Владимир Филиппович Бабуров
Каникулы
– Так выходит что?! Культура – это когда с другими считайся, а себя ограничивай?
– Ну да. Этим надо платить за комфортную жизнь в цивилизации, а кроме того, в книжках накапливаются знания и опыт и передаются другим поколениям.
– Но львица или кошка тоже чему-то учат своих котят!
– Однако этот опыт не могут усвоить другие котята, оставшиеся без мамы, а тем более другие животные. А люди могут, прочитав книгу.
– Слушай, – сказал Женька. – А куда ты денешь искусство, музыку, стихи… Это ведь тоже культура. А физкультура?!
– Э, надо подумать! Куда всё это засунуть?
– Ну ладно. Вот ты и подумай, а мне уже спать пора. На вахту скоро.
– Да, и мне пора. Брат, наверное, беспокоится: куда я делся? Подумает ещё, что я всю ночь обнажённых женщин рисую, смеяться начнёт.
Когда я вернулся к каюте брата, дверь, почему-то, оказалась заперта.
– Ни фига себе! – подумал я. – Куда же это мой братец подевался среди ночи? Наверное, случилась какая-то поломка в машинном отделении и брата срочно позвали её устранять.
На всякий случай я всё-таки постучал в дверь. За дверью послышалась какая-то возня, и минуты через две дверь приоткрылась. Показалось встревоженно-недовольное лицо брата:
– Ты вот что, погуляй пока. У меня тут срочные секретные переговоры с капитаном. Тебе присутствовать нельзя.
Нельзя так нельзя. Мало ли что неожиданное может произойти в рейсе? Может, какая-нибудь срочная секретная радиограмма поступила?
К Женьке возвращаться было поздно. Он, наверное, уже уснул. Ведь ему с утра на вахту заступать. Я прошёл в конец коридорчика, где была каюта брата, и присел на корточки, опершись спиной о переборку. Подожду здесь. Как только капитан выйдет – я и вернусь в каюту.
Было предрассветное утро. Все спали. По коридору никто не ходил, и я даже слегка придремнул.
Вдруг раздался щелчок дверного замка, дверь каюты брата открылась, и из неё быстренькими шажками прошмыгнула и скрылась за поворотом женская фигурка. Я спросонья даже не успел заметить – кто из славных женщин нашего экипажа это был.
«Странно, – подумал я. – Секретные переговоры – а при чём тут женщина? Наверное, нужно было протокол стенографировать».
Обычно все важные переговоры для протокола стенографирует какая-нибудь симпатичная девушка. Я это видел раньше в каких-то фильмах. А где же капитан? Что-то не выходит. Наверное, переговоры стали ещё более секретными, что даже стенографистку отправили. Ну ладно, подожду ещё.
Я уселся на пол поудобнее и вообще отключился. Разбудили меня довольно бесцеремонные толчки в плечо.
– Вставай. Иди ложись в каюте? – услышал я голос брата. – Шляешься по ночам неизвестно где, а потом спишь, как бич какой-то, на палубе.
– А, что? Капитан уже ушёл?
– Ушёл, ушёл, давно уже.
– А женщина была зачем?
– Какая женщина?
– Как какая? Я ведь видел!
– Видел – ну и что?! Не было никакой женщины. Приснилось тебе. ПОНЯЛ?
Последнее слово было произнесено со знакомой уже мне по недавнему разговору с палубным матросом недвусмысленной интонацией, которая непроизвольно заставляет верить во что угодно вопреки очевидному.
Мы вернулись в каюту, я расположился на ставшем уже моим уютном диванчике, а брат отправился на вахту исполнять свои прямые служебные обязанности.
Разбужен я был братом в полдень с доставившим мне несказанное удовольствие приглашением пройти в кают-компанию – отобедать.
