Владимир Буртовой
За золотым призраком
© Буртовой В.И., 2019
© ООО «Издательство «Вече», 2019
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019
Глава 1. Отто Дункель проговорился…
1
Черный «мерседес», повизгивая покрышками на асфальте, прокаленном нестерпимым африканским солнцем, промчался по величественной Кайзерштрассе, обдав дымом ровно подстриженные декоративные кустики за бордюром, несколько раз притормозил перед светофорами, потом, качнувшись, резко встал у белоснежного в два этажа коттеджа, архитектура которого без всякого сомнения говорила о том, что владелец этого здания увлекался, подобно многим состоятельным северянам, готикой. Коттедж парадным подъездом, колоннами у входа смотрел на более спокойную, чем Кайзерштрассе, улицу Германа Геринга[1]; высокая литая оградка густо заплетена непролазным плюмбаго[2], темно-коричневые ветки которого украшены мелкими светло-голубыми цветками, напоминая о весеннем для южной части земли периоде времени.
Не дожидаясь, пока шофер Фриц Зальцман выберется из-за руля, чтобы услужливо открыть дверцу, Отто Дункель рывком надавил на никелированную ручку и с нескрываемым раздражением почти выкрикнул:
– Машину загони в гараж! И не отлучаться, в любую минуту можешь потребоваться! Разрешаю только перекусить на кухне! Понял?
– Слушаюсь, герр сенатор! – Одноглазый верзила Зальцман по давней солдатской выучке щелкнул каблуками и прижал руки к бедрам. На резкий тон своего хозяина Фриц не обратил, как могло показаться, особого внимания: за пятнадцать лет службы у сенатора он видел его всяким, и беспечно веселым, и задумчиво грустным, озорным не по годам, когда тот бывал под легким хмельком, но никогда развязным и пьяным. Видел и таким, как сегодня, разгневанным и злым, но это связано с работой или с политикой, в которой сенатор занимает не последнее место среди здешних предпринимателей и соискателей удачи…
Сенатор парламента Южно-Африканского Союза от националистической партии, владелец довольно крупного горно-обогатительного завода и двух рудников на севере Юго-Западной Африки, в Дамбе, Отто Дункель взбешенный – об этом говорил и его тон и нервное комкание перчаток черной кожи – почти вбежал в просторную гостиную первого этажа. Оглядевшись, словно бы надеясь сразу обнаружить виновника свалившегося на него несчастья, он раздраженно закричал, сначала на английском, а потом и на своем родном языке:
– Всем немедленно собраться сюда! Быстро!
Горничная фрау Клара Шильф, дама лет сорока и уже начавшая полнеть, испуганно поклонилась и с чисто немецкой исполнительностью тут же ответила:
– Слушаюсь, герр Дункель! Сейчас созову всех к вам! – И пропала в коридоре на кухню. Через полминуты там послышался ее повелительный голос – так она пыталась передать приказание разгневанного хозяина.
На розовых мраморных ступеньках лестницы со второго этажа показались сначала крепкие прямые ноги в сапогах коричневой кожи, в сапоги вправлены спортивные для верховой езды галифе, потом объявился и сам молодой, лет тридцати, привлекательный мужчина без головного убора. Короткая, ежиком, стрижка и тонкие усики словно подчеркивали его независимый и задиристый характер.
– Отец, ты ворвался в собственный дом с не меньшей яростью, чем испанский бык на кровью залитую арену! Объясни, что случилось? – с удивлением спросил молодой господин, все еще в такт каждого шага постукивая плетью по правой голени. – Можно подумать, что армия темнокожего вождя Витбоя воскресла и вступила в окрестности Виндхука! – и засмеялся, довольный своей шуткой, хотя глаза смотрели на Отто внимательно и настороженно, как у человека, умеющего скрывать за внешней показной беспечностью ежесекундную готовность к активным, а порою и крутым действиям.
