Владимир Буртовой
Демидовский бунт
Брошенный кем-то обломок кирпича сбил кивер с головы драгунского капитана. Вокруг офицера злые, обреченно-невменяемые лица подчиненных. И он понял: не останови он их теперь же, перед явно бессмысленной гибелью, и чей-нибудь палаш в такой кутерьме снесет и его голову.
– Проклятье! – кричит капитан. – Поворачивай назад! Поворачива-ай!
Под градом камней, провожаемые угрозами и обидным свистом, полторы сотни всадников развернулись и поплыли через Оку на калужский берег, где на мели сидел паром и солдаты, по пояс в воде, покидали бесполезное судно.
Кузьма Петров, мокрый и заляпанный желтой жижей, прокричал сыну Егору:
– Лихо нахлестали по мордам супостатам! Впредь на рожон не сунутся! И еще зададим перцу – самому черту тошно станет!
Ромодановцы вылезли на берег из воды, наскоро отжимали порты и подолы длинных рубах. На яркой зелени уложили пораненных и искалеченных копытами товарищей. Три сгорбленных деда, прикрывая битые места толченым кровавником, спешно делали им повязки.
Чуприн оставил в рощице близ перевоза полусотню работных с Кузьмой Петровым – дежурили здесь атаманы поочередно – и отошел с прочими атаманами в Ромоданово отдохнуть и отобедать.
– Ну, братцы-мужики, дело заваривается густое, не шуточное, – посетовал Андрей Бурлаков, едва выборные собрались в светлом зале демидовской усадьбы. – Стряпуха Пелагея, тяжело постукивая сапогами-обносками, засуетилась накрывать на стол. – Воевода и полковник Олиц сие мордобитие без последствий не оставят.
Михайла Рыбка, обжигаясь горячими щами, покосился на Бурлакова: что-то не видно было волостного старосты во время драки у перевоза, атаман из Бурлакова никудышный вышел – ни рыба ни мясо, но смолчал. Не время между собой свару разводить.
– Некоторое время придется скопом стоять в Ромоданове, бережения ради, – принял решение Чуприн и вдруг добавил: – Нашел я несколько сотоварищей в Калуге. Обещали постоянный присмотр за солдатами держать. Еще сказывали, что есть немалое число из горожан, готовых нам посодействовать и к нашему стану прибиться.
Василий Горох отодвинул пустую миску на край стола, одобрил:
– Друзьям всегда рады, – и тяжело поднялся навстречу вошедшему в зал попу. – Пришел, отец Семен? Проходи на мое место к окну. Порешили мы, святой отец, еще раз через воеводу подать челобитие матушке-государыне… Не крови и смерти ищем, но слезно просим вызволения из-под демидовского ярма несносного.
– Ведаю о том, дети мои, – пробасил отец Семен, перекрестился на иконы, отбил поклон портрету императрицы и прошел к столу.
Василий Горох следил за рукой отца Семена, и когда тот останавливался, вновь начинал перечислять мужицкие невзгоды. Нетерпеливый Чуприн то и дело вскакивал со скамьи, подбегал к столу и тыкал пальцем в край бумаги.
– Напиши непременно, отец Семен, что ея императорскому величию мы не противники, но за Демидовым не хотим быть. Мы смерть себе от него видим и в руки к нему вновь не пойдем!
– Это уж так, – бросил Василий Горох и поскреб жесткий кадык сквозь седую бороду. – Пропиши, святой отец, что оный же немилосердный мучитель Демидов малое какое в деле неисправление превращает в пытку, бьет кнутом и по тем ранам солит солью, како татарин некрещеный над православными измывается!
– А как про Федора и демидовскую потайную пытошную не прописать? – вскинулся Михайла Рыбка и тяжело, всем телом, повернулся к портрету императрицы. – Пусть знает наша заступница, что оный Демидов дозволяет своим катам жечь людей каленым железом. – Темные глаза Михайлы налились кровью, по скулам заходили тугие желваки. – Пиши, святой отец, что Демидов без всякого указу сажает невинных между домниц, в сделанную там темницу, которая выкопана в земле, выкладена камнем и бревнами. А еще налагает Демидов на руки, на ноги и шею боле восьми пудов цепь и так в той преисподней морит безвинно!
