Владимир Зюкин
Сашка
22
«Не удаляйтесь, братишки», – просил Назаров. Усталость и стужа заглушили боль в его руке, и он попробовал даже ей грести. Мгла окутала море, оно, как ночной хищник, становилось всё энергичнее, без жалости швыряя моряков из стороны в сторону, как будто пыталось отнять у несчастных моряков доску. Но и с этой деревяшкой долго им не продержаться: холод становился невыносимым, зубы стучали, как часовые механизмы. У Василия затвердела нога, ему в голову пришло постучать пальцами по ней, но страшно было оторваться от доски.
– Что ж, пора, – сказал Фёдор.
– Подыхать? – мрачным голосом спросил Василий.
– Зачем подыхать? – отвечал Фёдор, и, как будто волшебник, откуда-то достал фляжку. – Эту посудину ношу у себя на поясе, и даже сплю с ней. Отхлебни!
Василий отвернул пробку и глотнул. Это был спирт! Огненная влага согрела переохлаждённые сосуды, Василий даже почувствовал боль в затвердевшей ноге. А Фёдор, глотнув пару раз, сытно крякнул, как обычно делается перед закуской.
– Жизнь хороша! – пошутил.
Недалеко болтался на волнах Назаров. Живой ли? Загребая воду, моряки подплыли к нему. Живой, только голова его опустилась, а руки повисли, как плети. Фёдор открутил пробку и поднёс ко рту товарища фляжку. Тот с усилием приподнял голову, глядя мутными глазами перед собой: сознание его не работало. Но через минуту – ай да лекарство! – оцепенение его убавилось, и он попросил добавки.
– Хватит, будем тянуть, – сказал, убирая фляжку, Фёдор.
Прошло ещё некоторое время; море продолжало болтать моряков, но это был не шторм. Однако уже опустела фляжка. Замерзающие моряки почувствовали конец. И вдруг раздался невдалеке звук двигателя! «Эй!» – пытался крикнуть Назаров, но лишь прошептал. Однако, что это за шум? Ниспосланная судьбой награда за муки? Не хотелось думать, что это фашисты: зачем судьбе сложности, они и так почти мертвецы. Это, конечно, свои!
Луч прожектора ударил по зыби морской, в полста метров от моряков из темноты вырвался катер. Свет обжёг глаза морякам; от катера, покачиваясь на волнах, отделилась шлюпка.
23
Спасённые моряки проспали десять часов после того, как их растёрли спиртом, напоили обжигающим губы бульоном и заставили проглотить горсть таблеток. Подобравший их катер покачивался у берега. Под сочувствующие взгляды спасшей их команды, отдохнувшие и выспавшиеся, троица сошла на берег.
Фёдор стал на колено и сжал в ладони горстку земли.
– Милая! – шепнул.
– Побереги слово для барышень, – сказал, засмеявшись, Василий.
– Э-э нет, мне землица важней девиц. Я хлебороб, и, когда купались, думал, увижу ли её, – засерьёзничал Фёдор.
Они подошли к высокому кирпичному зданию. И только здесь обратили внимание на одежду. Дело в том, что одели их на катере в то, что попалось под руку. На Василии висел старый бушлат, вымазанный в мазуте, бескозырка тоже была в пятнах; у Фёдора же наблюдалось другое несчастье: рукава бушлата доставали лишь до локтей, и он их постоянно натягивал, при этом в плечах нешуточно трещало; лишь Назарова одели сносно. Махнув рукой на внешность: всё равно сейчас ничего не исправить, вступили моряки в здание, под крышей которого висела серьёзная надпись: «Управление Морского порта».
В широком вестибюле толпились молодые солдаты, бравые моряки, мелькали женщины. По лестнице поднималась девушка.
– Извините, дамочка, – обратился Фёдор к ней, – где занимается начальник Управления?
– Начальник Управления? – тоненький голосок. – На правом крыле второго этажа. Но его пока на месте нет.
Василий глянул на неё внимательней. У девушки на щеках вспыхнул румянец.
– Вы тут трудитесь? – спросил Василий.
– Да, – ответила она, справившись со смущением, – пропагандистом от горкома партии.
В дальнейшем разговор их продолжился глазами – они глядели друг на друга, его же товарищи были будто далеко.
– Дамочка, проходите, – из глубины пробасил Фёдор. – А ты, Вася, перестань засматриваться на девиц, не время.
