Владимир Зюкин
Сашка
28
Завыл ледяной ветер, детишек загоняя в дома. Серый воробышек побил клювом о стекло окна. Постучал, повертел крохотной головкой, как будто желая пожаловаться, что больше не в силах со стужей бороться.
– Старик, это ты долбишь? – обратилась Василиса к мужу из комнаты.
– Это ветер, – скручивая дратву, откликнулся Ефим Ерёмин.
Василиса, отложив шитьё, подошла к окну.
– Пичуга это стучит, Витина душа, видно, прилетела…
– Чепуху не мели, – ответил, сплюнув, Ефим. – Глаза не успела продрать, а уже про души толкуешь…
– А о чём толковать? – сказала, вздохнув, Василиса, засовывая в печку дрова.
– О живых, – пробасил Ефим. – Растили, растили, и остались одни, Машка и та убралась.
– Не найти добра ей с хулиганом своим, – вставила Василиса. – Чует сердце, не найти.
– Точно, – согласился Ерёмин. – Затянет куда-нибудь, да и бросит. А пускай живут, как хотят, не маленькие, в советах не нуждаются. – Он удобнее сел за сапожный столик.
– Не усаживайся, старик, топай за хлебом, – прикрикнула на мужа Василиса. – Обещали привезти.
Ефим, послушавшись, снял с себя фартук. Проводив мужа, Василиса разложила выкройки и принялась шить.
В облаке морозного воздуха показалась в дверях Агафья Кирилловна.
– Я по нужде пришла, – сказала она, – не дашь мыла? Постирать хотела, а нечем.
– Нету, сватья, и грамма нету, – отвечала, руки разведя, Василиса.
Агафья Кирилловна, постояв, взялась за ручку двери.
– Посиди, сватьюшка, давно не была – богатой стала?
– Нет времени, – сказала, вздохнув, Агафья Кирилловна, зайдя в комнату и присев на табурет. – А ты всё копейку зарабатываешь.
– Без дела не сижу.
– Громко стучит Зингер, а шьёт хорошо, – сказала Агафья Кирилловна, посмотрев на тёмную от времени машинку. – У меня ситчик остался, не сошьёшь рубашку?
– Сошью, когда заказов не будет.
«Знаю твои отговорки», – подумала Агафья Кирилловна.
– Ксения не пишет? – спросила Василиса.
– Нет, молчит, – отвечала, покачав головой Агафья, Кирилловна. – Забыла ребят и нас, стариков, позабыла, ума уже не приложу, как жить, Полина отнекивается от Сашки.
В избу ввалился Ефим.
– Без хлеба? – спросила Василиса.
– С хлебцем. Объявили, что не привезут, народ ушёл, а тут привезли – новая очередь, а я впереди, – доложил Ефим.
– Думаешь, не обкрутила его сука рыжая? – обратилась Василиса к Агафье Кирилловне. – Старый, – крикнула супругу, – принеси из кладовки контарь: узнаем, на сколько она тебя надула.
– Иди сама ищи, вечно прячешь, – отозвался старик.
Василиса вышла за дверь.
– Агафья Кирилловна, пришла просто или по делу? – спросил Ефим.
– Мыла хотела попросить, постирать нечем.
– Мыло найдём.
Ефим, кряхтя, влез на табуретку и стал шарить по полатям.
Вошла Василиса; метнув взгляд на мужа, крикнула:
– Чего потерял, старый?
– Мыльца Кирилловне дам, – отозвался Ерёмин.
– Так нет мыла, ни печатки.
– Как нет, а вот.
Ефим показал кусок мыла.
Агафья Кирилловна, поблагодарив Ефима, ушла, с горькой усмешкой на губах. И лишь закрылась дверь за ней, как Василиса подступила к супругу:
– Добрый, гляжу! Разбрасываешься, дурья башка, так бы и хватила кочергой…
– Не кричи, – перебил её Ефим. – Пожалела мыла… Агафья внуков наших обстирывает.
