Владимир Малиновский
Записки о том как построить ковчег
Глава 1 Дорога
«Мир картонный, а сосули из воды. Ты на них, дружок, просто посмотри», – он пел эту дурацкую песню, десятый раз к ряду. К тому же, голос его вызывал еще большее раздражение, чем сама песня. И мне приходилось доводить себя тем, что я никак не мог повлиять на происходящее. Если кому-то становиться тошно от действий окружающей тебя среды. Варианта два. Первый – уйти. Для меня этот вариант всегда не подходил. А сейчас о таком думать даже не стоит. Ну и второй – начать менять любыми способами структуру системы, сложившуюся вокруг тебя. Даже если что-то пойдёт не так, в оправдание себе можно сказать: «Противодействие, как инъекция, пущена в организм. А то, что она не сработала должным образом, проблема исключительно этого организма».
«Мир картонный, а сосули из воды. Ты на них, дружок, просто посмотри», – ну вот снова. Так может оказаться, что я начну находить смыслы в этой дурацкой песне. Это почти то же самое, если бы через мои оба полушария проложили дихотомические рельсы, но так и не отправили по ним смысловой поезд.
– Ну, давай, спрашивай. К этому времени все начинают задавать. Вопросы, – он наконец повернулся ко мне, и я смог разглядеть его лицо. И тогда я понял, что его ужасное пение, как минимум, было связано с тем, что губы у него полностью отсутствовали. Но из-за густой чёрной бороды это не сразу бросалось в глаза. Мне даже на миг стало совестно за мои суждения о его голосе.
– Да. Как-то. Нет у меня вопросов, – сказал я, а он даже немного растерялся и сразу отвернулся. Видимо, он был не готов к такому развитию событий. – Ну, а что в основном спрашивают? – сказал ему я.
– Ну, в основном, что-то житейское. Ибо конформизм определят ваш быт. Ну, не мне тебе рассказывать, ты и сам это понимаешь. Ваш вид так устроен. Ну, может и есть пару-тройку исключений.
– Сколько нам ещё осталось кругов? – перебил его я.
– Семь. Два уже канули в лету. С каждым кругом скорость будет расти. В геометрической прогрессии. Разумеется. Некоторых пассажиров даже иногда тошнит. Но тебе думаю понравиться, – сказал он и стал постукивать по тонкому рулю старенького Бьюика.
Ритм задавала та самая песня, которую, как мне казалось, он без конца пел. Ту-ру-Ру-Ту-Ту, – буквально мычал он. Я посмотрел на дорогу, а точнее, на асфальт, по которому мы мчались буквально со скоростью звука. К моему удивлению, он не размывался в визуальном смысле. А наоборот, всё было видно отчётливо. Никогда не видел асфальта с такой текстурой. Казалось, что он резиновый или даже съедобный. Возможно, это сравнение было вызвано у меня диким чувством голода. И этот голод не был похож на тот, который чувствуешь в своем организме, когда проголодался. Тот повседневный сигнал, посланный тебе организмом. Тогда ты знаешь, что нужно делать. Добыть еду. И голод пройдёт. Но тут нет еды. Понимание этого тогда вызывало ощущение коллапса внутри меня. Образование маленькой бездны, в которую провалилась отколовшаяся от меня часть.
Вдоль всей дороги, по ее обеим сторонам, величественно возвышались заграждения, визуально похожие на сильно увеличенное графическое изображение. При этом это изображение было настолько растянуто, что видно только лишь разноцветные точки, что-то вроде огромных пикселей, которые к тому же проносились мимо моих глаз, тем самым замутнено растягиваясь.
– А это тоже движется? Как и мы? – спросил я. И он прервал своё мычание.
– Что это?
– Ну всё это? – сказал я, визуально дополняя свой вопрос круговым движением руки, с вытаращенным указательным пальцем.
– А ты про это. Кто знает? Возможно, статичность объекта по отношению к другому объекту всего лишь нелепая формальность, а в общем как знать. Как знать, – ответил он. И самодовольно продолжил мычать дурацкую песню: «Ты в окошко посмотри и ничего не говори. А послушай тишину…».
«Гав-Гав».
Не может быть, – подумал я. – Это слуховая галлюцинация, вызванная раздражением от его песни, в довесок новым чувством вечного голода. Нет, этого не может быть. А откуда ему тут взяться? – продолжал размышлять я. Он снова прекратил петь. Заметив в зеркало заднего вида, что я стал нервничать.
