Владимир Железников
Чучело. Игра мотыльков. Последний парад
Глава пятая
– Когда я пришла в школу первый раз, то Маргарита, наша классная, позвала в учительскую Рыжего и велела ему отвести меня в класс. Мы шли с Рыжим по коридору, и я всю дорогу хотела с ним подружиться: перехватывала его взгляд и улыбалась ему. А он в ответ давился от хохота.
Конечно, у меня ведь дурацкая улыбка – до самых ушей. Поэтому и уши я тогда прятала под волосами.
Когда мы подошли к классу, Рыжий не выдержал, сорвался вперед, влетел в дверь и заорал: «Ребята! У нас такая новенькая!..» – и зашелся хохотом.
Ну, после этого я застыла на месте. Можно сказать, одеревенела. Со мной так часто бывало.
Рыжий вылетел обратно, схватил меня за руку, втащил в класс и снова загоготал. И каждый на его месте сделал бы то же самое.
Может, я на его месте вообще умерла бы от хохота. Никто ведь не виноват, что я такая нескладная. Я и на Рыжего не обиделась и даже была ему благодарна, что он втащил меня.
Правда, как назло, я зацепилась ногой за дверь, врезалась в Рыжего, и мы оба рухнули на пол. Платье у меня задралось, портфель вылетел из рук.
Все, кто был в классе, окружили меня и с восторгом рассматривали. А я встала, и улыбочка снова растянула мой рот – не могу, когда меня в упор разглядывают.
Валька закричал:
«Рот до ушей, хоть завязочки пришей!»
Васильев засунул пальцы в рот, растянул губы, корчил страшные рожи и кричал:
«Я тоже так могу! У меня тоже рот до ушей, хоть завязочки пришей».
А Лохматый, давясь от смеха, спросил:
«Ты чья такая?»
«Бессольцева я… Лена». – И я снова по-дурацки улыбнулась.
Рыжий в восторге закричал:
«Ребята!.. Это же внучка Заплаточника!»
Ленка оборвала свой рассказ и покосилась на Николая Николаевича.
– Ты давай, давай, не смущайся, – сказал Николай Николаевич. – Я же тебе говорил, как я к этому отношусь. В высшей степени снисходительно и совсем не обижаюсь.
– Ну а я-то об этом не знала, – продолжала Ленка. – И вообще про твое прозвище не знала… Ну, не была готова… «Мой дедушка, – говорю, – Заплаточник?.. За что вы его так прозвали?..»
«А чего плохого? – ответил Лохматый. – Меня, например, зовут Лохматый. Рыжего – Рыжий. А твоего деда – Заплаточник. Звучно?»
«Звучно», – согласилась я.
Я подумала, что они веселые и любят пошутить.
«Значит, вы хорошо знаете моего дедушку?» – спросила я.
«А как же, – сказал Лохматый. – Он у нас знаменитый».
«Да, да… очень знаменитый, – подхватил Валька. – Как-то в личной беседе я спросил твоего дедушку, почему он не держит собак. И знаешь, что он мне ответил? „Я, говорит, не держу собак, чтобы не пугать людей“».
Я обрадовалась:
«Вот, – говорю, – здорово».
И другие ребята тоже подхватили:
«Здорово, здорово!»
«Мы эти его слова всегда помним, – продолжал Валька, – когда яблоки в его саду… Ну, как это называется?..»
«Собираем», – подхватил Рыжий.
Все почему-то снова захохотали.
Ленка вдруг замолчала и посмотрела на Николая Николаевича.
– Вот дура какая, – сказала она. – Только сейчас поняла, что они надо мной смеялись. – Ленка вся вытянулась, тоненькая, узенькая. – Мне надо было тогда тебя защитить… дедушка!
– Ерунда, – ответил Николай Николаевич. – Мне даже нравилось, что они у меня яблоки таскали. Я за ними часто подглядывал. Они шустрили по саду, бегали пригнувшись, набивали яблоки за пазуху. У нас с ними была вроде как игра. Я делал вид, что не вижу их, а они с отчаянной храбростью таскали яблоки, можно сказать, рисковали жизнью, но знали, что им за это ничего не будет.
– Ты добрый! Я и тогда им ответила, что ты добрый.
А Попов сказал:
«Моя мамаша ему на пальто пришивала заплатки. Говорит: „Вы же отставной офицер. У вас пенсия. Вам неудобно с заплатками“. А он – это, значит, ты, дедушка, – „У меня лишних денег нет“».
