил Филипп, – просто зубы сводит.
– Никто не заставляет тебя спешно глотать, пей маленькими порциями.
– Как ты оказался здесь поздним вечером? Один? – спросил Гарт. – Тебе повезло, что не повстречался с кабаном или со стаей волков.
– Всему виной охота, – отвечал Филипп, продолжая глотать воду. – Я слишком далеко оторвался и потерял свой рог. Теперь я даже не знаю, где они. Как они меня найдут?
– Кто?
– Королевская свита. Сборище остолопов. Они даже глазом не моргнули, потеряв меня, словно их это совершенно не касалось. Я накажу каждого, как только меня найдет отец. Негодяи! Я им запомню.
– А кто твой отец?
– Король Людовик.
– Ба, вот так новость! – присвистнул Гарт. – Выходит, ты принц Филипп?
– Завтра должна быть моя коронация. Вместо этого на паперти реймсского собора я прикажу выпороть половину придворных. Но это будет завтра. А сейчас? Что мы будем делать? Я совсем замерз. Кто же знал, что мне придется заблудиться в этих Компьеньских лесах, где, говорят, много лисиц. Но здесь, кажется, не меньше и змей.
– Это потому, что рядом болото, – объяснила Бьянка. – Мы от него всего лишь в нескольких сотнях шагов. Ваше счастье, принц, что вы угодили в эту канаву, а не поскакали дальше. Либо вы исчезли бы в трясине, либо вас покусали бы гадюки. Их там великое множество.
– Прикажу немедленно засыпать эти болота, а всех змей уничтожить! Черт знает что делается под самым носом у короля! А пока… Ты кто, рыцарь? – обратился принц к Гарту. – Как твое имя?
– Меня зовут Гандварт де Марейль.
– Марейль… Не припомню. Но что за странное имя?
– Согласен. Поэтому предпочитаю другое: Гарт.
– Отлично! Мне нравится. Как ты оказался тут?
– Король в опасности – вот я и примчался сюда. Ты предпочел бы иную ситуацию, Филипп?
– Ты первый, кто назвал меня по имени, – улыбнулся принц. – И я не потерпел бы, но ты спас мне жизнь и отныне можешь звать меня как угодно. Мне даже кажется, мы подружимся. Мне нужны друзья, Гарт, поверь, у меня совсем их нет, а ведь я скоро стану королем. Так ты согласен?
– Стать другом короля? Еще бы, черт возьми! Кому-то же надо будет спасать его от змей?
– На том и порешим. А что за девица рядом с тобой? Твоя любовница? Впрочем, мне нет до этого дела. Она хорошо разбирается в змеях и, думаю, во всем остальном не менее умна. Я возьму тебя с собой, Бьянка. Поедешь на мою коронацию?
– Принц, я, право, не знаю, – смутилась бывшая пленница. – Ведь я простая девушка, а там будут знатные дамы.
– Я прикажу раздеться любой из них и отдам тебе ее одежду. Уверен, мое будущее государство только выиграет от этого. А ты, Гарт? Тебя я даже спрашивать не стану – будешь стоять по правую руку от меня. Должен же кто-нибудь быть рядом со мной, кроме этих спесивых баронов, графов и герцогов, которым, видит Бог, я скоро одному за другим сверну шею.
– Они обижают тебя, Филипп? – спросил Гарт.
– Они враги моего королевства, и я должен от них избавиться, а их территорию забрать себе. Больно много у них земли и силы. Я король, и все это должно быть моим! Есть еще один прыщ на теле Франции – Генрих Анжуйский Плантагенет, король Англии. Бывшая супруга моего отца имела глупость выйти за него замуж. Теперь по ее милости он владеет территорией большей, чем моя. Я разрублю этот змеиный клубок, а потом уничтожу одну за другой все его части! Но об этом потом. Сейчас меня тревожит другое: где и как мы проведем эту ночь? Становится холодно, я совсем окоченел, к тому же напился холодной воды.
– Прежде нам надо выбраться из этого оврага, принц, а там посмотрим, – ответил Гарт. – Ясно одно: ночевать придется в лесу, другого выхода я не вижу.