«Гав-Гав». Услышал я более отчетливо, чем в первый раз.
Я повернул голову и увидел через эту яркую стену огней. Как мой пёс Джек бежит по улице и подбегает к прохожим, обнюхивая их. Он был растерян и явно напуган.
– Что ты увидел?– сказал он, развернувшись ко мне. А я продолжал смотреть за Джеком. – Что ты там увидел? – повторил он свой вопрос. Но теперь его голос стал более грубым и пугающим.
– Там мой пёс, – сказал растерянно я.
– Парень. Брось это.
– Но он там совсем один. Ему страшно.
– Там ничего нет.
– Я вижу, его, – он вдохнул и снова развернулся. Я взял правую руку и закрыл ей свой рот. И тут же начал думать, когда я давал такую команду своему мозгу. И понял, что это был не я. А кто-то другой. Я попытался убрать руку, но она была словно чужая. Затем я начал чувствовать, как моя кожа на руке стала буквально сращиваться с кожей на лице. Меня стало тошнить. Я даже думать не хотел, что будет, когда рвота под высоким давлением начнет подниматься. И в конце своего пути упрётся в непреодолимую преграду. Блевать, не имея ротового отверстия, не самый приятный опыт.
Но уже через мгновение это перестало быть моей главной проблемой. Мои глаза стали буквально выползать из черепа, при этом оставались держаться на нервах, как на окровавленных верёвках. И когда они скатились почти до пояса, то обрели прочную форму и стали походить на змей из моей головы. Как и все змеи, мои начали изящно, но беспорядочно извиваться. Пугало то, что при этом я продолжал всё видеть. Он снова развернулся ко мне.
– Ох, какой красавец, – иронично сказал. Улыбаясь, на сколько это возможно, при отсутствии губ. – А теперь скажи мне, что видишь? – спросил он.
– Мн… Мн… – мычал теперь уже я. Я стал пытаться приручить глаза-змеи. Но с первого раза это у меня не вышло.
– Ты говоришь, что-то не внятное. Мне никак не разобрать твои слова.
– Мнн… Мннн… – промычал я.
– Ну вот опять. Ты должен понять, что здесь только я, твой друг. Нравиться тебе это или нет. Именно от меня зависит твоя дальнейшая биография. Уясни это. И так, начнём разговор сначала, что ты там видишь? – сказал он последнюю фразу спокойно и медленно. Я повернул левый глаз-змею в сторону окна, а правым смотрел на него. Мой пёс по-прежнему был там. Я перевёл левый глаз на него и отрицательно покачал головой. – Я так и думал, – сказал он и отвернулся от меня. Глаза-змеи медленно стали вползать в мой череп, вызывая у меня зудящую боль, а кожа стала разрываться, и я освободил руку. Я тут же начал со всхлипами жадно втягивать воздух, словно дайвер, у которого сломалось оборудование, и он в стремительном порыве поднимался с глубины и на самой грани успел выплыть на поверхность.
«Заметки на полях №0»
«Это может быть твоим, нужно только взять это. Не можешь взять – верь, что можешь. Когда вера угасает, остаётся то, что тебе не нужно, и ты берешь это. А затем ты смотришь, как всё вокруг тает: и вера в то, что это могло стать твоим, и даже то ненужное, единственное, что стало твоим.»
«Заметки на полях №1»
«Чем выше любовь, тем ниже поцелуи» – разлетались эти слова по всей вокзальной площади, находя заинтригованные отклики в толпе, снующих суетливым образом повсюду людей. Звуки эти доносились из палатки, а точнее, из динамиков стареньких колонок, которые были разведены по краям брезентовой двухцветной палатки, одна полоса белая, другая красная. Внутри палатки на раскладном стуле сидел молодой человек, в руках его была старенькая книга. Он курил сигарету, а пепел стряхивал в банку с весьма исчерпывающей надписью «Бычки».
– Эй, друг, – разрезал мелодию увесистый баритон. Молодой человек затушил сигарету, отложил книгу в сторону и взял в руки пульт от музыкального центра. Большим пальцем руки, за секунду, он избавил всю площадь от сладострастных женских голосов, обращенных в децибелы.
