Владимир Кутырёв
Время Мortido. Опасные связи

Полная версия

2. Вос(нис)хождение человека: от жизни к знанию

Познай самого себя. (Сократ)

Если верить в вечное существование, то душа Сократа смотрит на нас, скорее всего, со смешанными чувствами. С удивлением и горечью, что через 2,5 тысячи лет самопознание все еще неразрешенная задача, с надеждой и радостью, что у человечества, наконец, дошли до него руки. Слушая наши речи и читая тексты, оценивая направление и характер практической активности, он не может не признать, что сейчас человек обратился к себе. И это обращение по преимуществу деятельно-познавательное.

Мощь нацеленных на него арсеналов науки и техники, отводимое ему в них место впечатляют и внушают уважение. В космологии, физике сохраняет влияние антропный принцип, согласно которому сама Вселенная, как таковая, существует благодаря человеку. Будь условия его жизни другие, наша Вселенная могла и не возникнуть. Биологические дисциплины проникли в святая святых – генную структуру и взялись за ее фундаментальную реконструкцию. Ради благосостояния человека ежегодно синтезируются тысячи новых веществ в химии, изобретаются невиданные средства в технике, не говоря о социально-психологических дисциплинах, непосредственно специализирующихся на его исследовании и трансформации вплоть до «моделирования души». Наряду с естествознанием, обществознанием и техникознанием на наших глазах конституировался особый блок наук о человеке – человековедение, в котором применяются все достижения предыдущих сфер познавательной деятельности. Оно как бы завершает эту величественную картину самопознания человека.

Что может отметить Сократ, оценивая общее расположение сил и течений в ней (хотя бы при самом панорамном, схематизирующем взгляде)?

Что познание человека решительно вышло за пределы этики, размышлений о добре и зле, судьбе отдельного индивида, с чего начинался поворот греческой мысли от натурфилософии к философской антропологии. Оно озабочено его перспективами как родового существа, от которых зависит и судьба индивида. Что, выведя за рамки философии и традиционных социальных наук, сделав предметом почти всех теоретических дисциплин, включая точные и технические, его нынешние представители больше всего озабочены синтезом накопленного. Дебатируется идея единой науки о человеке, вокруг которой постепенно объединились бы все другие отрасли знания и культуры в целом. Слившись с философией, а скорее, преодолев ее, такая Наука будет заниматься человеком как одним из видов Разума. Это будет некая Гуманология, в которой человек рассматривается как часть Универсальной Мысли. Как УМ. Которая(ый) будет равна(вен) всей Реальности.

Итак, Человек! Нет человека, подошел к человеку, вижу человека, недоволен человеком, думаю о человеке – во всех падежах и склонениях человеческая мысль занята им. Самим собой. Не пора ли задуматься о смысле и результатах этого познавательного бума? Ибо одновременно, параллельно все говорят о кризисе цивилизации, тупике прогресса, конце истории и, без всяких шуток, «смерти человека». В конце ХХ – начале ХХI века перед ним грозно встал вопрос «быть или не быть». Здесь явно какой-то парадокс, который Сократ, со своим диалектическим чутьем, несомненно, видит. Души, однако, не вмешиваются в земные дела людей и нам надо пытаться решать его самостоятельно.

Еще не так давно полагали, что причина большинства существующих проблем, драм и трудностей в недостатке знаний о природе, материи, мире, слабом развитии науки и техники. Теперь такого мнения держатся лишь самые узкие, социально глухие и слепые сциентисты, безнадежные технари. Сетовать поэтому на непознанность природы, когда мы делаем с ней все, что заблагорассудится, проникли в микро- и мегамиры, овладели сверхзвуковыми скоростями и световыми волнами, магнитными полями и околоабсолютными температурами, преобразуя ее применительно к предварительно намеченным целям, становится как-то странно. Какой информации и сколько энергии еще надо? Можно ли поверить, что если человечество удвоит или удесятерит производство новых химических материалов, роботов и компьютеров, изменит наследственность всего живого, отменит пол и начнет клонироваться, то его перспективы посветлеют. Вряд ли?