– Согласна, – кивнула Бьянка, – идти и в самом деле некуда. Надо соорудить шалаш или хотя бы найти какое-нибудь мало-мальски пригодное место для ночлега, скажем, корневище поваленного дерева.
Филипп не отвечал. Его вдруг стало трясти, он замерзал. Или заболевал. Так или иначе, но его немедленно надо было спасать, найдя укрытие и разведя поблизости огонь.
Гарт и Бьянка не мешкая занялись этим. Они вынесли дрожащего, обмякшего, безвольного юношу на открытое место и не нашли ничего лучшего, как устроиться под стволом огромного и старого упавшего дерева. Гарт соорудил настил, Бьянка натаскала веток, и вскоре получилось неплохое убежище для совсем обессилевшего и начавшего нести бред принца. Ему выложили постель из елового лапника, уложили его туда и постарались как можно теплее одеть. Потом Гарт достал трут, кремень и высек искру на сухой мох. Он задымил, потом вспыхнул, и вскоре почти у самого входа в «жилище» весело заплясал костер. Вовремя: «няньки» принца тоже стали подрагивать от холода, но теперь он им не грозил. Бьянка раздобыла где-то берестяной желоб, принесла в нем воды и поставила рядом с огнем, чтобы хоть немного согревалась для принца Филиппа.
А он тем временем спал, повернувшись лицом к огню и что-то бормоча во сне. Бьянка поневоле стала разглядывать его. Приятное на вид лицо, прямой длинный нос, красиво очерченные губы, копна спутанных волос, большой лоб. Да и ростом не мал. И еще большие руки, которые принц держал сложенными вместе у подбородка – широкого, волевого, с ямочкой. На ногах – сапоги, штаны, дальше куртка и на голове зеленая шапочка. В ногах лежал меч и колчан со стрелами. Лошадь будущего короля Франции стояла здесь же, привязанная к дереву. Опустив голову, она щипала траву.
Глава 6. Бьянка
Бьянка долго, молча и сосредоточенно глядела на спящего принца. Гарт ждал, что она скажет. Не могла не сказать. И услышал:
– Лихорадка. Огромное нервное потрясение. Он был сильно напуган.
– Это пройдет?
– Да, но не скоро. Утром отвезем его в Компьень, покажем врачам. Объявим всем, кто он. Король непременно прибудет туда.
– А до утра?…
– Даст Бог, все обойдется.
Бьянка замолчала, завороженно глядя в пламя костра, жадно пожиравшее сухие ветки. Гарту захотелось разговорить ее. Ему никогда не приходилось беседовать с еретиками. Какими тайнами они владеют? Что знают такого, чего не желает знать или боится святая Церковь? Может быть, им известна тайна Грааля, о которой в последнее время много говорят?
– Откуда ты, Бьянка? – спросил он ее, подкладывая дров в костер. – Язык твой труден, – не наш, не северный.
– Из Тулузы, – ответила она, все так же глядя в огонь.
– Как же ты оказалась здесь, чуть ли не у самого Парижа?
– Много дорог приходится пройти, чтобы донести до людей свет истинной веры.
– Истинной? Наша, стало быть, другая?
– Мир не совершенен. В нем нет добра, – уклончиво ответила Бьянка.
Гарт попробовал возразить:
– Такого не может быть, ведь все сотворил Господь. А Он добр. Или ты думаешь иначе?
– Нет. Но Он потому и не мог сотворить такого мира.
– Не мог? Но откуда же взялся мир? Кто создал его?
– Не Он.
– Кто же?
Она повернула голову и вперила в него острый, жгучий взгляд своих черных глаз, бросавших вызов ему, миру, самому Богу. Гарт вздрогнул и поневоле отшатнулся: ему показалось, будто в него, вдобавок к прежним, впились еще две огненные стрелы, несущие смерть. И, словно в подтверждение этого, он услышал страшное слово. Ему почудилось даже, что слетело оно не с губ Бьянки, а вырвалось из ее широко раскрытых, точно безумных, глаз, устремленных на него.