«Ну ты, Попов, даешь! – крикнул Рыжий. – Ты что же, думаешь, что он жадный?»
А Валька подхватил:
«Он жадный?! Он моей бабке за картину отвалил триста рублей. Это, говорит, картина моего прапрапрапра…»
Все развеселились и стали выдумывать, кто что мог:
«Бабушки!»
«Тетушки!»
И тут я стала хохотать. Правда, смешно, что они нашего прапрадедушку переделали в прабабушку и в пратетушку? – спросила Ленка у Николая Николаевича. – Хохочу я и хохочу, никак не могу остановиться. Я если хохочу, то обо всем забываю.
Ленка неожиданно коротко рассмеялась, будто колокольчик звякнул и упал в траву, и снова сжала губы.
– Это раньше я обо всем забывала, – поправилась Ленка и с угрозой добавила: – А теперь… – Она замолчала.
Николай Николаевич терпеливо ждал продолжения ее рассказа. Он дал себе слово не перебивать ее. Да и самому ему хотелось разобраться во всей этой истории. И слушать Ленку было легко, потому что переливы ее голоса, выражение глаз, которые то затухали, как облитые водой горящие угли, то вновь пламенно и неожиданно вспыхивали, завораживали его.
За всю свою долгую жизнь Николай Николаевич не видел подобного лица. От него веяло таинственной силой времени, как будто оно пришло к нему через века. Он это ощущал остро и постоянно.
А может быть, это чувство возникло у него после появления в доме «Машки»?
– Вообще-то, я никогда бы не кончила смеяться, если бы не Валька, – снова заговорила Ленка. – Ему было смешно, что ты купил у его бабки картину за триста рублей.
«Бабка, говорит, от радости чуть не померла. Думала, получит двадцатку, а он ей триста!..»
Валька подбежал к доске и нарисовал квадрат, не больше портфеля.
«Вот за такую махонькую картинку – три сотни! – визжал Валька. – А на картинке была нарисована обыкновенная тетка с буханкой».
– «Женщина с караваем хлеба», – строго и многозначительно вставил Николай Николаевич.
– Я-то знаю, ты не волнуйся, я-то знаю все твои картины, – оправдывалась Ленка и продолжала.
«И еще передай своему деду, – закричал горластый Валька, – что мы его поздравляем, что у него такая внучка… Ну точно как он!»
«Они с Заплаточником – два сапога пара!» – вставил Рыжий.
А я почему-то подхватила:
«Правильно, мы с дедушкой два сапога пара!»
Николай Николаевич совершенно отчетливо представил себе, как Ленка, вероятно от растерянности, выкрикнула эти слова. И, как бы радуясь им, она подпрыгнула на месте и завертела головой, как попугайчик, и уголки губ у нее закрутились вверх. Ему нравилась ее беспомощная и открытая улыбка. А для них это потеха – и только.
– Лохматый так и крикнул:
«По-те-ха! Ну и потешная ты, Бессольцева Лена!»
А Рыжий, разумеется, подхватил:
«Не потешная она. А чучело!»
«Огородное!» – захлебнулся от восторга Валька.
Конечно, они стали хохотать над Ленкой, выкаблучиваясь каждый на свой лад.
Кто хватался за живот, кто дрыгал ногами, кто выкрикивал: «Ой, больше не могу!»
А Ленка, открытая душа, решила, что они просто веселились, что они смеялись над ее словами, над ее шуткой, а не над нею самою.
Ленка заметила, что Николай Николаевич как-то подозрительно притаился, словно его что-то не устраивало в ее рассказе.
– Дедушка, ты меня не слушаешь? – спросила она дрогнувшим голосом. – А почему?
Николай Николаевич смущенно поднял на нее глаза, не зная, как поступить, – и правду ему говорить не хотелось, чтобы лишний раз не огорчать Ленку, и врать было трудно.
– Не отвечай! – Ленку как молнией пронзило: она обо всем догадалась. – Тебе меня жалко стало? Да? Они надо мной смеялись? Да?.. Уже тогда? – Она жалобно улыбнулась: – Подумать только, а я не догадалась. Все приняла за чистую монету… Точно. Смеялись. Я вижу, вижу себя со стороны – ну просто я была какая-то дурочка… – И тихо добавила: – Правда, дурочка с мороза.