– Воистину все это так! – выкрикнул от себя Чуприн. – По взятии мною Выровского завода из той темницы шестерых работных едва ли не при смерти к солнцу достали.
Выборные, а вслед за ними и поп Семен, троекратно перекрестились. Через открытое окно зала с противоположного конца села донеслись возбужденные неясные голоса многочисленной массы людей.
– Что за содом и гоморра? – насторожился Чуприн и повернулся лицом к окну.
– Поглядеть надо – не солдаты ли ворвались с тыла! – вскочил с лавки Андрей Бурлаков.
– Заставы упредили бы. – Василий Горох сгреб со стола треух и тяжело поднялся: при его хвори и немалых уже летах такое беспокойное житье не в сладость.
Чуприн прихватил ружье и следом за Кузьмой Петровым выбежал на улицу.
В село, в окружении ромодановских ребятишек, вваливалась густая толпа вооруженных работных. Впереди распоясанный, в новых, грязью забрызганных козьих сапогах, вышагивал мужицкий атаман Гурий Чубук. И кафтан на нем явно с чужого плеча, узковат.
Чубук отбил поклон выборным, гордо произнес:
– Вот, атаманы-мужики, наказ ваш я исполнил! Последний здешний Демидова завод, Брынский, остановлен! Возьмите и нас в свое воинство!
Встречать вновь прибывших высыпало все Ромоданово. Ребятишки повисли на руках родителей, вернувшихся с дальнего завода.
Василий Горох, превозмогая боль в пояснице, всенародно отбил земной поклон работным.
– К часу трудному подоспели вы, братья. Нынче уже пробовали воевода и полковник Олиц нашу силу и крепость нашего духа. И надо теперь ждать нам со дня на день крепкого боя. Вон там наш недруг силы копит! – И Горох стволом ружья указал за Оку, где над Калугой мирно стлался густой звон: там звонили к вечерне.
* * *
Однако в Калуге, похоже было, и не думали повторять попытки усмирить мятежную волость воинской командой. Через три дня на восстановленной переправе появился канцелярист Пафнутьев. Приблизившись к берегу, он нацепил на нос стекла, важно выпятил грудь и, не сходя с парома, зачитал подступившим ромодановским выборным указ Сената о выдаче зачинщиков и о беспрекословном повиновении Никите Демидову и его наследникам.
– А куда подевал нашу челобитную, которую два дня назад мы вручили тебе? – спросил Василий Горох. Пафнутьев ответил, что с воеводским курьером она отправлена в Петербург Сенату.
– Нам тобою читаное не указ, – отрезал Василий Горох. – В том Сенате сидят такие же лихоимцы и притеснители, как наш Никита Демидов, как хозяин соседних мануфактур Афанасий Гончаров, у которого тако ж взбунтовались приписные работные и оказали неповиновение. Ведомо миру издревле, что ворон ворону глаза не выклюет… Езжай, писчая душа, от греха подальше! Скажи воеводе – ждем именного, матушки-государыни собственной руки указа, а не сенатского! На том и стоять будем до скончания живота!
Ночь на 24 мая. Над беспокойно засыпающим селом зажглись яркие улыбчивые звезды. Полная луна, словно раздобревшая молодка, кокетливо выглядывала из-за редких облаков на темную землю, на мужицкие дозоры вокруг Ромоданова, высвечивая им в помощь сумрачные овраги и лесные чащобы.
В окно осторожно постучали. Лукерья испуганно вскрикнула, рукой приостановила жужжащую прялку. Капитон отставил в сторону недоплетенный лапоть – горит на внуке обувка, словно не по земле, а по пожарищу тот бегает, смахнул с колен светло-коричневую чешую лыка.
– Кого это бог послал так поздно? – Капитон покосился на Анисью. Сноха в углу под лампадой молча вышивала новую рубаху Илейке. Подумал: «Может, Акулинушку где отыскали? Сколь дней минуло, как Ока вскрылась, а покойница все не предана земле…»
Вышел, настороженно открыл дверь и охнул сдавленно. Чего угодно ждал, только не этого! В дверном проеме, освещенная со спины желтым размытым светом, выросла зловещая фигура в солдатском кафтане, в широкой треуголке и при палаше. Капитон отшатнулся, лихорадочно вспоминая, где же в сенцах приткнул днем впопыхах топор?