– Мать пусть их обстирывает, на кого побросала? Нет им от меня ничего, – отрезала Василиса, цепляя на крючок хлеб. – Что говорила – на сто грамм надула. Бери хлеб и топай, а то пропадёт кусок. Иди с весами.
Старик, не споря, вышел из дома. Навстречу ему торопился домой, прикрыв лицо варежкой, Вовка.
– Деда, здравствуй! – крикнул он, поравнявшись с Ефимом.
– Здорово! – откликнулся Ефим. – Поди, из детсада? Некому зашить – коленка голая?
– Я сейчас разорвал.
– Понятно… Ну, беги. Да заходи – валенки подошью.
Ефим жалел внуков и старался помочь семье Рязанцевых: то даст сальца Вовке, то усадит внучат за стол, не обращая внимания на неодобрительные взгляды жены, то сунет немного денежек в ладошку Агафьи Кирилловны. Но редко ускользала от Василисы забота Ефима. «Довесок отдал»! – ворчала она, приметив, как внуку младшему он отдал большой кусок хлеба, в который тот впился зубами. Но хоть и жалел он внуков, но за шалости бранил и выставлял провинившихся за дверь.
В магазине продавщица, не споря, отрезала Ефиму его сто грамм. Когда он проходил мимо избы Рязанцевых, на крыльцо выбежал Вовка.
– Дед, сейчас зайти или потом? – крикнул.
– Хоть сейчас, хоть погодя, – ответил дед.
Вовка скрылся за дверью и сразу же выскочил в пальтишке и шапке; они вместе вошли в избу.
– Здравствуй, баба! – пропищал Вовка, глянув на Василису.
– Здоров, лупастый, – добродушно отозвалась Василиса.
У Вовки, как и у Ксении, глаза большие и как будто задумчивые. У печи стоял сундук; на него и забрался Вовка.
– Чего вылупился, садись, поешь, – позвала Василиса.
Вовка заморгал часто, оглядывая всех, словно проснувшись. Агафья Кирилловна спрашивала его в таких случаях: «О чём, Вова, думаешь?». И он ей перечислял по пальцам, о чём он думает. И начинался у них хороший разговор. «Наша баба добрая – подумал малый, усаживаясь за стол. – И эта бывает доброй: вкусно кормит. Только часто орёт на нас и называет беспризорниками».
– Деда, а мы с Сашкой беспризорники? – неожиданно спросил он.
– Ну, какие вы беспризорники? – отвечал Ефим. – У вас два деда.
– И две бабы, – вставил Вовка.
Ему жаль стало деда, потому что чашка стояла на середине стола и, пока старик нёс ложку ко рту дрожащей рукою, в ней мало что оставалось. Поев, Ефим сел подшивать внуку валенки. Вовка снял со стенки гитару и стал дёргать струны. Василиса, стуча на швейной машинке, замурлыкала под нос старую мелодию.
29
Василий переоделся и выбрился. Зоя Дмитриевна захлопала в ладоши, увидев его. Он был, действительно, хорош: не просохшие каштановые волосы лежали кольцами, голубые глаза и лицо отражали молодость. Зоя Дмитриевна, рядом стоя, смотрела на него с восхищением.
– К лицу вам эта рубашка! – наконец сказала, и подумала: «Милый мальчик…».
Выпив чай, молодые люди, сбежав по лестнице, пошли быстро по тротуару. На Василии была военная куртка, которая с фуражкой и кожаными перчатками придавала ему вид капитана, вернувшегося из рейса. Возле двери горкома Одинцова пожелала ему удачи в сухопутной работе:
– Смелее! Вас ждут.