Отто Дункель, устыдившись несдержанности, убрал попавшееся на пути легкое плетеное кресло, остановился у нижней ступеньки лестницы, куда спускался его сын, наклонил в раздумье голову, поджав тонкие губы. Вскинув потом голову, резко сказал:
– Карл! Клянусь священными водами Стикса – в нашем доме, похоже, побывали чужие люди! И не только побывали, но и основательно пошарили в рабочем столе! Вот об этом я и хочу дознаться у прислуги – кто из чужих и когда именно приходил в мой дом?!
На нетерпеливый зов хозяина собрались все обитатели коттеджа – расторопный в свои пятьдесят лет повар индус Али и его услужливая жена – тетушка Ранджана, две степенные горничные, прачка Лотта – эти из немецких переселенцев, а вернее, беженцев из Германии после поражения Гитлера и его несокрушимого, казалось, вермахта. За ними явились садовник Офенман, из старых еще колонистов, не знающий стрижки, седой и лохматый, а с ним приковылял сгорбленный и полуглухой дворник Тюрмахер, оба преклонного уже возраста, встали сколь возможно смиренно у двери гостиной, а Тюрмахер, с глубокой со лба залысиной, оглаживая дикие бакенбарды, все пытался распрямить сутулую спину поровнее, и тем выказать свою готовность служить хозяину.
– Из моего рабочего стола, похоже, кто-то брал служебные и личные бумаги! – начал было говорить Отто раздраженно, но постепенно успокаиваясь или только делая вид, что успокаивается, потому как глаза смотрели зло и с прищуром. – Я об этом догадываюсь из паршивых листовок, разбросанных на моем заводе! Кто из вас и когда покидал дом или приводил сюда посторонних? Сознавайтесь! – Ледяной взгляд светло-голубых глаз сенатора поочередно окатил каждого с ног и до головы.
Тюрмахер и Офенман, переглянувшись, пожали плечами.
– Никого, герр Дункель, – поклонился семидесятилетний садовник. – Мои дети и внуки далеко… в Германии. А из друзей у меня остались в живых только птицы да бабочки в саду… Простите, герр Дункель.
– А у меня, герр Дункель, вы знаете, и родных нет! А что до приятелей, – серые крупные глаза дворника не по годам зло сверкнули в полумраке гостиной, – так они все лежат т а м… Кто на Волге, кто в Судетах… В памяти только их беззаботные довоенные лица и еще студенческие попойки в подвалах Берлина… Простите, герр Дункель, но злой дух памяти стариков неистребим, – и кособоко поклонился сенатору, не поднимая на него опечаленных глаз.
Повар Али безмолвно сложил руки и поясно согнулся, словно готов сложить голову на плаху, даже невинно. И тетушка Ранджана, его жена, ведавшая в доме снабжением, ответила безмолвным поклоном, давая понять, что чужих в дом без разрешения она не посмела бы пригласить, а если ей и вздумается поболтать со знакомыми, так для этого достаточно встреч в магазине или на тротуаре перед подъездом.
– За две недели вашего отсутствия, герр Дункель, никого чужих в доме не было, – в свою очередь ответила и старшая горничная фрау Шильф, дама правил весьма строгих и до предела пунктуальная в выполнении своих обязанностей. – Я никогда не оставляю входную дверь без присмотра и тем более раскрытой.
Слуги покорно ожидали, чем кончится этот неприятный инцидент. Стояли молча, и только дворник Тюрмахер то и дело прикладывал к уху загрубевшую, ковшиком сложенную ладонь, опасаясь не услышать слов хозяина, если они будут сказаны недостаточно громко.
Карл наклонился к отцу и спросил тихо, чтобы прислуга не могла услышать чего-нибудь лишнего:
– Отец, ты имеешь в виду свой судовой журнал с подводной лодки? Тот, что спрятан у тебя в кабинете?