– Дьявол! Мы зовем его Великим Гордецом.
– А человек? Тоже творение дьявола?
– Человек есть творение доброго Бога, но тело его пребывает во власти сатаны. Все зло на земле вызвано дьяволом, но Церковь оправдывает господствующий строй, стало быть, она является пособницей и соучастницей преступлений князя тьмы.
– Но если дьявол столь силен, не говорит ли это о том, что святые отцы вместо служения Господу стали служить сатане? Что есть тогда в их устах молитва?
– Глас Вельзевула, а потому Церковь должна быть уничтожена.
– Как же тогда быть со спасением души? Кто станет отпускать человеку его грехи? Ведь этак все станут попадать в котел к Люциферу.
– А многие ли верят церковникам? Хорошо ли те выполняют свое дело спасения? Кто спасся и попал в рай? И кто оказался в преисподней? Есть очевидцы? Видел ли их кто-нибудь? Никто и никогда. Доводилось ли слышать с небес голоса умерших? Тоже нет. Тогда возникает вопрос: правда ли это? Чему же верить? Ведь так можно наплести что угодно, запугав человека мучениями или пообещав ему блаженство в райских кущах. Кто проверит, так ли, как глаголет монах? Да и откуда ему знать? А задумался ли ты? Кто-нибудь вообще?
– О чем же?
– Для чего все это? Почему человек должен бояться Церкви и выполнять все ее предписания? Для чего ей держать его в страхе? Понятно, для себя, не для Бога. Но есть и еще некто, кому выгодно такое положение дел.
– Любопытно, кто же это?
– Король. Герцог, граф, барон. Господа. Их интересам и служит Церковь, делая из человека бессловесную скотину, превращая его в глупого раба. Но возмущает опять-таки не это. Не Церковь, ибо Богом устроена. Вызывают гнев ее порядки, пороки ее слуг, искажение заветов Христа, поклонение Ветхому Завету, который мы, катары, презираем как изобретение демона. Потому и боремся мы не против Церкви вообще, а за Церковь хорошую, истинную.
– То есть за справедливую и бескорыстную? Но этого не может быть, – она неразрывно связана с господами, с правящими классами.
– Мы – за ее противное Богу учение и уничтожение ее прогнившего организма, этой зловонной язвы.
Гарт усмехнулся:
– Бьянка, ты еретичка вдвойне: восстаешь против Церкви как угнетателя и высказываешь несогласие с ее учением. Два костра – это уж слишком. Тебе трудно будет спастись от них. Избежав одного, ты неминуемо угодишь в другой.
– Я буду спасена и войду в царство небесное, ибо я «совершенная».
– Хотелось бы знать, что это такое.
– «Совершенный» – тот, кто прошел все ступени посвящения. Иные становятся епископами, ибо они священнослужители. Совершенный – соискатель смысла утешения, которое получает простым наложением рук от Старейшины. «Совершенные» исповедуют верующих, раскрывая им полезное действие молитвы «Отче наш»; это была молитва ангелов до их грехопадения. Так мы посвящаем верующих в таинство. Кроме того соискателю предстоит стать вегетарианцем, не лгать, не приносить клятв и не судить. Нам запрещено отрекаться от Церкви катаров даже под угрозой костра…
– Из этого можно понять, – перебил Гарт, – что ты ничем не рисковала, когда стала пленницей.
– Я умерла бы за нашу веру с такой же легкостью, с какой ныряльщик бросается головой в воду, – твердо ответила Бьянка, высоко подняв голову.
– Зачем же тогда ты позвала меня на помощь?
– Нехитрое дело – сгореть на костре. Сотни верующих, желающие стать соискателями, ждут часа заявить о своем намерении. Рука моя, прежде чем сгореть, должна помочь тем, кто уже успел подвергнуться испытанию.
– Почему ты в черной одежде? Это ваш повседневный наряд? – спросил Гарт.
– Она отличает «совершенных» от простых верующих. Помимо этого мы носим черные одеяния, чтобы явить скорбь своей души о пребывании в земном аду.
– Надо думать, ты образованна? Как иначе читала бы ты Новый Завет?