Василий постучал в дверь. А Зоя Дмитриевна пошла в сектор учёта. В комнатке у неё стоял стол, на котором располагались чернильный прибор и печатная машинка. Ей надо было много печатать, но она не могла сосредоточиться. Тогда стала перебирать бумаги и перечитывать документы. Наконец, нашла необходимые бумаги. Попыталась, наконец, собраться с мыслями, но не получилось, так как каждую минуту представляла, как он, беспомощный, погибал в море, не надеясь на помощь. И ей страшно стало при мысли, что Василий спасся случайно. И подумала, что, оказывается, ей важна их встреча. Почему? Отложив дела, она направилась к выходу.
Василий шёл по коридору в умиротворённом состоянии. Ещё бы: он выжил во время страшной трагедии в море, а теперь появилась возможность набраться сил, послужив на берегу, но главное, он встретил женщину, о которой, казалось, давно мечтал. В кармане его куртки лежала записка с адресом общежития. Он вышел на воздух, в лицо ему дунул тёплый ветер, слышно было, как капли, падая с крыши, шлёпают по тротуару, вверху сияли звёзды. Василий повторил про себя адрес общежития: «Севастопольская, 27». По обеим сторонам крыльца стояли металлические скамьи. На одной из них человек, под фонарём, читал газету. Василий сверху спросил:
– Не подскажете, где улица Севастопольская?
– Близко, – женский голос. – Как ваши успехи? – Встала она. – Я жду вас, хочу узнать результат.
Василий воскликнул с жаром:
– Зоя Дмитриевна, а я не подумал, что это вы, как же хорошо, что это вы! А то я в городе совершенно один.
Последнее произнёс он с восторгом, что не соответствовало смыслу сказанного. Зоя Дмитриевна заглянула в записку.
– Севастопольская, двадцать семь. Отсюда пара кварталов. Нам по пути, я провожу вас: сказала она просто, без кокетства, как старинному знакомому.
Молодые люди пошли, не спеша, по слабо освещённой улице.
30
Ветер усилился, качая ветви кустов, деревьев. Мороз куснул за щёку малыша и полез к нему под фуфайку. Платок, снятый малышом с пояса, валялся на снегу, на него он положил прутья. Пока он собирал веточки, ему было не холодно, но, когда присел отдохнуть на пенёк, руки и ноги защипало. «Жаль, нет спичек, я бы костёр разжёг», – подумал. Закинув, как взрослый дровосек, вязанку на спину, он пошёл к реке, ступил на лёд и, минуя проталины, подался к берегу. Трудно дался ему подъём по крутому берегу. Но вот и пекарня. В окне он увидел кулак. «Это понарошку, – подумал Сашка, – я же молодец: принёс дров». Он вошёл в избу.
– Вот и я – на зиму дровец заготовил! – громко проговорил он.
Посредине комнаты, подперев бока руками, стояла Полина.
– Явился, паразит! – зашумела она.
Малому стало обидно, что тётя Поля кричит. Он брови нахмурил, зашмыгал носом и, со слёзками на глазах, проговорил:
– Я за дровами ходил, а ты ругаешься.
– Тебя не ругать, тебя убить мало! – продолжала кричать Полина, расстёгивая пуговицы на фуфайке мальчика.
Повесив на гвоздик фуфайку, она выскочила в сени, чтоб выкинуть его прутики.
– А где топор? – раздался крик. В горле у Сашки пересохло: он вспомнил, что забыл его за рекой.
Полина влетела в избу:
– Убью, змеёныш: последний топор утащил! – закричала она и шлёпнула Сашку по спине:
– Замолчи, а то ещё получишь!
Малыш с трудом сдержал плач, робко поглядывая на тётку, и стал стаскивать с ноги ботинок. Длинный Зинкин чулок слез у него с ноги, потому что не оказалось резинки. Полина посмотрела на это и снова подпёрла бока руками.
– И резинки посеял, вот паршивец… Навязался, завтра же к бабке отведу!
Послышался за дверью шум, вошла Зина.
– Явился! – отдышавшись, она обняла Сашку.
На щеках малыша блестели слёзы; он прижался к сестре, его тельце вздрагивало. Зина осуждающе глянула на мать, которая повязывала платок перед зеркалом.
