Владимир Бабков
Игра слов. Практика и идеология художественного перевода
© В. Бабков, 2022
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2022
© ООО “Издательство АСТ”, 2022
* * *
Предисловие
Эта книга – не учебник и тем более не научная монография. Это попытка описать процесс художественного перевода изнутри, рассказать о том, с какими трудностями встречаются переводчики и как они их преодолевают. Вместо того чтобы предварять каждое свое суждение и рекомендацию робким “мне кажется” или самоуверенным “я полагаю”, оговорюсь сразу, что не претендую на объективность и универсальность высказанных здесь взглядов. Литература – огромная и свободная страна, и как не найти в толпе двух одинаковых лиц, так не найти на свете двух переводчиков, во всем согласных друг с другом. Для меня теория (и даже “идеология”) – это мысли и обобщения, порожденные практикой. Поэтому я не считаю себя вправе рассуждать о художественном переводе в широком смысле и ограничусь рассказом о переводе на русский англоязычной прозы, которым занимаюсь уже много лет. Если эта книга пригодится в качестве пособия другим переводчикам, особенно начинающим, я буду считать, что написал ее не зря. Надеюсь, она придется кстати и любознательным читателям, которые хотят понять, насколько сильно и как именно преображается в ходе перевода иноязычное произведение. Но никакого отношения к почтенной науке под смахивающим на скороговорку названием “переводоведение” она не имеет: требовать от переводчика ценных научных умозаключений о его деятельности так же неразумно, как ждать от бабочки трактата по энтомологии или интересоваться мнением карася о рыбоводстве.
Конечно, мое отношение к переводу возникло не на пустом месте. Мне довелось работать бок о бок и беседовать на профессиональные темы с множеством трудолюбивых и компетентных товарищей по цеху (представьте себе просторный гулкий ангар, ряды хитроумных станков с табличками “французский”, “немецкий”, “китайский” и сосредоточенных мастеров в заляпанных чернилами спецовках – это и есть переводческий цех). Перечислить их всех поименно нет никакой возможности, да это и не нужно: никто не свободен от чужих влияний, но отвечает за свое сочинение только сам автор.
Тем, что у меня сложилось более или менее цельное представление о ремесле художественного перевода, я обязан не только собственной практике и общению с коллегами, но и своему преподавательскому опыту. За четверть века мы подробно изучили на семинарах в Литературном институте имени А. М. Горького, на Высших литературных курсах при этом институте и в Школе художественного перевода “Азарт” тысячи переводов, от любительских до классических, а исходным материалом для этих переводов служили фрагменты из сотен произведений самых разных жанров. Именно эти занятия и подтолкнули меня ко многим выводам, изложенным в книге.
И еще одно предварительное замечание. Вы встретите здесь много примеров переводческих решений, в том числе не лучших или спорных. Разумеется, судить по одной-двум изолированным фразам о качестве всего перевода и тем более об уровне профессионального мастерства его автора нельзя и не надо. Свои же собственные переводы я цитирую в основном за неимением других и лишь как возможные, но ни в коей мере не как образцовые.
А теперь – давайте начнем.
I. Подход
Мотивы и цели
Прежде чем обсуждать стандартные процедуры, на которых строится работа переводчика, и многочисленные приемы, из которых состоит его арсенал, поговорим о художественном (или литературном, как его еще иногда называют) переводе вообще. Что, почему и зачем мы переводим и какой результат стремимся получить?
Ответить на первый вопрос проще всего. Переводим мы – во всяком случае, поначалу – то, что нам нравится. Если не принимать в расчет школьные уроки иностранного языка, переводить нас никто не заставляет. Переводчики получаются из читателей, что очень логично, поскольку, как мы убедимся позже, переводчик в одной из его ипостасей – это самый неравнодушный, самый вдумчивый и в то же время самый доброжелательный читатель на свете.
Почему мы за это принимаемся? Почему не остаемся просто читателями, которые, с удовольствием прочитав одну книгу, спокойно переходят к следующей? Это объяснить сложнее. Мало кто начинает переводить, всерьез рассчитывая стать профессионалом и зарабатывать этим на жизнь. Вдобавок почти все, кто дает себе труд задуматься о своих карьерных перспективах, знают, что профессия переводчика не приносит ни лавров, ни больших денег. Некоторые говорят, что стали переводить с целью поделиться впечатлением от прочитанного с другими – как правило, с кем-нибудь из близких. Это уже “теплее”, но все-таки чаще тот, кто вступает в мучительную борьбу с чужим языком, пытаясь пересказать любимую книгу на своем, не думает о других людях. Он всего лишь идет на поводу у смутного, но непреодолимого желания – точно так же, как те чудаки, что вдруг начинают складывать в уме рифмованные строчки или пачкать красками листы белой бумаги.