– Я изучила все семь свободных искусств.
– Значит, умеешь читать, писать, считать?
– Этому учат в наших школах. А ты? – Бьянка неожиданно перешла в нападение. – Имеешь семь рыцарских добродетелей? Одна мне известна: ты хорошо сидишь в седле. А остальные? Ты должен уметь владеть копьем и мечом.
– Я рыцарь! Тебе это ничего не говорит? Я обязан делать все, что налагает на меня это звание. Разве недавний бой тому не подтверждение?
– Да, я видела, как ты рубился. А плавать ты умеешь?
– Плавать?
– Одна из необходимых добродетелей. И еще игра в шахматы.
– Меня учили всему этому. Я был способным учеником.
– Еще охотиться.
– Не очень-то мне это по нраву, но если я буду умирать с голоду, то вместо меча возьму в руки тугой лук.
– Наконец последняя добродетель. Ты должен уметь слагать стихи и сочинять песни, чтобы восхвалять в них даму своего сердца.
– Из меня никудышный стихоплет. Играть я не умею, петь тоже, наверно, потому, что мне это не нравится. Но такие нынче времена. Ты с юга, у вас это в моде. Видимо, я должен постараться научиться вашему искусству трубадуров.
– Еще бы! Что ты скажешь даме, когда она попросит спеть для нее канцону или сирвенту?
– Ничего. У меня нет дамы сердца.
– А я? – бросила игривый взгляд Бьянка.
– Ого! Ты считаешь, что пришлась мне по сердцу?
– Разве нет? Ведь ты глаз с меня не сводишь. Вижу, хочешь раздеть. Но для этого ты сначала должен спеть мне песню, чтобы я растаяла. Из холодного воска не вылепишь фигурку.
– У меня нет лютни, – улыбнулся Гарт.
– Попробуй обойтись без нее.
Гарт бросил взгляд на спящего Филиппа.
– Мы разбудим принца.
– Его сон крепок, будь уверен. Заметь, он ни разу не шелохнулся во сне.
У Гарта остался последний аргумент.
– У меня нет голоса. Зато есть руки, которые сделают воск мягким.
Бьянка вскочила с места, глаза ее пылали.
– Нет! Довольно шуток, рыцарь! Я дала обет целомудрия и безбрачия – этого требует наша вера.
– Не пойму тогда, что в ней хорошего. Ведь этак и состаришься в девственницах. А пока ты молода, разве не хочется тебе настоящей, плотской любви? Не монахиня же ты.
– Только тронь! – Бьянка протянула руку к талии. – У меня за поясом кинжал.
Гарт засмеялся, покачал головой, махнул рукой, предлагая ей успокоиться.
– Сядь. Сумасшедшая. Как вы только плодитесь… Кто научил тебя всему этому? – вдруг спросил он.
Она села, снова уставившись в костер.
– Их было несколько, наших учителей. Теперь нет ни одного. Слыхал про Абеляра?[7] Ученый, поэт. Его школа была самой известной из нецерковных школ. Он отвергал индульгенции, обличал лживых монахов, вероломство и продажность церковников, высказывал истинные взгляды на происхождение Христа, Его душу, нисхождение Его в преисподнюю. Словом, осуждал Церковь, выдвигая на первый план разум, который должен быть поставлен выше веры. На него писал в Рим доносы Бернар Клервоский[8], тот самый глупец, который проповедовал Второй крестовый поход.
– Который закончился полным провалом, – мрачно изрек Гарт. – Но что же дальше было с Абеляром?
– Его осудили и заточили в монастырь, где он и умер. Но его дело продолжил Арнольд Брешианский[9], его ученик, священник. На него натравили Фридриха Барбароссу. Тот заковал Арнольда в цепи и отправил в Рим; там его, как еретика, по приказу папы сожгли на костре. А Фридриха за то, что он выдал мятежника, ратовавшего за свержение папского ига, папа короновал императорской короной.
– Должно быть, хорошим человеком был этот Арнольд, если его ненавидели церковники и любили простые люди, – заметил Гарт.