Стихийность, непредсказуемость развития человечества все чаще является результатом нашей преобразовательной и проектировочной деятельности, нашего, прежде всего научно-технического, творчества. Оно становится глобальным источником угроз, рождая проблемы, влекущие цивилизацию к пропасти. Поскольку творческая деятельностью занят человек, она есть выражение его ума и воли, то как бы напрашивается вывод, что мы не знаем самих себя. Не ведаем, что творим, так как не ведаем, кто творит. Таково все шире распространяющееся убеждение на фоне ускорения прогресса и разочарования в нем, небывалого роста знаний о мире и сомнений в их благотворности. Убеждение, являющееся логической основой для крутого поворота научных исследований в сторону человека.

Короче говоря, вслед за познанием и овладением природой пришел черед окончательного овладения ее преобразователем и властелином. Это трудно, так как он самый сложный элемент мира, наиболее загадочное его существо. Но тайна неурядиц в нем или рядом с ним, ключ к их устранению видят здесь. «В наши дни, – отмечал один из авторитетных философских представителей точного и технического знания, – самым большим и, пожалуй, зловещим является незнание человека. Попыткой понять природу человека был озабочен еще древний Египет. Это нашло свое отражение в знаменитой Египетской книге мертвых. С тех пор прошло 3500 лет и, кажется, существенного прогресса не было достигнуто».²⁹

Познать самого себя! Вот путь спасения человека и человечества. В этом «закон и пророки».

* * *

Познавший себя – собственный палач. (Ницше)

Хотя новый виток человекопознания развертывается не на пустом месте (будем справедливы), задача видится в том, чтобы сделать его более глубоким, полным. Учитывая возлагавшиеся на это надежды, нам кажется теоретически и практически полезным представить мечту сбывшейся. «Познанный человек» – каков этот феномен, что он означает и на каком отрезке пути к заветной цели наука находится?

Как известно, взятое в чистом виде в соответствии с идеалом научности, познание функционирует в рациональной, знаковой форме и по сути является исчислением, гарантирующим получение точного и универсального результата. Оно математично и технично. По представлению М. Хайдеггера, доминирование такого типа мышления предопределено характером отношения к миру «западного человека». Оно сугубо деятельностно и предполагает знание того, как применив некоторые приемы, трансформировать предмет в другое состояние. Познать предмет – это суметь, для начала, воспроизвести, смоделировать, а потом и изменить, исходя из целей познания. Моделирование всегда беременно чем-то новым. На определенном уровне развития познание-вычисление, познание-моделирование с неизбежностью перерастает в технологию и проектирование, в инженерное творчество. Это относится и к живому человеку.

Познавательное изменение «живых предметов» обычно означало их превращение в нечто мертвое, нефункционирующее. Внешнее вмешательство в жизнь разрушает ее организацию. Существо становится веществом, хотя, быть может органическим.

 
«Кто хочет что-нибудь живое изучить
Сперва всегда его он убивает.
Потом на части разнимает
Хоть связи жизненной, увы, в нем не открыть»³⁰.
 

В основном, однако, такое грубое вмешательство в жизненные связи типично для науки до 18–19 веков. Гете, словами Мефистофеля порицал ее, когда главным средством исследования живого был анализ в теории и скальпель на практике. В 20 веке воздействие науки на жизнь стало более ей адекватным и виртуозным. Механические орудия – «нож и скальпель» уступают место органическим: генные инженеры разрезают ДНК с помощью ферментов; рентгеновские лучи и ультразвуковые волны проникают в организм, не меняя его структуры; нейтронная бомба, умерщвляя тело, оставляет в неприкосновенности его макроуровневые связи. Возникшие в сфере мысли теории системной организации, в значительной степени преодолевают механицизм аналитических методов.