– Не опасайся меня, добрый человек, – тихо проговорил солдат. – С миром пришел я… один.
Капитон с трудом совладел с собой, нерешительно пригласил нежданного гостя в избу.
– Того мне никак делать не можно, – вполголоса ответил солдат. – В великой тайне добирался я сюда от лагеря в село… На берегу меня добрый калужанин в лодке дожидается. Пошли кого ни то позвать ваших атаманов. Важную для них весть имею.
Капитон приоткрыл дверь из сенцев в горницу, позвал негромко:
– Илья, выдь на порог.
Послышалось шлепанье босых ног о пол – внук спрыгнул с полатей. И вот он рядом. Увидел солдата, застыл на месте.
– Иди сюда, не страшись. – Капитон притянул внука за плечо. – Беги в усадьбу, покличь выборных. Скажи тихо, что вестник с того берега дожидается.
Внук мигом исчез за темным плетнем.
Капитон и солдат присели на завалинке под окном, молча поглядывали друг на друга. Напротив них в темном огороде обшарпанное пугало, будто пьяный мужик у трактира, нелепо размахивало рукавами – от реки тянул порывистый свежий ветер. В соседнем подворье с риги за зиму Кузьма Петров снял всю солому, и теперь остов крыши напоминал скелет дохлой лошади: толстый позвоночник и белые, обветренные, дождями вымытые ребра-стропила.
Тяжелые шаги послышались издали. Капитон вышел встретить у калитки.
– Где вестник? – спросил Иван Чуприн, заметно запыхавшись от быстрой ходьбы через все село.
– Во дворе, проходите, атаманы.
Солдат вышел под лунный свет из-за темного угла, приветствовал атаманов снятием треуголки и глубоким поклоном. Ему ответили тем же, расселись опять в тени дома.
– Говори, брат, с чем пришел? – начал первым Иван Чуприн и доверительно положил руку на локоть драгуна.
– Получен указ Сената в Военную коллегию о высылке воинской команды супротив вас, – заговорил драгун, сильно окая. – При том указе есть особливая инструкция штаб-офицеру: поначалу увещевать мужиков, а выйдут на бой, так попервой для острастки стрельнуть пыжами. А буде и после этого не разбегутся, то б стрелять боевыми зарядами. Вот таковы новости, братья, – закончил драгун и посмотрел на атаманов – испугались или нет?
– Когда выступит та команда? – уточнил чуть дрогнувшим голосом Василий Горох.
– Вахмистр вечером сказывал, что встанем под утро, без барабанного боя. Куда помаршируем, о том и ему неведомо пока.
– Не прибыло ли в Калугу еще воинских сил? – поинтересовался Чуприн.
– Покамест только наш Рижский полк. – Драгун хлопнул ладонями по коленям, норовя встать: ему надо спешно возвращаться в лагерь, не хватился бы вахмистр, тогда засекут до смерти.
Василий Горох тяжело выдохнул.
– Вот какова нам, мужики, милость от Сената… Не дошло до уха матушки-государыни наше слезное прошение, сенатские лиходеи попридержали от нее в тайне. Стало быть, шум крепкого боя непременно дойдет!
– У нас останешься? – с некоторой долей надежды спросил Иван Чуприн. – Оставайся, брат. Нам ты будешь очень полезен.
– Присяга на мне, – отказался драгун и, как бы извиняясь, добавил: – Крест святой целовал, как же порушу присягу?
– Вольному воля, брат. За весть от всего мира земной поклон тебе. Даст бог, уцелеешь от мужицкой рогатины. Вперед других не суйся в драке, – посоветовал Чуприн. Драгун ответил с горькой усмешкой, развел руками:
– И тут я не волен – в солдатском строю за мной место накрепко помечено, потому как каждый из нас подобен бревнышку в частоколе – подогнаны друг к другу и по толщине, и по росту…
Выборные простились с драгуном и покинули двор Капитона, ушли готовить воинство к утреннему сражению.
Драгун проводил их долгим взглядом, попросил испить квасу.
– Бежал от реки в гору, запалился.