– Что это за параша у тебя играет? – сказал человек, довольно грозно смотря на юного парнишку. «Он что, тусил на байк-фесте. Да так нажрался, что вырубился где-то в укромном месте, а когда все разъехались, он даже не пошевелился. И вот теперь он пришёл в себя и вынужден скитаться в поисках своих, как уродец, который отстал от бродячего цирка. «Раздражающее пятно на однотонном полотне бытового конформизм» – подумал молодой человек, пристально осматривающий стоящего перед палаткой здоровенного бородатого буйвола в байкерском прикиде.
– Людям нравиться. Берут хорошо, – ответил он.
– Да, эти твои люди также любят водку. Как думаешь, отдают они себе отчёт, что она их неизбежно превратит в ничтожеств?! Слабых, больных и немощных представителей воистину великого вида. А?
– Не думаю, что это одно и тоже, – ответил молодой человек.
«Ну всё, я умру из-за сраной попсы. Он меня найдёт со своими дружками, отвезет на заброшенный завод или ангар, а возможно, у них есть какой-то склад. У всех байкеров есть такое место. Меня привяжут к стулу и будут пытать под «SABATON», отрезая мне конечности. А когда я, не выдержав боли, умру, перед этим намочив свои штаны, с меня снимут кожу и сошьют себе перчатки. Стильные байкерские перчатки. Представляю, как моя кожа будет тереться об ручку газа Харлея», – параллельно разговору выдавала ему его фантазия.
– Правильно. Зачем тебе думать. Если за тебя могут думать другие. Шикарно устроился. Мы гребаный рой. Действия одной особи несут за собой необратимые последствия для всего вида. Это, мать его, хрупкая конструкция сотни миллиардов решений в секунду, потом это дерьмо придётся кому-то разгребать. Врубился, о чём я? – сказал он.
«О да, ещё как врубился. Передо мной стоит редчайшее животное, единорог или нет, Ети, такое же мохнатое и загадочное существо. Так вот, это существо не просто носиться по лесу, а еще и пропагандирует свои идеи. Хотя, это тоже не подходит, слишком просто для него. Его параметры куда сложней».
– Ну, а если вернуться к разговору о, как выражались, попсе. И на неё можно посмотреть иначе. Ну вот, если взять конкретно эту песню. Текст на первый взгляд прост. Это делает его доступным. И в то же время, массовым. Далее мы получаем вербальные сигналы, заложенные художественно смысловыми нормативами.
– И что же это за сигналы? – спросил Байкер.
– А тут всё просто. Там заложено послание и смысл его направлен на сексуальное освобождение от оков ханжества. Это, можно сказать, женский манифест, – байкер совсем умерил свой пыл. На его покрасневшем красном лице появился интерес, в каком направлении проследует мысль юноши. – Там недвусмысленно слышится крик женского отчаяния. Так сказать, мольбы о том, что любовь часто бывает не полноценна. Они как бы вопрошают, почему мускульная архаика лишает их того самого блаженства любви. И, на самом деле, эта проблема в нашей стране достигает огромных масштабов, – байкер опустил глаза и принял задумчивый вид.
– Чёт я не понял. Что ты этим хочешь сказать? – спросил мужчина, погладив бороду.
– Ну, если уж говорить проще. То женские голоса озадачены, почему не все мужчины делают своим любим куннилингус, – сказал молодой человек, и байкер задумался.
– Это, признаться, интересное наблюдения. Действительно, что есть, то есть. Я бы, наверное, под таким углом бы не взглянул на эти слова, – сказал байкер.
«О да, ты бы не посмотрел. Вот интересно, а он сам из какого лагеря? Судя по его реакции, он ещё тот бульдозер. Языковой барьер не про него. Тем более, с такой растительностью на лице. Лев Толстой в куннилиге», – размышлял он.
– Дисочки брать будете? – спросил молодой человек.
– Что есть из тяжёлого?
– Только один мейнстримный шлак. Уверен, вам такое не подойдёт. На Карла Маркса есть один подвальчик, вот там вы попадете в свой персональный рай, – сказал молодой человек, взял тетрадь, оттуда вырвал листок и, записав на нём адрес, передал его байкеру. – Туда вам нужно, – сказал он. Байкер посмотрел на листок, на молодого человека и, смяв листок, положил его в карман.
– А ты, наверное, думаешь, что ничего страшного нет в том, что ты сидишь в этом занюханном клоповнике. Жизнь свою просирать так не страшно? – сказал байкер, сменив очередной раз гримасу своего лица.