Другим, пожалуй, самым мощным и перспективным направлением исследования живого являются подходы, не нарушающие его структуры не только на макро, но и на микроуровнях. Они в принципе не вторгаются в органическое тело. Это направление включает в себя различные способы имитационного моделирования, когда структурные связи переносятся на новый субстрат. При последующих любых манипуляциях первичный предмет, в случае живого – органическое тело, остается нетронутым, неповрежденным, так как все изменения происходят с его структурным аналогом. Возникает феномен «функционального бытия». На этот путь одна за другой сворачивают разные отрасли естествознания, в том числе биологии и даже медицины. Занимаясь, например, биосемиотикой, математической экологией или искусственным интеллектом, то есть проблемами жизни, можно не прикасаться ни к одному органическому субстрату. Можно и не видеть, не представлять ничего живого, были бы какие-то параметры. Сначала снятые с реальных форм, а потом условные, заданные.

С подобным типом познания связано функциональное определение живого, на него опираются критики традиционной теории эволюции, обвиняя ее в «водно-углеродном шовинизме». Этим питаются все космические трактовки происхождения жизни, отождествляющие ее с разумом, а также логически отсюда вытекающие предложения отказаться от «белково-нуклеиновго центризма». Быть, жить – всего лишь функционировать и меняться; все определяется уровнем организации, а не субстратом, не телом – такова идеология имитационного познания, слепком с которой является техницистская и информационно-компьютерная по своей сути современная наука.

Полное, адекватное себе выражение, имитирующее моделирование нашло после появления нано и нейрокомпьютерных технологий, позволивших поставить задачу воспроизведения высшего свойства земной жизни – человеческого сознания. Его стали рассматривать в качестве аналога компьютера, а фактически как своего рода вычислительную машину, сверхсложную, но которая, тем не менее, эволюционирует как информационная система. Споры о том, может ли машина мыслить ушли в прошлое. Создатели индустрии искусственного интеллекта приводят такие аргументы, а область имитации компьютерами функций человека так быстро расширяется, что «гуманитарной общественности» приходится делать хорошую мину при плохой игре, признавая эту игру очень хорошей. Если вначале развития электронно-вычислительной техники ее сравнивали с человеческим мозгом, «измеряли человеком», то теперь отношение перевернулось: человека измеряют компьютером. Пока в основном «мозг», но в сущности больше нет ни одной сферы жизни, на которую не притязало бы научное познание, вооруженное информационной технологией. Его возможности бесконечны и хотя мир тоже бесконечен, он состоит из конечных предметов, а все конечное познаваемо, воспроизводимо и значит – заменимо. Заменяют обычно на «лучшее». Человек – конечное существо и он не так далек от того, чтобы быть познанным и смоделированным. Имитирующий, а потом превосходящий человека аналог, «транс-человек» – на подходе.

Если познавательное моделирование человека как телесного существа предполагает смену его субстрата, то его моделирование как субъекта сознания ведет к «снятию» его души. Говоря упрощенным материалистическим языком, к возгонке психики в интеллект. Предпосылки этого создаются самим актом замены органической телесности, ибо душа существует как напряжение противоречия между телом и духом, чувством и мыслью. Душа – вера, надежда, любовь и другие ее состояния, как бы их не мифологизировали, это – «духовные чувства». Когда ставят задачу преодоления не только чувственного, но и умопостигаемого начала в человеке, их замены трансцендентально-знаковым, с целью «математического описания нашего внутреннего мира», то фактически хотят его ликвидировать. Душа, вслед за эмоциями, при целерациональной деятельности, ради которой создается Гомутер (гомо+компьютер) – фактор брака. Математическое моделирование и исчисление противопоказаны ей по определению, поскольку она есть следствие неопределенности живого и существует в силу того, что «сущее не делится на разум без остатка». Когда удастся разделить все на разум, описать математически, это и будет означать, что удалось построить мыслящую машину.