Капитон послал Илейку. Когда тот принес, драгун принял из рук отрока мокрый ковш и, прежде чем пригубить, сдвинул со лба треуголку. Капитон заметил у него над левой бровью овальное родимое пятно величиной с воробьиное яичко.
– Как хоть зовут тебя, солдат? – спросил Капитон, провожая гостя до калитки.
– Нельзя мне раскрываться, не неволь, отец, – повинился драгун и быстро побежал через кусты по уклону к речной пойме.
Капитон стоял и долго смотрел, как по темной глади реки неслышно скользила наискось верткая лодка, а над селом в наступившем безветрии повисла напоенная запахами цветущей черемухи майская ночная тишина.
Глава 6. Открытый бой
На звоннице запоздало ударили в набат: дозорные приметили конных драгун слишком поздно. Солдат ждали из города, а они вынеслись из забитого густым туманом леса правее перевоза, в считанные минуты достигли переправы, разогнали сторожевой десяток ромодановцев и загородили берег против рощи, в которой стояла караульная полусотня.
Вслед за конными из леса бегом высыпали пешие роты Рижского драгунского полка. Рассчитывая на возможную рукопашную схватку, солдаты имели ружья с вставленными в стволы штыками.
– Обхитрил нас Олиц! – в досаде выкрикнул Чуприн, когда увидел солдат уже на ромодановском берегу. Он всю ночь простоял с дежурным отрядом на околице села, готовый первым кинуться к переправе, чтобы помешать высадке. В бессильной ярости Иван готов был теперь сам себя посадить на рогатину: дозорные, которые ходили в лесу вдоль Оки, недоглядели и дали возможность драгунам беспрепятственно перейти на этот берег.
С трудом подбежал Василий Горох – лицо перекосило от боли в пояснице. Увидел готовых к сражению солдат, обескураженного Чуприна и присоветовал:
– Дай знак Кузьме Петрову покинуть рощу. Там ему теперь делать боле нечего. Еще похватают мужиков. – Горох внимательно посмотрел на противоположный берег Оки – калужане толпами спешили узнать, что же теперь произойдет под Ромодановом. И с теплотой вспомнил горожан: несколько десятков человек минувшими днями тайно перебрались в мятежное село, чтобы посодействовать приписным крестьянам добыть волю из-под Демидова.
Около парома полковник Олиц оставил восемьдесят солдат, остальные двумя шеренгами замерли на пологом склоне берега. Конные ушли легкой рысью вдоль реки, вниз по течению.
– Надумали обойти село, – догадался Чуприн. Обернулся, поискал глазами и крикнул: – Илья! Метись к церкви, скажи Гурию Чубуку, пусть он с брынскими работными перехватит конных драгун!
Илейка, взятый Чуприным в посыльные, ударил голыми пятками по бокам чубарого демидовского жеребца и погнал его к площади исполнять поручение атамана.
Вверх к Ромоданову отошел Кузьма Петров с дозорцами. Здесь, на околице, у гряды наготовленных камней, отставной солдат Дмитриев выстраивал в шесть шеренг ромодановцев и мужиков из ближних сел и деревень, всего свыше тысячи человек. Четыре сотни работных и игумновцев под командой Гурия Чубука ушли на противоположный край села встречать конных драгун.
Женщины, взволнованные предстоящим боем, вместе со способными ходить стариками, в окружении бесстрашных и вездесущих отроков, кто с чем в руках густо, как несметная стая воробьев брошенный ток, заполнили церковную площадь и подворье демидовской усадьбы. Все попытки Андрея Бурлакова уговорить их укрыться от пуль в дома были напрасны.
Чуприн, видя это, решил:
– Коль упорствуют, то пусть для устрашения высятся на виду. Будет крайняя нужда – валитесь с горы всем скопом. Не дрогнут ли солдаты перед женщинами и детьми, готовыми животы положить за лучшую долю? – а сам с затаенной тревогой, тихо, чтобы не услышали ближние мужики, прошептал: – Не обманул бы вчерашний вестник о первом без пуль залпе.
Солдатские цепи дрогнули и неспешно начали удаляться от реки. Вот они обогнули березовую рощицу с двух сторон, вновь сомкнулись. В полутора сотнях саженей от мятежного воинства полковник Олиц остановил свои роты. От группы всадников возле полковника отделился офицер и рысцой – в гору не расскачешься! – направился к селу. Подъехал шагов на пятьдесят и начал размахивать в трубочку свернутой белой бумагой.