Отто слегка побледнел и по привычке нервно хлопнул себя ладонью по щеке, словно приводя себя в чувство. Его довольно растерянный вид напоминал незадачливого спринтера, который со всего разбега влетел в незамеченную стеклянную витрину и теперь усиленно ищет потерянное направление…
– Д-да, Карл… Неужели его нашли и украли? Если так, то… – Отто Дункель с усилием поднял взгляд на сына, страшась услышать ответ, равнозначный судебному приговору военного трибунала как бывшему нацистскому преступнику, на совести которого сотни человеческих загубленных жизней…
– Отпусти людей, – также негромко и успокаивающе ласково проговорил Карл и пояснил: – Ты же видишь, они ни в чем не виноваты, тем более что твои служебные бумаги никто не просматривал, а судовой журнал твоей бывшей субмарины на месте. – И поскольку отец, встревоженный предположением о пропаже важного документа, все еще не мог выговорить ни одного утешительного слова людям, Карл повелительным жестом римского императора дал знак прислуге удалиться к своим делам. Дважды повторять не пришлось, даже полуглухой Тюрмахер, покачав седой, словно пылью присыпанной головой, проворно шмыгнул за порог – лучше с подругой-метлой разговаривать, сетуя на свою незадавшуюся жизнь, чем выслушивать брань крутого нравом хозяина.
– Что ты думаешь обо всем этом? – нетерпеливо спросил Отто, когда поднялись на второй этаж в просторный кабинет с двумя светлыми распахнутыми настежь окнами. Он внимательно осмотрел полки с книгами, портрет Адольфа Гитлера – портрет фюрера в полный рост висел слева от окна в сад, потом под стать полицейскому инспектору тщательно осмотрел закрытые замки и опечатанные ящики большого под зеленым сукном письменного стола с толстыми резными ножками… Все было на месте, чужой рукой не трогалось. Тогда как эти проклятые прохвосты из далекого отсюда Дамбе узнали о его прошлом? Кто информировал их? Неужели все-таки кто-то из домашней прислуги поставляет информацию краснокожим подпольщикам, мечтающим о независимой Намибии? А что, если кто-то из своих проговорился, из бывших сотоварищей по службе в вермахте?
Отто – сапером по минному полю! – прошел вокруг письменного стола, нагнулся и покрутил одну из округлостей левой ножки, вернулся к лицевой стороне, вставил особой конфигурации ключ, выдвинул массивный ящик. Из него вынул на зеленое сукно деловые бумаги, потом перевернул и на задней стенке ящика тонким лезвием ножа поддел клеем замазанный гвоздь, вынул квадратную рейку, вытряхнул на стол в запаянном целлофане судовой журнал в коричневом твердом переплете.
– Фу-у, все цело, – прошептал Отто, внимательно рассмотрев особой формы запайку целлофана. Он опустился в кресло, не выпуская из рук заветной тетради большого формата. На моложавое, почти без морщин лицо с устойчивым африканским загаром легла зыбкая тень душевного успокоения, высокий чистый лоб разгладился от продолговатых складок над бровями.
– Посторонних людей в твое отсутствие приводил только твой любимчик Вальтер, – с долей сарказма на слове «любимчик» проворчал Карл, тоже опускаясь в прохладное плетеное кресло и закидывая ногу на ногу. Правая рука с плетью по-прежнему не знала покоя… – К тому же Вальтер… – хотел было явственно что-то добавить Карл, но отец резко прервал его:
– Ты имеешь в виду его институтских друзей? Но Вальтер не знает о существовании, а тем более о содержании записей в судовом журнале и об этой конструкции тайника.
– Разумеется, отец, коль скоро мы решили не посвящать его в эти подробности. – Карл легким поклоном головы успокоил отца. – Пока он с товарищами отдыхал здесь, в нашем доме, кабинет был закрыт, а ключи я держал при себе. Надеюсь, в листовке черномазых нет прямого намека на этот опасный документ? Не так ли?