Однако, возразите вы, переводчик ведь ничего не создает заново. Лучшее, на что он способен, – это не испортить вещь, уже созданную до него автором. Разве можно равнять его с настоящими творцами? Но так обычно рассуждают те, кто сам никогда переводить не пробовал. Опыт показывает, что перевести “в лоб” почти ничего нельзя; приходится на каждом шагу принимать неочевидные решения, проявлять изобретательность, а значит, и создавать что-то новое. Сама же потребность переводить, возможно, объясняется тем, что мы хотим еще ближе подойти к полюбившейся книге, в каком-то смысле присвоить ее себе, но чужой язык мешает нам выполнить это намерение. Слишком уж тесно связаны наши мысли и чувства с родным языком – вот почему мы садимся за компьютер и начинаем, точно алхимики, превращать одно словесное вещество в другое.
Наверное, с максимальной категоричностью выразил свою точку зрения на творческую составляющую перевода наш классик Василий Андреевич Жуковский, заявив: “Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник”. Эти слова заставляют подозревать, что знаменитый поэт никогда не переводил прозу, а если и переводил, то получалось это у него неважно. Впрочем, в его афоризме заключена доля истины: прозаический перевод действительно очень отличается от поэтического, и это различие мы еще обсудим. А пока наш ответ на две первые части развернутого вопроса, заданного в начале главы, будет звучать так: мы переводим то, что нам нравится, потому что нам этого хочется. В таком случае вопрос, зачем мы за это беремся, попросту отпадает (тут уместно вспомнить, что мудрые англичане не видят разницы между “почему” и “зачем”, смешивая их в одном флаконе под этикеткой why), и нам остается только решить, что же, собственно, должно появиться на свет в результате наших усилий.
В очевидном ответе на этот вопрос: “Та же книга, только на другом языке”, – прячется оксиморон. Книга на другом языке, как ни крути, уже не “та”. Мы не можем воспроизвести и передать своему потенциальному читателю в точности ту же самую книгу, зато в наших силах (пусть лишь до известной степени) воспроизвести и передать информацию, которая в ней содержится, вместе с впечатлением, которое мы от нее получили. Именно стремясь удержать при себе это впечатление, мы и беремся за работу, и если нам удастся законсервировать его в переводе, мы можем считать свою цель достигнутой.
Такой ответ порождает сразу два новых вопроса. Во-первых, в этой трактовке занятия переводом выглядят как наше личное развлечение: мы мусолим понравившуюся нам книжку, переписывая ее по-русски, упиваясь мыслями и чувствами, которые она у нас вызывает, но зачем нам тогда вообще читатели? Неужели мы несем свою рукопись в издательство только ради заработка, обычно не такого уж существенного? Во-вторых, если в итоге читателям достается не точный слепок с оригинала, а всего лишь его содержание, окрашенное впечатлением, которое он произвел на нас, где же тут объективность? Публике нет дела до наших переживаний – она хочет приобрести сам продукт, а не наше мнение о нем. Мало того, что наша способность адекватно передать авторский замысел вызывает у нее законные сомнения. Нет еще и никакой гарантии в том, что мы правильно поняли этот замысел: ведь переводчик с автором не просто имеют разный жизненный опыт, обитают в разных странах и порой в разные эпохи, но даже буквально говорят на разных языках.
На вопрос, зачем нам нужны читатели, можно ответить другим вопросом: а зачем они писателям? Зачем музыкантам слушатели, а театральным актерам и постановщикам – зрители? Мы начинаем корпеть над любимой книгой, потому что это нам интересно, однако довольно скоро убеждаемся в том, что для серьезных занятий переводом этого недостаточно. Людям почему-то надо, чтобы их работа имела смысл, и для нас она обретает его тогда, когда у нас появляются читатели. Что же касается объективности нашей трактовки оригинала, а вернее, заведомого отсутствия этой объективности, нам (и нашим читателям) остается принять как данность тот печальный факт, что перевод – это всегда только интерпретация оригинального произведения, а не его точная копия, и смириться с этим.
