Владимир Бабков
Игра слов. Практика и идеология художественного перевода
Система приоритетов
Переводчик Виктор Голышев однажды сказал в интервью, что соблюдает в своей работе примерно такую расстановку приоритетов: “Первое – уважение к автору. Второе – к русскому языку. Третье – к себе. Четвертое – к читателю”[1].
На этой иерархии стоит остановиться подробнее, потому что у кого-то она может вызвать вопросы. Во-первых, почему автор поставлен здесь выше языка? Неужели нам разрешается коверкать русский язык в угоду неумелому автору? Или мы должны избегать конфликта между автором и языком, переводя только книги тех, кто в совершенстве владеет литературным английским? Но что это значит – в совершенстве владеть языком (все равно каким)?
Вторая половина списка тоже поначалу удивляет. Зачем, например, переводчику уважение к себе? Он что, собирается навязывать нам свои литературные пристрастия, свою манеру письма? Перед ним ведь стоит не такая уж сложная задача: раскрыть словарь, найти нужные эквиваленты английских слов (а если их много, то выбрать самые подходящие по интонации), соединить эти эквиваленты в предложения согласно правилам русского языка, исправить вместе с редактором случайные погрешности – и дело в шляпе. Конечно, самоуважение – вещь полезная, но служить ориентиром в профессиональной деятельности оно никак не должно.
И наконец, почему читатель очутился в этом перечне на последнем месте? Разве не ради него все делается? Не он ли главный судья, который выносит оценку нашему переводу? А если это так, то смотреть на него сверху вниз – совершенно необъяснимое и непростительное высокомерие.
Мы догадываемся, какими могут быть ответы на некоторые из этих вопросов. К примеру, нам уже известно, что составлять фразы из русских эквивалентов английских слов – тупиковый путь. Вместо этого переводчик вынужден действовать отчасти как писатель, а если писатель относится к самому себе без всякого уважения, он вряд ли напишет что-нибудь стоящее. Понимаем мы и то, что, если поставить русский язык выше автора, все переводы у нас будут выходить похожими друг на друга, словно оригиналы сочинял один и тот же человек, а в этом явно мало хорошего. Но чтобы как следует во всем разобраться, изучим каждый пункт списка по очереди.
Автор
Есть еще на свете люди, считающие, что единственно важное в книге – это кто кого убил и кто на ком женился, но таких чудаков, слава богу, довольно мало. Остальные понимают, что в литературе важна не только сама история, но и то, как нам ее рассказывают. Впрочем, так же нередко бывает и в жизни. Вот выразительная зарисовка на эту тему из хрестоматийной новеллы Герберта Уэллса “Дверь в стене” (H. G. Wells, The Door in the Wall):
Эту историю о Двери в Стене поведал мне Лайонел Уоллес. Я услышал ее от него во время доверительной вечерней беседы не более трех месяцев тому назад, и тогда мне подумалось, что это правда – во всяком случае, с его точки зрения.
Он говорил так просто и искренне, что ему невозможно было не поверить. Однако наутро, у себя дома, я проснулся в другом настроении; лежа в постели, я вспоминал рассказ своего друга, уже лишенный убедительности его тихого серьезного голоса и не подкрепленный мягким сиянием уютной лампы под абажуром и тенями, которые со всех сторон обступили нас и те приятные глазу предметы, что остались от нашего совместного ужина: бокалы, салфетки, блюдо с недоеденным десертом, – на час-другой превратив все это в крошечный яркий мирок, начисто отрезанный от будничной реальности, и теперь он показался мне совершенно невероятным. “Да он меня разыгрывал! – воскликнул я, а потом: – Но как же здорово у него получилось!.. Вот уж от кого не ожидал!”[2]
Читая книгу, мы не видим и не слышим ее автора в буквальном смысле и уж тем более не можем похвастаться, что предварительно отужинали с ним вместе в уютной викторианской гостиной. Однако хорошие писатели умеют колдовать и вполне способны незаметно перенести нас из будничной реальности в совершенно другой мир. И его обаяние – то самое, под действием которого мы и пытаемся описать этот мир на своем языке, – целиком и полностью зависит от личности его создателя.