– Интересно, почему не время? – спросила, засмеявшись, девушка. Похоже, она не думала уходить.
– Потому что мы пока здесь, а завтра неизвестно, куда пошлют, – пояснил за Фёдора Назаров, поправляя руку, в повязке. – Видишь, какие мы? Погорельцы…
– Слышала, корабль потопили, вы не с него?
– С него, – подтвердил Фёдор.
– Ой… Тогда пойдёмте к секретарю, – сказала она, глянув на Василия сочувственно, и бодро застучала каблучками по ступенькам лестницы. – Не отставайте!
– Зачем нам секретарь? Нам начальник Управления нужен или комендант, – шагая за ней, ворчал Назаров.
Она остановилась у двери с надписью: «Секретарь парторганизации», кинув взгляд на Василия. Троица вступила за девушкой в кабинет, где сидел за письменным столом, погружённый в раздумья, мужчина неопределённого возраста: моложавый вид не гармонировал с шапкой седых волос.
– Александр Сергеевич, – обратилась девушка к нему, – это люди с «Нахимова».
Партийный работник, быстро встав из-за стола, пожал морякам руку и показал на диван:
– Присаживайтесь. С того, значит, света прибыли…
– Похоже на то, – смущённо ответил Фёдор.
– Пережили… Так, а члены партии присутствуют средь вас?
– Присутствуют, – ответил Василий.
– И как давно вы в партии?
– Три года.
– Прекрасно… Зоя Дмитриевна, – обратился секретарь к девушке, – надо поставить на учёт, как вас? – он посмотрел на Василия.
Василий назвал себя.
– Вот, вот, Василия Рязанцева. «Сейчас выдам направление на курсы по подготовке агитаторов, и беритесь за работу: с агитацией у нас полный завал», – сказал секретарь, проведя ладонью поперёк шеи, что означало, видимо, что пора снимать кому-то голову. – Зоя Дмитриевна, проводите молодого человека на курсы. – В голосе приказные нотки.
Он присел за письменный стол и что-то написал.
– Удачи вам, товарищ Рязанцев! – сказав, протянул листок Василию.
– Как же в таком виде? Может, завтра? Где-то переоденусь.
– Так… Вопрос серьёзный…– задумчиво проговорил Александр Сергеевич.
– Я помогу, – предложила девушка.
– Молодец, Одинцова! – воскликнул секретарь, облегчённо вздохнув.
Она шла впереди.
– Василий, поговорить надо, – обратился к приятелю Фёдор.
Девушка кинула на ходу:
– Я подожду на улице.
– Послушай, Вася, – взволнованно сказал Фёдор. – Нас трое. А тебе не кажется, что стоило бы нам и дальше держаться вместе? Мы ведь как кровные братья – на краю пропасти стояли. А теперь, выходит, дороги расходятся?
– Пока не знаю… Вы куда?
– Куда же – на корабль любой проситься. Подождём начальника Управления.
– Знаешь, как только устроитесь, сообщи, думается, и я не останусь здесь.
– Боюсь, утонешь ты на берегу, – сказал Фёдор, подмигнув. – Девка хороша, и наверняка не замужем, и на тебя смотрела так, что тебе отсюда трудней будет выплыть.
– Скажешь…– ответил, смутившись, как пойманный на нехорошем деле мальчик, Василий.
– Ладно, братишка, увидимся.
24
Опасения старого врача не подтвердились, и вот Полина привезла Сашку домой. С утра потеплело, сугробы заметно просели.
– Прямо весна! – воскликнула Полина.
– Что ты, – ответил Еремеев. – Мороз вот-вот ударит.
На крыльцо вышла Зина. Сашка сполз с саней, подошёл к девочке. «Здравствуй!» – протянул ей руку. Та, взглянув на мать, засмеялась и тоже подала малому руку.
– Обрадовалась, – возчику сказала Полина. – Понятно, одна всё…
– Этак-то плохо, – высказался Еремеев, почёсывая за ухом коня.
– Пойдём, Степаныч, – позвала возчика Полина, – попьём чаю, а потом разгрузишься.
– Полина Семёновна, ты знаешь, я порядок люблю. Прими груз, тогда попить можно.
– Поставь чайник! – бросила Полина на ходу дочке.
