Владимир Гребнов
Метатеги
Мужик вскакивает с кровати, обнимает женщину, гладит по голове. Слезы, сопли и слюни текут по его плечу, падают на пол.
– Маманя, ну что ты, перестань. Ты еще поживешь, поверь мне. А тапки я поставлю в сервант, где чашки. Как Олька сказала, это символ. Только для нас наоборот, понимаешь? Чтобы мы смотрели на них и не спешили в пенал.
И вдохновленный своими словами, просветленный, окрыленный хмельной мыслью, мужик берет у женщины бутылку. Рука выбивает тремоло, когда он разливает водку по стаканам.
Поднимает взгляд, смотрит на зареванную мамашу. Под слезами у той расцветает блаженная улыбка.
– Ну, за нас и всех остальных! Аминь!
***
Сто.
Всего должно быть сто позиций.
Сто позиций для магазина женской обуви. С ума сойти.
Мне осталось еще много, я не считаю. Но крыша уже едет.
Вентилятор у ноутбука шумит, как ракета. Надо будет разобрать и почистить.
Ленка написала в вайбере анекдот. Когда уместно употреблять слово б… . «Две коровы на скотобойне. Одна обращается к другой: – Скажите, а вы тут в первый раз? – Нет, б… , во второй!». Можно поржать, отвлечься. Немного отдохнуть, попить минералки. Или сделать кофе. Но лучше закончить. Тогда и кофе, и печенье, и Ленка.
Кстати, насчет Ленки. Не забыть. Купить трехтомник Борхеса. Дорого, но ей будет приятно. Когда ей приятно, то и мне тоже.
А что сейчас не дорого? Эти женские штучки, например. Никогда в них не разбирался. Но пришлось. Надо зарабатывать деньги. Шлепки, балетки, туфли, мокасины, абаркасы, бабуши, лоферы, монки. Можно продолжать и дальше, но лень. Одним словом – тапки. Да, женские тапки. Если мужские, то мужские тапки. Других нет. Хотя еще детские. Возможно, еще есть тапки для собак, кошек, лошадей и других животных. Надо забить в гугль.
Жарко. Мешают мухи. Вчера травил, но их опять набралось. Говорят, мухи летят на г… . Они на него летят и привыкают. В общем, надо купить другой распылитель.
Опять это мешает. Какой-то бзик. Залезет в голову и не выгнать потом. Еще с утра заметил, что очень много белых тапок. Наверное, половина из всего товара. С тех пор размышляю о том, почему. Не могу выкинуть из головы. По-быстрому забил в гугль «насколько популярен белый цвет». Ничего не нашел. Может, неправильно задал. Но времени нет, надо работать. Между делом продолжаю думать сам.
По ходу, скоро лето. Светлые цвета в тренде. Темные нет. Например, если взять черный. Черные тапки в жару. Экстрим на любителя. Для эмо девчонок. Им по барабану, в какую погоду, главное – стиль. Или на мероприятие. Например, на похороны черное то, что надо.
Мероприятие. Не то слово к похоронам. Хотя для кого как.
И между прочим – о белом и о похоронах. Почему в белых тапках? Самому интересно стало. Смотрю. «Белые тапки как обувь для усопшего – исключительно христианский обычай. Считается, что умерший человек впредь будет ходить только по небесам, станет небожителем – а потому только белая обувь ему подойдёт. Более тёмный цвет якобы осквернит небесную обитель». Отлично. Есть пища для размышлений.
Нет, как же достало! Везде это белое. Переключаю дисплей на ночной свет. От контраста напряг в глазах. Делаю как было. Хочу отвлечься. Когда такая фигня, я обычно играю в шахматы онлайн. Там о другом не подумаешь – сразу получишь мат.
Отпрыгиваю на сто лет назад. Не знаю почему, может поможет. Что там было до революции. Дворяне, графья, бароны, виконты и бог знает. Высшее сословие. Все, кого потом убрали. Если не успели свалить за границу. Свой этикет, ужимки, грассирование, ананасы с рябчиками, танцы смешные. Резались в карты, как и сейчас. Проигрывали состояния. Если что не так, сразу стрелялись. Дуэль со своим кодексом чести.
Интересно, тогда тоже хоронили в белых тапках или уже после? А если после, то когда?
Кажется, белое в те времена было уместнее, чем сейчас. «Белый цвет символизирует чистоту, незапятнанность, невинность, добродетель, радость». Подходит для людей, которые блюдут свою репутацию. Надо взять на заметку. На всякий случай. Думаю, белые тапки в то время не были редкостью. Скорее в обиходе.