Говоря о личности создателя книги, я вовсе не имею в виду его реальный облик. Конечно, речь идет “всего лишь” о манере письма автора, о его стиле; но, как сказал Жорж де Бюффон, “стиль – это человек”. Бюффон был естествоиспытателем и произнес свое знаменитое изречение совсем по другому поводу, однако и к нашему случаю оно подходит как нельзя лучше. За любым текстом, особенно художественным, всегда маячит образ того, кто его создал. Впрочем, это верно вообще для всякого произведения искусства: мы любим стихи Пушкина за то, что это Пушкин, музыку Стравинского – за то, что это Стравинский, а картины Ван Гога – за то, что это Ван Гог (не зря коллекционеры живописи напрямую отождествляют картины с написавшими их художниками, так и говоря: “За последние годы я приобрел трех ван-гогов и парочку поллоков”). И литература тут не исключение.
Читая книгу, мы знакомимся с ее автором на глубоком психологическом уровне, и внешние особенности его стиля значат тут примерно столько же, сколько походка и черты лица наших знакомых в обычной жизни. Как переводчики мы обязаны воспроизводить эти внешние особенности в меру своих сил, а также возможностей родного языка, но суть заключается не в них. В быту мы говорим, что хорошо узнали человека, не тогда, когда нам удается запомнить, что у него карие глаза и странная привычка теребить в задумчивости мочку правого уха, а тогда, когда начинаем понимать его отношение к миру и можем угадать, что он скажет и как поведет себя в определенной ситуации. Разница между литературой и жизнью состоит в том, что в жизни мы все (ну, или почти все) носим маски, за которыми с большим или меньшим успехом прячем свое настоящее лицо, а за написанным тобой текстом, особенно художественным, спрятаться очень трудно. Если ты пессимист, это станет ясно почти сразу, если чужие беды вызывают у тебя саркастическую усмешку, ты ее не скроешь, а если тебе вздумается кривить душой, проницательный читатель непременно тебя раскусит.
Я вовсе не утверждаю, что автор понравившейся нам книги обязательно должен выглядеть в наших глазах приятным человеком. Но для того, чтобы нам захотелось перевести его сочинение, он должен чем-то нас подкупить. Если автор нас подкупает, мы его покупаем – и в прямом смысле, и в том, какой имеют в виду практичные американцы, когда говорят о покупке идей и мнений. И только в этом случае мы можем удачно сыграть его роль, то есть выполнить перевод так, чтобы передать читателям свои ощущения.
Осваивая технику перевода и редактирования, мы многое узнаем и о писательском ремесле. Но и для писателя, и для переводчика техника – только средство. Как мертвая вода, она может срастить воедино куски разрубленного тела, но на большее не способна. Чтобы оживить написанное, необходима вода другого сорта, таинственная эссенция, которая загадочным образом передается от писателей нам, переводчикам, а от нас – читателям наших переводов. Поэтому всякий раз, выбирая удобный прием для решения очередной технической задачи, мы должны внимательно прислушиваться к своему внутреннему голосу, который нередко шепчет нам: да, прием замечательный, но для этого автора он не годится.
И именно поэтому автор для нас важнее всего – в том числе и любых языковых правил.
Язык
Даже если упрощенно представить себе язык в виде суммы лексики и грамматики, он остается чрезвычайно сложной системой. Мы, переводчики, используем его как конструктор, элементы которого сочетаются по определенным законам, и незнание не только основных, но и самых редкоупотребимых из этих законов не освобождает нас от ответственности. Многие по праву считают себя грамотными людьми, но одно дело грамотно писать и говорить на бытовом уровне и совсем другое – видеть и обходить ловушки, расставленные языком в тех заповедных землях, куда автор порой заманивает переводчика, точно гаммельнский крысолов доверчивого малыша.