Вдруг она повернулась к Николаю Николаевичу всем корпусом, и он увидел ее большие печальные глаза.
– Дедушка! Милый! – Она схватила его за руку и поцеловала ее. – Прости меня!..
– За что? – не понял Николай Николаевич.
– За то, что я им верила, а они над тобой смеялись.
– Разве ты в этом виновата? – сказал Николай Николаевич. – Да и они не виноваты, что смеялись надо мной. Их можно только пожалеть и постараться им помочь.
– Может быть, ты их любишь? – Ленка с подозрением посмотрела на Николая Николаевича.
Тот ответил не сразу – помолчал, подумал, потом сказал:
– Конечно.
– И Вальку? – возмутилась Ленка. – И Рыжего, и Лохматого?!
– Каждого в отдельности – нет! – У Николая Николаевича от волнения перехватило горло, и он задохнулся. – А всех вместе – да, потому что они – люди!
– Если ты будешь психовать, – сказала Ленка, – то я перестану рассказывать.
– Да я не психую! – рассмеялся Николай Николаевич. – Подумаешь, даже задохнуться разок нельзя. А ты давай, давай дальше, я слушаю.
– Ну, в общем, когда Рыжий обозвал меня чучелом, – сказала Ленка, – то его кто-то сильно толкнул в спину… и я увидела впервые Димку Сомова… Знаешь, он меня сразу удивил. Глаза синие-синие, а волосы белые. И лицо строгое. И какой-то он весь таинственный, как «Уснувший мальчик».
А Рыжего он толкнул сильно, тот врезался в пузо верзилы Попова и бросился на Димку. Я хотела крикнуть, чтобы они не дрались из-за меня. Ну пусть я чучело, ну и что?.. Но они уже сцепились.
Я зажмурилась. Я всегда так делала, когда начиналась драка. Я же тебе главного не сказала: я раньше трусихой была. Когда пугалась, то у меня отнимались ноги и руки. Пошевелиться не могла, как неживая.
Только драки никакой не вышло. Я услышала спокойный голос Димки:
«Сам ты чучело, и не огородное, а обыкновенно-рыжее».
Я открыла глаза. Оказалось, Димка одной рукой скрутил Рыжего и держал его крепко. А тот и не думал вырываться, скорчил рожу и крикнул:
«Я обыкновенно-рыжее чучело!»
Над ним все стали смеяться, и он сам над собой смеялся громче всех. Да ты же его видел, дедушка! – сказала Ленка. – Правда он смешной?.. Ну просто цирковой клоун – ему и парика не надо, он же от рождения рыжий!
В тот момент, когда мы смеялись над Рыжим, вбежала веселая Маргарита. В одной руке она держала классный журнал, а в другой сверток в цветном полиэтиленовом мешочке.
«А, новенькая! – Она увидела меня. – Куда же тебя посадить?»
Она пошарила глазами по рядам парт… и забыла про меня, потому что девчонки обступили ее и спросили, правда ли, что она выходит замуж. Маргарита ответила, что правда, засияла от счастья, торопливо разорвала мешочек, вытащила коробку конфет, открыла и поставила на стол.
«От него?» – прошептала догадливая Шмакова.
«От него. – Маргарита еще больше расцвела. – Угощайтесь». – И сделала величественный жест рукой.
Все повскакали со своих мест и стали хватать эти конфеты и засовывать в рот. А Маргарита говорила:
«По одной! По одной! А то всем не хватит».
Я тоже схватила конфету.
А Шмакова сунула одну конфету в рот, а вторую отдала Димке. Ну и галдеж поднялся!
А девчонки забрасывали счастливую Маргариту вопросами:
«Маргарита Ивановна, а кто ваш муж?»
«А у вас есть его фотокарточка?»
«А он живет в Москве?»
И тут в дверях появилась Миронова.
Миронова у нас особенная, у нее очень сильная воля.
«Что вы тут шумите после звонка?» – спросила Миронова.
«Мы конфеты едим!» – крикнула Шмакова.
«Во время урока?» – ехидно заметила Миронова и прошла на свое место.
Шмакова протянула ей конфету:
«Возьми и успокойся. Сама опоздала и еще выставляется».
«Тихо! – сказала Маргарита. – Миронова права. По местам!»