До чего ж чудесно я пристроился! Не успел проснуться, а тебя уже кормят, да ещё как! Как в ресторане. Не то что в общаге – проснёшься и думаешь: где бы у кого на халяву чаем с куском хлеба разжиться. Вот житуха! Устроились же люди!
– Да, кстати, капитан просил напомнить, что пора бы красочки, что тебе куплены, отработать, – сказал брат. – Надо пейзажик в кают-компании подправить. А то краски неизвестно на что изводишь, а обещанное не делаешь.
Действительно, я в эйфории от свалившегося на меня великолепного богатства в виде кистей, красок и прочего совсем уже забыл о своём обещании дорисовать на упомянутом пейзаже парусный кораблик.
После, как обычно, великолепного обеда мне было дозволено снять с переборки в кают-компании вообще-то довольно неплохо написанный морской пейзаж и унести его в каюту брата для дальнейших с ним манипуляций.
Я уточнил, какой вид парусника капитану хотелось бы видеть на картине.
– Ну, ты же художник, – сказал капитан. – Сам решай. Главное, чтобы было поромантичней.
«Да… – подумал я. – Какое мне доверие, а я даже толком и не знаю ничего о парусных кораблях. Нарисую какую-нибудь какашку – весь экипаж смеяться будет. Брата опозорю. Спросить надо у Женьки. Он всё-таки в мореходке учится – морем с детства бредит. Наверняка парусниками интересовался…»
Дождавшись вечера, когда заканчивается дневная вахта, я направился в каюту моего приятеля.
Женька, уже переодевшись в какие-то короткие детские штаны и футболку с нарисованной на груди смешной уткой, лежал на своей койке, рассматривая большую яркую книгу.
– Привет! – сказал я. – А что за фиговина нарисована у тебя на пузе? Где ты такую зацепил?
– Это… ещё в Сингапуре возле порта барахолка была. Вот, у каких-то китайцев и купил.
– А что это за утка такая?
– Да хрен её знает! Вроде из какого-то американского мультика. Видишь – на английском написано: «Дональд Дак».
Из американских мультфильмов мне пришлось видеть только послевоенный трофей из Германии – «Белоснежка и семь гномов». На тот период это был, наверное, единственный американский мультик, доступный советским зрителям.
– Да, Женька! Если ты дома в этой футболке, да ещё и в трусах появишься где-нибудь на улице – тебя точно милиция или дружинники загребут за непристойный вид и пропаганду западного образа жизни.
– Ну, во-первых, это и не трусы вовсе, а такие вроде как короткие брюки – шорты называются. Видишь – даже карманы есть. Для тропического рейса очень подходящая штука. А дома по улице, конечно, я так ходить не буду. Чего гусей дразнить? Ещё из мореходки выгонят!
– А что за книжку ты смотришь?
– Это альбом про подводные лодки. Тоже в Сингапуре купил. Дорогущий, зараза! Всю свою валюту потратил.
– Зачем же ты такие дорогие книжки покупаешь на последние деньги?
– Да что деньги? Деньги – вода. Нам всё равно валюты много не дают. Мужики и ту в портах пропивают. А я альбомы про корабли коллекционирую. Хобби у меня такое.
– Слушай, Жень. А может, у тебя и про парусники чего-нибудь есть?
– Конечно, есть. Парусники – моя любимая тема. Вот – ещё в прошлую практику в Японии купил.
И Женька, нагнувшись, откуда-то из-под койки достал очень красивую, в яркой твёрдой обложке книгу с великолепным старинным парусником с крестами на парусах.
Изображение парусника дополняли красные японские иероглифы.
– Это что за корабль? Вот красота-то!
– Это корабль времён Колумба. На таких испанцы переплывали Атлантику до Америки. А чёй-то ты парусниками заинтересовался?
– Да тут, понимаешь, капитан попросил на картине в кают-компании парусник подрисовать. Даже краски мне для этого купил. А я о парусниках ничего не знаю, не хотелось бы в глазах всего экипажа обкакаться.