Отмотаем на полста лет вперед. Революция, красный террор, а дальше репрессии. На много лет. Мрачные времена. После дворян настало время интеллигенции и творческой элиты. Навскидку, не глядя в интернет. Мандельштам, Хармс, Пильняк, Бабель. Больше не помню. Не знаю. Смотреть нет времени.
Сто пудов, белый в эти времена не котировался. Если накидывать цвета, я бы дал черный и серый. Не от балды конечно, а потому, что страдания, смерть, клевета. В общем, ничего светлого. Конечно, о Христе тогда не говорили. Все были атеистами. По небу разрешалось ходить в любых тапках. Но никто не ходил. Потому что после смерти ничего не было. Жалко людей, которые тогда жили. Особенно творческих. Стремились к своим идеалам, творили, создавали, и тут такой попадос. Расстрел.
Хотя, может я неправ. Может, белых тапок были миллионы. Может, на них даже звезду вышивали. Тупость какая. Нет, мне нельзя так думать. Я не жил в то время.
Надо поднять эту тему с Ленкой. Про цвета и времена. Про эпохи. Какой цвет символизирует такую-то эпоху. Ей понравится. Она с придурью, как и я. Любит такие заморочки.
Откидываем еще на полста лет вперед. Диссиденты. Застой. Перестройка. Стены рушатся, кордоны открыты. Все охренеть как рады. А тут еще и первые компы появляются, чуть позже. Где-то тогда и мы с Ленкой. С первой партией памперсов. Хотя может не с первой, надо уточнить. Но к делу не относится.
Однозначно. Белый цвет и все, что с ним связано – это мейнстрим всей движухи. Светлое время новых возможностей. Ветер из-за океана. Отражение: белозубые американские улыбки, белые офисные воротнички. Символы времени.
Про белые тапки не знаю. Но по смысловой логике все ок. Сейчас меня вырвет. В плане сознания. Вырвет вовнутрь.
Господи! Как же я устал. Как же меня все это…
Сейчас специально посчитал. Девяносто позиций. Осталось чуть-чуть. Одна десятая. Полчаса работы.
Ленка, я тебя люблю. Отправил в вайбере. Отписалась со стикером. Нехилый засос такой. Приятно.
Последний рывок. Не думать не получается. Мозг работает всегда. Даже когда спишь.
Интересно, когда я сплю, получается, мозг работает сам по себе. А я сплю. Что за фигня? Задам Ленке.
После работы сяду писать. Еще не придумал, о чем. Хотя уже есть. Напишу о белом и белом. О белом во все времена.
Белое, в конце концов, это дело вкуса. Это мой бзик. Пройдет.
В нашем магазине не только женское. Есть и мужские тапки. Белые.
Наверное, я такие куплю. Мне сделают скидку. Я работник.
Надену, лягу на кровать и буду ждать Ленку. Когда придет с работы.
Пусть поржет.
Сто.
Сансара и я
Сайоре К., моей далекой и близкой подруге.
Мы родились в один день, на одной улице, в соседних квартирах. Играли в одной песочнице, выросли на одном дворе. Нас окружал одинаковый мир, но мы видели его по-разному.
Сложно сказать, когда мы познакомились. Это было в далеком детстве, о котором не упомнить. Сейчас, спустя время, ее первое имя недоступно моей памяти. Оно стерлось и развеялось, как пыль многих дорог, по которым я шел все эти годы.
Следует сказать, что мы были и на всю жизнь остались друзьями. Мне всегда хотелось большего, но есть вещи, с которыми следует обращаться бережно. Чтобы не разбить хрупкий сосуд, состоящий из чувств, которому не придать прежний вид. Думаю, мы оба знали, что наша дружба подразумевает нечто большее, чем то, что обычно вкладывают в это понятие. Это спаянность, которую никому не разорвать. Это вечное присутствие друг в друге, как белые и красные тельца в нашей крови. Если удалить одно – второе перестанет существовать.
Она была не такой, как все. Но заметил я это, уже будучи подростком. Когда из нескладного ребенка она стала превращаться в женщину. Каждый вечер мы встречались под вишнями в нашем дворе. Конечно, у нас были свои знакомые, с которыми мы проводили время, с которыми учились, встречались, гуляли по городу. Но наши вечерние встречи, после насыщенных суетой дней – это было что-то вроде традиции, обязательной, непреложной. Так сложилось само собой, и это приносило радость. Кто-то приходил первым, садился на скамью и ждал, в любое время года. Кто-то выглядывал в окно, и тоже спускался во двор. Обычно первым был я, словно уже тогда чувствуя, что ожидание – мой удел.