И все пошли по своим местам, а про меня Маргарита так и не вспомнила, и я не знала, куда мне сесть, остановилась около Димки и уставилась на него. Ну, у меня привычка такая: если мне кто-нибудь нравится, то я смотрю на него, смотрю, хотя знаю, что это неловко. Он на меня раз посмотрел, второй, а потом спросил, что мне надо.
А я ляпнула:
«У тебя место свободное?»
«Занято».
Ну, думаю, влипла, сейчас он начнет надо мной смеяться. А он вдруг улыбнулся и спросил:
«А что?»
«Хотела сесть к тебе, – ответила я, а так как он все еще продолжал улыбаться, то во мне какая-то храбрость появилась от его доброты, и я сказала: – Ты же меня спас».
По-моему, ему мои слова понравились, потому что он сказал:
«Ну что ж, сейчас попробуем. – И громко крикнул: – Шмакова, новенькая твое место хочет занять!»
Шмакова услышала Димкины слова и здорово рассердилась. Она посмотрела в нашу сторону, потом медленно направилась к нам. Она приближалась, приближалась, и я видела, как у нее в глазах прыгали злые огоньки. Тут я испугалась. Я ведь не хотела, если место занято. А Шмакова подошла к нам, смерила меня презрительным взглядом и отвернулась. Конечно, она же красавица! А я? – Ленка безнадежно махнула рукой.
– Ты тоже хоть куда, – посчитал своим долгом вмешаться Николай Николаевич.
– Да брось ты меня успокаивать, – возмутилась Ленка. – Она же настоящая красавица! Платье у нее новенькое и сшито по фигуре. А у меня… какой-то маскировочный халат.
– Маскировочный халат?.. – удивленно переспросил Николай Николаевич. – Это, пожалуй, моя вина. Я не учел, что платье должно быть по фигуре. Извини. – И почти выкрикнул: – Зато у тебя глаза вдохновенные! И сердце чистое. Это посильнее, чем платье по фигуре.
– Не хвали меня, пожалуйста, – сказала Ленка. – Я ведь плохая. Я на самом деле – предательница!.. Я это сейчас, сейчас поняла до самого донышка.
Ленка замолчала. Николай Николаевич терпеливо ждал, когда она снова заговорит. В комнату в который раз ворвалась бесшабашная музыка: это все еще гуляли на дне рождения Димки Сомова. Они плясали, кричали, пели, а здесь, в доме у Бессольцевых, сидели два понурых человека, которые не знали, что им делать дальше и как им теперь жить.
– Ну и что там произошло со Шмаковой? – прервал молчание Николай Николаевич.
– Со Шмаковой? – переспросила Ленка. – Ничего особенного не произошло – она уступила мне место. «Уступаю, – говорит, – тебе мое место с большим удовольствием. – И схватила портфель. – Мне, – говорит, – здесь надоело. Парта какая-то кособокая. И вообще, я люблю перемену мест. Так что, Димочка, чао какао! – А на прощание наконец посмотрела на меня, как будто только что заметила, презрительно фыркнула и тихо сказала: – Ну и чучело!»
Попов заорал, чтобы Шмакова села к нему, и та бросила ему портфель, а он его поймал, – вот с этого момента он стал ее рабом.
Тут Маргарита объявила, что наша школа едет на осенние каникулы на экскурсию в Москву.
«Значит, мы поедем вместе?» – выскочила догадливая Шмакова.
«Вместе, вместе. – Маргарита улыбнулась. – Так что берите у родителей деньги и приносите».
По этому поводу раздался такой вопль восторга, что Маргарита рассмеялась и зажала уши руками, чтобы не оглохнуть. Ну конечно же, всем хотелось поехать на каникулы в Москву.
И я завопила, но потом осеклась, потому что Димка встретил это известие хладнокровно. А когда все замолчали, он вздохнул тяжело и сказал:
«Опять на родительские… Надоело».
«Что же ты предлагаешь? Не ездить в Москву?» – спросила Маргарита.
«Нет, он этого не предлагает, – вмешалась Миронова. – Но он не знает, что он предлагает».
«Прекрасно он знает, – раздался ласковый голосок Шмаковой. – Это он перед новенькой выставляется».
Все, конечно, тут же захихикали.
Маргарита одернула Шмакову, а я, если честно, была почему-то рада ее словам… Ну, в общем, не почему-то, а потому, что она сказала, что Димка передо мной выставляется.