– Ну, дело святое. Давай что-нибудь подберём из этого альбомчика. Кстати, а знаешь, что я бы тебе посоветовал – английский чайный клипер. Это самые последние и быстроходные из всех парусников в мире. И они, на мой взгляд, наиболее красивые. И самый известный из них этот – «Катти Сарк».
И Женька открыл разворот в конце своего альбома.
Действительно, корабль был великолепен. Трёхмачтовый длинный и стремительный красавец, с целым облаком белоснежных парусов рассекающий бирюзово-зеленоватую, прозрачную на ярком солнце волну.
– Жень, а что это за название – чайный клипер? Почему чайный?
– На нём в Англию из Китая торговые компании чай возили. А при долгих перевозках по морю чай от влаги портился, и от скорости перевозки зависело его качество и, соответственно, цена.
– А что за название – «Катти Сарк»? Что оно означает?
– Ну, в переводе, по-моему, с шотландского это как бы короткая рубашка. Так звали какую-то ихнюю ведьму. На носу корабля было её изображение.
– А почему эти парусники последние?
– Да потому, что уже прокопали Суэцкий канал, резко сократилось время перехода из Азии в Европу. Появились пароходы, у которых скорость и надёжность перевозок была выше. Можешь взять альбом – употребить. Смотри только не запачкай.
– Жень? Ты, что, по-японски читать умеешь? В книжке же всё на японском языке написано.
– Нет. По-японски читать я ещё не выучился. А про корабли и раньше много чего читал.
– Ну ты даёшь! Ты прямо ходячая энциклопедия какая-то.
– Это хобби называется, – скромно ответил Женька.
Я был очень благодарен моему приятелю. Мало того, что у него так своевременно оказался необходимый к случаю роскошный альбом – так он ещё и разрешил им воспользоваться. В нашем общежитии у некоторых, особо продвинутых студентов тоже попадались неизвестно откуда взявшиеся по тем временам заграничные книги о, мягко говоря, «не рекомендованных» советской идеологией западных художниках. Из этих книг я узнал, что, кроме известных мне с детства Репина, Шишкина и Сурикова, есть ещё много других, странных и малопонятных, но очень интересных художников: – Сальвадор Дали, Марк Шагал, Пабло Пикассо… Ценность таких книг в нашем кругу была настолько велика, что в некоторых случаях смотреть репродукции можно было немногим избранным только из рук хозяина. А тут такая дорогущая книга, да за валюту куплена, и такое доверие!
– Спасибо тебе, Женька. Ты настоящий друг. Такую дорогущую книгу – и не пожалел.
– Да, ладно… – ответил Женька. – Мне с тобой тоже интересно общаться. В прошлом рейсе я совсем было одурел. Чуть спиваться не начал… Поговорить было не с кем… Кстати, в прошлый раз у нас разговор закончился на культуре. Я вот тут подумал… Ведь у Лема в «Сумме технологий» всё взаимосвязано. Ничто не случается ни из чего. Всё ненужное и неоправданное не возникает или отвергается. А культура? Для чего она людям понадобилась? Многие совершенно обходятся без этих всяких церемоний: книжек не читают, в ресторан не ходят, вилкой и ножом не едят, матерятся на каждом шагу – и ничего, живут себе – не тужат. Как же тут быть с Лемом? Выходит, что культура не так уж и необходима?
– Не знаю, что тебе и сказать, – ответил я. – Может, это и так? Может такие, как Серёга, и обходятся без всего этого, да только захотел бы ты всё время быть с такими? Сам ведь сказал, что в прошлом рейсе тоска взяла. Может, культура – каждому своя? Тебе одна, а Серёге совсем другая.
– Ну а тогда от чего это зависит? Наверное, от воспитания! Чем человек более воспитан, тем у него и потребности в культуре больше. Вот смотри – наш капитан… Никогда не матерится, с иностранцами общается, как парадный мундир наденет – так любо-дорого посмотреть. А Серёга? У него и костюма-то приличного нет. Даже на берег сходит – чмо чмом!