Пекарня и магазин при пекарне – всё было на плечах Полины: следила за выпечкой, хлебом торговала и сторожила. Еремеев втащил муку в кладовку, которая располагалась в конце пекарни. В штате пекарни – две женщины и подросток. Переговариваясь, они гремели формами и шлёпали тестом. Полина, войдя в цех, кивнула молодой полногрудой женщине:
– Как будто вас здесь сотня, шумите.
– И пусть шумим, дело-то идёт, Полина Семёновна, – отвечала, улыбаясь сочными губами, женщина, не отрывая рук от теста.
В комнате Полины в это время происходил серьёзный разговор.
– У тебя игрушки есть? – спросил у Зины Сашка.
– Нет игрушек…– покачала головой, Зина.
– А чем играешь?
– Если время есть, я читаю, я люблю читать.
– И я люблю.
– Ты разве умеешь?
– Нет, читала нам тётя Аня, а мы, дураки, её не слушали.
– А я буду читать, станешь меня слушать?
– Буду, раз Вовки нет.
– Молодец. Сниму чайник: закипел.
– И дядя пить будет? – спросил, наклонив голову, Сашка.
– Конечно, будет.
– А зачем?
– Что зачем? Он помогает маме.
– Нет, он злой, разве ты не видела, как он бьёт коня? – хресь да хресь!
В избу вошли Полина и Еремеев.
– Раздевайся, Степаныч, жарко, – предложила Полина.
Возчик скинул с себя шубейку и присел на придвинутый к столу стул. Полина налила в кружки чаю, принесла булку свежего хлеба, порезала её, а из алюминиевой кастрюли вылила в общую чашку горячий суп.
– Перекусим, не стесняйся, Степаныч.
– Я не стесняюсь, когда есть хочу.
Сашка косо поглядывал на Еремеева.
– Ешь, Саша, – подбодрила его Полина. И Еремееву: – Мать попросила подержать его, а он совсем не в тягость, слушался бы.
– Буду слушаться, – промычал Сашка.
– Хороший. А сестра двух детей оставила, каково? Письмо прислала через год, как убралась; я тогда ей отписала, что мужик её покончил с собой. После этого пропала, – рассказала, тяжело вздохнув, Полина.
– Ни слуху, ни духу, – добавила. – А ещё безотцовщина… И я схоронила своего – Зинке один год был…
– Ты, Полина Семёновна, молодая, у тебя всё впереди.
– Где там – сорок не за горами.
– Ничё, – утешал Еремеев, – закончится война, солдаты с фронта вернутся, тогда всех баб замуж выдадим.
Допив чай, он накинул на плечи шубейку, поблагодарил Полину Семёновну и ушёл.
– И этот посидеть не захотел, – неизвестно кому пожаловалась Полина. – Как мне надоели эти стены, стараюсь, чтоб уютней было, а для кого?
Сашка зевал, тётка хмурилась. Зина, увидев плохое настроение матери, приготовила малому постель и села за книгу, помня, что мать ей не мешает, если она читает. Но много раз, выполнив работу по хозяйству, она, сидя над книгой, о чём-нибудь своём мечтала. Обычно представляла, как учиться уедет в город и познакомится там с парнем. Незаметно летело время, а мать не замечала, что книга у дочери открыта на одной странице.
25
Вечно в хлопотах Агафья Рязанцева. С первыми лучами солнца она на ногах уже.
– Старик, Вову в садик отведи, я за хлебом займу очередь.
Стянула с Семёна одеяло.
Дверь стукнула. Дед Семён, поднялся, сел. Посидев, оделся.
– Пошли в сад, – обратился к внуку.
Тот глубже влез под одеяло.
– Рано, посплю, – промямлил.
– Вставай, ждать не буду.
– Правильно, иди один, – предложил Вовка.
Дед сбросил с внука одеяло; тот нехотя пошлёпал к умывальнику. Они вышли во двор, засыпанный снегом. Вовка сразу завалился в сугроб. Семён, матерясь, поднял его; за воротником у малого снег. Вытряхнув его, Семён скомандовал:
– Лезь на загривок, а то так до вечера не дойдём.