А когда в классе снова наступила тишина, то Димка встал, победно оглядел ребят и сказал:
«Давайте на поездку заработаем сами!»
Тут меня словно подбросило, прямо не знаю почему. Я вскочила и заорала:
«Маргарита Ивановна! Маргарита Ивановна! Можно я скажу?»
Ох и видик у меня был, наверное, – восторженная дурочка. Но я о себе и не думала, у меня на душе было хорошо, и хотелось сказать всем что-нибудь необыкновенное.
«Мне дедушка много рассказывал про ваш город… У вас город особенный, старинный… Приедешь – навсегда останешься… Не променяешь ни на какие золотые горы. Правда, здесь хорошо! И вы все такие хорошие! И предложение Сомова я поддерживаю!..» – Я улыбнулась Димке и наконец уселась.
«Ну, Сомов у нас, как всегда, молодец! – сказала Маргарита. – Мне его идея тоже очень понравилась… Конечно, вы уже взрослые ребята и вполне можете поработать, – продолжала она, – я вам, пожалуй, помогу. Только… не подведете?..»
Тут все закричали:
«Что вы, Маргарита Ивановна! Вы только договоритесь!»
«Мы будем работать дни и ночи!»
«С утра до утра!..»
И мы стали работать. Ходили в совхоз на сбор поздних огурцов и капусты. Ты не думай, мы не только за деньги работали. Мы и бесплатно. Например, в детском саду. И городской сквер убирали… Правда, это не всем понравилось. Может быть, именно из-за этого у нас и началась ссора. Валька, к примеру, как только мы шли на бесплатную работу, всегда убегал. Один раз в воскресенье рано утром Маргарита привела нас в совхозный сад на уборку осенних яблок.
Все ребята пришли в резиновых сапогах, а я в туфлях – они сразу промокли от мокрой травы.
Димка заметил это, снял сапоги, протянул мне и сказал, чтобы я переобулась. Вот был моментик – он стоял босой на мокрой, холодной траве и протягивал мне сапоги с шерстяными носками. Я не решалась их взять.
Ребята окружили нас и открыли рты от удивления.
«Во Сомов дает!» – засмеялся Лохматый.
«Лыцарь!» – подхватил Валька.
«Львиное Сердце!» – вставил Рыжий и зашелся мелким смехом от собственного остроумия.
«Долго мы еще будем стоять и женихаться? – вдруг зло оборвала их Шмакова. – Мы пришли, кажется, работать. Ведь так, Димочка?..»
Кое-кто снова захихикал, а Димка не обратил на это никакого внимания, бросил мне сапоги и ушел.
Я натянула Димкины носки – они были еще теплые от его ног – и влезла в сапоги.
– Знаешь, дедушка, как мне было весело! – Ленка рассмеялась. – Весело-весело! Может, оттого, что Димка отдал мне сапоги? – Она хитро посмотрела на Николая Николаевича. – Нет, пожалуй, просто оттого, что в саду было очень красиво.
Второй раз за этот день Николай Николаевич услышал ее смех. Ему нравилось, что она забыла про то, что эти ребята прозвали ее чучелом, что бросила в него портфелем только за то, что он предложил ей вернуться в школу… Она все-все забыла и снова была счастливой.
Ленка все еще смотрела куда-то вдаль, заглядывая в свое недавнее прошлое, которое ей явно было по душе.
Перед нею возникла чудная картина… Сад, увитый паутиной. Сотни кружевных гамаков, гамачков, подвесных дорог сплелись между яблонь, лежали в траве и накрывали кустарник.
Ребята разбежались по саду, и каждый кричал, что у него самая интересная паутина. Их голоса, наподобие птичьих, радостно и возбужденно звенели среди деревьев.
Потом все стали собирать яблоки. И Ленка собирала, а сама все время исподтишка следила за Димкой: как он ловко лазал по деревьям, как смело прыгал, как быстро пробегал из одного конца сада в другой в ослепительных красноватых лучах солнца.
Они работали до самого обеда. А в конце работы развели костер и пекли яблоки.
Рыжий – на спор – голыми руками вытаскивал из огня девчонкам печеные яблоки…
– А потом, дедушка, случилась странная-странная история. Помнишь, мы работали на фабрике детской игрушки?.. Ну, мы там из папье-маше клеили морды зверей.