– Вот потому-то Серёге никогда и не быть на месте капитана и не решать важные вопросы с иностранцами.
– Ха! Так вот зачем культура! Чем ты культурней, тем больше у тебя возможности общения. То есть диапазон твоего общения резко расширяется.
– Точно! – сказал я. – Я читал в какой-то книжке про англичан, что истинный джентльмен в любой компании свой человек. То есть и в портовом кабаке может по морде кому надо съездить, и на приёме у английской королевы знает, как себя вести. А Серёга – только в кабаке и свой… Вот, наверное, поэтому и не может быть культуры, единой для всех.
– Так это что ж?! Дискриминация получается какая-то. У нас-то все равны! А тут явно – неравенство, – возмутился Женька.
– А кто мешал Серёге в школе напрячься, да окончить, да книжки читать, да в институт поступить? Никто не мешал, кроме его собственной лени. Ты-то вот напрягался, наверное, чтобы школу нормально окончить, да и в мореходке своей напрягаться продолжаешь.
– А может, у него от природы способностей нет. Что ж, его за это дискриминировать?!
– Ну, давай тогда нашего капитана будем дискриминировать. Сделаем его равным Серёге. Будем Серёгу вместо капитана посылать в иностранных портах вопросы решать, а заодно и тебя к Серёге в кубрик подселим, чтобы ты неравенства не чувствовал.
– Так что же? Никакого равенства, что ли, нет?!
– Да есть, наверное. Только я думаю, что это равенство возможностей. Напрягайся, как другие, и будешь равным. А балду пинаешь – получай, фашист, гранату. Так что каждый имеет по способностям и по заслугам. То есть каждый кузнец своего несчастья!
– Да, как же так? Только везде и слышишь: «У нас все равны! Всем равные права! Все одинаковые члены коллектива! Коммунизм – всеобщее равенство!»
– Все члены, конечно, одинаковые, да только члены у всех разные. У кого – побольше, у кого – поменьше, а у некоторых вообще – загнут! Вот смотри: ты разве равен с чемпионом мира по штанге Жаботинским? Ты и десятую часть не поднимешь от того, что он поднимает. Так ему и премию за это дали. А тебе дали? Нет. Где ж тут равенство?
– Слушай, мы так до антисоветчины какой-то договорились. Ведь это всё совершенно не так, как в учебниках по марксизму-ленинизму написано.
– Да, Жень… Теперь, как истинный комсомолец, ты обязан срочно побежать к замполиту и настучать про наши разговоры. Тебя после этого никогда больше в загранку не выпустят и из мореходки отчислят, а меня, как нелегала, просто в море утопят.
– Да ну его в жопу! Ему и без нас стукачей хватает. Ты знаешь, что он всех в «стукачи» вербует? И меня вербовал. Только ты об этом никому не рассказывай, а то узнает – мне кранты. Спишут подчистую. Вызывает он как-то меня к себе в каюту, ласковый такой, и говорит: «Вот ты думаешь, что я просто замполит, а я майор госбезопасности». И суёт мне своё удостоверение, где он на фотографии в офицерской форме. И давай ко мне без мыла сам знаешь куда лезть… Я вроде и симпатичный ему, и умный. И у него только на одного меня надежда… Я должен помогать ему, втихаря выявлять всякие нарушения, так как я комсомолец и это мой священный долг. А за это он для меня похлопочет о распределении на хорошие рейсы после мореходки.
– А что ты ему на это сказал?
– Что, что? Сказал, что как только – так сразу! И что вообще-то экипаж у нас хороший, и что все понимают, что к чему, и ведут себя достойно.
– А он что?
– Да как-то странно на меня посмотрел – с прищуром таким – и говорит: «Ну, ладно, иди пока». Наверное, догадался, что стукач из меня будет хреновый. Пока вот больше не цеплял.