– А что, здесь вполне сносно. Как говориться, светло, тепло и мухи не летают. Этим мухам дай только повод. Будут летать, доставать своим сверлом. Это как мини дрель, которая никак не может начать сверлить отверстия, – сказал молодой человек.
– У мух в природе есть определённые функции и конкретные задачи. Чего в твоей жизни нет, – сказал байкер. – На Энгельса есть дом старый, дореволюционный, с красивым двориком. Будешь там, спросишь Ваню «Бороду». Может, поможем и тебе отыскать твой персональный рай. – сказал байкер.
«Ну да, кто бы мог подумать, что кличка у байкера окажется «Борода». Хотя, если он байкер-пират, тогда всё сходится. Водитель фуры видит в зеркало заднего вида, как из-за поворота, в сопровождении шума грохочущих моторов, выезжает стая байкеров–пиратов. Дальше погоня, возможно пальба из дробовиков, перелезание с мотоцикла на кабины фуры, может, кто-то даже эффектно покатиться по дороге. «Мирамакс» забрал бы эту идею со всеми внутренностями, это был бы их ответ «Универсалу» на кассовый «Форсаж». Только вообще без соплей, одни суровые бородачи на «харлеях». Нужно название! Что-то вроде «Пираты без воды», хотя нет, может показаться, что пираты сидят без воды, и тупо не могут нормально помыться. Тогда нужно что-то броское, что-то, что одним названием раскрывает всю эпичность. «Пираты четырёх котлов». Нет. Слишком сложно. «Дорожные пираты». Уже лучше», – разгонялась фантазия у него.
– Мне пора. Может так стать, что наша встреча вовсе и не была простым «гондоном», – сказал Байкер
– В смысле защищенной?
– Нет, друг. Одноразовой, – сказал байкер, подмигнул молодому человеку, развернулся и пошёл. Через несколько секунд его яркий силуэт уже было не разглядеть в толпе быстро движущихся людей по вокзальной площади.
«Заметки на полях №2»
«О да, наклонись и посмотри, что там. Если она ещё простоит так хотя бы секунду, то я взорвусь, как фондовые биржи в конце восьмидесятых. Если расти дальше некуда, возможность скатиться в хаос, невероятно возрастает».
– Это их последний альбом? – спросила девушка, вытащив компакт-диск.
– Нет, это один из первых их релизов. Они тогда ещё больше старались делать ближе к акустическому звучанию. Сейчас, конечно, в них сплошная электроника, – ответил молодой человек, стараясь не смотреть на девушку, а точней на её откровенное декольте.
«Могу только догадываться, какого произведения искусства лишилась человеческая культура. Так и вижу ренессансное полотно, что в стиле Пантоха, где изображен младенец Иисус, который тянется к этой груди губами, а она придерживает свою грудь снизу, потому что не может обхватить её целиком. Да, ещё младенец начинает делать непроизвольное движения рукой, по направлению к сиське. Лёгкая содомия с оттенком Эдипова страдания. Христиане искусствоведы были бы в восторге».
– Я беру этот.
– Двадцать рублей, – сказал молодой человек. Девушка достала кошелёк, на нём блёстками были нарисованы фиалки. И, достав оттуда ровно двадцать рублей, передала их молодому человеку. Когда она стала уходить, он понял, что так ни разу и не посмотрел на её лицо. И от этой мысли ему стало даже чуть тоскливо.
«Заметки на полях №3»
«Боже, ну и вонь. Разве один человек весом не больше 60 килограммов может производить вонище, как от целого свинарника. Наверно, его вонь мутировала и теперь она может точечно поражать носовые отверстия людей в радиусе десяти метров. Вроде вируса, чья цель освоение новых территорий».
– Нирвана «Nevermind» есть?
– Найдем, – сказал молодой человек и встал со стула, чтобы найти нужный диск.
«Нет. Боже. Нет. Вонь ещё отвратней, чем я думал. Если бы у вони была градация, то эта вонь в иерархии занимала бы ключевые места. Может он готовиться к мировому чемпионату по вони. Того чемпионата, чьи участники не моются годами, возможно даже спят в подвалах. Просят собак, чтобы те на них мочились. Пацан явный фаворит этого турнира. Я бы уверенно ставил бы на него».
–Вот, нашёл, держите.
– Сколько?
– Двадцать рублей, – ответил молодой человек. Парень вида эталонного панка, в майке группы «Сектор газа» и в потертых джинсах, украшенных пятнами разного рода происхождения, обутый в видавшие всё на своем пути кеды и с засаленными длинными волосами, полез в карман за деньгами. Из первого кармана он достал немного мелочи, а затем нервно стал обшаривать все остальные.