– Да вроде бы и нет… Впервые эти чернокожие бандиты добрались до моего завода… От этого, должно, я так и взбесился, не привык еще к их атакам из-за угла. А надо привыкать, вижу, как дело с каждым днем ухудшается и движение нигеров набирает, к сожалению, силу. – Отто вынул из грудного кармана вчетверо сложенный лист второсортной бумаги, протянул сыну. – Прочти, может, и вправду не так страшно, как мне сразу показалось. А вообще, нашему правительству надо принимать срочные крупномасштабные военные меры, иначе будет поздно. Если жгучую крапиву не выдернуть сразу, еще чуть поднявшуюся и ласковую, то старую драть – руки жечь немилосердно…
Карл слегка прищурил темно-карие глаза, бегло ознакомился с текстом, в презрительной усмешке покривил губы, укоризненно покачал закинутой на колено ногой, выказывая пренебрежение к прочитанному, и Отто не мог понять, кого пеняет сын, чернокожих партизан или его за неуместное паническое поведение.
– Ишь ты – «Кто нами правит?», – прочитал Карл заголовок, набранный крупными черными буквами. – «Последыши Гитлера… создатели концлагерей и газовых камер… хранители нацистских реликвий и залитых кровью мундиров, убийцы стариков, женщин и детей…» Все понятно, – негромко констатировал Карл, пробегая листовку глазами до конца. – А-а, вот это, пожалуй, и насторожило тебя. – «Недобитые фашисты, отходя ко сну, не творят молитвы перед образом Господа, прося прощение за свои бесчеловечные злодеяния, а у портрета человечеством проклятого Гитлера читают детям и внукам кровоточащие мемуары, где превозносят до небес свои варварские преступления…» – Карл небрежно швырнул прокламацию на журнальный столик, где в хрустальной вазе благоухали свежие цветы – садовник Офенман умел выращивать и подбирать в букеты цветы так, что глазу приятно останавливаться на них, особенно на любимых Дункелем тюльпанах…
– Ну и так далее, такую чушь, слово в слово, или почти слово в слово, едва ли не о каждом порядочном немце можно написать: воевал в Европе с жидами и коммунистами, значит, по известным их меркам непременно преступник, которого надо вешать на воротах собственного завода. Мы еще посмотрим, кого будут раскачивать здешние ветра! – Красивое лицо Карла при этих словах приняло злое, как у попавшего в западню волка выражение, с таким же непримиримым оскалом.
Отто ласково, словно плечо любимой женщины, погладил судовой журнал, легкая улыбка тронула тонкие жесткие губы.
– Да-а, ты, пожалуй, прав, сынок. В последние дни я действительно стал излишне раздражителен. Но на это есть свои причины, ты о них знаешь. – Он подошел к раскрытому в стене бару, налил из голубого пузатого сифона в хрустальный стакан шипучей содовой воды, медленными глотками выпил, грустно, но и с надеждой, как показалось Карлу, улыбнулся пришедшей, а может, и давно выношенной в сердце мысли и начал старательно упаковывать судовой журнал в тайник.
– Извини меня, отец, но зачем ты связываешь себя с этой далеко не безопасной тетрадью? – поинтересовался Карл, так и не дождавшись, что отец поделится с ним своими размышлениями. – Акций на ней не приобретешь. Разве что на старости лет попробуешь написать приключенческий роман о своей боевой молодости?
Отто задвинул ящик, крутнул потайное кольцо резной ножки стола, закрыл замок, подошел к Карлу, присел в кресло по другую сторону журнального столика, подвинул вазу, чтобы цветы не закрывали лицо сына. Напротив в окне при легком дуновении ветра лениво шевелились зеленые листья деревьев, изредка в кабинет долетали птичьи голоса и размытый шум от проходившего по улице Германа Геринга транспорта.
