Владимир Гребнов
Метатеги
– Скажите, у вас есть ответы на все вопросы?
– Для того я здесь и нахожусь… – девушка улыбается и скромно опускает глаза.
Мириам окидывает взглядом пустующий зал. Замкнутым кругом его обрамляет цепь Прототипов с застывшими лицами. Персонал-роботы уже закончили с Вечным Двигателем и теперь химичат с настройкой голографических проекций. У входа появляются первые посетители. Нестройными цепочками они разветвляются от двери и медленно тянутся по прозрачным плитам пола. Проходят мимо нее. Дети, взрослые, молодящиеся старики, похожие на детей. Будущие М-Эпигоны и уже существующие. Покрытые блёстками, молниями дизайн-статики, отблесками вымышленных линий и кривых. Галокостюмы, галопластика, галомакияж, галосигареты. На оживленных лицах Мириам читает предвкушение предстоящего события. Ноздри их вибрируют, вдыхая аромат блюда, которое им сейчас предоставят. Которое они будут пробовать, смаковать, как гурманы, растворяясь в эйфории новых, еще не испытанных ощущений.
Что скрыто под этими масками, думает Мириам. Кто эти люди. И есть ли они вообще.
Что осталось от натурального в этом мире.
Или кто.
Наверное, только я. Белая ворона.
– Я вижу, вы немного задумались, – дотрагивается до нее Эбби. – Понимаю. Переживаете ощущения от увиденного. Между прочим, вы можете проголосовать за М-Эпигона. По десятибалльной шкале. Здесь есть кнопка на сенсоре. Хотя вы посмотрели всего лишь часть… Но кто знает, может ваш голос окажется решающим в этой бесконечной борьбе за новые ощущения.
Мириам выходит из минутного ступора. Смотрит в упор на девушку, стоящую перед ней.
– Скажите, почему вы здесь работаете? – спрашивает она.
Эбби вмиг осекается, губы ее сходятся в жесткую линию, она не отводит взгляд. На миг Мириам видит умные, проницательные глаза взрослой женщины.
– А что, есть какой-нибудь выбор? – выдыхает Эбби и отворачивается.
Людей в зале становится больше, они стягиваются к центру, сбиваются кучками у обелиска. Оживленный гул заполняет пространство. Слышны возгласы, смех; кто-то читает стихи. Среди взрослых бегают дети, играют в пятнашки. Напряжение нарастает, разноцветный дым от галосигарет роится вверху тягучим орнаментом.
Мириам замечает вдалеке мелькание руководителя проекта. На нем тот же бирюзовый фрак на голом торсе, вместо кожаных шортов отдающие золотом лосины. Он медленно движется в их сторону.
Эбби тоже его замечает.
– Рукодитель идет, – говорит она. – Вы готовы?
Мириам протягивает ей рукопись, которую готовила к вступительной речи.
– Пусть побудет у вас. Скажите, как я могу пройти в туалет?
– За входной дверью направо. Там сразу. Увидите.
– Как вас зовут дома?
– Анита.
Мириам отворачивается и идет по узкой ленте пустого пространства к двери. Два шага, пять шагов, десять…
– Скажите, вы ведь уже не вернетесь?.. – отчаянный, приглушенный крик доносится до нее сквозь шум окружающих голосов.
Двадцать шагов, тридцать…
Мириам выходит за дверь и сворачивает налево. К эскалатору.
***
… Кто я такая, думает она.
Я печаль, бредущая по земле.
Все гаджеты отключены, доморобот покоится в тишине кладовой, в комнате режим акустической изоляции.
Мириам стоит у окна. Сто шестнадцатый этаж. Перед ней раскинулся весь город. Бурлящий, как котел. Переливающийся сполохами отблесков и оптических излучений. Полупрозрачный, изменчивый, существующий в динамической реальности, сотканной из пластика и цифровых миражей.
Вечер, перетекающий в ночь. Пестрые глазки окон, затянутые галошторами, галопортьерами, галозанавесками. Десятки, сотни тысяч слепых глаз, скрытые за ширмами, глядящие в никуда. Цепочки аэромашин, снующие стрекозы товарных беспилотников. Гигантские рекламные голограммы, возникающие из ниоткуда и пропадающие в никуда…
Мир-улитка. Эпоха исчерпанных возможностей, думает Мириам.
Всемирные часы G-Time отсвечивают полночь. В бледную синеву городской панорамы просачиваются желто-зеленоватые оттенки. Тона медленно сгущаются, в атмосфере возникают неспокойные барашки призрачных волн.