– Вот именно, любили! – воскликнула Бьянка. – Хочешь, я расскажу тебе кое-что? Он говорил горожанам, что если они добрые христиане, то должны отобрать у Церкви ее власть и ее богатства. Кто не понимал, тому он отвечал, что Иисус Христос и его апостолы жили в бедности и смирении, о чем сказано в Священном Писании. Нынешняя же Церковь утопает в роскоши, значит, нарушает закон Божий. Стало быть, это уже не храм, а разбойничий притон, а духовенство – не слуги Божьи, а слуги дьявола.
– Смелые слова. Понятно теперь, почему папа отправил его на костер.
Сомкнув губы, не мигая, Бьянка зачарованно глядела на трещавшие в огне сучья, и ее зрачки горели, то вспыхивая искрами в ночи, то пылая жарким пламенем. О чем думала она сейчас? О принце Филиппе? О рыцаре, сидящем напротив нее? Или о том, что недалек тот час, когда и ей, как многим ее адептам до нее самой, придется ступить в жар огня за свои убеждения, за веру, смерть ради которой не страшила ее?
– В чем суть веры катаров? – спросил Гарт. – Каковы ваши взгляды, религиозные запросы? В чем ваша сила?
Бьянка ответила не сразу. Много вопросов. Каждый из них – частица ее жизни, орган тела, ее кровь, которая не принадлежала уже ни ей, ни Христу, а тем проповедникам, что учили ее по-новому глядеть на мир, закрытый для многих. В пламени костра искала она ответы и находила их один за другим. Она начала с рождения, и тот, кто указал катарам истинный путь, был учителем Арнольда и Абеляра.
– Его звали Пьер де Брюи. Он был убежден в необходимости реформы Церкви и пострадал за свои убеждения. Он из Лангедока. Там его схватили и сожгли в Сен-Жилле. Он запрещал крестить младенцев. Разве они понимают значение этого таинства? А коли так, то все прочие люди должны быть осуждены как не христиане. Он считал, что незачем молиться лишь в храмах; единение верующих указывает любое место, где можно быть услышанным Богом – на площади, в поле, даже перед стойлом. Лишь бы молитва шла от души.
– А что, он прав, – перебил Гарт. – По мне так все едино где молиться, пусть даже на берегу ручья. Бог увидит и услышит, раз речь обращена к нему.
– Затем он требовал ломать и сжигать кресты – символ мученичества и смерти Иисуса. И если в первых двух пунктах катары кое в чем и расходились с Пьером, то здесь они были единодушны. Меч и огонь – вот чего заслуживает крест! Он – не символ веры, а орудие пытки. В Риме на крестах распинали людей.
– Не за это ли тебя хотели отвезти на суд епископа?
– За это и за многое другое. Но послушай дальше. Речь пойдет о таинстве Причастия. Мы утверждаем, что хлеб и вино не претворяются в тело и кровь Христовы. И ничто не способно это совершить: ни божественная сила, ни старания церковников. Поэтому глупое Причастие совершенно бесполезно.
– И в самом деле, – пробормотал Гарт, – как это может быть, – кусая хлеб, я, значит, грызу руку Спасителю или Его ногу? А вино? Кто же это способен превратить его в кровь? Чепуха, да и только. Мой разум отказывается в это верить.
– Однако есть пункты, в которых наше учение расходится с Пьером из Лангедока. Например, он не находил ничего дурного в том, чтобы есть мясо и не соблюдать католических постов.
– Ого! Значит, вы, катары, не едите мяса? – искренне удивился Гарт. – Но почему? Вам приятнее вместо этого есть хлеб и жевать траву, как коровам?
– Нам запрещено убивать и употреблять в пищу все то, что имеет животное происхождение: мясо, молоко, яйца. Исключаются при этом насекомые и рыбы. Около ста лет назад в Госларе у виселицы поставили нескольких человек, в которых подозревали катаров. Им предложили условие: их отпустят, если они согласятся на глазах у всех зарезать цыпленка. Что же ты думаешь? Они отказались, и их повесили, признав в них еретиков.