По части грамматики нас выручают справочники. Но тут есть два осложняющих обстоятельства. Первое: в вопросе о том, что такое идеально правильный русский язык, нет согласия ни среди литераторов, ни среди ученых. Вдобавок и сами грамматические нормы меняются, иногда прямо на наших глазах. И второе: писатели, книги которых мы переводим, очень по-разному, иногда далеко не идеально, владеют своим родным языком, а порой еще и намеренно хулиганят: изобретают новые слова и новые сочетания слов, мнут и гнут грамматику.
С лексикой помогают словари, в первую очередь толковые. Обойтись без них невозможно, и не только потому, что порой нам приходится пускать в ход слова, доселе нам незнакомые, но главным образом потому, что мы не имеем права ошибаться в употреблении знакомых и даже очень привычных слов. К сожалению, присказка “слышал звон, да не знает, где он” частенько оказывается в нашем деле весьма актуальной. Каждый из нас, как Оська из повести Льва Кассиля, может иногда спутать гамадрила с мадригалом, а драгомана – с мандрагором (которого в мужском роде, кстати, и вовсе не существует).
Но привычка заглядывать в словари и справочники – еще не гарантия того, что мы как-нибудь ненароком не обидим свой родной язык. Чтобы выказать уважение к нему в полной мере, мы должны хорошо знать не только его устройство, но и его модус вивенди – иначе говоря, то, как он функционирует и в устной, и (особенно!) в письменной форме. Последнее подразумевает близкое знакомство с отечественной литературной традицией. Наши писатели, в первую очередь классики, изобрели множество велосипедов и самокатов, и каждый профессиональный переводчик должен уметь на них кататься. О том, насколько важно для переводчика владение писательской техникой, мы еще побеседуем в соответствующем разделе, а пока спустимся по нашему списку еще на одну ступень.
Уважаемый я
Итак, автор оригинала – наше все. Впритирку за ним, буквально наступая ему на пятки, следует язык, причем не иностранный, а русский; не буду отвлекаться здесь на подробный рассказ о достижениях и несовершенствах советской школы перевода, но замечу мимоходом, что в ту пору язык даже готов был поспорить с автором за первенство в переводческой системе приоритетов. Далее мы обнаруживаем в ней себя – однако это, конечно, не та сомнительная в моральном отношении и вечно отлынивающая от работы личность, которую мы время от времени видим в зеркале, а наше писательское “я”; тоже автор, но теперь уже не оригинала, а его русского аналога. Часто говорят, что перевод должен читаться как произведение, изначально написанное по-русски. Именно создатель этого произведения и занимает в нашем списке почетное третье место.
На практике это означает следующее. Уже самые первые попытки перевести страничку из полюбившейся книги показывают нам, что это деятельность далеко не механическая, и мы пока еще интуитивно, но совершенно правильно догадываемся, что даже огромный опыт и техническая виртуозность (если нам повезет их приобрести) не избавят нас от необходимости то и дело принимать нестандартные, рискованные решения. На каждом шагу перед переводчиком встает выбор из двух, трех или нескольких далеко не идеальных вариантов (вспомните героя русской сказки на перепутье), и аргументы в пользу или против того или иного из них бывает очень трудно взвесить на одних и тех же весах. Что важнее – сохранить музыкальное звучание фразы или мелкую смысловую подробность? Как поступить с явной фактической ошибкой – исправить ее или оставить на совести автора? Стоит ли отступить от громоздкой и хитроумной, но по-своему изящной ритмической структуры, чтобы скомпенсировать утяжеление фразы, возникающее из-за разницы в средней длине русских и английских слов? Таких вопросов тьма. И у кого же нам спросить совета, на чью руку опереться в нашем долгом и утомительном путешествии? Ответ на это дает строфа из всем нам известного романа в стихах, если изменить в ней одно лишь слово:
Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
Кто клеветы про нас не сеет?
Кто нас заботливо лелеет?
Кому порок наш не беда?
Кто не наскучит никогда?
Призрака суетный искатель,
Трудов напрасно не губя,
Любите самого себя,
Достопочтенный мой писатель!