Вовка, с удовольствием, забрался на спину деду; и таким способом добрались они до водопроводной колонки. Утомился дед и запамятовал, что под снегом здесь лёд. Ступив неосторожно, он упал на бок. Вовка перелетел через его голову и растянулся. Старик с трудом поднялся и разразился матом; отведя душу, заворчал:
– Навязали по садикам водить…
Так и плелись они под бурчание деда, проклинавшего детсад, бабку и внучат. Наконец, дошли до места – бревенчатого здания, похожего на барак. В коридоре стояли фикусы, поникшие от холода; из дверей комнат высовывались детские посиневшие носы и слышались окрики воспитательниц. В конце коридора рыжий малый бил по клавишам пианино, и из дряхлого инструмента вылетали нестройные звуки.
– Дуй! – приказал Семён, когда Вовка скинул пальто.
– Нет! – захныкал тот. – Пошли домой…
– Что ты! – шикнул Семён. – Жрать нечего…
– Не останусь… – ныл Вовка.
К ним подошла полногрудая воспитательница.
– Ерёмин! – в голосе напускная радость. – Пошли, ребятишки уже заждались тебя.
Семён кивнул ей, думая: «Вижу, толстомясая, прикидываешься, что пацану рада.» Проговорил же вежливо:
– Забирайте, я пойду.
– Идите, идите, – проворковала воспитательница и потащила Вовку за руку, да так скоро, что тому бежать пришлось.
– Послушай, дочка, – крикнул ей вслед старик, – малый ничего с утра ещё не ел, уж покормите.
Воспитательница, словно не услышав, не оглянулась. Семён, махнув рукой, вышел на крыльцо. Выругавшись и сплюнув на обе стороны, подался в гору. По бокам улицы кривыми рядами стояли тёмные от времени бараки с покосившимися ставнями. Из одного барака вышла женщина и направилась навстречу Семёну, прижимая к груди кое-как завёрнутое дитё: Семён увидел торчащую из тряпок ножку. Поравнявшись с женщиной, высказал:
– Заморозишь ребёнка!
Женщина, мимо проскочив, крикнула:
– Язык длинный не заморозь!
Семён, не найдя слов для ответа, выпустил мат и пошёл себе дальше. В ограде избы задержался. Постояв, вошёл в сарай. «Коровы нет, а дух стоит», – подумал. Сел на скамью, на которой его Агафья доила корову, и извлёк из кармана узелок, сооружённый из грязного носового платка; дрожащими пальцами развязал его. Из узелка посыпались деньги. Семён сгрёб их и вытащил другой свёрток. Развязал и его; в нём оказались купюры покрупней. Собрал бумажки. «Старик, денег дай…» – вспомнил просьбу жены. «Нет денег! – мысленно отбрил её, ласково перебирая купюры и гладя их. – У юноши сила в теле, а у старика – в кармане». Свернув деньги в трубочку, он спрятал их.
Выйдя из сарая, почувствовал прилив сил. Не зная, куда деть их, поднял метлу и стал мести снег. С каждым взмахом белые пушинки летели вверх, кружась. Отведя душу, он положил у крыльца метлу и ввалился в избу. Устало упал на кровать. Появилась Агафья Кирилловна.
– Простыня грязней валенок? – без злости пробурчала.
– Я в своём дому, – ответил нехотя Семён.
– Мог бы прийти к магазину, целый час простояла, ноженьки гудят, – сказала Агафья Кирилловна более раздражённо.
– И я делом занимался, только прилёг, не привязывайся, дурная баба! – повысил голос Семён.
– Знаю, чем занимался, отшельник, – громко высказалась Агафья Кирилловна. – Поди, деньги считал? А я по соседкам бегаю, прошу взаймы.
И снова в доме скандал. В окно с улицы видно было, как руками замахала на супруга Агафья Кирилловна, как тот бросил в неё предмет, похожий на полено.
26
В вестибюле Одинцова читала газету и постоянно поглядывая вверх, на лестницу. Увидев моряка, высказала:
– Товарищ, поторопиться надо.
Василий извинился за задержку. Молодые люди торопливо пошли по тротуару. Падал снег, но сразу таял, рисуя на асфальте лужи. Василий шёл сзади девушки. Чувствуя на себе его взгляд, она остановилась. Он – тоже.
– Идите рядом, – с обидой высказала она.
– Но вид мой…– смущённо ответил он, показав на бушлат. На щеках его появились багровые пятна.
«Как мальчик, застенчивый, – подумала она. – Таким был и мой Митя, только этот чересчур энергичный». Василий смотрел поверх головы её.
– Идите рядом, а про одежду даже не думайте, это дело скоро поправим.