Мириам поднимает глаза вверх. Небо от края до края покрыто полотном Айвазовского «Девятый вал». Зеленые волны трепещут в порыве готового вот-вот сорваться гребня, нависающего над городом. Но это всего лишь голографическая иллюзия движения, зацикленного на месте. На заднем плане проносятся рваные клочья желтоватых облаков, пробитые лунными протуберанцами. Внизу, где должна быть лодка с гребцами, появляется нечто бесформенное, интуитивно фаллическое. Выплывает на поверхность и торпедой устремляется вдаль. На боку текучая, подрагивающая надпись: «УПРУИЙ БРО И ТУГОЙ КОШЕЛЕК. Новый галороман О де Барака. Интерпретация бестселлера «Госпожа, повтори!».
Тут же из воды выпрыгивают, как поплавок, поджарые, румяные от загара ягодицы. Они безвольно плещутся на поверхности, словно сами по себе, без наличия остального. На них белые строки. «МЫ ВСЕГДА ВМЕСТЕ. Фабрика сдобных изделий «Фуфлаедов и К».
Мириам опускает глаза.
Скупая слеза течет по щеке; упирается в нить упрямо сжатых губ.
Десятки лет благородного воспитания, высокой морали, незыблемых нравственных ориентиров летят в никуда, как плевок в вечность.
– Да хоть вы….е меня! Я на такое не поведусь!
Она нервно сжимает кулаки, делает несколько вдохов, разворачивается и идет в Хранилище.
– Домоконтроль. Опустить роллеты, – говорит на ходу. Позади раздается мягкое механическое шуршание.
В Хранилище два десятка стеллажей от пола до потолка. Восемнадцать тысяч шестьсот сорок один Прототип. Несколько сотен тысяч Канонов, запечатанных в вакуумные упаковки. Сохранённая, отрезанная от реальности, отринутая миром мудрость веков. Писатели, чьи творения исчезли под слоем бессчетных ментальных наложений и гротесков.
Мириам пробегает взглядом по плотным рядам книг.
– Дибиблиограф. Будь добр, дай мне Чехова, – произносит она.
– Да, мадам, – длинная механическая рука выдергивает томик сверху и передает ей.
– Вскрывать не советую, мадам. Это может привести к структурным изменения материала Прототипа.
– Дибиблиограф. Отключение.
Мириам нажимает на сенсор в верхнем углу томика. Легкое шипение, упругая среда сдувается, сбоку возникает тонкая прорезь. Она вынимает книгу из пластика.
Гладит картонную обложку, проводит пальцем по корешку. Вслушивается в себя.
Затем возвращается в свою комнату, кладет книгу на стол. Открывает шкаф в дальнем углу комнаты; шкаф, в который вечность не заглядывала. В нем хранятся вещи еще с тех времен, когда…
– …никаких галочудес, никаких эпигонов, – шепчет она.
***
… Что я такое, думает старушка с белыми, как лунь, волосами.
Я пылинка, застывшая во времени.
Она сидит в кресле-качалке у накрытого стола.
Белая льняная скатерть с цветочным орнаментом до самого пола. На ней терракотовая ваза с букетом искусственных роз. Рядом круглый плетеный поднос с фруктами. Тут же хрустальный графин с красным вином, наполовину пустой. У ее руки недопитый бокал. Раскрытая книга.
В центре медный подсвечник с зажжёнными свечами. Неровное пламя желтых огоньков играет тенями в углах комнаты. Им вторят мягкие, вкрадчивые звуки симфонии Чайковского. «Времена года», первозданный прототип.
Она берет бокал и делает глоток вина.
Глаза прикрыты. Легкий хмель кружит в голове, несет ее вперед, в какое-то прошлое, которое она видела однажды. Она идет по аллее, еще молодая барышня, но уже с болью в душе. По бокам кусты, она ощущает запах их свежей зелени. Впереди наспех сколоченная эстрада, два стула возле нее. За эстрадой, у озера, слышны отголоски мужских разговоров. В атмосфере витают флюиды какой-то загадки, готовой вот-вот ей открыться…
Сухонькая рука ложится на желтые страницы книги. Пальцы поглаживают строки в такт мелодии, звучащей в ее душе.
Рядом возникает легкое движение. Чье-то присутствие. Мужчины, который касается ее локтя.
– Отчего вы всегда ходите в черном?
– Это траур по моей жизни. Я несчастна, – отвечает она.