Предмет достойный: ничего
Любезней верно нет его.
А если серьезно – переводчик должен себе доверять. Доверять своим ощущениям, своему вкусу, своему чутью. Даже если родившийся у вас вариант перевода фразы выглядит совсем неожиданно и на первый взгляд кажется очень далеким от английского прототипа, но вы чувствуете, что он точно передает нужное впечатление, – не бойтесь и смело записывайте его. Это ваше право, потому что вы тоже автор. Не верьте Жуковскому: вы не раб. Да, не царь и не бог – но и не червь.
Конечно, это не отменяет критического отношения к себе. Особое положение переводчика как писателя-имитатора обязывает его пристально следить за своей литературной манерой, своими симпатиями и антипатиями и стараться, чтобы они не искажали стиль автора оригинала. Полностью мы свое “я” от читателя все равно не спрячем; мечта о прозрачном переводчике, пропускающем сквозь себя инородный текст без всяких изменений, так и останется мечтой, и в этом есть свои плюсы. Взаимовлияние личностей автора и переводчика – очень сложная и интересная тема, и мы еще коснемся ее в следующих главах, а пока перейдем к заключительному пункту в нашем списке приоритетов.
Читатель
Как уже говорилось, читатели придают нашей работе смысл, но по ходу самой работы мы о них особенно не задумываемся. Для этого мы слишком заняты перевоплощением в автора и его персонажей. Но иногда не грех и вспомнить, что написанное нами будут читать другие люди: порой это даже влияет на принятие переводческих решений.
Однако, чтобы взглянуть на свой текст чужими глазами, надо сначала понять, чьи это глаза. Читающая публика пестра и многолика; она включает в себя и тех, кто разбирается в литературе и в жизни гораздо хуже нас, и тех, кто намного превосходит нас по опытности, эрудированности и сложному комплексу способностей, в просторечии именуемому умом. Так каков же наш главный, “типичный” читатель – тот, на кого нам следует ориентироваться?
Ответ прост: он такой же, как мы сами. Преимущество у нас перед ним только одно (да и то неизвестно, стоит ли считать это преимуществом): мы потратили много времени и сил на изучение книги, которую переводим, а он этого сделать не удосужился. Возможно, он не знает и кое-каких мелочей, известных нам; может быть (о ужас!), он даже не знает английского языка. Но по своему отношению к жизни, по своим душевным качествам – он ничем от нас не отличается.
Собственно говоря, мы и не можем ориентироваться ни на кого другого, так же как хороший писатель, автор оригинала, никогда не пишет свои книги для людей, которые в его представлении совсем на него не похожи. Хорошие писатели вообще не пишут в первую очередь для кого-то – они пишут потому, что у них есть такая потребность, – но, конечно, они надеются и рассчитывают на то, что их читатели способны понять и почувствовать все, что чувствуют и понимают они сами. А раз переводчик берет на себя право быть полномочным представителем автора, принимать от него литературную эстафету, деваться ему некуда: он обязан считать, что создатель оригинала получил в его лице своего “идеального” читателя и точно таким же окажется читатель перевода.
Правда, существует один жанр, который вроде бы опровергает такую точку зрения. Это детская литература. Уж ее-то читатель – точно не наш двойник! Однако противоречие здесь только кажущееся. На самом деле писатель, сочиняющий для детей, включает при этом своего “внутреннего ребенка”, а следом за ним так же поступает и переводчик. То есть и в этом случае мы переводим для таких же читателей, как мы, только еще маленьких.
Итак, попробуем взглянуть на свой перевод глазами нашего двойника, не читавшего оригинал. Лучше даже сделать еще один шаг и попробовать перевоплотиться – раз уж нам все равно необходимо развивать в себе это умение – в такого двойника, который никогда не задумывался о проблемах перевода и простодушно смотрит на наше сочинение как на обыкновенную русскую книгу. Что он видит?