– Может, указ от матушки-государыни? – Андрей Бурлаков все еще не терял надежды на бескровный исход бунта против Демидова.
Михайло Рыбка сумрачно посмотрел на офицера – ну чисто красный петух на заборе егозит, – буркнул сквозь зубы:
– Указы всем полком не возят. Стращать будет.
– Пусть калужских баб стращает! – с вызовом откликнулся Кузьма Петров и оглянулся. В первой шеренге, облокотясь на оглоблю, одетый в чистую белую рубаху – будто свататься надумал – стоял Егорушка. Сын поймал тревожный взгляд отца, ободряюще улыбнулся: все будет как надо!
– Выйдем встречь, – позвал Чуприн Кузьму, и они с десятком мужиков спустились к переговорщику.
Офицер придал прыщеватому лицу должную обстоятельствам суровость и громко объявил:
– Указ сената! Велено читать вам, дабы знали вы и безропотно исполняли! – И начал разворачивать бумагу.
Чуприн нетерпеливо выкрикнул:
– Собственной ли матушки-государыни руки тот указ?
Офицер, не понимая, какая мужикам разница – чей указ, ответил возмущенным тоном:
– Сказано же – Сената!
– Быть ли по тому указу нам в воле или быть под Демидовым? – повторил Иван Чуприн. Он стоял, широко расставя ноги и опираясь руками о ствол заряженного ружья.
– Велено зачитать указ полностью. – Офицер вновь начал разворачивать тугой рулон плотной бумаги, раскачивая сорванную коричневую печать на белом шнуре.
Чуприн еще раз остановил его:
– То долго слушать! Скажи, берет ли матушка-государыня нас от Демидова под свою милостивую руку?
Офицер побагровел: неужто своевольное мужичье настолько предерзостно, что выкажет сопротивление даже всесильному Сенату? Безумие, не знающее меры!
Офицер рывком привстал на стременах.
– Повелел Сенат, чтобы вы противу воинской команды, тако же и помещику своему Демидову отнюдь никаких противностей чинить не дерзали! – Голос офицера надрывался: на церковной звоннице не умолкал тревожный набат. – И оному Демидову были послушны! Повелел Сенат вам настоящих в мятеже зачинщиков и возмутителей выдать, а Сенат обнадеживает, что прочим вины их отпустятся…
– Стало быть, нам воли из-под Демидова нет? – Чуприн в гневе ударил прикладом о землю. – Так вот наш ответ сенату и Демидову: мы все зачинщики! А вы, солдаты, коль хотите живу быть, не медля нисколько от села уходите! Биться будем до крайности. Как всех побьете, лишь тогда набат умолкнет!
– Костьми ляжем, а от своего умысла не отступим! – выкрикнул разъяренный отказом Сената Капитон, выступил вперед на несколько шагов и вскинул рогатину к конской морде. Вороной конь фыркнул от такого обращения, дернул головой и попятился.
– Поспешим, братья, порадовать мужиков великой милостью от Сената, – позвал Чуприн и пошел вверх. – Кому петля, кому рваные ноздри да каторга!
Офицер схватился было за шпагу, но совладал с собой, вздыбил коня и поскакал доложить полковнику о неслыханном…
Не успел Чуприн пересказать выборным содержание сенатского указа, как офицер тяжелым наметом вновь въехал на склон и остановил коня теперь уже в десятке саженей от гряды наготовленных камней да затесанных для метания кольев вместо дротиков.
– Одумайтесь, смутьяны! – выкрикнул он и рукой указал на солдатские шеренги. – Не разойдетесь по добру, тогда в силу указа велено поступить с вами военною командою стрельбой из ружей пулями! Как со злодеями и противниками отечества!
По мужицким рядам прокатился негодующий ропот – они ли противники отечества? А не Демидов ли, который довел их до разорения и крайней нищеты? Они спины своей не разгибают над пашней, хлеб сея и убирая, а по ним стрелять пулями?
Перескочив каменные кучи, которые как бы обозначали границу мятежной волости, к офицеру выбежали самые нетерпеливые.