Николай Николаевич кивнул.
– Так вот, тогда на фабрике я впервые поняла, что люди не все одинаковые. Да, да, не улыбайся. Я вдруг увидела, что то, что для меня хорошо, для Шмаковой, например, смешно, а для Мироновой просто глупо. Я должна была насторожиться, но я не обратила на это никакого внимания! – Выражение лица у нее было до крайности удивленное. – Ну, слушай дальше, что из этого вышло… – Ленка возбужденно вздохнула и продолжала: – Мы уже кончили работу. Я доклеила морду зайца, хотела для просушки поставить ее среди остальных на полку, которая тянулась вдоль стены, а потом передумала и примерила морду на себя.
В это время вернулся Димка – он ходил получать деньги за нашу работу, – ну и все, конечно, бросились на него:
«Ну как, получил?»
«Сколько?»
«Выкладывай! Не томи! Душа горит!»
Они его толкали, пытаясь влезть к нему в карман, приставали, канючили.
«Рыжий! Тащи копилку!» – закричал Димка, отбиваясь от наседавших ребят.
У нас в это время была уже копилка – такая здоровая зеленая кошка с дыркой в голове.
Рыжий поставил перед Димкой копилку… и началось!
Димка полез в карман, долго что-то там колдовал, наконец выхватил руку, помахал над головой красненькой десяткой и бросил ее в копилку.
«Свои!» – заорал Лохматый.
«Пять рублей!» – крикнул Димка и снова опустил их в копилку.
«Кровные!» – восхищался Рыжий.
«Трудовая копеечка!» – поддакнул ему Попов.
Димка поднял над головой еще десятку и помахал ею в воздухе.
Ленка показала, как Димка помахал деньгами. Ей не сиделось, она вскочила, каждая жилка на ее лице трепетала от восторга.
Он крикнул:
«Десятка!» – И бросил их в копилку.
«Ух!» – ухнули все хором.
Рыжий попросил у Димки, чтобы тот дал ему бросить монету в копилку. Димка дал ему рубль, и Рыжий бросил.
И тогда все закричали:
«И мне! И мне! И мне!»
И он всем давал, и все по очереди бросали.
А потом Димка протянул рубль мне и сказал:
«Брось и ты, заяц».
А я от радости, что он мне дал этот рубль, так схватила его, что он разорвался пополам – половинка осталась у Димки, половинка у меня.
«Вот разиня! – возмутился Валька. – Это же деньги. Их рвать не надо!»
Я испугалась и не знала, что делать. Но Димка, как всегда, пришел мне на помощь.
«Ничего, – успокоил он всех, – потом склеим. Бросай, заяц, обе половинки!»
Я бросила.
«И кончай работу! – приказал Димка. – Давайте халаты».
Ребята сняли халаты и побросали их Димке.
«А тебе, заяц, как самому храброму, я поручаю охрану этого замечательного сундука с драгоценностями», – сказал Димка, протянул мне копилку, а сам ушел относить халаты.
Я схватила копилку и закричала:
«Я храбрый заяц! Самый храбрый на свете заяц!»
Рыжий надел морду тигра и зарычал на меня:
«Ры-ы-ы!»
«Ой, не боюсь! Ой, не страшно!» – Я оттолкнула Рыжего.
А Шмакова нацепила морду лисицы и пропела тоненьким голоском:
«Зайка серенький, зайка беленький… Мы тебя перехитрим! Мы у тебя сундучок с драгоценностями отнимем!» – И она ущипнула меня.
Я не ожидала этого – мы ведь играли – и крикнула:
«Ты чего больно щиплешься?..»
«А если не больно, то зачем же щипаться!» – рассмеялась Шмакова.
А в это время другие ребята тоже нарядились в маски зверей, и меня уже плотным кольцом окружили морды волков, медведей, крокодилов. Они прыгали, рычали, наскакивали на меня и рвали из рук копилку. А какой-то медведь – по-моему, это был Попов – крикнул, как Шмакова:
«Зайка серенький, зайка беленький… Мы тебя перехитрим!»
Волк – Валька несколько раз сильно дернул меня за косу. А я испугалась по-настоящему, как будто меня окружали не люди, а настоящие звери.
«Не надо! Хватит!» – Я хотела снять маску, но у меня ничего не получалось, потому что они беспрерывно меня толкали.
«Попался, зайчишка!» – пропела Шмакова.