– В этом судовом журнале зафиксировано мое служение великой Германии, с возможной точностью указаны координаты кораблей и транспортных судов, пущенных на дно торпедами моей субмарины… Иных заслуг у меня нет. Правда, кроме еще одной, в последние буквально военные дни. Пройдут многие годы, и от живых свидетелей той заслуги может не остаться ни одного человека, а в дневнике боевого корабля все зафиксировано. Поэтому, Карл, при новой возрожденной великой Германии этот журнал сослужит вам с Вальтером или вашим уже детям добрую службу. Но если он каким-то образом попадет в руки нашим нынешним союзникам и покровителям янки или англосаксам, – Отто даже плечами передернул при одной такой мысли, – клянусь водами священного Стикса! – они постараются повесить меня если не на воротах собственного завода, как о том мечтают черномазые, то на площади города наверняка! В журнале не менее двух десятков записей о потопленных судах и боевых кораблях… Последний из них – американский эсминец – пущен мною на дно уже после капитуляции, подписанной в Берлине гросс-адмиралом Деницем.
Карл встряхнулся, пораженный услышанным, резко поднялся на ноги, подошел к двери и закрыл ее плотнее.
– Без судового журнала янки, сколь ни крути меня по судам, доказать конкретно ничего не смогут. Утопленники и те не в силах опознать, с какой лодки влепились им в борт роковые торпеды.
– Отец, ты мне прежде об этом эсминце ничего не говорил. Почему же именно сегодня…
Старший Дункель вслед за сыном поднялся на ноги, заложил за спину руки, вновь возбужденный, начал прохаживаться по кабинету вдоль стола, от распахнутого окна и до закрытой двери.
– На днях нам предстоит весьма важное и чертовски трудное дело, Карл. И ты должен знать все! Ну если не все буквально с этого конкретно часа, то по мере развития событий – почти все. Ты ведь присутствовал на последнем дне памяти нашего фюрера в Свакопмунде и шел в факельном шествии рядом со мной. И был не только из желания не оставлять меня одного, не так ли?
– Там были все, кто любит и чтит память великого фюрера, – ответил Карл, повернулся к портрету Адольфа Гитлера и вскинул руку в приветствии, идущим от сердца, а не в показном для рекламы киноролике: не перед отцом же ему угождать, на самом деле!
– Спасибо, сын. – Строгие глаза Отто потеплели, и что-то похожее на глубоко скрытое в сердце отцовское чувство нежности слегка увлажнило их. Он подошел, сухой ладонью потрепал Карла по голове, хотел поцеловать в лоб, но устыдился этой, женщинам присущей слабости, легонько хлопнул его по плечу. – В тебе я вполне уверен, а вот Вальтер… – Отто вспомнил младшего сына, невольно оглянулся, словно забыл, что второго сына в кабинете с ними нет. – После того торжественного марша по ночным улицам Свакопмунда нам, старым и верным друзьям фюрера, передали тревожное сообщение из Южной Америки.
Карл, одетый в спортивную светло-зеленую рубаху с короткими рукавами, прислонился спиной к раме окна. Здесь было прохладнее и не так душно, как в глубине кабинета. Скрестив сильные жилистые руки на груди, он слушал отца, не спуская с него глаз – сознание подсказывало ему, что этот день в их жизни особый, за ним последуют события, к которым отец готовил его, быть может, все послевоенные годы. Старший Дункель ходил и говорил, лишь на время останавливаясь, словно просеивал в памяти факты, которые можно было уже сообщить сыну, а другие надо пока попридержать в себе ради большей безопасности сына, да и всей их большой семьи…
Умолкли зачехленные пушки Первой мировой войны, победители поспешили делить богатый пирог, и Германия лишилась всех своих бывших колоний, и здешняя земля – Юго-Западная Африка перешла под мандат Южно-Африканского Союза, который сам являлся доминионом Британской империи. В Претории, столице Южно-Африканского Союза, суд и расправу вершил генерал-губернатор, а законодательная власть находилась в руках парламента, избираемого белым населением.