– Мы в непокорности душегубу и насильнику Демидову стоим и стоять будем! – горячился Капитон. – Хотя бы всем умереть здесь в драке, а не покоримся!
– На совести Никиты-паралитика голодная смерть детей наших! – вторил Капитону Михайла Рыбка и в гневе дергал широкою бородой к левому плечу. Выставив самодельное копье, он начал заходить к офицеру со стороны, приноравливаясь сбить его не землю.
Пятясь конем, офицер, пока не учинили над ним насилия, поспешил отъехать от неистовствующих мятежников.
Солдаты, на виду всего села, вынули из ружейных стволов вставные штыки, чтобы можно было стрелять, и пошли по склону к Ромоданову. От полковника спешно отъехал верховой с наказом конным драгунам атаковать село с тыла.
– Сядем, братья, перед неведомой дорогой! – громко, волнуясь, обратился Василий Горох к мужикам. Послушно, как степной ковыль под резким грозовым напором ветра, тысячная толпа опустилась на землю, лишь сутулый седой Горох возвышался над нею. Звонарь на колокольне убавил силу звона, свесился в проем и наблюдал за этим необычным сходом перед дракой.
– Вот и дождались мы истинной милости от Сената – идут по наши души казенные люди! Выходит так, что не достигли матушки-государыни мужицкие горестные стоны и слезные прошения. Так воодушевимся, братья, и дадим открытый бой! И услышит тогда государыня-заступница! Если будем побиты – так мы теперь хоть на время да вольные, а не демидовские холопы! За волю эту и животы положим – будем биться накрепко!
Мужики встали, дружно перекрестились на купола церкви, разобрали свое оружие. В подоткнутые подолы напихали камней, разобрали тяжелые колья-дротики и выстроились в длинные шеренги.
– Не страшитесь, братья, первого залпа! Доподлинно знаю, пыжами выстрелят! – громко объявил Чуприн, ободряя мужиков в эту решающую минуту. По себе знал: страшна не сама драка, когда душу захватывает злобный азарт – кто кого! Страшна смерть от невидимой пули, на расстоянии, когда враг твой в безопасности, а ты перед ним беззащитен, словно загнанный заяц перед зубастым волком.
– Второй раз выстрелить мы им не дадим! Сомнем! – поддержал Чуприна Василий Горох. – Господь да поможет нам в праведном деле!
Солдаты уже в сотне шагов…
– Стеной, детушки, как учил! Стеной! Ура-а! – закричал Дмитриев и, размахивая над старой треуголкой трофейной шпагой, первым побежал впереди мужицкого воинства, смешно припадая на обе немощные от старости ноги.
– Ура-а-а! – на одном дыхании отозвалась и ринулась вниз тысячная масса людей, широко охватывая полк с обоих флангов. На каждого солдата три и больше взвинченных яростью мужика.
Расстояние между врагами сокращалось столь стремительно, что полковник Олиц, не ожидавший такого оборота дела, отъехал за солдатские шеренги и едва успел дать команду. Драгуны поспешно опустились на колени, и навстречу атакующим грохнул оглушительный залп. Сизое густое облако дыма закрыло солдатские ряды, с высоких осокорей над Окою тучей поднялись перепуганные грачи.
– Примкнуть штыки-и! – послышались торопливые команды офицеров, а в ответ, заглушая, катилось с горы неистовое:
– Круши-и-и!
– Круши-и! – ревел вместе со всеми Капитон и, словно в угаре, толком не осознавая, где он и что с ним творится, бежал вперед. Знал лишь одно – бежит мстить за Федю, за поруганную внучку, за тяжкий каторжный труд на демидовских отработках, которые лишили последнего здоровья, за позорные плети приказчиков. Скорее, скорее бы сойтись грудь в грудь…
До солдат уже рукой подать! Сквозь поредевший дым видны мундиры, в напряжении застыли лица усатых и безусых Драгун.
