Владимир Москалев
Мудрый король
– Его, как я понимаю, не примет ни один священник, – заметил Гарт.
– Папство плодит законы изуверов, – горько промолвила старуха, опустив голову. – Что оставалось мне? Только уйти, вконец рассорившись с сестрой. Однако дело можно было поправить, и я сделала так, как она меня просила.
– Ты убила ее мужа? – догадался Гарт.
– Я подсыпала яду ему в питье и освободила сестру. Она снова вышла замуж, но, дабы не заподозрили ее, рассказала обо всем канонику. Меня едва не схватили, все же я успела уйти. Такова была благодарность сестры. Но я ее не виню, ибо во всем виновата сама. Точнее, виновен ее муж, который воспользовался моей беспомощностью, прекрасно зная, что за этим последует. Я пробовала сопротивляться, но не смогла устоять перед силой. Убив его, я отомстила ему за себя, хотя и осуждена на вечное покаяние. Так я и уйду нераскаянной в глазах Церкви в царство теней.
– Царство теней, по верованиям язычников, – Аид, подземное царство мертвых. Его нет, есть рай и ад. Так установлено Богом.
– Да, рыцарь, – сдвинув брови, мрачно молвила Эрвина, – в этом ловко убедили глупцов, населяющих эту грешную землю.
– Ты что же, придерживаешься иной веры? – удивленно спросил Гарт. – Может быть, ты язычница и посещаешь капище, где молишься своим богам?
– Я верю в силу человека и его разум, – твердо ответила старуха, смело глядя в глаза собеседнику. – Когда-то, как и все, я возносила молитвы Богу, посещала церковь, слушала мессы. Теперь все в прошлом. Прозрение снизошло на меня однажды, когда я была молодой и имела детей.
– Так у тебя были дети? Где же они теперь? Может быть, ты странствуешь по свету, мечтая их найти?
– Из царства мертвых не возвращаются, – глухо произнесла Эрвина. И продолжала – скорбно, с грустной улыбкой, тронувшей уголки ее губ: – Я закончу, раз уж начала. Как знать, доведется ли вновь излить тебе душу. Тебе, благородный рыцарь, не удивляйся. Больше некому. Считай, одна я осталась на свете. Сестра еще в Амьене. Одно время жили мы с ней у датчан; их язык хорошо знаю.
– Ты поведешь страшный рассказ, Эрвина, – обнял ее за плечи Гарт. – Знай, он останется в моем сердце и не коснется ничьих ушей.
– Я верю тебе, как верила много лет тому назад каждому слову моих славных деток, которые не успели еще стать людьми. Мой маленький сын (тогда я уже была вдовой) заболел, когда ему было всего пять лет от роду. Врачи не знали, чем помочь, и стали уверять меня, что надо молиться Господу, который услышит и непременно поможет выздороветь моему малютке. Вняв их увещаниям, я целыми днями молилась, падала ниц в ногах Христа-Спасителя, слезами обливала образ Пречистой Девы, матери Его. Но никто не услышал меня. Мальчик мой умер, успев в последний раз протянуть ко мне свои ручонки и прошептать: «Мама, мамочка, не уходи…»
Слезы заструились по щекам матери, задрожали губы, а руки легли на грудь, к которой давным-давно из последних сил тянулись худые, слабые ручки ее умирающего сына.
– Три дня я проплакала у него на могилке, – продолжала она. – Там и осталась бы, если бы не мои дочери, приносившие мне еду и питье… А скоро наступил голод. Совсем обнаглели бароны, вытоптали все наше поле, и мы остались без хлеба. Стояла суровая зима. Топить было нечем. Гибли люди, звери. Подкралась смерть и к моей младшей девочке. Я – к священнику, просила его дать хоть немного муки, чтобы накормить дочь. Но он отвечал: «Бог подаст» и советовал молиться Всевышнему, авось Он не оставит нас в беде. Но не помогли мои молитвы: умерла вскоре моя девочка. А тут еще этот поп: «На всё воля божья!» Я едва не бросилась на него с кулаками. Воля?! Какой же он Бог, если позволяет умирать детям? Ведь Он всемогущ! Так, кажется, внушают пастве с церковных трибун?…
Сидя меж двух могилок, я вспоминала, как моя доченька приходила и кормила меня здесь, чтобы я не умерла с голоду. А вот теперь и она вместе с братом… Оба лежат рядышком, и слез моих уже не осталось, чтобы выплакать все мое материнское горе.