– Что за странная у вас, катаров, фантазия? – недоумевал Гарт. – Что здесь особенного? Для чего тогда звери, птицы, если не убивать их и не есть их мяса? Клянусь рукоятью своего меча, я этого не понимаю.
– Ты, как и всякий христианин, ничего не знаешь про учение о переселении душ. Для искупления своих грехов душа человека обязана входить в тела животных. Известно, что сатана создал Адама и Еву. Но напрасно он старался вдохнуть в них живые души. Наконец ему помогли два ангела. Потом, после Адама и Евы, они вселялись в Ноя, Авраама и других пророков, ища себе спасения. В конце концов они вернулись на небо, показав всем, что души людей – такие же падшие ангелы. Эта вера и привела к учению о переселении душ, которые, для того чтобы вознестись к своему создателю, должны были сначала входить в тела животных. Нам запрещено даже убивать червей.
– Уж не предложили ли тебе люди епископа зарезать цыпленка или разорвать пополам червя? – спросил Гарт.
– Нет, все было по-другому. Я расскажу тебе. Я наставила на путь добродетели одну знакомую мне женщину. Речь шла о грехе совокупления. И вот, когда она работала на своем поле, мимо нее проезжал на осле один каноник. Женщина понравилась ему, и он предложил ей согрешить с ним. Но она сказала, что, если послушается его, будет бесповоротно осуждена. Каноник заподозрил в таком ответе признак ереси и приказал бросить несчастную женщину в тюрьму. Там ее пытали, и она назвала мое имя. Ко мне пришли и, увидев мое бледное лицо, тотчас схватили меня и повезли на суд епископа.
– При чем здесь бледное лицо? – удивился Гарт. – Разве это является достаточным основанием для ареста?
– Они хотели заставить меня поклясться, что в моем теле не сидит дух сатаны. Но я не сделала этого. Катарам запрещено приносить клятвы.
– Мерзавцы! Они пошли на хитрость, зная об этом!
– Потом они предложили мне кусок мяса. Наконец спросили, что я думаю о браке.
– И что ты им ответила?
– Катары осуждают брак. Услышав это, они связали мне руки и усадили на мула. Они поняли, кто перед ними.
– Вы, катары, похоже, забыли одно из посланий Павла. Он выступает против «запрещающих вступать в брак». Он же не одобряет тех, кто не употребляет в пищу все, что Бог сотворил. Как ты это объяснишь?
– Тысячелетие минуло с того времени, – задумчиво молвила Бьянка. – Сколько народностей на земле, столько и сект. Каждая живет по своим законам. У нас в Лангедоке тоже не во всем согласие. Безбрачие толкуют и так и этак. Брак – не таинство, но это не накладывает запрет на половое воздержание. Телесные радости неотделимы от духовных; окситанцы, откуда я родом, почитают и те и другие.
Гарт мало что понял, но все же рискнул высказаться:
– Ага, значит, плотские удовольствия вам не запрещены?
– Окситанцы говорят: «Если очень хочется, можно вступить в свободный союз. Но не в брак». Это не противоречит учению катаров.
– Вернемся к бледному лицу, – согласно кивнул Гарт. – Как можно по этому признаку распознать еретика?
– Катары переносят страдания от самобичевания и строгого поста, поэтому можно выглядеть бледным и худым. Для римской Церкви это верный признак еретика. От этого, кстати, пострадало много католиков. Христианин с бледными впалыми щеками не такая уж редкость. Как тут не заподозрить инакомыслие? Многие христиане сводили таким образом счеты со своими врагами или кредиторами.
– Ты говорила недавно, – сказал Гарт после недолгого молчания, – что мир создан не Богом, а дьяволом. Твоя мысль или этому учат вас ваши проповедники? И как ты это объяснишь?
– Ты забыл, что я «совершенная», а значит, проповедница. Мне запрещено только исполнять роль священника. Так вот, рыцарь, коли ты не в меру любопытен, я постараюсь объяснить тебе то, до чего ни один из христиан не дойдет своим умом. Но что это ты делаешь? Никак хочешь изжарить змею в костре?