Капитон на миг приостановился, выхватил из тяжело отвисшего подола увесистый камень и швырнул его в этот ненавистный и одноликий ряд. И вновь за камень…
Ладонь не старинный богатырский щит, ею от камня и тяжелого заостренного кола не укрыться. Под копыта взметнувшегося коня упал с разбитой головой подполковник фон Рен. С командира полка Олица камнем сбило высокий кивер. В четвертой правофланговой роте пожилой капитан прикрыл разбитую голову согнутой рукой и беспомощно отмахивался блестящей шпагой. Чья-то отточенная до синевы коса ударила капитану в грудь, опрокинула на смятую траву. Две сотни мужиков, ведомые Михайлой Рыбкой, сбили роту и начали обходить полк со стороны Оки.
Далеко не всякий солдат успел после залпа вставить в ствол вынутый штык.
В центре, неподалеку от Капитона, упал с рассеченной головой давний знакомец Парамон, который принес ему весть о смерти Федюши в тайном подземелье, здесь же пообок дрались Кузьма Петров и Иван Чуприн. Две шеренги солдат, побитые камнями и кольями, не смогли долго сдерживать натиск мужиков. Отбиваясь кто штыком, кто прикладом, драгуны попятились к паромной переправе, искали спасение в небольшой зеленой рощице…
– Полковника Олица хватайте! – кричал Чуприн, а сам смахивал с рассеченной брови кровь, чтобы глаза не застилала.
Перед Капитоном вдруг вырос рослый, с перекошенным от ярости лицом пожилой драгун.
– Проклятые бунтари! – прохрипел он и размахнулся ударить прикладом.
«Смерть!» – успел подумать Капитон и, защищаясь, вскинул рогатину, помимо воли зажмурив глаза в ожидании удара.
– Вот тебе! – Рядом промелькнул голубоглазый Егор, оглоблей перехватил занесенный над Капитоном приклад.
– Черт возьми! – Драгун растерялся на миг, и это погубило его. Капитон ударом ноги в пах сбил врага на землю, подмял под себя.
Кто-то, пробегая в гуще драки, больно наступил на спину жестким лаптем, не задержался помочь.
Над головой хлопнул пистолетный выстрел. Капитон вырвал из обмякших рук драгуна ружье, вскочил на ноги и обмер: в пяти шагах, широко раскрыв рот, захлебнулся последним глотком воздуха Егор. Из-под мягких темно-русых волос на переносье хлынула кровь. Только миг и держался Егор на ногах, потом рухнул, пропал за дерущимися мужиками и драгунами.
Капитон вскрикнул:
– Егор! Егорка! – попытался было протолкнуться к упавшему Егору и вынести его из свалки, но плотная масса людей понесла его дальше, вниз по склону, к роще.
Не чувствуя ударов по рукам, по спине, Капитон полез на полковника, окруженного изрядно побитыми солдатами. Олиц взмахнул шпагой, звякнула сталь о ствол ружья. И тут же кто-то ахнул полковника оглоблей со спины и заставил согнуться от боли. Капитон вцепился в офицерский сапог, потянул на себя, но сам взвыл от крепкого тычка в скулу. Молодого драгуна взял в кулаки подоспевший Кузьма Петров.
Чуприн достал-таки Олица рогатиной, но полковник, отбросив переломанную о ствол ружья шпагу, руками ухватился за древко страшного мужицкого оружия. Чуприн рванул рогатину на себя, Олиц вылетел из седла на плечи Капитона. Капитон тут же навалился на офицера всем телом. Преодолевая сопротивление рук Олица, вершок за вершком приближал он свои закаменевшие от напряжения пальцы к гладко выбритому кадыку над воротничком тесного мундира.
– Вот я тебя… за Федюшу, за Егорку, – хрипел от натуги Капитон. Багровея, хрипел под ним Олиц, красными прожилками покрылись белки выпуклых серых глаз…
Вдруг чьи-то руки рванули Капитона за плечи, оторвали от полковника.
– Ты что, озверел? – выкрикнул перепачканный кровью Чуприн, с трудом оттаскивая Капитона от вставшего на колени полковника. Михайла Рыбка, рогатиной подталкивая Олица в спину, повел из мужицкой толпы прочь к селу.
– Он только что Егорку… из пистоля в голову… побил, – задыхался Капитон и никак не мог попасть зуб на зуб от нервной тряски во всем теле.
– Потом поквитаемся. Олиц нам нужен живым как заложник! – Чуприн резко обернулся на гулкий конский топот за спиной.