Эрвина снова опустила голову. И уже не замечала, как слезы одна за другой падали на тропинку у самых ее ног и умирали в сухой, истоптанной многими ногами, земле. Гарт хмуро глядел на эти капли и думал: как могла эта женщина пережить такую трагедию? Как вынесло ее сердце столько страданий? Знал – люди говорили, так же плача – нет страшнее горя, чем хоронить своего ребенка. Не так давит боль, когда отец, мать, брат или еще кто… Но твое дитя! Радость всей жизни твоей! Счастье твое, которое тобою же навечно похоронено в сырой земле, куда уж не достать тебе ни руками, ни взглядом. Лишь сердцем, которое, каждый раз проникая на глубину к маленькому гробику, отдает день за днем свою силу и быстро стареет, угасая и тихо готовясь к своему последнему пути – туда же, к гробикам, на глубину…
Снова услышал Гарт печальный голос Эрвины. И подумал: «Неужели еще не всё?»
– А через год нашла свою гибель и моя последняя, старшая дочь. Налетели рыцари, подхватили ее, кинули через седло да и умчались, дико хохоча. Бросилась было я, спасти хотела дитя свое, да один из них вынул меч и ударил меня по голове. Не достал. Зарубить хотел, но не вышло. Упала я на землю горькую, и потекла по ней моя кровь вперемежку со слезами. Потом подняла голову, поглядела… да только пыль на горизонте увидала, услышала топот копыт и жалобные крики моей девочки. Тут бы и кончился мой жизненный путь, кабы не односельчане. Подняли они меня, отвели, умыли, уложили в постель. Не знаю, сколько времени пролежала я, мечась в бреду и призывая проклятия и кару Божью на тех рыцарей. Только и в этот раз не помог мне Бог. Гуляют те рыцари, пьянствуют, войны свои бесконечные ведут… а о доченьке моей я больше никогда и не слыхала. Лишь отметка осталась у меня от той встречи, как память о последнем дне, когда мы виделись с нею. Вот она. Посмотри.
С этими словами старуха сдернула капюшон с головы, и Гарт увидел старый страшный шрам, перерезавший голову матери сверху до самой шеи. То, что дальше услышал Гарт, и вовсе повергло его в изумление.
– И разуверилась я с тех пор в Боге. Нет Его, и никогда не было! Врут всё попы! Дурачат людей. Ведь если бы Он был, позволил бы разве так разорвать сердце матери? Дал бы уйти тем рыцарям? И неужто не послал бы краюху хлеба, когда умирали у меня на руках мои дети?… Так где же этот Бог? Кто мне его покажет? Кто вообще видел его когда-нибудь?… И поняла я тогда, сынок: нет его! Понимаешь, нет! И не верю я уже ничему, а басни попов про святых считаю их ловкой выдумкой… Вот и весь тебе мой сказ, рыцарь. Суди меня теперь как хочешь, а я себя уж осудила давно. Себя, людей и попов вместе с их Богом.
Неожиданно старуха подняла голову. Взгляд ее загорелся, ноздри раздулись, рука дрогнула и вытянулась в сторону Компьеньского леса, словно указывая единственный путь, который остался ей ли, де Марейлю – кому ведомо? И вновь прозвучал ее голос, показавшийся Гарту таинственным, зловещим, внушающим безотчетный страх:
– С тех пор вызвал во мне дьявол – враг Бога – дар пророчества. Видеть всё могу, как никто из людей. Верю, что явится дьявол однажды ко мне, и протяну я ему в знак дружбы свою сморщенную старую руку одинокой матери. И назову я его братом своим, потому что отныне мы с ним враги того Бога, о котором говорят, а значит, самые близкие по духу. С его именем на устах буду я умирать, и его попрошу забрать мою душу к себе. Его, а не Бога, которого я прокляла! Которого отныне для меня нет!