Мы говорили о разных пустяках. О том, как провели день, что узнали нового, о мелочах, которые сопровождали нашу беззаботную жизнь. Мне нравилось, как она улыбается. В ее улыбке было намешано всего, как в букете полевых цветов: искренность, азарт, любопытство, предвкушение неизведанного и легкая грусть, когда мы прощались. Но никогда не было равнодушия, это я могу сказать наверняка. Мы тянулись друг к другу, как деревья к солнцу. Нам всегда было интересно, – не просто говорить, а быть вместе, присутствовать рядом, ощущать тепло наших душ. Бывали дни, когда мы просто молчали, сидя рядом, и это ничего не портило. Даже сейчас мне сложно описать то чувство, которое сопровождало меня везде, где бы я ни был. Как будто я изо всех сил бегу к повороту, за которым еще не знаю, что будет, но уверен – это как раз то, чего я хотел всю жизнь.
Именно тогда я стал замечать, как она меняется каждый день. Сегодня она была такой, какой я ее видел, на следующий день – совсем другая девчонка. Дело совсем не в атрибутах: одежде или ее облике. Конечно, она взрослела, получала новые знания, у нее возникали новые предпочтения и привычки. Но это проявлялось постепенно, за месяцы, годы. Я имею в виду другое, загадочное для меня, магическое. Каждый день я видел ее иной, замечал что-то новое, чего не было прежде. Выражалось это в интонациях, новых нотках в ее голосе, словах, которые она произносила, манерах, эмоциях, чувствах. Передо мной словно был иной человек, вселившийся в ее тело. Или по-другому: близкая подруга, которую я не видел много лет. Она олицетворяла собой всех девушек, которые существуют вокруг. Вместе с их надеждами, капризами, с их терпимостью, тайными желаниями и заморочками. Она была всеми, хотя я прекрасно осознавал, что это один человек. Тогда я даже придумал игру, не сказав ей об этом. Бывало, в вечерних сумерках я гадал, кого увижу в тот вечер: скромную отличницу, плаксивую мамину дочку или озорного подростка, которому на все наплевать. Именно так и было, и это осталось со мной на всю жизнь.
Думаю, несложно догадаться, насколько тесна была наша связь. Она осталась и позже, когда мы расстались.
Сейчас я ношу в себе только одно воспоминание о том времени. Короткий фрагмент, который хранится внутри, как оттиск со старой гравюры. Светлый, печальный, родной.
Уже будучи юношей и девушкой, мы, как обычно, сидели в своем дворе. Май, вишня цвела. Белые лепестки лежали на серой земле. Мы молча слушали дыхание большого города. И тогда, повинуясь побуждению, в какой-то момент я сказал:
– Ты как сансара. Каждый день та же и каждый день новая. Другая. От тебя невозможно устать.
– А ты бы хотел?.. – спросила она. – Ты бы хотел выплыть из этого океана? Где только ты и я.
– Без тебя не смогу. Если только вдвоем. Потому что ты моя Сансара.
Она задумчиво улыбнулась.
– А кто же тогда ты?
– Сама скажешь, если захочешь…
– Когда-нибудь скажу. Если ты меня найдешь. Завтра я уезжаю. На восток. Извини, что так поздно сказала. Не хотела все портить. Прости.
Она быстро прижалась ко мне, плечи ее вздрогнули. Помню, я гладил ее волосы. Больше мы ничего не сказали друг другу. Долго сидели молча. Потом она встала и ушла. Со двора, из дома, из города, в котором мы выросли.
Но она не ушла из моей жизни.
Сансара. Это имя осталось со мной навсегда. Я не устаю его повторять.
Дальнейшая моя судьба – это вечный поиск, бесконечные дороги, путешествия, бег к повороту, за которым неизвестно, что ждет, миражи и призрачная реальность. Как перекати-поле в желтой степи, я катился туда, куда дует ветер моих грез. Я всегда был в движении, в пути, обозначенном краткими остановками, когда нам удавалось встретиться и провести время вместе.
Так получилось, что я выучился на того, кто пишет. Это не привязывало к одному месту, приносило деньги и помогало выжить в дальних разъездах. Через несколько лет я также покинул родной город. Двинулся по следам Сансары, припорошенных временем, покрытых тайной и неизвестностью. Я не знал, где она, что с ней, но был уверен, что она меня помнит и ждет. Так начался мой вояж длинною в жизнь.