Предварительным условием достижения подобной цели должно быть преодоление традиционного (исторического, гуманного) человека и появление человеческого типа сходного с робототехническим устройством. В информационном обществе этот процесс резко ускорился и идет с двух сторон: по мере того как роботы становятся похожими на людей, люди становятся похожими на роботов. Возникает «технологический человек». (Другие варианты наименования, имеющие хождение в литературе: техногенный человек, компьютерный человек, мультипликационный, агуманный человек, человек Тьюринга, E-homo и т.п.). Главной особенностью такого человека является вытеснение из его поведения всего чувственного, интуитивного, непредсказуемого, превращение жизни сначала в целерациональную деятельность, а потом в ментальную коммуникацию, то есть подавление той самой души, а потом и духовности в целом, о совершенствовании которой обычно заботились, стремясь к самопознанию. Подобная “ирония развития” существует как на индивидуальном, так и на родовом уровне. Научное познание – одно из основных средств сужения многообразных духовных переживаний до чистой мысли, их выпаривания и высушивания до интеллекта, освобождения человека от способностей к вере и любви, от нравственного и ценностного отношения к миру. Оно превращает Homo sapiens в Homo ratio, sapientismus. Трансформация Духа в Разум, разума в Интеллект коррелирует с превращением, реального в виртуальное, общества в социотехническую систему, культуры в технологию, общения в коммуникации.

Долгое время было принято считать, что существуют бессмертные души и бренные тела. Но коварство безбожного технического мира в том, что души людей умирают раньше, оставляя после себя функциональные оболочки, которые и действуют. Мультипликационный техногенный человек не миф, а реальность, не будущее, а настоящее. Не потерявшие совесть (как раньше), а совершенно искренне не представляющие, что она такое, предприниматели и политики; оторвавшиеся от предметной реальности до отвращения к собственному телу “одержимые программисты”; другие многочисленные отряды быстро растущей искусственной интеллигенции; снижение уровня мотивации и потеря чувства жизни у «традиционного» человека (которое он чаще всего принимает за потерю ее смысла) – все это признаки появления своеобразного гуманоида. На повседневном языке ему, по-видимому, соответствует понятие “человеческий фактор”, а на социологическом – актор, квази-субъект, агент, но в любом случае – это стадии становления “познанного” или “почти познанного” человека, а фактически промежуточного существа в переходе к мыслящим формам нового типа.

Итогом всего этого мощнейшего научно-технического напора на человека стало вытеснение из человекознания философской антропологии и гуманитарных подходов к нему. Вместо них возникают и все шире распространяются трансгуманизм, posthuman study, гуманология, персонология и т.д. течения, рассматривающие человека как один из видов разума, наряду с его другими, возможно, космическими, а фактически, искусственными, создающимися в настоящее время на Земле. В свете этой, начавшейся плюрализации бытийных форм разума, мы должны озаботиться, как будем жить в мире, где «не одни». Правда, прежде надо выяснить, кто есть «мы «, от имени кого и о ком должны заботиться.

В антропологической и технической философии, часто бессознательно, уже представлены интересы различных форм мыследеятельности. В большинстве случаев речь пока идет о сохранении, развитии и совершенствовании традиционного, исторического человека. Однако после завершения дискуссии на тему могут ли машины мыслить (сомневавшиеся глухо молчат), растет число носителей робототехнического мировоззрения – защитников роботов «от человека». Они указывают на несостоятельность «компьютерного агностицизма», с чем трудно не согласиться, возмущаются дискриминационным характером господствующего отношения к искусственному интеллекту, призывают к скорейшему переходу в «новый прекрасный мир», где все будет механизировано, автоматизировано, интеллектуализированно и закодировано. Восторги по поводу новых возможностей техники дошли до появления техноэроса. И блестяшие, талантливые и серые, рядовые технократы искренне восхищаются открывшимися перспективами замены человека: на производстве – предприятия без работников, в образовании – университеты без педагогов, в искусстве – кино без актеров, живопись без художников, музыка без исполнителей, секс без партнера. До какого распада дойдет (дошел?) человек, следуя по пути такой самодеятельности, прежде чем окончательно будет вытеснен машинами, апологеты «окончательного» самопознания человека не задумываются и ставят после «познать» восклицательный знак. В пользу «Иного». Ради Постчеловека.