Энтропия
Ночью Адонаю Троекурову приснились Часы Судного дня. Не в виде иллюстрированной таблицы с датами изменений, размещенной в Википедии, а как натуральный механизм, находящийся на полном издыхании. Время до полуночи отделяла одна трепетная секунда, порхающая вперед и назад – между жизнью и смертью. Похоже, что часы заело или кто-то умышленно издевался над ним, нагнетая ужас в вязкую духоту сна. Именно от этого он и проснулся – от удушья, со слезами на глазах, жадно глотая ртом воздух.
Адонай сел на кровати, тихо выругался, метнул взгляд в окно. На улице жалко брезжил рассвет. Он встал, сделал несколько дыхательных упражнений, затем подошел к раме и раздвинул ее. Лица коснулся влажный воздух осенней реки; он услышал карканье пролетающих ворон. По набережной уже кто-то совершал пробежку, прыгая на ходу, махая руками и нагибаясь.
«Такое ощущение, что все летит к чертям», подумал мужчина, переживая ушедший сон. Не включая свет, в полумраке он заварил кофе, сел за стол и включил компьютер. Открыл Википедию и посмотрел на таблицу. Ничего не изменилось. В этом году часы переводились на двадцать секунд к полуночи и сейчас показывали запас в одну минуту и сорок секунд. Самый короткий промежуток за всю историю. Адонай вздохнул. Тревожное чувство не покидало его. Следующие три часа он усердно шарил по интернету, выискивая упоминания о грядущем конце света. Десятки страниц пестрели броскими заголовками типа «Ученые о конце света», «Конец света перенесли», «Когда же наступит Великий Конец?..» и так далее. Среди вороха предсказаний ученых, прорицателей, больных обывателей и священных текстов он не нашел ничего нового. Это успокоило его, но не смыло лёгкого ощущения фатальности, притаившегося где-то сзади, у затылка. Когда Адонай оторвал взгляд от монитора, он уловил подступающую тошноту, слабость и то уникальное переживание, которое преследовало его последние месяцы – мироздание распадается на куски.
При других обстоятельствах он не пошел бы на работу, сославшись на нездоровье. Один день мир просуществовал бы без него. Но не в этот раз. Сегодня надо идти обязательно. Тревожный сигнал может быть вестником великой беды.
Контора, в которой работал Адонай Троекуров, находилось недалеко – в пяти минутах ходьбы от Банковского моста. Вся дорога занимала минут пятнадцать неторопливым шагом, которым он ходил на работу, когда не опаздывал. Но сейчас он спешил. Бегло взглянул у моста на двух чугунных грифонов с золотистыми крыльями, у которых обычно притормаживал, и быстро ввинтился в толпу митингующих на другом берегу.
Это задержало его на неопределенное время. Люди протестовали против престарелого диктатора, унижения, несправедливости и попрания своих прав. Адонай протискивался сквозь толпу женщин, молодых людей и стариков. Стоя плотными рядами, все скандировали: «Уходи! Уходи!». По краям толпы стягивались бойцы в камуфляже, за ними стояли автозаки. Адонай не успел выйти из этой сутолоки, когда не нее обрушилась первая волна ОМОНа. Рев толпы усилился, раздираемый криками, визгом и матерной бранью. Ему пришлось воспользоваться своим преимуществом, хотя он не любил этого делать. Вытянув вперед Указующий перст, Адонай прошел сквозь беснующихся людей, как свет сквозь тьму. Никто не обратил на это внимания. И неудивительно – в последние годы его мало кто замечал, со смирением констатировал он. У обочины мостовой трое бугаев в масках с остервенением избивали дубинками лежащего на асфальте паренька. «Кто-тебе-заплатил?.. Кто-тебе-заплатил?..», рычал один из них в такт ударам. «Фашисты! Сволочи! Своих калечите!..», истерично кричала стоящая рядом девушка. Адонай шевельнул пальцем, и отскочившая от парня дубинка хлестнула омоновца по лбу. Тот охнул и мягко осел на дорогу.
«Странно все это», – подумал Адонай, ускоряя шаг, – «Я сейчас вроде бы в Питере, а беспорядки в другой стране. Несоответствие места и действия. Похоже, сбой в системе».
Свернув за угол, он попал на мощеную камнем улочку Эль-Кувейта. Воняло мочой и гнилыми овощами. Прямо в проеме распахнутой двери старик-спонсор использовал молоденькую домработницу не по прямому назначению. Она покорно всхлипывала, опустив голову к грязному полу. Адонай скользнул по старику взглядом и тот, схватившись за грудь, с хрипом осел, елозя спиной по стене.