«Мы тебя, заяц, задере-ем!» – завопил Лохматый и крутнул меня.
«Ры-ы-ы!» – дурным голосом прорычал Рыжий.
«Димка-а-а!» – закричала я и грохнулась на пол, потому что у меня закружилась голова.
Димка вбежал и спросил, чего я кричу. А я ему ответила, что испугалась.
«Кого?» – не понял Димка.
«Всех… зверей», – ответила я.
«Подумаешь, и поиграть нельзя», – сказал Валька.
«Зайка серенький… Зайка беленький… Мы тебя задерем! – хихикнула Шмакова. – Какая нервная!»
«Чепуха! – мрачно заявила Миронова. – Просто кривляется. Пошли, ребята!..»
И вся компания удалилась вслед за Железной Кнопкой, вполне довольная собой.
А мне еще долго мерещилось, что Шмакова похожа на лису, Лохматый – на медведя, а Валька – на волка.
Мне было стыдно, что я так думала про ребят. Поэтому я догнала их на улице и всех угостила мороженым на свои деньги. И рассказала Шмаковой под честное слово свою тайну, что Димка похож на «Уснувшего мальчика».
Она была очень довольна, хохотала и клялась, что никому не скажет, но мне почему-то казалось, что голос у нее был похож на тот, когда она пела: «Зайка серенький, зайка беленький…» Шмакова – лиса. Настоящая. И я подумала, что зря ей все рассказала… Ну ты же ее видел, дедушка. Правда она лиса? А я тогда и не знала, что есть люди – лисы, медведи, волки…
После я спросила у Димки:
«Ты меня осуждаешь, что я испугалась ребят на фабрике?»
«Что ты, – ответил он. – Испугаться каждый может».
– Вот видишь, какой Димка был человек – добрый, – сказала Ленка. – А потом он себя еще отчаянным храбрецом показал. Было это так…
Мы возвращались с Димкой домой. И вдруг увидели Вальку. Он бежал трусцой нам навстречу, на поводке тянул собаку, маленькую такую, на кривых ногах и с большими лохматыми ушами.
Валька заметил нас и нырнул за угол. Димка бросился за ним, а я за Димкой. Валька прижался к стене и смотрел на нас какими-то странными глазами.
«Какая у тебя собака хорошая. – Я погладила ее. – Только что это ее так колотит? Заболела она, что ли?»
Валька не успел мне ответить, потому что Димка вцепился в него, вырвал собаку и выпустил.
«Мой поводок! – заорал Валька, вырываясь из Димкиных рук. – Петька!.. На помощь!»
Я не поняла, почему Димка так ошалел и почему Валька кричал «поводок» и звал на помощь какого-то Петьку.
Петька, старший брат Вальки, тут же появился. Он здоровый, ему скоро в армию. Я его сразу узнала, он шофер с уборочной машины.
А Валька, как увидел Петьку, заорал еще сильнее:
«Петька, он мою собаку с поводком упустил!»
Петька подтянул Димку к себе и вежливо сказал:
«Ты уж извини, дружок, но я должен сделать тебе больно. Ты сам заслужил».
И он так звезданул Димке по скуле, что тот пролетел мимо меня и шлепнулся на землю.
«Заработал? – захохотал Валька. – Знай наших».
«Всего доброго, дети», – сказал Петька.
Они ушли не оглядываясь. А я не бросилась за ними, не вступилась за Димку, не позвала на помощь. Вот стыдно!
Ленка посмотрела на Николая Николаевича.
– Я же тебе говорила, что раньше была трусихой. Это я теперь ничего не боюсь. Никогда больше не отступлю. Никогда! Ни перед чем. А тогда я задрожала и подошла к Димке, когда Валька и Петька уже совсем скрылись.
Другой бы на месте Димки обиделся, а Димка нет.
«А я опять струсила», – созналась я.
«Ничего. Смелость дело наживное. – Димка потер ушибленное место. – Я у него, подлеца, третью собаку отбиваю! Он их на живодерню поштучно за рублевку сдает».
«Ну и тип этот Валька! С тех пор как он на меня в волчьей морде напал там, на фабрике, он мне все время кажется волком», – призналась я Димке.
«Ну, это уж слишком», – ответил он.
«Волк он, волк, – крикнула я, – раз для него самое главное – деньги!»