Исходя из этой новой ситуации, современное общество раскалывается на людей, желающих остаться, сохранить свою идентичность и людей, чьё сознание похищено новой социотехнической реальностью и они стали «агентами своего врага». Впервые об этом внятно заговорил, кажется, Ж.Ф. Лиотар. «В технонаучном мире мы подобны Гулливеру: то слишком велики, то слишком малы – всегда не того масштаба. Если смотреть на вещи с этой точки зрения, то требование простоты сегодня кажется воплощением варварства. Разбирая тот же пункт, следовало бы подробнее разработать вопрос о разделении человечества на две части: одна принимает этот вызов сложности, другая – тот древний и грозный вызов, что связан с выживанием рода человеческого. Вот, может быть, главная причина провала проекта современности, который, напомню тебе, в принципе относится к человечеству в его совокупности».³¹

Проект современности, «модерна» это, другими словами, проект эпохи Просвещения, Прогресса, эпохи надежд на торжество Разума, несущего человеку Благо. Он действительно провалился, модернизм сменился постмодернизмом, надежды на процветание надеждами на выживание у одних, и желанием, фаталистически оправдывая ход вещей, трансформироваться в нечто новое – у других. Второе желание есть желание смерти традиционного человека, хотя прямо его обычно не высказывали. До некоторых пор. Но вот теперь новый этап. «Принимая вызов сложности», ее идеологи начали выступать открыто. Они сбрасывают маскхалаты, прямо заявляя, что человек не только одна из форм разума, но форма низшая, будущее место которой «в зоопарках и резервациях». Главная «маска», приманка трансгуманизма, что человек при этом будет «более совершенным», а в конце концов, бессмертным. «Зоопарки для бессмертных», а роботы смертные? Или все наоборот? Ложь и противоречия на каждом повороте мысли! Странность, однако, в том, что желающие сохранить себя люди не хотят этого замечать, предпочитают не придавать значения все шире распространяющимся призывам к ликвидации человека, по прежнему полагая, что обосновывать необходимость его «ухода» со сцены бытия, никто не осмелится. Осмелились, а дальше, особенно если прогрессоры не встретят противодействия, идеология смерти человека будет проповедоваться еще агрессивнее. Пора видеть, как это делается и, чье сознание еще не подавлено техносферой, – защищаться.

В гуманистике, как известно, роковое слово о смерти человека впервые было произнесено французским структурализмом. Цель гуманитарных наук «не конституировать человека, а растворить его» (К.-Леви Стросс). Но тогда оно рассматривалось как некий прием, специфическая методология познания, которое предпринимается, в конце концов, ради человека. Смерть как онтологическое состояние и Благая весть о ней /Евангелие антигуманизма/ была провозглашена постструктуралистской философией или, распространяя ее на всю культуру – постмодернизмом. Наиболее решительные «слова надежды» на результаты познания человека высказал М.Фуко: «можно поручиться – человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке».³² Это ставит его в ряд ключевых фигур вместе с Коперником и Дарвиным, символизируя наступление принципиально нового этапа в судьбе человека и его мира.

Но какой будет мир без человека? Что идет ему на смену? Сам Фуко оставляет эти вопросы без ответа. В последних работах он как бы даже отказывается от радикального антигуманизма, опять говорит о субъекте и герменевтике его познания. Однако идеи живут собственной жизнью и Ж. Делез в приложении «О смерти человека и о сверхчеловеке» к своей книге о Фуко такой ответ дает. «Силы в человеке вступают в отношения с силами внешнего: с силой кремния, берущего реванш над углеродом, с силами генетических компонентов, берущих реванш над организмом, с силой аграмматикальностей, берущих реванш над означающим… Как сказал бы Фуко, сверхчеловек – это нечто гораздо меньшее, чем исчезновение существующих людей, и нечто гораздо большее, чем изменение понятия: это пришествие новой формы, не Бога и не человека, и можно надеяться, что она не будет хуже двух предыдущих».³³ Ответ гораздо более конкретный, хотя тоже требует расшифровки: человек распался на факторы и силы; в этом качестве он вступает в отношения с техникой, прежде всего компьютерной /»кремнием»/, которая берет реванш над жизнью и естественным человеком /»углеродом»/; генная инженерия, манипулируя человеческой телесностью, разрушает его целостность как организма; победа над означающим означает ликвидацию субъектности человека. В итоге образуется новая форма «не Бог и не человек».