– У меня только шестнадцать пятьдесят, – сказал панк, уставившись на свою ладонь, где собралась воедино вся мелочь, которая была у него в карманах.
– Во имя святого панк-рока. Давай, что есть.
– От души, братишка. Сейчас просто на мели. Чуть подразморожусь, да зайду к тебе ещё. Музыка всегда должна быть в ушах и в сердце.
– Ну да. Хотя бывает так, что она заседает в печенке. А это не совсем приятное чувство, – сказал молодой человек. Панк посмотрел на молодого человека и взял компакт-диск.
– Бывай братишка, – сказал панк и, повернувшись, пошел через толпу. Молодой человек с интересом наблюдал за реакцией людей на панка. Почти каждый, мимо кого он проходил, каким-то образом удостоил его своим вниманием.
«Заметки на полях №4»
«Не руки, а биография в картинках. Как еще не забыть, что ты когда-то любил некую Люсю. Конечно, нужно выбить это у себя на руке. Зато, при мастурбации всегда можно ощущать её присутствие. А это что, ласточка? Да, точно ласточка. Ласточка, которая залетела в рот кита, а его желудок до конца не переварил её, и она осталась жива. И, пройдя весь путь тьмы, птица вышла к свету, и теперь она, искалеченная, нашла пристанище на его руке. Нет, серьезно, в его кожу, наверное, залито несколько литров краски. Если он выведет все наколки, он похудеет килограмм на пять».
– Ей. Кореш. Нужно. Ну знаешь, что-то такое. Ну, чтобы по стрункам души холодок пробегал. А глаза чуть макрели.
– Но слёзы не текли, – сказал молодой человек и стал наблюдать за реакцией человека.
– Ты с этим поаккуратней. Так, на всякий случай. Мало ли, в какой ситуации тебя жизнь приземлить.
– Учту. Спасибо за совет.
– Давай-ка, корешок, вернёмся к нашим баранам. Так что. Какой музон отвечает моим чаяниям, – спросил мужчина, похожий на человека, изображенного на любой из листовок с объявлением «Внимание, розыск».
– Думаю, что вам лучше всего подойдёт сборник. Вот этот, пожалуй, – сказал молодой человек и вытащил диск из деревянной фонотеки. – Золотые шлягеры «Русского шансона». Уверен, почти на сто процентов, что вы найдёте в нём, что искали.
–Хм… Подстелил соломку. Это ты, молодец. Ловкий малый. В моём мире человека лучше распознать сразу. Если ты этого не умеешь делать, твоя дорога становиться сразу же короче, – сказал мужчина, говоря каждое слово размеренно.
«Да, представляю я их дороги: всюду разбросаны ножи, заточки и что там у них ещё. Это всё не по мне. Слишком остро. Есть большая вероятность порезаться», – думал молодой человек, пока мужчина рассматривал список исполнителей на обратной стороне диска.
– Ну. Чёрт его знает. Ладно, заворачивай.
– 20 рублей.
– На, держи, – сказал мужчина и передал молодому человеку «полтинник». Он взял его, положил в импровизированную из банки кассу и стал отсчитывать сдачу.
– Да, не надо ничего. Оставь это у себя, – сказал мужчина. При худом телосложении он выглядел вполне мужественно, его лицо было осунувшимся, с выпирающими острыми скулами, а те части кожи, которые не были залиты синей краской, имели темный оттенок. Как у тех людей, которые работают либо на стройке, либо все выходные проводят на дачном огороде.
– Вы очень щедры. Но это не сделает меня богаче. Так что, вот – сказал молодой человек и настойчиво протянул деньги.
– Ну, тебе видней. Ты тут рулишь. Пока что. Вечного нет нигде, – сказал мужчина, улыбнулся и взял деньги из протянутой в его сторону руки. Затем ещё раз посмотрел на молодого человека, хмыкнул, развернулся и пошёл к дороге, где его ждал черный мерседес.
«Заметки на полях №5»
– Ну там еще баба на бэк-вокале с прокуренным таким низким голосом повторяет одну эту же фразу: «На на лаа ооо ууу», примерно такой мотив.
– Может вспомните ещё хотя бы что-нибудь. Не знаю, опишите исполнителя?