Стремясь хотя бы частично компенсировать утерянные сырьевые ресурсы, германские промышленники начинают активно внедряться в Южно-Американский континент, пытаясь там обосновать если не земельную, то на худой конец финансовую империю. И весьма удачный почин такому проникновению положили выходцы из Германии во главе с предприимчивым бизнесменом Адольфом Швельмом. В центре континента, на границе Аргентины и Парагвая, сложилась довольно влиятельная немецкая колония в несколько сот предприимчивых деловых людей, которые весьма успешно внедрились в политическую и финансовую деятельность не только ближних южно-американских стран, но и с военно-промышленными концернами самой Германии, делавшими ставку на Гитлера и его нацистскую партию. Со временем здесь был оформлен мощный по своему влиянию филиал национал-социалистической партии. Основной задачей этого филиала была подготовка к оккупации Южной Америки войсками рейха, откуда Гитлер намеревался сделать бросок на север, против Соединенных Штатов Америки…
Но замыслам Адольфа Гитлера по завоеванию мирового господства не суждено было свершиться. Не внял он предупреждениям великого канцлера Бисмарка, который не без основания остерегал грядущие поколения немцев:
«Об этом (о нападении на Россию) можно было бы спорить в том случае, если бы такая война действительно могла привести к тому, что Россия была бы разгромлена. Но подобный результат даже и после самых блестящих побед лежит вне всякого вероятия. Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах русских… Эти последние, даже если их расчленить международными трактами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути.
Это – неразрушимое государство русской нации…»
Летом 1941 года дивизии Германской армии двинулись на Россию, в мае 1945 года, несмотря на ряд значительных побед в первые месяцы войны, Адольф Гитлер покончил с собой, а над поверженным Берлином было поднято победное знамя уничтоженной, казалось бы, России…
И тогда поселения немецких колонистов в Южной Америке и в Юго-Западной Африке превратились в надежные убежища для главарей разгромленного рейха, видных партийных вожаков, гестаповцев и прочих палачей, кому грозило неминуемое возмездие за преступления против человечества.
– Мне достоверно известно стало, – перешел от общих фактов истории к своей биографии Отто Дункель, – что капитан субмарины под номером 1-313, построенной в Швеции буквально в последние месяцы войны, был первым, кто вошел в устье южно-американской реки Рио-Негро. Сорок дней они шли от берегов еще сражающейся Германии, прежде чем высадились на аргентинское побережье.
– Но ведь тамошняя полиция могла их арестовать! – удивился Карл, взволнованно провел пальцами по волосам. – Как можно так рисковать, ведь это был, уверен, далеко не военный десант с прикрытием авиации, пушек… Их выдали бы американцам по первому требованию.
– Я уже говорил тебе, что наши люди в тех краях закупили обширные земельные участки, так что «непрошеные» гости прибыли вроде бы к своим родственникам, – улыбнулся Отто. – Да и люди на той субмарине были не из тех, кого хватают всякие полицейские сержанты!
На этих мужей американская разведка и сам президент Трумен давно положили глаз как на будущих союзников в новой войне с большевиками Москвы.
Отто остановился у края стола, задумчиво постучал костяшками пальцев о теплое сукно, и не стал говорить сыну, что американская разведка задолго до окончательного разгрома Германии разработала специальный план с кодовым названием «Рэд лайн» для того, чтобы укрыть от правосудия победителей высшие эшелоны военных и партийных боссов, в руках которых остались большие сокровища поверженной Германии, значительная часть которого была награблена в Европе и России.
– А-а, теперь я понимаю! Ты тоже спасал наших людей на своей подводной лодке! – догадался Карл, вспомнив слова отца о каких-то послевоенных событиях.
Что сделал он, фрегаттен-капитан субмарины, ныне лежащей на каменистом дне близ аргентинского побережья? Он получил личный приказ от гросс-адмирала Деница курсировать в обусловленном квадрате близ побережья Италии.
– Когда мой радист поймал последнюю зашифрованную телеграмму из бункера имперской канцелярии…
– Ого! – Карл снова не воздержался от невольного восхищения и, расцепив руки, потер ладонь о ладонь. – Из рейхсканцелярии? Тебе лично? От кого она была послана?