– А куда мы? – спросил Василий.
– До остановки, потом недалеко проедем.
– Если недалеко, может, пешком? – хорошая погода, – предложил Василий.
– Что ж, пошли, – безразлично ответила она. И добавила: – Наверное, не правильно в дом вести незнакомого мужчину, но это ведь служебное дело…
– Зоя Дмитриевна, – спросил Василий. – У вас, по-моему, изменилось настроение, может быть, я ляпнул что-то?
– Причём тут это… – сказала она, вздохнув, – впрочем, скажу: прошёл год, как мой супруг погиб. Был капитаном. Вот я и вспомнила его…– Она умолкла, опустив голову.
Василий неловко спросил:
– Вы одна живёте?
– Если вы о мужчине, – сказала она просто, – одна, хотя с родителями; старики у меня хорошие, да вы сейчас увидите их.
Они подошли к деревянному двухэтажному дому. Узкая лестница с резными перилами вела вверх. Поднялись по ней. Она постучала в дверь. Открыла дверь моложавая симпатичная женщина. «Мать» – подумал Василий.
– Здравствуйте! – поздоровавшись, он вытер ботинки о тряпку у порога.
– Здравствуйте, – проговорила женщина, кивнув головой и покосившись на одежду моряка.
«На дочку похожа» – подумал Василий. И вспомнил свою мать: «Интересно, какой стала…– А эти как близнецы, только мамаша солидней».
– Проходите, не стесняйтесь, – грудной голос, как у дочери.
Василий прошёл за ней в кухню и присел на придвинутый стул, смущённо глядя на мазутные ботинки.
– Можно спросить вас – откуда будете родом? – нарушила молчание хозяйка.
– Из Сибири, – ответил Василий.
– Сибиряк! – изумилась женщина.
«Скорей бы дочь пришла» – подумал Василий.
– И семья есть? – не давала ему передышки женщина.
– Есть.
– Это хорошо, и сколько же детишек?
– Нисколько, – отвечал, засмеявшись, Василий. – Ещё не успел жениться: до войны учился, а потом фронт. Семья – это родные.
– Дело молодое, случается, и на войне женятся.
– Признаться, не было такой мысли.
Показалась дочь, за ней – мужчина, малого роста, пожилой, но подвижный; пронзительные глаза его скользнули по фигуре моряка; клиновидная бородка придавала ему вид строгий, но толстые губы говорили о добром характере.
– Дмитрий Архипович, – представился мужчина и подал руку.
– А мы не познакомились! – воскликнула, спохватившись, женщина и протянула моряку руку. – Клавдия Нестеровна.
– Василий Рязанцев, – представился моряк, пожав тёплую ладонь.
– Это товарищ с погибшего корабля, он будет работать у нас в горкоме, нам нужно его переодеть, – дополнила дочка знакомство. Клавдия Нестеровна жалостливо глянула на Василия.
– С погибшего? Как же это случилось? – полюбопытствовал Дмитрий Архипович.
– Тяжёлая история, а коротко: наш корабль фашисты торпедировали, потом троих спас катер.
– Интересно…– проговорил Дмитрий Архипович, подвигая табурет ближе к Василию.
– Извини, папа, – встряла дочь, – нет времени, надо подкрепиться, привести Василия в порядок, и сразу же пойдём в горком. На курсы записаться нужно сегодня.
– Можете помыться там, – вступив в права хозяйки, Клавдия Нестеровна показала пальцем на дверь ванной.
– Не беспокойтесь, спасибо…– полон смущения, поблагодарил Василий.
Зоя Дмитриевна вышла в другую комнату, но вскоре вернулась и подтолкнула Василия к ванной, куда уже подходил её отец, с парою белья, брюками и кителем; одежда висела на плечиках.
– Возьми, – предложил он по-отечески. – Вроде по росту. Это бывшего зятя. Мы им гордились.
Зоя Дмитриевна опустила голову, но сразу же подняла её и посмотрела на моряка, как бы подтвердив: «Бери…» Василий, смущаясь, принял одежду из рук Дмитрия Архиповича. Тот, кивнув головой, оставил молодых у ванной.
– Зоя Дмитриевна, зачем? – всё новое…
– Надевайте. Только как с погонами быть?
– Снять бы надо…
– Быстрей мойтесь, – сказала она, прикусывая зубками нижнюю губу. Ушла, взяв китель.