«Ну да, я программа, которая по Ту-лу-ла, ту-лу-ла, знает все песни. Представляю себе, как баянисту Егорычу, после несколько осушенных бутылок горючей жидкости говорят: «Егорыч, давай эту – татата тааатаатттаааттаачетамлянана». И Егорыч тут же, не разогрев должным образом меха, начинает её играть. И самое интересное, что Егорыч играет всё ровно то, что ему заказывали. Только вот, никому уже нет до этого никакого дела. Потому что на другом конце праздничного стола, дядя Гриша влепил по роже размашистым ударом дяде Паше, за то, что тот облапал пышные ножки тети Зины – жены дяди Гриши. И все гости уже замешаны в этом беспорядочном клубе пьяного хауса, пропитанном потом, пылью и перегаром. Все там. Кроме Егорыча, он своё дело знает, играть, пока Титаник идет ко дну. Литературоцентричность русского языка дала его носителям способность воспринимать и конструировать точные речевые образы, вдобавок, успешно применять их на практике. В современной трактовке баян перестаёт выполнять свою функцию и становится метафоричным образом. Имеющим значение чего-то пережито, чего-то неприлично безвкусного, чего-то такого, чем можно воспользоваться, но следующего раза быть не должно. А если убрать всю иронию, на самом деле, использование баяна по сей день запрещено во многих странах, на законодательном уровне».
– Ну, он такой ещё, с бородой. А может и без неё. В общем, он в молодости был без бороды, а потом отрастил себе такую роскошную бородищу.
– Может, Джим Моррисон? – сказал молодей человек, радостным тоном.
– Кто? – сказал вопрошающе мужчина с идеальной прической, собранной на бок. На нём был надет свободный льняной костюм светло-серого цвета и идеально белая рубашка без галстука. Вместо этого на его шее повис медальон на тонкой, чёрного цвета, верёвке.
– Джим Моррисон – это львиная доля капитализации группы Дорз. Он индейский шаман, проводник в мир психоделической парадигмы.
– Психоделической парадигмы, говоришь? – сказал мужчина с кулоном на шее и огляделся по сторонам. И его выражение лица сделалось более серьезным. – А ты бывал в этой парадигме?
– Я, можно сказать, подглядывал за ней через дверную щель. Мне, признаться, страшно заходить через нее целиком. Если зайти туда надолго, а на самом деле иначе нет смысла, то возвращаешься оттуда уже другим человек. А эти изменения не всегда идут на пользу. Лотерея, по-другому не скажешь. Не мой вариант.
– А я, пожалуй, загляну, – сказал человек в костюме, смотря на молодого человека с любопытством. – И как я найду ту самую дверь?
– Думаю, что вы это поймёте. Даже скорее почувствуете. Так как эта дверь откроется только вам. И никто другой в неё не сможет войти.
– А вот, когда я открою дверь и войду в неё. Как мне понять, что я там внутри не сверну с дороги и не заблужусь?
– Это хороший вопрос. В том то всё и дело, что никак. Просто нужно понимать, зачем ты там. Это как попасть в страну ОЗ, приходишь туда, чтобы получить желаемое, а потом понимаешь, что это самое желаемое, всегда было у тебя. И как бонус, у тебя останется масса положительных воспоминаний от самого путешествия.
– Звучит хорошо. Теперь осталось проверить это на практике. Слыхал о маркетинговой химере, – молодой человек, задумавшись, отрицательно покачал головой. – Ладно. Давай всё, что есть. – сказал мужчина. Молодой человек стал доставать компакт-диски.
«Так, вот это. Это обязательно. Ну, пожалуй, еще вот это», – говорил он вслух. – Вот, держите полный набор, – сказал он и положил перед мужчиной несколько альбомов с разными вариациями обложек, но на всех были четыре человека и одна и та же надпись «Двери». Человек взял их и стал рассматривать.
– Вот, держи, – сказал человек и передал деньги. – Надеюсь, что следующие предложения будут не менее интересные.
– Боюсь, что таких уже не будет никогда. Кто бы вам, что не говорил. Когда входишь в двери в первый раз, понимаешь, что уникальность этого опыта не повторится, собственно, в этом и есть её уникальность.
– Это ничего. Жизнь еще идет и в ней, я думаю, будет что ещё посмотреть интересного.
– Все на это надеяться. Просто другого ничего не остается, – сказал молодой человек. Они ещё несколько секунд смотрели друг на друга, затем человек кивнул головой и пошёл.