Культура востока открыла мне мудрость и иллюзорность того, что я видел под солнцем, дохнув ароматами сандала, амбры и мускуса. Я побывал во многих городах и деревеньках, глядя в мареве зноя на женщин, одетых в юката, ципао, хиджабы, смотрящих на приезжего с интересом или безразличием из-под никабов. В глазах и облике каждой я пытался узнать Сансару, но то что мнилось, в итоге всегда ускользало, превращая реальность в поток неявных образов, лишенных ее присутствия. Я надеялся только на чувство, что согревало мне душу, которое поможет ее узнать – ведь каждый день она бывала другой, не такой как прежде, и потому могла быть любой из них. Днями ходил по улицам и площадям, базарам и маленьким рынкам, где продавали овощи, рыбу и сладости, и ощущение близкого поворота не покидало меня, гнало вперед, все дальше и дальше. Я видел ее печать на каждом буддийском храме, и это придавало сакральный смысл моим поискам. Я страдал и был вдохновлен этим страданием. По вечерам слушал речи монахов и суфиев, пытаясь сквозь плевела разглядеть зерно истины. Ночами изливал свои мысли на бумагу; путевые заметки публиковали в газетах, журналах, интернет-изданиях. Заработанное тратил на новые поиски. На этом круг замыкался, и, бывало, в редкие минуты отчаяния я думал, что колесо моей жизни крутится на одном месте, а движение вперед – всего лишь обман восприятия.
Сансара появилась внезапно, сама, когда я этого не ожидал. К тому времени я уже исколесил Азию вдоль и попрек. Следуя интуиции, оказался в тихом ауле у каменистой гряды Кызылкума. Сидел в маленьком кафе, слушал шашмаком, неторопясь ел нарын, запивая крепким араком. Хозяин, готовивший блюда, вышел на задний двор; я остался один, отдавшись музыке и своим мыслям.
– Салам, – я не заметил, как она вошла. Просто возникла передо мной, сотканная из колебаний вечернего света, одетая в пегий куйлак, села рядом и посмотрела в глаза. И тогда я понял, что это была она. Моя Сансара.
Черты ее лица выдавали местную девушку: черные волосы, брови вразлет, смуглая кожа. Она была совсем непохожа на ту, какой я ее видел в последний раз. Это меня вовсе не удивило – я ждал чего-то подобного.
– Как ты? – спросила она. – Что делаешь здесь?
– Да вот, слушаю музыку. И между делом ищу тебя. Уже не первый год. Боялся, что не увижу. А в остальном все нормально.
В раскосых глазах колыхнулись чувства.
– Ты никогда не потеряешь меня. И я тебя тоже.
– Почему?
– Разгадай эту загадку. Иначе будет неинтересно.
Неловкость первых мгновений прошла, и мы разговорились. Впервые за долгие годы мне стало легко, как тогда, когда мы встречались на нашем дворе. Я пил арак и рассказывал о себе. О том, как объездил весь континент, что пишу, как живу. Сгущались сумерки, близилась ночь, на улице лаяли собаки. Она почти все время молчала, слушала меня, а я не мог остановиться, как человек, который много лет провел в заточении. Смотрела на меня и улыбалась, и я понимал – это оттого, что мы вместе. Не знаю, сколько прошло времени, оно текло незаметно. В какой-то момент я спохватился.
– Но ты ничего не говоришь о себе. Скажи, как ты жила все это время? Чем занимаешься? Может быть, ты вышла замуж и у тебя есть дети? И я могу тебя поздравить? – спросил я.
– Важно ли это сейчас? Но если хочешь знать – нет, не замужем. Так же, как и ты, я много путешествую. Мне нравятся новые впечатления. Хочется видеть каждый день что-то другое. Завтра уезжаю на запад. Может быть, мы увидимся там.
– Сансара, это игра такая? Ты исчезаешь, я тебя ищу?
Она склонила голову мне на плечо, волосы коснулись моей щеки. От нее исходило тепло, и я замолчал, глядя через окно на звезды.
– Может быть, игра. Но скорее всего, это наша жизнь, – прошептала Сансара. Затем встала и поплыла к выходу.
– Увидимся, – это было последнее, что я тогда услышал.