А видит он очень странную вещь. Он видит историю, герои которой – допустим, их зовут Билл, Сьюзен и Джонатан – живут в Миннесоте, но говорят почему-то на русском языке. Да и место действия, эта самая Миннесота, иногда вдруг живо напоминает ему соседнюю улицу или провинциальный российский городок, где он недавно был проездом. Это даже не параллельная реальность: ни в одной мультивселенной не найдешь мира, в котором страны поменялись бы языками. Но самое удивительное, что наш воображаемый двойник отчего-то совсем не замечает этих несообразностей – читает себе и читает.
И тут пора снова вспомнить слово, вынесенное в заглавие этой книги: игра. Мы играем со своими читателями примерно в такую же игру, в какую играют со зрителями театральные постановщики и актерская труппа. Мы тоже требуем от них того, что Сэмюел Кольридж в своем разговоре о поэзии именовал suspension of disbelief – приостановкой неверия. Они должны на время забыть, что история, которую им рассказывают, – художественный вымысел, и отнестись к ней как к совершенно реальной (хорошей иллюстрацией к этому служит приведенный выше отрывок из новеллы Уэллса). Писатель, автор оригинала, уже взял с них подобное обязательство – это особенно очевидно, если его книга принадлежит, например, к жанру фэнтези, – но нам нужна с их стороны дополнительная порция доверчивости, связанная со сменой языка. Переводчик заключает со своим потенциальным читателем своего рода договор: ты будешь верить, что американцы или обитатели какой-нибудь другой далекой страны говорят и даже думают по-русски, а я обещаю тебе не разрушать эту хрупкую иллюзию слишком грубо. Если наш “обрусевший” Джонатан, уволив Сьюзен, скажет своему приятелю: “Ну ты же знаешь, Билли: баба с возу – кобыле легче!”, читатель, скорее всего, потеряет веру в реальность происходящего. Да, он готов поверить, что иностранцы способны вести себя “немножко по-русски”, но не настолько же!
Взглянуть на перевод глазами читателя бывает полезно и в других отношениях. Иногда фраза так сильно преображается при переводе, что ее оказывается трудно понять тому, кто не видел оригинала. Мы не замечаем этого, потому что оригинал лежит перед нами, но стоит сменить угол зрения и посмотреть на русскую фразу свежим взглядом, как ее невнятность или двусмысленность становится очевидной.
Кроме того, за работой мы всегда открываем для себя немало нового. Мы пользуемся справочной литературой, ныряем в историю, изучаем культуру и обычаи той страны, где происходят описанные в оригинале события. Читатель всего этого не делает, а рассчитывать на его безграничную эрудицию наивно. Не стоит надеяться, что он будет заглядывать в интернет во всех случаях, когда чего-нибудь не поймет: такие зануды встречаются редко. К тому же некоторые подробности, важные с нашей точки зрения, могут просто ускользнуть от него именно в силу его недостаточной осведомленности. Так что иногда имеет смысл позаботиться о том, чтобы сообщить читателю нужную добавочную информацию, и для этого есть разные способы – например, сноски (правда, в художественной литературе к ним следует прибегать лишь в крайних случаях) или ненавязчивые пояснения прямо в основном тексте.
На этом вводную часть будем считать законченной и перейдем к главному – переводческой технике.
II. Работа с фразой
Художественный текст похож на мозаику, сложенную из фраз. А еще фраза похожа на молекулу: это маленькая частица вещества, из которого состоит книга, и частица эта нередко обладает многими его свойствами. По одной фразе порой можно восстановить весь облик писателя, как внешний вид динозавра – по единственной уцелевшей от него косточке: ведь фраза, подобно клетке многоклеточного организма, способна вместить в себя весь генетический код книги. И даже роман в тысячу страниц (так же как и его перевод) начинается с одной фразы.
Так что переводом одной фразы мы и займемся. А поскольку процесс это многоступенчатый, разделим его на три части и поручим их по отдельности трем воображаемым головам переводчика – читателю-профессионалу, писателю-имитатору и саморедактору. Только не надо забывать, что деление наше чисто условно и у трех этих голов общий спинной мозг, а также общее сердце, надпочечники и хвост.