Всё так же держа руку, указующую вдаль, Эрвина проговорила, кончая свой страшный монолог и не сводя глаз с леса:
– Лес – тот, что видишь вдали, – Франция, сынок. Много в том лесу волков. Их стало еще больше по вине глупой королевы. Но придет молодой волк – сильный, смелый, хитрый – и перегрызет всю эту стаю заморских гостей. Своя стая появится у него, много места у нее станет, и будет то не набор земель, чем хвастает ныне Плантагенет, а огромное государство, в котором не останется пришельцев с далекого Альбиона. Только кровью истечет Франция в тяжелой борьбе. Но расправит крылья птенец, оскалит пасть молодой волк – и родится на этой земле великий народ… Ты верь этому волчонку, будь всегда с ним рядом и всё увидишь сам. Вспомнишь тогда старую Эрвину, что повстречалась с тобой близ владений Валуа. Вспомнишь – и спасибо скажешь мне, что правду говорила. Может, к тому времени меня уже в живых не будет, ведь мне скоро семьдесят. Приди тогда на могилку к старушке да посиди с ней рядом. А найдешь ее там же, где лежат и ее детки. Недалеко это – меж Санлисом и Крепи кладбище лежит, к Санлису ближе… Придешь ли, сынок?…
И залитые слезами глаза старухи устремились на Гарта.
– Приду, мать, – пообещал он, обнимая ее.
А она, ткнувшись головой ему в плечо, расплакалась еще больше. И сказала напоследок, отстраняясь:
– Путь твой нелегок. Увидишь девицу верхом на муле и без узды. Помнишь поэта Кретьена?[2] Встретишь зверей, рыцаря, змей и реку. Всё как у него в поэме. Ты должен победить. Помни, Говэн, ты смелее сенешаля, а шест, что остался последним, не для твоей головы. Черед останется за дамой. Тут уж решать тебе. Замок-то до сих пор крутится[3]. Еще скажу. Коли случится с тобой беда, приду к тебе, знай, и помогу. Не Бог, а я приду и сатана со мной. Он добрый. Вместе с ним не дадим тебя в обиду никому. Теперь прощай.
И поцеловала его – нежно, по-матерински, в лоб.
Гарт вскочил в седло.
– Прощай же! И да сопутствует тебе удача, сынок.
То были последние слова Эрвины.
Отъехав на сто шагов, Гарт обернулся.
Старухи на месте уже не было.
Глава 3. Наемники, или рутьеры
Он подъехал к лесу. Молодой березняк на пути. То тут, то там выглядывают из травы темные и светлые шляпки грибов, тоже молодых. Тропинка ведет через подлесок – не сказать, чтобы очень уж узкая, двое запросто поместятся. Дальше она терялась, но, как показалось Гарту, поворачивала. По ней он и направил коня, размышляя над рассказом Эрвины и снова вспоминая ланского еретика. Тому, похоже, тоже досадили церковники, да так, что он и Бога презрел и папу. Зато, кажется, лестно отзывался о сатане. Эрвина тоже. Уж не катарка ли? Не потому ли добраться хотят до нее святоши?
Давно уж это учение по земле бродит, еще со времен Филиппа Первого. Только кто они, эти люди? Чему учат? Почему расходятся в толковании Священного Писания с истинной церковью Римской? И за что она устраивает гонения на них, травит, как собак, топит, душит, сжигает на кострах? Боится, стало быть, коли так. А если боится, значит, сама нечиста, знает за собой много грехов, о которых катары эти рассказывают людям.
Весь во власти своих дум, Гарт ничего не замечал вокруг: ни подозрительных шорохов, ни движений. И вдруг, прямо перед мордой его коня, – человек! Шкура звериная на нем, за плечами лук со стрелами, а в руке меч. Из-под шапки недобрый взгляд, рука вцепилась в повод коня.
– Слезай, приятель, – повелительным голосом приказал этот человек, – клянусь преисподней, ты приехал.
Гарт выхватил меч. Он понял, кто перед ним. Разбойники. Наемники, иначе называемые рутьерами. Бич Божий, насланный на людей гневом Господним. Он не ошибся. Справа показался еще «кольчужник», за ним другой, третий. К первому, который, ухмыляясь, все еще держал лошадь Гарта за узду, присоединились еще пятеро. А вскоре их стало добрых два десятка – в кольчугах, куртках, с ножами, пиками, крючьями и арбалетами.