Через несколько дней я свернул все дела и двинулся в ту сторону, где заходило солнце. Грунтовые дороги постепенно менялись на камень и гладкий асфальт, мечети на готические шпили и православные купола, глиняные махалли на строгие кварталы из бетона и кирпича. У меня не было определенной цели, я слепо и упорно шел по наитию. В пути не раз задавался вопросом: зачем я иду за той, которая меня покидает? Ведь на большее, чем было, я не претендовал. Ответ был скрыт где-то внутри нас обоих; и вскоре он мне открылся.
В следующий раз мы встретились на пейзанских просторах у подножия Альп. Недалеко стоял картезианский монастырь, трезвучие его колоколов будоражило душу. Закрыв глаза, я впитывал чистый воздух округи, насыщенный свежестью и благозвучием. Кто-то мягко подошел ко мне.
– Бонжур. Я соскучилась. Устала ждать, когда ты меня найдешь. Извини, но ты такой медлительный…
– Это сон или все наяву? – спросил я, не открывая глаз. Боялся, что никого не увижу.
Она все же коснулась моего плеча.
– Без разницы. Думай, как хочешь. В любом случае, я рядом. Во сне или наяву, но ты увидишь меня, когда откроешь глаза.
И опять она предстала другой. В броской фовистской юбке красного цвета, свитере крупной вязки, озорная, дерзкая, она стояла передо мной и широко улыбалась. Всегда новая, зыбкая, как мираж, далекая и близкая. Как свет, что всегда рядом, но который нельзя унести с собой.
В предгорье мы провели вечер. В тот раз она немного рассказала о себе. Занимается творчеством: лепит, рисует, немножечко пишет. В погоне за вдохновением колесит по свету; не любит долго быть на одном месте, постоянно в движении. Кокетничала, смеялась, льнула ко мне, словно ища поддержки.
– Сансара, скажи, у тебя, возможно, неприятности в жизни? – спросил я.
– Так, мелочи. Не бери в голову. Творческий кризис. Я подумала, мне нужен тот, кто все понимает. Мой старый друг, – она произнесла последнее слово с сомнением, обдумывая, соответствует ли оно действительности. Потом посмотрела мне прямо в глаза и спросила:
– Тебе не кажется, что мы похожи? Наш образ жизни, цели, стремления – разве они не одинаковы? Наши неудовлетворенность и страдание – разве не те же? Ты постоянно ищешь меня, а я убегаю. Но потом понимаю, что не могу без тебя, и сама начинаю искать…
– Может, нам стоит прекратить это? Просто путешествовать вместе?
– Фу! Как это пошло! Разве не понимаешь? Тогда ничего не будет! Просто перестанет существовать. Найдя друг друга, мы потеряем себя.
Я ничего не ответил. Мы были вместе до темноты, глядя на уходящие в ночь горы. Потом Сансара ушла.
– Возможно, отправлюсь дальше на запад. Насколько это возможно, – сказала она. – Ты не разгадал мою загадку? Мне жаль…
Стоит ли говорить, что через какое-то время я двинулся в том же направлении. Отправился на теплоходе в Америку. Глядя в иллюминатор на неспокойные волны, много думал над словами Сансары. Оправданы ли наши поиски друг друга на протяжении лет? И для чего это нужно?.. Добровольно втянутый в эту игру, став ее персонажем, я вспоминал пройденный путь, размышлял о том, что получил и что я имею. Долгие разъезды закалили меня, я приобрел знания, мудрость и опыт. Налёт мистики, окружавший нашу жизнь, раздвигал границы воображения, давая пищу для творчества. Мое перо всегда было отточено, очерки, рассказы и путевые заметки возникали словно из воздуха, сами собой, на одном вздохе. Но всегда оставалась неудовлетворенность, которая гнала вперед. Всегда было страдание, которое не давало расслабиться. Надежда и стремление достичь большего, словить и удержать невозможное, заглянуть туда, где, может быть, откроется тайна, которая расставит все по местам. В ту неделю, проведенную на корабле, я понял, что имела в виду Сансара, когда покидала меня.
Великую тайну постичь невозможно, как и жизнь того, кто рядом с тобой. Ее лишь можно коснуться своим дыханием, обогреть, ласкать, лелеять ее – но только на расстоянии. И так будет всегда. Иначе рискуешь все потерять, разрушить мечту, сотканную из надежд и стремлений. Разгаданная тайна – это тупик и увядание, отрицание того, что могло бы быть впереди. Любой путь оправдан движением к желанному повороту, и это движение есть бесконечность.
Такая благородная истина озарила меня откровением момента – и осталась в душе навсегда. С тех пор моя хвала не умокала, как аллилуйя: спасибо тебе, Сансара!