Что это за форма, о которой все сказано, но она не называется? Очевидно, это и есть искомый постчеловек, возникающий в результате смерти Homo sapiens как природно-социального существа. А постмодернизм, включающий в себя трансгуманизм, есть идеология этого процесса и замены человека постчеловеком. Это сциентистский технократизм, перенесенный на существующего исторического человека. Предавая его, постмодернизм открывает дополнительные шлюзы и так смывающему нас стихийному потоку техногенного прогресса.

* * *

Я вернусь к людям излечить их от знания, не знающего любви (Будда).

Есть ли перспективы по установлению некоего modus vivendi между биогенным и возникающими на наших глазах техногенными формами разума? Каковы могут быть принципиальные подходы к этому?

Когда-то на Земле не было биосферы. Появившись, она охватила собой предшествующие виды неживой материи. Однако не полностью. Физико-химические структуры продолжают существовать самостоятельно, вне значимого биотического влияния. Возникновение другого не обязательно целиком и сразу отрицает бытие, послужившее его лоном. Со становлением ноотехносферы живая материя, человек с его естественным интеллектом превращается в “старую” форму бытия, но она вполне может продолжаться неопределённо долго, коэволюционно взаимодействуя с вновь возникшей. Содержание такого взаимодействия, его влияние на внешнюю и внутреннюю природу человека зависит от своевременного и правильного осознания им своего изменившегося положения, выработки жизнеутверждающей стратегии поведения. Немного, но зависит. Не может быть такого, что всё влияет на человека, детерминирует его, а он, обладая сознанием и волей, не определяет ничего.

Идеологи технократии выдвигают против человека в сущности единственный, но чрезвычайно серьезный довод, о котором они иногда сами / надо отдавать должное/ сожалеют: ПРОГРЕСС! Он неотвратим, его не остановишь. Так говорят о смерти, от которой все равно не уйдешь. Прогрессизм стал поистине «смертным», смертельным аргументом, как последний довод королей. Самоотрицание человека не благо, а зло, но поскольку оно неизбежно, то его надо признать благом – такова логика абсолютного, фатального детерминизма, отказывающего человеку не только в свободе, но и в субъектности. Конечно, как бы многие философы ни воспевали свободу, часто тоже как абсолютную, ни выстраивали на ней целые системы, она у человека невелика. И все-таки есть, хотя бы потому, что как показывает история гибели или процветания народов, цивилизаций, развитие неоднозначно, оно ветвится, подвержено случайностям и люди иногда даже вынуждены делать выбор. В самой науке существует огромное количество разных теорий и проектов, одни из которых реализуются, другие отбрасываются. Их выбирают. Неодинакова и не предопределена мера энергии осуществления выбранного варианта. Как индивид каждый знает о своей будущей неотвратимой смерти, но ее можно сознательно приближать, вплоть до самоубийства, либо вести такой образ жизни, который ее отдаляет. Этот выбор делает каждый человек и может делать человечество. Технофаталистическая ориентация приближает его смерть, гуманисты должны отдалять, стремясь сохранить экзистенциального человека – как личность или, по крайней мере, его субъективность – как актора. (О новом Средневековье, возвращении к героическому варварству, яростной, негарантированной жизни дикаря пусть мечтают палеофантасты ).

Ситуация выбора затрудняется растущей агрессивностью противников человека. Принимая вызов сложности и отвергая жизнь, они прокламируют этот выбор как единственно рациональный. Но бесчеловечная рациональность для человека иррациональна. Иррационализм – вот действительная характеристика положения человеческого фактора в сверхсложных нелинейных системах. Учитывая, что в ходе дальнейшего перерождения часть из них окончательно захочет «уйти в машину» и будет тащить за собой остальных, необходимо культивировать ценности плюралистического, разнонаправленного, разноскоростного развития. Ценности разнообразия, которое является условием выживания в быстроменяющейся среде. Несмотря на появление постчеловека и киборгов, люди как личности и акторы должны заботиться об обеспечении возможностей для параллельного с ними существования. На технотронном витке прогресса, представляя интересы своих членов в целом, общество не только имеет право, но обязано контролировать и регулировать деятельность в одной из своих сфер – научно-техническое производство, особенно когда оно влияет на человека непосредственно. Последствия творчества в биологии, виртуалистике или медицине сейчас не менее угрожающи, чем в ядерной физике. Не случайно, сами ответственно мыслящие ученые иногда высказывают озабоченность перенакоплением в современном обществе опасного знания. Что похоже на перенакопление в нем оружия массового уничтожения. Представляется, что в этих условиях пафос озабоченности судьбой человека надо переносить от «познания» к контролю над этим познанием. К его ограничению. Попытки разделить исследование живого по степени угрозы людям, как известно, предпринимались, часть работ, по инициативе наиболее ответственных и человеколюбивых ученых была запрещена, но настоящей морально-политической поддержки и общественного резонанса эта внутринаучная позиция не получила. Сколько-нибудь осмысленной биополитики не существует и все процессы развиваются стихийно. Даже клонирование, отменяющее пол и подрывающее весь механизм развития человека как живого существа, действительно массовых протестов не вызвало и ползучим образом переходит от животных на него. При такой реакции на самые дерзкие посягательства на собственную природу мы даже не будем знать, когда нас не будет.