– Он не сделал ничего худого, за что ты его? – возмущённо обронила Зина.
– Не сделал? – в свою очередь возмутилась Полина. – Топор посеял, резинки посеял, сам мог утонуть! – стала она загибать пальцы.
– Топор я принесла.
Малыш перестал хныкать и, покосившись на тётку, протянул:
– Топор нашли, резинки найдём, а ты ругаешься, – сказал он, уткнувшись сестре в коленки.
– Не плачь, Сашенька, и охота тебе плакать? – проговорила Зина, когда Полина удалилась.
– Ты не знаешь, почему я плачу, – ответил малыш, вытирая грязной ладонью щёки. – Она отведёт меня домой…
– Не отведёт: у неё недостача, ей не до тебя, – серьёзно, как взрослому, объяснила Зина. Малыш понимающе мотнул головой.
Полина Семёновна проторговалась.
«Столько лет в торговле, – толковали местные бабы, – а так и не научилась торговать. – Где это видано, чтобы продавец без хлеба остался?»
– Без хлеба осталась, – пожаловалась Полина старухе, – за месяц карточки отдала.
– Что ж так плохо торговала, Полина Семёновна? – подзадорила её бабушка, принимая с весов свежевыпеченный хлеб.
– Так вот не могу по-другому, – ответила Полина. – Если недовешу хоть грамм, мучаюсь, думаю, что у человека дети голодные, а я его обманула.
Много было разговоров в магазине меж сердобольных тёток. Семья Полинина постилась. Но потом случилось непредвиденное событие: из пришедших за хлебом жителей посёлка довесок никто не взял. Полина растерялась, увидев на прилавке гору из кусков.
– Мама, неужели этот хлеб весь наш? – спросила Зина.
А у Полины перехватило горло, она лишь закивала.
– Много как! – восхитилась Зина. – Куда столько денем?
Как куда, есть будем! – вскричал Сашка и, взяв большой кусок, впился в него зубами.
– Кушайте, милые! – сказала Полина, не сдерживая слёз. «Какие же у нас добрые люди!»– подумала.
Вечер прошёл за хорошим разговором. А на другой день Полина собралась сходить к матери: от неё принесли письмо со следами слёз. «Пишу и плачу, – писала мать. – Денег нет, есть нечего, старик не помогает, Анюта ходит на работу голодная. Если можешь, принеси картошки, слёзно тебя прошу. Оставалась капуста солёная, но утащили из сеней, кто – не знаю. За дровами ходила, сушняк подбирала, но чуть не нарвалась на штраф, теперь на станцию пойду – уголь собирать».
Полина дочитывала письмо, а Сашка, внимательно слушавший тётку, захныкал и сказал:
– Пойду к бабе, дров ей принесу.
– Молчи, помощник! – прикрикнула на него Полина. – Живи здесь.
– Пойду! – настаивал малый. – Там Аня, Вова, пойду к ним.
– Раз хочешь, пошли, – согласилась Полина.
– Не бери его, мама, – шепнула Зина на ухо матери. – Идти далеко. Пусть с нами живёт, сам же хотел.
Полина посмотрела на Сашку, а тот уже натянул на ногу ботиночек; тогда она махнула рукой и стала накладывать в мешок картошку. Сашка спросил:
– Мы бабе и хлеба отнесём?
– Конечно, – улыбнулась Полина.
– А мы по дороге или по линии пойдём? – не отступал Сашка.
– Отвяжись, худая жисть! – отмахнулась Полина.
Сборы закончились. За дверь выкатился тепло укутанный малыш, следом Полина Семёновна. Холод, что был ночью, отступил, заметно потеплело. Утоптанный снег подтаял, ноги скользили, и малыш часто падал.
– И что, – Полина посмотрела на Сашку, – идти не можешь? Горюшко моё.
Взяв мешок в руку, она подставила малышу спину и, кряхтя, потащилась к насыпи, надеясь, что по шпалам идти будет полегче. Мимо тянулись массивы леса. Стало темнеть. Над горизонтом появились звёзды.