Гарт взмахнул мечом. Разбойники попятились, но тут же, наставив на него арбалеты, расхохотались. Сопротивление было бессмысленным: десяток смертоносных стрел глядел в грудь рыцаря; стрелы эти пробивали любой доспех, кольчугу в том числе. Сорок лет назад Латеранский собор запретил арбалет и даже предал анафеме всех тех, кто будет пользоваться этим оружием. Результата это не возымело. Число стрелков-арбалетчиков стремительно множилось, и они предлагали свои услуги любому государю, кто больше заплатит.
– Так как, сам слезешь с коня, или тебе помочь? – крикнул один из наемников.
Гарт не успел ответить. В воздухе просвистело лассо, и он был сброшен на землю.
– Вот так-то будет лучше, дружок! – воскликнул рутьер, наступив ногой на меч Гарта и помогая ему подняться на ноги. – Или ты думал, тебе позволено беспрепятственно разъезжать по нашим владениям? Мы обчищаем догола епископов вместе с их клириками, так чтó нам стоит выпотрошить тебя, забрав вначале твоего коня?
– Нежирная же вам достанется добыча, – ответил Гарт. – Конь, меч да копье – вот и весь ваш улов. Остается еще моя жизнь, но не думаю, что, отняв ее, у вас прибавится в кошельках.
– Зачем отнимать жизнь у христианина? Разве мы неверные? – ответил ему еще один рутьер. – Ты и сам отдашь нам свои денежки. Клянусь чулками Пресвятой Девы, у тебя нет иного выхода, приятель.
И вся ватага дружно расхохоталась.
– Что ж, твоя правда, только, видит Бог, ничем помочь вам не смогу, – развел руками Гарт. – Совсем недавно, по правде говоря, у меня водились монеты, на них можно было даже купить лошадь, но теперь их нет.
– Не так уж много для богача, однако не так уж мало для такого бедного рыцаря, как ты. Еще бы, будь ты побогаче, сумел бы защитить голову своего коня, а вместо петуха на твоем щите красовался бы, скажем, стоящий лев. Но куда, скажи на милость, подевал ты свои денежки, если, конечно, не врешь? Проиграл в кости на постоялом дворе или потратил на одну из девчонок?
– Я отдал их нищенке, которую повстречал на дороге.
– А-а, нищенка! Что ж, доброе дело. Милосердие зачтется тебе Богом на том свете. Только сдается мне, нищенка та была все же потаскухой. Но так это или нет, а я не верю в эти басни. А ну-ка, раздевайся подобру-поздорову. Посмотрим, не спрятал ли ты часть своих денежек в штанах, покуда твоя милашка натягивала чулки.
– Погоди, Жослен, дай спрошу я, – подошел ближе еще один наемник. – История с нищенкой кажется мне правдоподобной, – не таков этот парень, чтобы лгать, даже перед лицом смерти. Он все же не монах. Скажи мне. – Он пристально взглянул в глаза рыцарю. – Далеко ли это было, и как выглядела эта нищенка?
Гарт чистосердечно рассказал о недавней встрече.
– Постой, – нахмурился рутьер и подошел ближе, – говоришь, она стара? И похожа на колдунью? Черт подери, или это та самая, или… А ее имя? Как ее зовут, ты узнал?
Гарт сказал.
– Так это старая Эрвина? – воскликнул наемник. – Будь я проклят, если не догадывался, что это так. А ну, скорей приведите сюда капитана, довольно ему уже спать. Ну, чего раззявили рты, не привыкли исполнять с первого раза? Да суньте за пояс ваши ножи и уберите арбалеты. Или забыли, как Эрвина вытащила нашего брабантца из могилы? Клянусь своим левым ухом, атаман первому же расшибет голову, коли увидит у него в руке меч или копье!
Оружие, как по волшебству, исчезло, а двое наемников бросились в чащу леса, где был виден невысокий шатер из еловых веток. Через минуту оттуда вышел человек – высокий, без головного убора, в куртке из буйволовой кожи. Его разбудили: он шел и, изрыгая ругательства, протирал глаза. И вдруг он остановился, опешив. Казалось, он не мог поверить своим глазам.