Чтобы отбить концептуальную атаку идеологов смерти человека в виде его технического перерождения, надо исходить из признания наличия границ в рациональном познании человека. С осторожностью, как бы бессознательно подбираясь к трактовке феноменов как субстанции и несводимости в феноменологии одного явления к другому, А. А. Гусейнов, например, пишет: «Возможно, в человеке есть нечто закрытое, принципиально недоступное для науки с ее объективными методами исследования. И сами успехи наук о человеке, подтверждают такое предположение… Человек не умещается в границу знания. Человек больше того, что он о себе знает или может знать»³⁴. Исходя из этого надо пересматривать историю человеческой мысли, борьбу течений, выделяя в ней традиции, линии, идеи, на которые философская антропология могла бы опереться как на более глубокий и прочный фундамент, Это особая задача, направление решения ее пока можно только обозначить. Думается, что философия выживания должна исходить не из идеологии универсального эволюционизма и прогрессизма, возгоняющей все сущее к какой-то абстрактной точке, а из установки на коэволюцию и бесконечность Вселенной; при этом человек рассматривается как ее микрокосм; целью нашей деятельности должно быть бытие, а не становление /линия Парменида, а не Гераклита/; парадигмой культуры: Homo non vult esse nisi homo³⁵ /Н. Кузанский/; смысл жизни человечества надо видеть не в его конце, а в «совершеннейших экземплярах» /Ф. Ницше/; есть ситуации, в которых придется уповать на то, что «нас спасет только Бог» /М. Хайдеггер/; этическим идеалом должно быть богочеловечество, что предполагает отказ от прометеизма и претензий на человекобожие /Н. Бердяев/; а главным назначением философии считать поддержание «традиции воссоздания человека» /М. Мамардашвили/. Это та линия аргументов, вокруг которой можно выстраивать идеологию сохранения жизни на Земле. Она близка духу великих религий, призывавших не к трансформации, а нравственному возвышению личности. Она совпадает с perennial philosophy /вечной философией/ и может стать предпосылкой вечности человека.

Думается, что импульсы к реальной борьбе за поддержание жизни на земле – не только вообще, как природы, а в ее высших формах, как человека – могли бы исходить от собственно гуманитарного человековедения и церкви. Именно они могли бы предлагать “фильтры выживания”, которые надо ставить на пути внедрения достижения познания в практику. Считается, что мыслью управлять нельзя. Да. Но наукой можно и нужно, ибо это социальный институт. Лихтенберг еще 3 века назад говорил, что “если бы бог когда-нибудь захотел создать такого человека, каким его представляют магистры и профессора философии, то этого человека пришлось бы в тот же день отправить в сумасшедший дом”. Бог, к счастью, до сих пор нас миловал и не допускал реализации большинства проектов, вырабатываемых в различных теоретических центрах и технологических парках. Есть надежда, что и не допустит. А молиться надо за то, чтобы он как можно дольше не позволил нам познать самих себя – лишиться души и стать роботообразными зомби. Хочется верить, что бог (пока его самого не смоделировали), внушит людям заняться более насущным делом: защитой своего творения от их собственного творческого произвола.