– Надо же чем-нибудь питаться, – ответил Гарт, протыкая прутом перерубленную змею, которую прихватил со дна оврага. – Полоз совсем не худ, мяса много, а яда в нем, сама говоришь, нет.
– Что ж, верно. Я слышала, так поступают многие народы. Так вот, – продолжала Бьянка, – ваша Церковь утверждает, что это Бог сотворил землю и людей. Однако безупречен ли человек, совершенен ли он? Ты сам знаешь, что нет. Но если так, почему Божьи творения не такие идеальные, как Он сам? Если Он не смог создать их совершенными, значит, Он не всемогущ и вовсе не безупречен. Если же Он мог это сделать, но не счел нужным, то это несовместимо с глубокой любовью.
– Какой же вывод из всего этого? – с интересом спросил Гарт.
– Бог не создавал этот мир, – был ответ. – Подумай сам. Творец, по-вашему, полон любви к людям? Как поверить тогда, что все созданное, чтобы убивать и мучить человека, происходит от Него? А наводнения и засухи, губящие людей и посевы? Огонь, пожирающий людей и их жилища? Ведь это дело Его рук! А тело человека? Оно создано только для того, чтобы умереть, причем не сразу, а после болезней и долгих мук. Как же мог совершенный Бог дать человеку такое тело? Вывод: мир, который не мог быть сотворен Богом, порожден злом. Зло – есть самостоятельное начало. Дьявол говорил Христу: «Все это дам тебе, если поклонишься мне». Значит, мир принадлежал сатане, и он был его творцом. Иоанн говорит о сынах Божьих, не от плоти рожденных. Кому же тогда принадлежат люди, созданные из плоти и крови? Чьи они сыновья, если не дьявола, которого сам Христос называл «Отец ваш?» Но дьяволу чужда истина, значит, человек лжив по природе и живет в мире греха и мрака.
– Ты сомневаешься в Боге, а это грех, – заметил Гарт. – Такое сомнение мешает спасению души. Услышав твои слова, святые отцы поторопятся развести под тобой костер, и никто не в силах будет спасти тебя.
– Я презираю эту жизнь, – ответила ему на это Бьянка, – ибо после смерти она будет лучше, будет истинной. Мы ищем слияния с Богом в Духе. Предел желаний человека – царство небесное, то есть жизнь после смерти. Поэтому смерть для меня не страшна. В этой жизни я настолько приблизилась к Духу и Богу, что в смертный час расставание с миром не опечалит мое тело.
– Но ведь это страшная смерть! Ты будешь гореть заживо! – воскликнул Гарт. – Неужто и тогда не отречешься от своих взглядов?
– Мучительная смерть обеспечивает душе возвращение к Богу. Сто лет назад в Кёльне сожгли много катаров. Среди них была прекрасная юная дева, которую решили пощадить. Ее вытащили из пламени и пообещали выдать замуж. Тогда она бросилась на останки их учителя, Арнольда, чтобы сгореть вместе с ним и отправиться в ад. А те, которые еще не были сожжены, увидев это, сказали слова Христа: «Блаженны изгнанные за правду».
– Как же сам Иисус взирает на это с высоты небес? Если вера ваша истинная, почему он не гасит костры и не обрушивает свою кару на палачей?
– Есть среди альбигойцев, жителей одного из наших главных городов, те, что не верят в Христа. Они утверждают, что мир существует вечно и не имеет ни начала, ни конца. А вот в Орлеане во времена Роберта Благочестивого говорили: «Бог не мог сотворить землю, ибо это означало бы, что Он сотворил порочное». Далее они говорят: «Христос никогда не рождался, не жил и не умирал на земле, а значит, Евангелие – есть выдумка католических попов». Это об орлеанцах Иисус сказал: «Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; и такие ветви собирают и бросают в огонь». После смерти, в отличие от нас, они не имели вечной жизни.