– Как все запущено, – шептал Адонай, выныривая к кварталу Атланты, где у перегородившей дорогу баррикады стояли две полицейских машины. Пивная банка летела в его голову, и он автоматически уклонился. – Точечная помощь не спасет. Это сдвиг по всем направлениям. А если посмотреть шире… Глобальное потепление, ядерные испытания, эпидемии, искусственный интеллект…
И опять тошнота подкатила к горлу, земля поплыла под его ногами, полетели перед глазами куски разорванного мира… Он глубоко вздохнул, заученно повторив дыхательное упражнение, и быстро пошел к зданию своей конторы. «Быстрее, быстрее. Не хватало еще попасть в сердце ИГИЛа. Ох, блин, как же я устал…».
У проходной сидел усатый старик с хитрыми глазами. Перед ним лежал шмат сала с хлебом и, видимо, он только собирался поесть.
– Доброе утро. Ваш пропуск, пожалуйста, – сказал он, двигая усами.
Адонай притормозил, нашаривая в карманах пропуск. Его нигде не было.
– Дома забыл, похоже. А вы что, меня не узнаёте? Не первый день видимся, вроде.
– Порядок такой, – развел руками вахтер. – Много вас ходит тут, все при делах… А кто на самом деле, не поймешь.
– Я Бог.
– Кто, простите?
– Бог.
Лукавое лицо старика вдруг стало серьёзным, цепкий взгляд ощупал лик стоящего перед ним, и подобострастная улыбка раздвинула широкие скулы.
– Прошу прощения, господи… Боже. Проходите, пожалуйста. Впредь буду знать. Не повторится…
Адонай Троекуров поднялся по лестнице на второй этаж, прошел через огромный холл со множеством дверей и зашел в ту, на которой висела табличка «Отдел планирования миропорядка».
– Мария, привет. Будь добра, кофе, – бросил он секретарше и юркнул в кабинет.
На большом бюро, за которое он сел, лежала аккуратная стопка незакрытых проектов. На верхнем было написано: «Коронавирус». Адонай наперечет знал, что было ниже, потому что постоянно их перекладывал по мере значимости. «Беларусь», «Донбасс», «Афганистан», «Ливия», «Йемен», «Эфиопия» и далее по странам и регионам. Религиозные, межрасовые, гендерные, природные, научные и другие проекты находились в нижней части. «Рабство в азиатских странах», «Сексуальное рабство в мире», «Развитие искусственного интеллекта», «Ядерные испытания», «Изменения климата» и вовсе лежали в самом низу, редко выплывая на поверхность.
«Как много проектов собралось… И в последнее время они растут, как грибы на поляне», с жалостью к себе подумал Адонай, растерянно глядя на внушительную стопку бумаг.
Он тут же вспомнил ночной сон и переживания, связанные с ним. Встал из-за стола, достал из кармана ключи и открыл небольшой сейф, что стоял у стены. Достал книгу, которую обычно читал в безмятежной тишине кабинетной прохлады, и за ней старый, покрытый пятнами ржавчины раритетный будильник, заведенный еще в 1947 году. Повернув его, он посмотрел на циферблат.
Дверь открылась и вошла секретарша с чашкой дымящегося кофе. Адонай быстро сунул часы в ящик стола.
– Ваш кофе, пожалуйста. – Девушка посмотрела на стопку проектов и на неуклюже застывшего начальника у стола. – Вы уж следите за собой. Столько работы на вас навалили, надо же… Может, вам еще чего-нибудь? Перекусить, например?
– Спасибо, Мария. Я дома поел, – соврал Адонай. – Знаешь что, позови Михаила. Поговорить надо. Он уже пришел, надеюсь?
– Конечно. Вносит правки в проекты. Сейчас позову.
– Спасибо.
Когда вошел его зам, Адонай делал вид, что читает проект «Беларусь». Он тут же отложил его в сторону, но Михаил уже увидел название.
– Что скажешь? – кивнул он на папку. – Нехилая завернулась ситуэйшн, все в шоке.
– А ты какие правки вносил? Я вроде по этому поводу никаких решений не принимал.
– Как обычно, ориентировался на исторический дискурс, здравую логику и волю народа. Сложившаяся ситуация рассматривалась как одна из интерпретаций возможных вероятностей, но чисто гипотетически. Скажу честно – у меня такое впечатление, что кто-то вмешивается в ведение дел, а мы этого даже не знаем.
– И ты тоже это чувствуешь? – встрепенулся Адонай и достал из ящика стола будильник. – Тогда вот, смотри!
– Ни фига себе! Что это значит?..