– Идти нам ещё далеко? – спросил Сашка. – Идём, идём, а домов нет, так и устанем. Давай дров насобираем – вон сколько их.
Полина засмеялась:
– Сам на загривке, а ещё дров хочешь прихватить.
Наконец показались огни домов. Полина остановилась, чтобы перевести дух:
– Скоро дойдём.
Она встряхнулась и пошла быстрей. А Сашка залюбовался яркими огнями, которые сияли и сливались в ярко блестящие полосы.
31
К концу шёл сорок четвёртый год. Война продолжалась, и её тяжесть ощущалась даже в сибирском тылу. Тем более, что голодную жизнь усугублял холод.
– Когда же конец этой войне… – вздохнул Ерёмин, наклоняясь над сапожным столом.
Сидя на скамье, Семён Рязанцев покуривал самосад.
– Не видать конца, – поддержал он, затягиваясь дымом.
– Раньше, – забасил Ерёмин, – к Новому году баба накупит всего, стряпню разведёт, пышек наварит, нажарит, а теперь промочить горло нечем. – Он ловко раскроил кожу и насадил её на колодку.
Семён наблюдал за ним:
– Что шьёшь?
– Тапочки; надо к вечеру сшить, а то со жратвой плохо.
– Со жратвой плохо… Мальчишек в приют надо будет увести, кормить нечем, – высказался Рязанцев. – Своей говорю: давай отведём, нечего морить, там им сытней будет, а она – жалко. Чуток погляжу, а то сам отведу.
– Если лучше не будет, отведи, – согласился Ефим.
Открылась дверь, вошла Василиса, придерживая под руку плачущую Агафью Кирилловну.
– Что стряслось? – спросил, взволнованно привстав, Ефим.
– Ребяток в приют отвела и ревёт, свету белого не видит, – сказала, скинув платок, Василиса.
Агафья Кирилловна села на табурет, закрыв лицо руками.
– Чего ты! – подскочил к ней Семён. – Там им лучше будет!
Агафья Кирилловна стала успокаиваться.
– Не знаю, – хриплым голосом проговорила она. – Надо бы забрать…
– Правильно, сватьюшка, – поддержала Василиса, – забери, если невмоготу.
– Чего забери? – вмешался Семён. – Повременит пусть.
– И правда, может, повременить, Агаша? – спросила Василиса.
– Повременю, – согласилась Агафья Кирилловна. – Привела я их, а директор, добрая с виду женщина, за руку повела их. И сдавило у меня в груди, – вытирая слёзы, рассказывала Агафья Кирилловна. – Пошла я и до самого дома сама ревмя ревела.
32
Воспитательница в белом халате выкупала братьев в ванне и вручила им новую одежду. Сашке она была велика, а Вовке куртка и штаны оказались малы. Пока у братьев не прошёл страх, они смотрели друг на друга, как бы задавая немой вопрос: «Надо это или нет?». Тётя повела их по коридору; вслед за ними потянулись дети – рослые и малые. Некоторые руками махали и кричали:
– Новенькие! Новенькие!
Вошли в спальню, заставленную кроватками.
– Тут будете спать, – сказала воспитательница, показав братьям на коечки, заправленные простынями. – а сейчас с ребятами нашими познакомьтесь.
Большеголовый подросток сдерживал толпу мальчишек, напирающих с боков. Он был крупнее других.
– Рыбин, – обратилась воспитательница к нему, – знакомьтесь, только шуметь не надо.
Уходя, она оглянулась. Ребятишки обступили Ерёминых, разглядывая обоих, как диковинку. Большеголовый улыбнулся и сказал:
– Чего приуныли, воспитательница вернётся.
– Вы приютские? – спросил Сашка.
– Приютские. – зло ответил Рыбин. – А вы не приютские?
Он положил ладонь Сашке на голову; малыш пытался удержаться, чтобы не поддаться, но закачался.
