Но прямолинейность интеллигентов «николаевской эпохи» не граничила с той прямолинейностью, которую «разночинец» обнаружил впоследствии, в эпоху шестидесятых годов. Отвергнутая «разночинцами» «николаевской эпохи» романтическая культура все-таки продолжала сохранять над последними некоторую власть. «Реалисты», зачастую бессознательно, продолжали принимать те или другие из предпосылок «романтического» миросозерцания. Даже наиболее прямолинейные из них не доводили своих выводов до конца, не договаривали заключительного слова. И потому в каждом из них можно отметить признаки более или менее явно выраженной внутренней раздвоенности. Достаточно вспомнить примеры Гончарова и Герцена.
Но то было, повторяем, на закате сороковых годов, в момент довольно решительного торжества «разночинского» миросозерцания. А что должно было происходить в первый момент «столкновения двух миросозерцаний», ранней «встречи» двух общественных течений? Какой тип писателя должен был выработаться, какие черты должны были отмечать?[9]
Естественно предположить, что подобный писатель должен был особенно страдать той внутренней раздвоенностью, какой страдала эпоха. В его произведениях, естественно, могли остаться непримиренными предпосылки романтического и реалистического миросозерцания, точно так же, как они оставались непримиренными в жизни. Таким именно писателем был автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Мертвых душ» и «Выбранных мест из переписки с друзьями».