Тонкая длинная стрелка на бледном циферблате часов с механическим стрекотом жевала последнюю секунду мироздания – зловеще, неотвратимо, с упрямой размеренностью циклических повторов.
– Что это значит, мы должны сейчас выяснить. Немедленно, – глядя в глаза заместителя, тихо и твердо произнес Адонай. Он заметил, как мгновенно побледнел Михаил, лицо его вытянулось, в глазах застыли растерянность и испуг.
– Ты ничего мне не хочешь сказать?
– Так сразу? Даже не знаю. Надо подумать…
– Некогда. Понимаешь, чем это грозит?
– Сначала нас уволят. Потом закроют все остальное. Глобальный проект сдадут в утиль.
Адонай открыл сейф, достал пузатую бутылку и две рюмки. Налил в них коньяк. Быстро и молча они опрокинули его в себя.
– Теперь садись и говори. Какие предположения?
– Думаю, Падшего следует исключить сразу. Он и так лет двадцать, как рулит, – сказал Михаил. Он уже взял себя в руки. Многолетние опыт и выучка давали о себе знать. – Если только не захотел все ускорить. Но я в этом не вижу смысла.
– Это отметаем. Дальше.
– Влияние и поглощение другими религиями. Сублимация наступает, когда какая-то религия занимает ведущую роль в мире. Создается главенствующее ментальное облако, которое меняет ход событий вероятного будущего в сторону своих канонов и убеждений, – Михаил опрокинул еще одну рюмку и выдохнул. – Но мы пока на первом месте. Последние годы дышит в затылок ислам, однако наши позиции сильны. В Коране говорится, что Киямат наступит внезапно, но сначала будет два трубных гласа. Пока таковые не зафиксированы.
– Что по индуизму и буддизму? – тут же переключился Адонай. Он владел всей необходимой информацией, однако повтор ключевых моментов помогал ему размышлять, выискивая нюансы там, где, казалось, нет никаких погрешностей.
– Индусы считают, что мы живем в веке Кали-юги, черной жены бога Шивы. Миром правит богатство, стерты грани между добром и злом. Кали, собственно, богиня смерти. Так что вывод очевиден. Что касается буддизма, то здесь все не так плачевно…
– Мир – это сон Брахмы, а жизнь – череда бесконечных реинкарнаций, – продолжил за него Адонай. – Все призрачно и непостоянно, все умирает и возрождается. Конца не существует, так же, как и начала. Гипотетически. Мы ни к чему не пришли. Но разложили видимое по полочкам. Теперь осталось нащупать невидимое, – подвел он итог.
Михаил налил себе еще рюмку коньяка. Адонай его не сдерживал, зная, что у того отлично работают мозги в любом состоянии.
– А что, если обратить взор к науке, – медленно, словно самому себе, проговорил Михаил. – Последний век она движется слишком быстро, поглощая огромные мировые ресурсы. Сегодня уже тягается с религией, а в некоторых случаях затмевает ее, объясняя то, что недавно считалось божьими чудесами. Что, если…
Адонай вдруг почувствовал подступивший к груди холодок, рой беспорядочных мыслей ворвался в сознание, заскакал, пытаясь выстроиться в одну непрерывную логическую цепь. Так бывало всегда в преддверии открывающейся истины, душевного куража, вслед за которым возникали зрелые плоды настоянной временем мудрости. «Не стоит тратить время на поиски истины. Когда-то она приходит сама» – так он когда-то сказал Михаилу, указывая на симбиоз наблюдения, опыта и интуиции. Правда, сейчас была другая ситуация – необходим был легкий укол, толчок к размышлению. А дальше уже, как говорится, дело техники…
– Продолжай.
– Что, если этот порыв технократии забрал слишком много ресурсов. Природных – само собой, но вот умственных… Насколько я знаю, такие исследования в области силы ментальных структур и возможного мирового дисбаланса не проводились. А ведь это, в сущности, огромный взрыв, произошедший за короткое время. За каких-то сто лет… От простой лампочки до нейронной сети. До эффектов, природу которых человек еще не разгадал, но уже применяет в современных технологиях. Как эффект спутанных частиц, например…
– И этот взрыв… – начал было Адонай, уже следуя по складывающейся в его голове цепи мыслей, – этот взрыв нарушил естественное течение миропорядка, увеличив, таким образом…
– То, чему подвержено все в замкнутой системе! В нашем мире! – вскрикнул Михаил, опрокидывая очередную рюмку коньяка. – Сколько лет мы ждали черта там, где его нет! А п….ц подкрался незаметно! Второй закон термодинамики. Помнишь наизусть?