– Черт побери, – послышался его громкий властный голос, – или я еще не проснулся, или передо мной сам Гандварт де Марейль, чтоб лопнули подвязки моих штанов! Будь я проклят, Гарт, неужели это ты? Вот так встреча! Но какого черта? Кто посмел отнять оружие у доблестного рыцаря графства Суассон? Немедленно же вернуть!
Гарту с почтительностью вернули всё, что у него отняли.
– Бильжо! – воскликнул Гарт, пожимая руку капитану. – Как ты здесь оказался? Впрочем, что я… Ты ведь наемник – из тех, кого Третий Латеранский собор в Риме приказал уничтожить вместе с еретиками.
– Плевали мы на собор, – ответил Бильжо, – но приходится прятаться по лесам, хотя нас ищут те, кто борется с неприятелем, посягающим на французские земли. Ты сам знаешь, Гарт, мы бедные фламандцы и продаем свою кровь нанимателям. Нас охотно берут к себе торговцы, когда отправляются в опасный путь к дальним ярмаркам. Нашими услугами пользуется король Людовик, когда идет войной на замок непослушного сеньора. Но сейчас мы не у дел. Однако ждем своего часа, а пока, дабы не умереть с голоду, грабим монастыри и случайных прохожих вроде тебя. Вот, сеньоры, мой друг… – Бильжо положил руку на плечо Гарту. – С которым мы когда-то учились на каноников, а потом монастырь разбежался, и наши пути разошлись.
– Я думал, ты стал рыцарем, – сказал Гарт. – Помню, у тебя было поместье близ Амьена.
– Отец продал его за долги, и оно ушло с молотка. Что же мне было делать, помирать с голоду? И тогда я собрал ребят и отправился с ними к югу, на королевские земли. Они неплохие парни, Гарт, но такие же обездоленные, как и я. Из Брабанта, Фландрии, Прованса, даже с Пиренеев. Среди них есть бастарды без наследства, деревенские бедняки и даже каноники, которых чересчур много развелось. Нас называют «чумой» и «бичом Божьим» и мечтают от нас избавиться.
– Догадываюсь – дело рук церковников, – предположил Гарт.
– Увы, пока сидим без дела, приходится грабить церкви и мирных жителей. Но когда начнется где-то заварушка, нас немедленно станут разыскивать, чтобы оплачивать нашей кровью свои победы или поражения. Лет пятнадцать назад король Людовик и Фридрих Барбаросса поклялись друг другу отказаться от наших услуг на территории между Парижем, Рейном и Альпами. Но француз хитер: он не стал отказываться от нашей помощи в западных землях, откуда ему всегда будет грозить опасность как от могущественных графов, так и от Плантагенета. Кто смотрит на зло без отвращения, тот скоро станет смотреть на него с удовольствием. Не этому ли учили нас с тобой святые отцы?
– Нужна огромная армия наемников, – произнес в ответ Гарт. – Станет ли король связываться с вами, если вас не больше двух сотен?
– Раз в десять больше, к твоему сведению. Все мы разбросаны по лесам Шампани, Фландрии и Иль-де-Франс. Но по первому зову мы тотчас встанем под знамена того, кто захочет нас нанять. Хорошо бы им оказался французский король: он не скупится на жалованье. А иные, как, например, тот же Генрих, и вовсе нас обманывают, ни гроша не платя за работу. Вот мы и громим его земли, чтобы знал впредь, как нас дурачить. Но вот Годемар! – Бильжо взял за руку одного из наемников, пришедших с ним, – огромного детину с одним ухом и одним глазом. – Ты помнишь Годемара, Гарт? Он еще спас тебя однажды, когда ты чуть не утонул в Сомме.
Гарт узнал, улыбнулся. Бывшие друзья обнялись. Годемар, когда их было трое, помогал им переписывать книги в скрипториях и слыл самым сильным драчуном. Его имя наводило ужас; троицу обходили стороной.
– Где ты потерял свое ухо, дружище? – спросил Гарт.
– Мне его откусил сарацин, прыгнувший на меня с коня, – ответил Годемар.
– Ну а ты?
– Вспорол ему живот, а потом разрубил пополам. Ох и воняет же эта мусульманская нечисть!