– Эй! – закричал Вовка. – Убери клешню!
– Ух, ты! – головастик надул щёки, отчего голова его показалась ещё крупнее. – Тебя не трогают, так стой! – Но он опасливо глянул на кулаки Вовки.
– Это мой брат, – сказал Вовка. – За него я рожу любому намылю!
– Точно, – подтвердил Сашка, – он запросто тебя отлупит.
– А жаловаться не побежит? – отвечал головастик, усмехнувшись и посмотрев на ребят.
– Он не ябеда! – возмутился Сашка, поглядывая на брата и ребят.
– Так пускай сладит со мной.
Он ухватил Вовку за рубаху и дёрнул на себя. Мальчишки стали полукругом, предвкушая зрелище.
– Отпусти! – сжав зубы, прошипел Вовка.
– Ага, струсил!
– В другой раз почешу о тебя кулаки, – сохраняя спокойствие, отвечал Вовка.
Видимо, большеголового взбесило спокойствие новенького, он толкнул его; Вовка, не удержавшись, упал на постель.
– Поднимись! – зашипел головастик.
Вовка вскочил и набросился на обидчика. Замелькали кулаки. От неожиданности головастик растерялся и прикрыл лицо руками. Но, получив удар в живот, завалился на пол. Мальчишки зашумели. Сашка в ладоши захлопал. Но один мальчик, огненно-рыжий, глянув на ребят и Рыбина, зашипел:
– Лыбитесь… А он нашего отлупил.
Послышались злые голоса, к рыжему подошли ещё двое. Вовка стал к стене. Сашка подскочил к нему и стал рядом.
– Уйди! – тяжело дыша, сказал ему Вовка.
Головастик поднялся с пола. Четверо подступили к Ерёминым. Вовка оттолкнул брата в сторону, но тот вернулся. Один из мальчишек спросил:
– Будешь драться?
Вовка промолчал, глядя на мальчишек исподлобья. Рыжий замахнулся. При этом, почти зацепил кулаком Сашку. Увидев перед носом кулак, Сашка, как собачонка, вцепился в него зубами. Раздался крик. В комнату вбежала воспитательница. Мальчишки стали оттаскивать Сашку в сторону, хозяин кулака заорал ещё громче.
– Ерёмин, отпусти, ему больно! – крикнула Лидия Ивановна.
Сашка отрицательно замотал головой и, как бульдожек, сжал крепче зубы, бегая глазами. Подошёл Вовка:
– Отпусти, кому говорю!
Сашка послушно отошёл.
– Что произошло? – спросила воспитательница
– Ничего, – ответил Рыбин, прикрывая рукой синяк.
– Вижу, что ничего; но глядите, чтоб больше такого не было, – пригрозила воспитательница.
– А тебя, – она глянула на Сашку, который высунулся из-за спины брата, – придётся запереть одного в комнате.
Она резко повернулась и ушла. Некоторое время мальчишки молчали. Первым заговорил большеголовый:
– Мириться давайте, – он подошёл к Вовке и робко протянул ему руку. Вовка пожал её.
– Мирись тоже, – головастик обратился к рыжему пацану.
– Ага, мирись, глянь… – прошипел тот, показав круг, который отпечатал Сашкины зубы.
За дверями, прислушиваясь, стояли Лидия Ивановна и директор.
– Ничего, помирятся, – сказала директор.
– Помирятся, конечно, но так это нельзя оставлять. Младшего надо хоть на час закрыть в одиночку.
– Что вы, Лидия Ивановна! – возмутилась директор. – Как можно такого малыша в карцер!
– Но он тогда всех перекусает! – настаивала на своём воспитательница.
33
Агафья Кирилловна приходила в приют к внукам довольно часто. Старший на вопрос её, как им тут, только мотнул головой, а младший крепко обнял её и, заплакав, попросил:
– Забери нас, баба, слушаться будем, любить тебя будем, – голосок жалобный. – Ну, забери!