«А Петька похлеще Вальки, – сказал Димка. – Рыбу на реке глушит».
«Жалко, – сказала я. – Я думала, вот стоит городок восемьсот лет, и все в нем хорошие… А Валька – живую жизнь своими руками на живодерню. Я про таких только читала. А ты, Димка… ты просто герой!»
Я правда думала, что он герой. А он смутился:
«Да брось ты!..»
«Нет, ты настоящий герой. Самый настоящий! – Потом вдруг набралась храбрости и спросила: – Можно, я буду с тобой дружить?..» – А сама даже испугалась собственной храбрости.
«Ну давай», – согласился Димка.
А я спросила его:
«На всю-всю жизнь?»
«Ну давай», – улыбнулся он.
– От восторга я… – Ленка на мгновение замолчала, – ну, в общем, поцеловала его в щеку. Просто от восторга, что он герой и что он теперь будет моим самым надежным и близким другом. Дедушка, я так тогда была рада! – Глаза у Ленки стали восторженными, голос громким. Она когда восторгалась чем-нибудь, то переставала стесняться, совсем не контролировала себя, и это ее свойство тоже очень нравилось Николаю Николаевичу. – А когда я его поцеловала, то и совсем не испугалась, а, представляешь себе, весело рассмеялась.
Он очень удивился:
«А это еще зачем?»
«Так женщины, – говорю, – раньше благодарили рыцарей. – Я веселая была в тот момент и даже забыла, что у меня „рот до ушей, хоть завязочки пришей“. – А ты, Димка, рыцарь, ты же спас от Вальки собаку и меня. И она сейчас, счастливая, рассказывает всем собакам города: „Ну и Сомов – молодец!“»
В это время у меня над ухом раздался свист и хохот.
Я оглянулась – перед нами стояли Петька и Валька. У них на поводке болтался тот же самый несчастный лопоухий пес, которого спас Димка. Оба, довольные, хохотали, что снова поймали несчастную собаку и к тому же подслушали наш разговор. Волки, волки, а не люди!
Я им прямо в лицо крикнула:
«Это нечестно!.. Подслушивать…»
«Барышня обиделась», – сказал Петька и сделал грустное лицо.
«А ты, лыцарь, не обиделся?» – спросил Валька у Димки и нахально толкнул его плечом. При Петьке он был большой храбрец.
А Димка как бросился на Вальку! Даже Петьки не испугался. Вот какой он был раньше! Только Петька перехватил его, поднял над землей, и Димка повис в воздухе, болтая ногами, – Петька ведь здоровый, на две головы выше Димки, – и процедил, ну почти пропел сладким голоском, как Шмакова:
«Давай, дружок, еще раз поцелуемся. – Захватил его лицо громадной ладонью, повертел голову, словно хотел ее отвинтить. Димка задыхался, потому что Петька закрыл ему ладонью рот и нос. – И прошу тебя, дружок, – пел он дальше, – не разглашай нашей маленькой тайны про эту собачку. Договорились?..»
«Договорились», – промычал Димка сквозь пальцы Петьки, стараясь разжать железные тиски его ладони.
«Ну, я рад, что ты все правильно понял», – ухмыльнулся Петька.
И, волоча собаку под смех и выкрики Вальки, они снова ушли. А собака отчаянно упиралась, мотала головой и подымала пыль своими ушами. Мне ее так было жалко.
Димка покосился на меня, погрозил кулаком вслед братьям и крикнул – почему-то негромко:
«У-у-у, Валька!.. Только сунься в школу!.. – А когда они отошли совсем далеко, он чуть прибавил голос: – Живодеры!»
А я сложила руки рупором, чтобы было громче слышно, и заорала:
«Жи-во-де-ры-ы-ы!»
Петька остановился и посмотрел в нашу сторону… Нас как ветром сдуло, потому что Димка схватил меня за руку и мы убежали. А я расхрабрилась и говорю:
«Правда, он услышал, как я кричала?»
«Услышал, – ответил Димка, – но понимаешь, с этим надо быть поосторожней. Мы что?.. А он – что?!»
«Он здоровый», – вздохнула я.
«Значит, не надо лезть на рожон».
– Дедушка, – сказала Ленка, – ты представляешь, какая я была дура. Представляешь?! Я ему поддакнула. И вообще я все время ему поддакивала!.. Я знаю теперь: поддакивать – это плохо…