Собор этого года в Латеране объявил на нас крестовый поход. Причем нас и рутьеров поставили на одну доску. Но тех – попробуй разыщи и побей. Возьми ежа – весь в колючках. Взялись за нас, – некоторых сожгли, остальных порубили да разорили все вокруг. Хотели было взять нашу совершеннейшую из всех – графиню Эсклармонду. Жила она в отцовском замке Фуа. Ах, эта женщина настоящий «Светоч мира!» Ее жизненный путь озарен чистым светом, которым лучилась Церковь любви. Она – королева фей замка Монсегюр, где живут эльфы. Говорят, она хранительница Грааля – священного камня из короны Люцифера. Но они ее не нашли: она успела скрыться в горах. И это первый поход против своих же, против христиан! И не кончится этим, пока Церковь не уничтожит нас всех.
– Эта печь Навуходоносора никогда не насытится, – вспомнил Гарт библейскую легенду. – В своих жестокостях Церковь не уступает вавилонскому тирану, разорившему Дворец Соломона.
– Среди нас были истинные мудрецы, сгоревшие на кострах, – продолжала Бьянка. – Представь, они отрицали подлинность божественных чудес. Они уверяли, что не Бог, а природа управляет стихиями, а потому вовсе незачем молиться, прося у Господа хорошую погоду. Не потому ли Бог не гасит костры? Как думаешь, рыцарь? Согласен ты с мудрецами?
Гарт не знал, что ответить. Мышление рядового средневекового человека подчинялось церковным законам. Божий промысел присутствовал везде и диктовал людям свою волю, убивая в умах иные измышления. Мрак невежества накрыл темным плащом все человечество; темнота эта все чаще озарялась зловещими сполохами «костров веры». Церковь боролась с разумом, проповедуя невежество. Разум человека был ее смертельным врагом. Восстать против невежества – значило в те времена взойти на костер.
Бьянка поняла молчание Гарта и не ждала от него ответа. И все же он сказал:
– Должно быть, они были правы, если пострадали за свои убеждения. Но сколько их, этих пострадавших? Повсюду горят костры: в Милане, в Орлеане, в Госларе, Кёльне, во Фландрии. Жгут всех подряд: мужчин, женщин и даже детей! Как вам не жаль самих себя? Стоит ли гореть в костре, если церковники не слышат от вас того, что хотят услышать? Если желают, чтобы вы поклонялись иконам и кресту?
– Я уже говорила: человеческое тело – ничто, и мы не боимся смерти, – убежденно проговорила Бьянка. – Огорчает то, что, кроме Альби, нас везде травят и отовсюду гонят. И все же мы знавали дни побед. Десять лет назад в Тулузе разум восторжествовал над насилием, и мы уже не скрывали своих убеждений. Церковь уступила: у нее не было средств вести борьбу со столь сильным врагом, каким она нас считала. Люди, даже дворяне, не желали быть ее орудием, поэтому анафемы в наш адрес являлись всего лишь пустыми словами. Созвали собор. Встал вопрос о главенстве Катарской церкви над Римской, которая не пользовалась уважением народа. Но сила перешла на сторону римского первосвященника. Граф Раймонд Тулузский заключил союз с папой и Фридрихом. Однако вести борьбу против нас отказался. Просто не смог. Почти все жители его городов были катары; народ нас уважал и презирал духовенство. А Раймонда можно понять: он постоянно воевал с Арагоном и Англией. Где же ему взять людей, если он перебьет еретиков? Но положение на его землях было угрожающим: Церкви пусты, таинства в презрении, духовенство до крайности развращено. И он почувствовал себя бессильным. Даже король Людовик не знал, как ему помочь. И вот папа созвал Третий собор…
– Об этом мы уже говорили, – напомнил Гарт.
– Я и не стану повторять. Скажу лишь о смерти, которую все так боятся. Но не мы. У нас даже происходят самоубийства: мы убиваем себя голодом, ядом или открытием вен. Бывает, родственники помогают нам в этом.
– Но зачем? – не понимал Гарт. – Разве нельзя притвориться, чтобы в тебе не распознали еретика?
– Катары не умеют притворяться. Мы честны и правдивы, не то что ваша лживая Церковь. Умирая, мы входим в жизнь на небе, творя добро на земле. Мы умираем для мира, дабы возродиться в Иисусе Христе. И сказал Иисус: «Всякий, верующий в Меня, не умрет вовек».