– Нет, не мне лично, – неторопливо ответил Отто. – Но по той шифрованной телеграмме я должен был подойти к побережью Италии в ее западной части, где скалистое место и мало населенных пунктов. И я выполнил приказ. Но когда мы всплыли на перископную глубину, чтобы осмотреться – буквально в семи-восьми кабельтовых от себя увидели американский эсминец! – Светло-голубые глаза бывшего капитана подводной лодки сузились, став почти бесцветными, словно страх риска вновь с ног до головы сковал его тело. – И похоже было, что тот эсминец не собирался покидать удобную бухточку. Тогда мне пришлось отойти от берега подальше, вне досягаемости его пушек, и всплыть на поверхность.
– Зачем? – не понял Карл и дернул бровями. – Ведь тебя могли догнать и забросать глубинными бомбами!
– Так нужно было! – сурово ответил Отто. Перед Карлом, твердо вышагивая по кабинету, теперь находился не владелец завода, совсем недавно порядком напуганный подпольной организацией чернокожих рабочих, а бывший капитан субмарины, не раз смотревший смерти в лицо. – Мы потом с моим штурманом Фридрихом Кугелем изрядно поудивлялись, как это янки стояли в бухте с выключенным гидроакустическим аппаратом и не засекли нас во время вхождения в бухточку! Наверно, чувствовали себя в такой же безопасности, как если бы пришвартовались к причалу в Гудзоне. Ну да черт с ними, сами же и поплатились за чрезмерную спесь!
– Как же вы от них сумели уйти? – Азарт той схватки давней невольно от отца передался и сыну. – Вы погрузились и…
– Клянусь водами священного Стикса! Мы даже и не думали от этих янки сматываться под воду! – задорно рассмеялся Отто и хрустнул стиснутыми пальцами. – Нам нужно было завоевать это место в бухточке, и мы его для своей субмарины завоевали! Пока эсминец разворачивался и ложился на боевой курс, я дал команду на срочное погружение и отошел на более глубокое место. Полдня эсминец гонялся за нами, будто плохо дрессированная охотничья собака за хитрым лисом, пока я не поймал его на очередном развороте. При глубине в пятнадцать метров я провел атаку четырьмя носовыми аппаратами, выпустив торпеды с интервалом в семь секунд. И две из них попали в цель! Когда всплыли под перископ, все было кончено: эсминец почти мгновенно ушел на дно. Переждали светлое время суток, а к ночи снова приблизились к бухточке и заняли свое законное место, чтобы выполнить приказ из рейхсканцелярии.
Отто Дункель стиснул руки за спиной, нахмурил брови. Холодные и будто чужие глаза уставились в лицо выжидательно молчавшего сына. Он, фрегаттен-капитан, помнил эту телеграмму до последней буквы: «С предложенной передислокацией в “заокеанский юг” согласен. Борман». Кому сообщал о своем согласии искать убежище в Южной Америке заместитель Адольфа Гитлера по партии, рейхслейтер СС Мартин Борман, он, Отто Дункель, разумеется, не знал, но подумал тогда, что адресованы были эти слова гросс-адмиралу Деницу, преемнику фюрера на посту рейхсканцлера. Но Карлу этого пока знать не обязательно.
– По этой телеграмме мне надлежало принять на борт субмарины группу важных людей, человек двенадцать или тринадцать. Сам знаешь, разместить их на подводной лодке не просто, тем более идти с ними более полутора месяцев, рискуя при ночном всплытии для подзарядки аккумуляторов столкнуться с военным кораблем победителей. Но Господь был к нам милостив. – Отто вздохнул, поспешно перекрестился. – Все сошло к счастью вполне благополучно.
Отто остановился у раскрытого окна рядом с сыном. В свои пятьдесят пять лет он все так же строен и подтянут, и только довольно заметная седина в темно-русых волосах да мелкая сеточка морщин у строгих глаз напоминали о минувших годах войны и о возрасте… Прикрыл веки, и на лицо будто снова пахнуло свежим морским ветром Атлантики, в уши ударил шум ночного моря у скалистого берега. Почудилось, что опять видит людей, которые вереницей поспешно сходят по трапу на временно оборудованный бревенчатый пирс под теми угрюмыми скалами. Ветер распахивает темные плащи, срывает с голов наброшенные капюшоны, а мелкий дождь смывает следы этих странных, словно от своей судьбы куда-то бегущих пассажиров с тяжелыми объемистыми чемоданами.