Вдоль реки к переправе наметом возвращался эскадрон. Многие драгуны без киверов, на лицах – кровь, ссадины. Кони тоже в кровоподтеках, с порезами на шеях, на боках. За драгунами, поотстав на два десятка саженей, с криками гнались брынские работные и игумновские мужики, размахивая копьями, рогатинами, кистенями.
– Ага-а! Взяла наша! – возликовал Чуприн, уже не сомневаясь в победе над дрангунским полком. И вдруг крик справа:
– Солдаты! Солдаты!
Беда грянула со стороны переправы. Всеми забытая в драке пешая полурота, оставленная охранять паром, со своим офицером поспешила на помощь смятому и разбитому полку. Не решаясь залпом стрелять издали, чтобы не побить своих, офицер приказал действовать только наверняка, в упор. Захлопали выстрелы, упали убитые, пораненные. Ближние попятились, дав тем самым возможность окруженным драгунам отбежать к рощице и там сгрудиться, приходя в себя.
Заголосили у околицы женщины, и тут же вторым валом вниз хлынул резерв в несколько сот человек, выведенный на сражение Василием Горохом и Андреем Бурлаковым.
– Круши-и!
А слева подоспели брынские работные с Гурием Чубуком. Еще несколько минут, и не спасет Рижский полк свежая полурота в восемьдесят человек, вновь заклубится неистовая масса людей, разъяренных пролитой уже кровью.
Чуприн побежал навстречу Гороху и Бурлакову, замахал руками.
– Сто-ой! Отходи! Отходи все к селу! Будет кровь лить! Отходи-и!
Голос Чуприна подхватили старшие в боковых отрядах. Неуверенно и нехотя, словно весенний лед от мелководного берега, распаленное дракой мужицкое воинство оторвалось от вбежавшего в рощицу драгунского полка. Подбирая своих, ромодановцы медленно поднимались вверх к селу.
Навстречу устремились женщины, дети. Обгоняя других, вприпрыжку через уцелевшие кустики по склону бежал Илейка. Увидел живого деда Капитона, обрадовался, припал к груди. Потом поднял сияющие глаза, сдвинул рыжеватые брови над карими глазами, пальцем тронул вспухшую дедову скулу.
– Побили? – спросил участливо Илейка.
– И мы в долгу не остались, – отозвался Капитон, замедлил усталый шаг, остановился около Кузьмы Петрова, который сгорбился над распростертым телом сына.
– Егорушка, родимый… – чуть слышно шептал Кузьма и правой рукой трогал грудь Егора. Но сыновье сердце и еле различимым стуком не откликалось на скорбные отцовские слова.
Капитон обнажил влажную голову, постоял, потом легонько тронул соседа за плечо, почувствовал, как оно мелко дрожит.
– Идем, Кузьма. Солдаты за своими поднимаются. – Он оглянулся. В пяти шагах, рядом с убитым Парамоном, лежал на спине драгун. Правая рука заломлена за спину, словно солдат и после смерти что-то прятал от чужого взгляда.
– Ох, господи, – вырвалось у Капитона, и он тут же прикрыл рот ладонью: над левой бровью убитого увидел наполовину залитое кровью овальное родимое пятно. Капитон издали перекрестил драгуна. – Горькая судьбинушка. За нас сердцем порадел, от нас же и смерть принял…
Впереди, в сопровождении Михайлы Рыбки и Андрея Бурлакова, вдвое согнувшись, еле шел в гору Кузьма – на руках непомерной тяжестью лежал сын Егор.
Разнесли в разные стороны убитых, подсчитали и опечалились: пятьдесят девять мужиков и тридцать два драгуна, в том числе подполковник фон Рен и четыре офицера. Рижский драгунский полк, имея в своих рядах около двухсот раненых, оставив в руках мятежников двести десять ружей, не отважился вновь атаковать взбунтовавшуюся волость и ушел в Калугу.
Ромодановцы разобрали убитых по домам, а на траве возле усадьбы осталось пятеро чужих. Это были калужане. Иван Чуприн распорядился сыскать в селе охочих баб обмыть и прибрать тела. И схоронить на своем кладбище – в едином деле животы сложили, пусть рядом и покоятся.