– А глаз? Похоже, ты потерял его давно.
– Я защищал тогда Томаса Бекета[4], которого зарезал Плантагенет. Но их было много. Один из них угодил мне клинком в лицо. Когда-нибудь я отомщу. Я француз, и за свой глаз я отниму у англичан целое графство!
– Не горюй, Годемар, думаю, тебе представится такая возможность. Король Людовик доберется до Плантагенета, – не он, так его сын.
– Гарт, мне сказали, совсем недавно ты повстречал старуху Эрвину. Так ли это?
– Это случилось неподалеку, не наберется и тысячи шагов. Она рассказала мне о себе. Она плакала, Бильжо. На моих глазах умирали ее дети.
– В прошлом году – года еще нет – эта женщина спасла мне жизнь, – промолвил Бильжо. – Зверь упал на меня с дерева, на кошку похожий, огромный только. Разорвал мне спину, шею, содрал кожу с головы. Подоспели ребята, пришибли его, но меня никто уже не брался спасать. Крови вытекла целая лохань. А тут она! Как Бог с неба послал ее. Приказала отнести меня в пещеру и стала врачевать. Корни, травы, листья, порошки какие-то… мед диких пчел, кровь животных… А потом зашивала иглой кожу и всё прикладывала какие-то повязки, листья, тряпки. Окутывала ноги корой дерева, голову чуть не целиком закапывала в землю… Месяц она со мной возилась. А потом, когда я встал на ноги, она ушла. Раза два после того я видел ее. Но недолгими были наши беседы. Узнав, что со мной все в порядке, она покидала меня. Она любит ходить. Бродит целыми днями, кается в чем-то, но не отпускают ей какой-то грех и не говорит она о том никому. А ты, стало быть, только что видел ее? Что она делала, Гарт? Как вы встретились? О чем она говорила тебе?
– Просила милостыню.
– Да, я слышал. Ты не первый уже говоришь. Ты дал ей денег?
– Я отдал ей свой кошелек.
– А сам?
– Обойдусь. Авось Бог не оставит меня.
– Это благородный поступок, Гарт.
– Я сделал то, что считал нужным.
– Ты всегда был таким. Помню, я вымок как-то в болоте; ты не только вытащил меня оттуда, но и отдал свою одежду.
– Мне не хотелось, чтобы ты простудился.
– И я выкарабкался, клянусь своей пяткой!
– Ты мой товарищ, Бильжо. Как мог я оставить тебя в беде?
– Я никогда не забуду этого, Гарт, как и того, что ты помог бедной Эрвине. Мне жаль, что ты не с нами. Но человек сам выбирает себе дорогу. Ты захотел странствовать по свету. Что ж, таких нынче много. Разоряются знатные семейства, рушатся замки, исчезают монастыри. На дорогах полным-полно нищих, калек и паломников. Знать продолжает заниматься грабежом: она вечно без денег, вечно нуждается – вот причина ее разбоя. У нас бывали с ними стычки. Они быстро поворачивали, узнав, что мы наемники, а значит, такие же голые, как и они… Но ты не голоден ли? Хочешь, садись к костру, мы накормим тебя вчерашней олениной.
– Благодарю, Бильжо, я сыт. Тронусь дальше. Эрвина предрекла какие-то великие события; мне предстоит быть их участником. Посмотрим, что ждет меня впереди. Возможно, встречу девушку верхом на муле без узды.
– А, хочешь увидеть вертящийся замок? Что ж, тебе останется только отправиться за ней, а потом жениться. Можешь выбрать – на девице или ее сестре. Но помни, тебе предстоит сразиться со львами, с рыцарем и со змеями.
– То же говорила и она мне.
– Прощай же, Марейль. Помни о нас. Случится беда – дорогу знаешь. Только мы уйдем отсюда подальше: повсюду трубят о королевском кортеже. В такое время нет желания встречаться с господами из замков и их собаками. Станешь искать нас – труби в рог. Бильжо всегда придет к тебе, Гарт! Он помнит добро. А теперь поезжай дорогой, которую избрал, и да пребудет с тобой Господь.
Вскочив на коня, Гарт помахал рукой и скрылся в лесу.