– Благодарю вас, фрегаттен-капитан! – Эти слова произнес тучный человек, которого все называли Августином фон Ланге. Но Отто Дункель по шраму над правой бровью – следствие автомобильной катастрофы – знал истинное имя своего негаданного гостя-пассажира. – Вы с нами, или возвратитесь в Германию еще раз?
– Я получил приказ доставить вас сюда… господин фон Ланге, – с некоторой заминкой, не ускользнувшей от улыбнувшегося пассажира, ответил Отто Дункель, едва не проговорившись. – На этом служба моего корабля и моя собственная… надеюсь, что временно, кончается. Сам имею намерение отбыть в Юго-Западную Африку, где по наследству от отца владею горно-обогатительным комбинатом. Семья уже отбыла в город Виндхук.
– Работайте, Дункель, на возрождение Великой Германии, для которой не все еще козыри биты! Германия возродится из руин, и возродится довольно скоро, ибо мы ушли с родной земли не нищими крысами. На вашей груди, «Железный Дункель» – кажется, так вас назвал фюрер? – висит крест, полученный из рук великого фюрера! Так пусть и ваша душа отныне станет такой же крепкой, какой она была в годы великих испытаний немецкой нации. Ибо тот путь, который нам предстоит пройти, не менее труден уже пройденного. А я в свою очередь даю слово, что мы призовем вас, когда рейху снова потребуются ваши твердые руки и ваш боевой опыт. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – торжественно повторил Отто, помог Августину фон Ланге сойти на мокрый причал, где его уже ожидали молчаливые спутники и несколько человек встречающих с лошадьми под седлами. Темные фигуры быстро пропали в ночной тьме среди скалистых расщелин, а потом, за шумом прибоя, Дункель недолго слышал отдаляющийся цокот копыт… «Вот теперь, пожалуй, и в с е кончено! Надолго ли? Сколько десятилетий пройдет, прежде чем мир услышит об этих людях?
Однако прошло каких-то три года, как буквально всех залихорадило от потрясающего сообщения! Из столицы Уругвая Монтевидео, по радио передали, что сбежавший от смертного приговора по Нюрнбергскому процессу Мартин Борман скрывается в северо-восточной части Аргентины, в провинции Мисьонес. По сообщениям газет, аргентинская полиция якобы обшарила всю провинцию в поисках Мартина Бормана, однако найти его так и не удалось. А основанием для этих поисков послужило сенсационное сообщение эмигрировавшего из Германии в Чили господина Хейсляйна. Как заявил журналистам Хейсляйн, в один прекрасный день он отправился в гости к своему давнему другу, тоже эмигрировавшему из Германии и проживавшему неподалеку от границы с Аргентиной. Гостеприимный хозяин имения предложил Хейсляйну небольшую прогулку, пользуясь солнечной погодой и относительно умеренной жарой. В нескольких километрах от того имения неожиданно на дороге на них наехала группа внушительных всадников, одетых, правда, в пончо, а на головах широкие шляпы, какие носят, спасаясь от жары, местные жители. По давно приобретенной привычке повнимательнее рассматривать всякого, кто к нему приближается, Хейсляйн, сам того не ожидая, как ударом молнии был поражен увиденным, потому и не удержался от изумленного восклицания:
– Бог мой! Мартин Борман! Вот так встреча!
Перед ним, действительно живой, как утверждал рассказчик, был не кто иной, как рейхсляйтер СС Мартин Борман. Узнал его якобы и Борман, назвал по имени, круто осадил лошадь и с командой: «Назад, галопом!» – всадники быстро скрылись на аргентинской территории…