– Вот хорошо бы, – сказал я, – у замполита, как у ревностного коммуниста, насчёт равенства спросить. Он же каждую среду на политзанятиях всему экипажу мозги полощет о преимуществах коммунизма и о его справедливости. Пусть бы рассказал, почему его каюта – с отдельной ванной, спальней, гостиной и кабинетом, как у капитана, а Серёга живёт в четырёхместном кубрике, где у него только койка? Какой же это коммунизм – с его всеобщим равенством? Серёга вкалывает всю вахту, как проклятый, а замполит слоняется днями по кораблю да киряет втихомолку со старпомом в своих апартаментах. И зарплата у него как у капитана.
Получается, что равенства и нет никакого. Всё это придумано для дураков – как в религии, чтобы им мозги пудрить «светлым будущим», а дураки за это будущее вкалывали бы за копейки. Живи всю жизнь в страданиях да в нищете, а тебе за это при коммунизме или на том свете райской жизнью воздастся…
– Ну мы и договорились! Что ж это? Коммунизм – та же религия?
– А то нет! И там, и там правители одинаково мозги людям пудрят, чтобы им безоговорочно верили и беспрекословно подчинялись. И тоже о равенстве: «Перед богом все равны…»
– Да… Выходит, если равенство – обман, то хочешь быть равнее других – не ленись, напрягайся с детства, учись. Глядишь – и выберешься к старости из неравных в равные…
– Так что? Весь смысл жизни в том, чтобы стать как замполит? Иметь отдельную каюту и балду пинать. Что-то скучноватая перспектива. Наверное, должно быть что-то ещё, ради чего стоит напрягаться? – предположил я. – Вот смотри. Ты зачем в мореходку поступал? У тебя с детства интерес к морю. Ты и сейчас деньги на своё хобби тратишь. И это не для того, чтобы равнее других стать, а просто для того, что ты это любишь. Да и я на художника учусь потому только, что это дело мне очень нравится, хотя отец меня за то придурком считает. Говорит, что все художники бедные и водку пьют – лучше бы я учился на инженера или врача.
Во всех профессиях могут быть люди, которые не только ради денег работают, а потому, что дело своё любят: такие обычно и добиваются чего-то большего, чем пенсия в старости.
И вообще я где-то читал, что только дело и есть главное в жизни. Дело, если ты его ДЕЛАЕШЬ, никогда тебя не подведёт. Друг может предать, жена – изменять, дети – позабыть, как помеху, а дело твоё всегда с тобой. Да, и о тебе люди судят не по тому, как ты вид делаешь – руками машешь да в пустую кастрюлю бренчишь, а по тому только, какой продукт ты производишь.
– А, и то правда, – поддержал меня Женька. – Я тоже читал про японцев, что у них каждый человек всю жизнь совершенствуется в своём деле. Самурай целыми днями занимается фехтованием или стрельбой из лука, гончар изо дня в день совершенствует своё гончарное мастерство, а крестьянин старается быть лучшим в своём деле. У них людей уважают не за то, какое дело они делают, а за то, как хорошо они его делают.
– Интересно, а почему японцы такие продвинутые в этом вопросе?
– Да они не только в этом продвинуты. Они ещё много в чём продвинуты. Вон как их экономика попёрла – тринадцать процентов в год прирост… А нам замполит на политзанятиях как о достижении о трёх с половиной процентах прироста советской экономики вещает.
– Жень, а ты откуда про японские тринадцать процентов знаешь? У нас же в газетах и по радио только и слышно о преимуществах советской экономики перед капиталистической.
– Я не только про Японию знаю. И в ФРГ прирост – больше одиннадцати процентов. А ведь эти страны – побеждённые в войне. Их экономика была полностью разрушена. Из Германии всё промышленное оборудование было вывезено в Советский Союз да в Америку.
– Ни фига себе! А откуда ты про всё это узнал?