«Замужем была…, а я не вспомню, чтобы мне девушки так нравились, – подумал он, оставшись один в ванной. – Кстати, а чего они так ухаживают за мной? Может, мужа очередного? Тьфу, дурак! – они по-человечески, а я о таких гадостях… Но она ласково на меня глянула. Тьфу ты, опять…».
27
Солнце лило лучи на сугробы, возвышающиеся вдоль берега реки. На нём не росло ни кустика. Зато на другом берегу, как будто легла тень, виднелась тайга.
Из двухэтажного дома вышел мальчик, в фуфайке взрослого человека – полы её доставали до земли, а на ботиночки его нависли женские рейтузы. Малыш попытался поднять сползающую на нос шапку, но понял бесполезность усилий и оставил шапку в покое – то есть, на носу, зато задрал голову, чтобы что-то видеть. Из соседних дверей этого же здания вышел другой малыш. Увидев Сашку, а это был он, подошёл к нему и задал вопрос:
– И ты в Доме отдыха живёшь?
– А где он? – спросил Сашка.
– Вот он, не видишь? – с ухмылкой сказал мальчик, показав на окно второго этажа, занавешенного чем-то розовым.
– Не, я отсюда, – отвечал Сашка, кивнув в сторону первого этажа.
– Отсюда? – удивился мальчик. – Так это ты, брошенный, который у тёти Поли живёт?
– Сам брошенный, – обиженно отвечал Сашка.
– Чё ты… Хочешь дружить?
– Хочу, как тебя звать?
– Костя. А тебя?
– Саня.
– Саня, айда ко мне в гости?
– Потом… Я за дровами схожу.
Он поправил шапку и направился к дому.
Найдя в сенях топор, приподнял его, но уронил. Полина открыла дверь.
– Что делаешь? – окликнула.
Сашка промолчал. «Берёт санки», – решила Полина. А малый, сопя, засунул топор за пояс. «Дров нарублю и домой беремя принесу» – подумал. Прошмыгнув за дверь, он осмотрелся и потопал к реке. Добравшись по снегу до льда, ступил на него и, скользя, потопал к противоположному берегу. Местами на льду темнели проталины. Сашка обошёл одну из них.
Это увидела Зина. Она направлялась к проруби, за водой, когда обратила внимание на бродивший по реке серый комочек. Ахнув и бросив ведра, она крикнула: «Саня, утонешь!». Малыш хотел было ответить: «Не утону», но, передумав, махнул рукой и подался дальше. Из дома на крик выбежала Полина. Увидев племянника, который обходил очередную проталину, она проголосила:
– Саша! Вернись, пара-зи-и-т!
«А-раа-зит!» – донеслось до Сашки. Он задержался у оставшейся за его спиной проталины.
– Мама…– шепнула Зина, схватив судорожно за руку мать.
– Пусть идёт, молчи… – прошептала Полина.
Сашка продолжил путь. «Кричат, что больше дров нарубил, не ходить же каждый день» – подумал.
– Оденься, мама, простынешь, – плачущим голосом проговорила Зина.
– Идиот! – дрожа от ветра и испуга, выругалась Полина. – Придёт, получит оплеуху…
– Мама, он не понимает, что можно, а что нельзя.
– Молчи, зелёная учить! – напустилась мать на дочку. – Лучше быстрей иди через мост, чего доброго, заблудится.
А малый уже вступил в лес. Задрав голову, он начал прикидывать, какое дерево срубить. Вокруг возвышалась чаща. «Верёвку, плохо, я не взял. Ладно, платком свяжу», – рассуждал. Тут он почувствовал, что защипали пальцы ног. «Как тогда, замёрзли», – подумал, вспомнив вечер, когда бабка везла его в санях. Топор тянул малыша вбок. Он вытащил его и ткнул в дерево. Но дерево рубиться не захотело. Тогда малый сел на пенёк, отдохнуть. «Посижу, – решил, – и начну рубить». Осмотрелся. Вдруг солнце зашло за тучу, и в лесу потемнело, как вечером. «Больше не пойду один в лес, зачем темно стало?» – захныкал малыш. Но вспомнив, что до вечера далеко, вытер слёзы и взялся за топор.
А в это время Зина попыталась перейти реку, но лёд стал гнуться под ногами, и она возвратилась на берег и поспешила к мосту, который был недалеко.