Агафья Кирилловна, прослезившись, ответила внуку:
– Кушать нечего, милый мой…
– А мы мало кушать будем, баба, забери! – ныл Сашка, гладя руку ей, слёзы на морщинистой руке оставили след мокрый.
– Потерпите, ребятки, – как-то попросила внуков бабка. – Скоро Новый год, подарки получите, тогда и заберу вас.
– Я подарок домой отнесу, – сказал Вовка.
– Я тоже, – поддержал Сашка.
– Молчите, не успеете получить, как съедите, – сказала, засмеявшись, бабка.
Сашка промолчал, потому что не знал, что такое подарок, и как его получают. Зато после ухода бабушки он повеселел, стал бегать по коридору и кидаться кубиками в ребят, за что и они швыряли в него кубики.
После ужина дети потянулись в спальню. По обыкновению, спать не хотел никто. Воспитательница пыталась успокоить детей, потом принесла книжку и стала читать вполголоса волшебную сказку. Дети слушали её, сидя на кроватях. Увидев это, воспитательница выключила свет и со словами: «спите, ребятки, поздно», вышла, прикрыв дверь.
– Вова, – шепнул Сашка, – знаешь, что?
– Что?
– Я люблю, когда темно, ты тоже?
– Нет.
– Дурак.
– Встану, получишь дурака! – громко сказал Вовка.
Кто-то подкрался к их кроватям.
– Эй, Вова! – позвал голос.
– Кто это? – откликнулся Вовка.
– Рыбин и Лёнька, – шёпот из темноты. – Знаешь, зачем мы пришли?
– Зачем? – одновременно спросили братья.
– Пойдёшь сову смотреть?
– Которая в Красном уголке? – спросил Вовка.
– Да. Пойдёшь?
– Пойду! – согласился Вовка и спрыгнул с кровати.
– А я? – спросил Сашка, скинув с себя одеяло.
– Не ходи, – шепнул Рыбин, – ещё напугаешься: у неё глаза горят, как головёшки.
– Пусть идёт! – сказал Вовка. – Всё равно не отстанет.
Мальчишки прошмыгнули в конец коридора, тихо шлёпая босиком. Лёнька чуть открыл дверь Красного уголка; полоска света упала на тёмный низ комнаты, головы мальчишек всунулись в щель.
– Вон она, – проговорил Рыбин.
Из угла блеснули зелёные глаза.
– Давай её в спальню утащим, – предложил Лёнька.
Он стал двигаться вдоль стены, остальные – за ним. До совы оставалось недалеко, когда Сашка упал, запутавшись в ногах. Сова захлопала крыльями, да так громко, что Рыбин попятился. «У-фф» – вздохнула сова. Вовка захохотал. Все поскакали к выходу. Теперь упал Вовка, остальные завалились на него. Со смехом, мальчишки побежали по коридору, оставив Сашку в комнате. Услышав шум из угла, он кинулся к двери и чуть не сбил с ног воспитательницу.
– Опять хулиганишь! – прошипела Лидия Ивановна. – Марш в постель!
Шлёпая босиком, Сашка вбежал в спальню и нырнул под одеяло, не зная, кого больше испугался – воспитательницу или сову. «Теперь точно запрёт меня к крысам, – подумал он, кутаясь с головой в одеяло». Когда уснул, ему приснилось лицо бабы, она улыбалась; но тут мимо проплыла голова Рыбина, следом – голова Лидии Ивановны. Она широко раскрыла рот, но вместо слов послышалось: «У-фф».
В спальню вошла воспитательница. Она обошла детские кровати, аккуратно поправляя одеяла и подушки у детей. «Бедные сиротки, – подумала Лидия Ивановна. – Но нельзя не быть строгой к ним, а в принципе они хорошие, и я их люблю, и хотела бы, чтоб всё сложилась у них хорошо». Она ласковым взглядом окинула спящую детвору и вышла, прикрыв дверь.