Женька хитро сощурился.
– А ты никому не расскажешь?
– А кому я должен рассказывать? Не замполиту же.
– Ну тогда смотри…
Женька полез под свою заветную койку. Долгое время из-под неё торчала только половина Женьки, обтянутая его короткими шортами. Наконец он попятился назад и вытащил какую-то чёрную блестящую коробочку.
– Это чёй-то такое? – спросил я.
– Это транзисторный радиоприёмник, – пояснил Женька.
– Как приёмник? Разве приёмники бывают такие маленькие? У нас же приёмники вон какие; с телевизор величиной. И что такое «транзисторный»?
– Этот не только маленький, а ещё и коротковолновый. А транзисторный потому, что у него вместо громадных электронных ламп, как у наших, крошечные полупроводники.
– А для чего короткие волны?
– Ну ты и тёмный! Ведь только по коротким волнам «Голос Америки» слушать можно. А там знаешь, какая музыка!? Они ещё и новости всякие передают. Тут я про Японию и ФРГ и слышал. Приёмник, кстати, тоже японский. Вот тебе и побеждённая Япония…
– Вот здорово! А что, другие страны по нему тоже можно слушать?
– Конечно! Тут и Японию слышно, и Китай, и Индию. Но это всё на их языке. Музыка только и интересна. А вот на русском есть ещё радио «Свобода» из ФРГ и «Би-Би-Си» из Лондона. Там знаешь какая музыка!.. «Битлов» передают! Ну и новости политические всякие. Вот за эти новости нас и гоняют. Таможенники на контроле сразу приёмники конфискуют, да ещё и в мореходку могут настучать. А там за такое могут и отчислить. Так что ты помалкивай, а то наделаешь мне неприятностей.
Я клятвенно пообещал Женьке, что никому о его приёмнике рассказывать не буду. Даже брату!
– Странно как-то, – сказал я. – Такие хорошие штуки – и у нас запрещены. Чего бояться…?
– Как чего? Ты знаешь, там в новостях иногда такое передают, что не знаешь, что и подумать. Наш замполит с его политинформациями после этого дурак дураком выглядит. А ведь он вещает нам основную линию наших руководителей.
– Так, ни фига себе! Это что же, выходит, что «основная линия» у нас дурацкая?
– Да кто ж его знает? Замполит нам говорит, что западные радиостанции клевещут на Советский Союз. И всё, что они передают, – наглая ложь… Знаешь, в Сингапуре в порту я разговаривал втихаря с нашим мужиком. Он лет десять как сбежал с судна и политическое убежище попросил. Работает теперь в их портовой таможне, а заодно и переводчиком. Так он говорит, что зарабатывает теперь раз в пять больше, чем было у нас. В отпуск в Англию ездил, в Париже бывал, в Таиланд развлекаться ездит. Так что, я думаю, не всё уж у них и ложь. Правда, и вкалывают они не как у нас. Каждый за свою работу держится. За опоздание на работу, не говоря уже о прогуле, увольняют без всяких профсоюзов. А у нас зайди в какой-нибудь НИИ: тётки сидят в рабочее время шарфики вяжут, а мужики – в курилке или в настольный теннис в холле гоняют. У моего друга отец директор завода. Так парень рассказывал, что на вопрос, почему продукция завода такая хреновая, отец ответил, что лучшую ему делать нечем. У него на заводе девяносто процентов станочного парка – трофейные немецкие, тридцать второго года выпуска. Новых не дают, чтобы не повышать реально производительность труда, так как освободившихся рабочих деть некуда – болтаться по улицам и буянить станут. Видимость роста производительности труда создаётся фиктивно – увеличением расценок и реальным снижением зарплаты, то есть за счёт его интенсификации. А рабочие пускай ржавым гвоздиком в железках ковыряют да вымпелы «Ударник коммунистического труда» за это получают. Лишь бы без дела не сидели да не бузили.