Здесь нам снова поможет аналогия с другими творческими профессиями. Мы слушаем одни и те же музыкальные шедевры в разном исполнении, не требуя (конечно, если это исполнение нас устраивает), чтобы нам наконец предъявили “настоящую” Девятую симфонию Бетховена или “аутентичный” Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского. Но еще ближе, чем профессия музыканта-исполнителя, стоит к нашей, пожалуй, профессия актера. Слово “игра” не случайно вынесено в заглавие этой книги. Играя в слова и словами (а также позволяя словам играть друг с другом), переводчик играет не только автора, но и каждого из созданных им персонажей, от главного героя до последнего статиста, а если развить параллель с кино и театром, то выполняет еще и роль режиссера. Правда, вместо многочисленных средств, помогающих актерам и режиссерам создавать свои художественные образы: мимики, речевых интонаций, монтажа, реквизита, – в нашем распоряжении имеются лишь тридцать три буквы алфавита, одна из которых уже почти не употребляется, да горсточка знаков препинания.
Конечно, все эти сравнения очень условны и тешат только до известного предела. Уж точно не стоит считать, что перевод – это сплошное самовыражение и переводчику, как Ивану Карамазову, все позволено. Писатель всемогущ, как Юпитер, но переводчик – всего лишь бык (или лошадь, по меткому определению Пушкина), и он должен тащить свою повозку туда, куда угодно его хозяину, то бишь автору оригинала.
Теперь, разобравшись с мотивами и целями, рассмотрим подробнее сам процесс перевода.
Проба пера
Изучая иностранный язык в школе или институте, мы часто заносим в тетрадку новые слова с их русскими эквивалентами, но редко выписываем целые предложения. Оно и понятно: слова надо запоминать, а к чему запоминать отдельные фразы, если это не пословицы и не ходовые разговорные обороты? Так что слова мы переводим на бумаге (и то не всегда), а текст – в уме. Отыскав незнакомые слова в словаре и пустив в ход свое знание чужой грамматики, мы понимаем смысл очередной фразы и переходим к следующей. Да и учителю, проверяющему, хорошо ли мы выполнили задание, обычно бывает достаточно услышать от нас вольный пересказ прочитанного. Поэтому, впервые начав записывать переведенные про себя фразы, мы нередко сталкиваемся с неожиданностями.
Человек, который перевел название песни I saw her standing there как “Я видел ее, стоящую (или стоящей, чтобы избавиться от запятой) там” и записал этот перевод, испытывает легкое недоумение. Поразмыслив, он может заменить “видел” на “увидел” и подивиться тому, что англичане не отличают совершенный вид глагола от несовершенного. Как же тогда они отличают друг от друга на письме соответствующие ситуации? Но даже если отвлечься от этой досадной неопределенности, перевод выглядит, мягко говоря, странно (хотя в грамматическом отношении он безупречен). То же самое происходит и с многими другими английскими фразами: если перевести по порядку слова, из которых они сложены, а потом кое-как склеить эти слова друг с дружкой по правилам русской грамматики, выходит что-то откровенно нерусское – то, что называют подстрочником. И возиться с этим подстрочником, чтобы превратить его в нормально звучащую русскую фразу, – дело очень трудоемкое, поскольку строгих алгоритмов для проведения такой операции, годных на все случаи жизни, не существует.
Метод
Итак, легко убедиться в том, что переводить иностранные слова поодиночке, а потом собирать из них предложения, как из деталей конструктора, – путь если и не совсем бесперспективный, то по крайней мере весьма тернистый. Но можно пойти и другим путем. Мы уже заметили, что в процессе перевода выделяется один важный момент – понимание каждой очередной фразы, то есть кусочка текста, обладающего смысловым и интонационным единством. О том, что значит понять фразу, у нас еще будет речь ниже, хотя понять это полностью нам вряд ли удастся (надеюсь, что эту фразу вы все-таки поняли). Пока же договоримся, что будем переводить текст небольшими порциями, представляющими собой законченные фразы, а процесс перевода одной фразы разделим на две стадии – до ее понимания и после.
Первая стадия – борьба с иностранным языком, в которую приходится вступать любому читателю. Правда, обычный читатель редко доводит эту борьбу до конца: читая книгу на чужом языке, он увлеченно следит за развитием сюжета и не хочет отвлекаться на выяснение мелких подробностей, а потому не лезет в словарь за каждым незнакомым словом и порой пренебрегает оттенками слов, ему известных. Примерно так же мы ведем себя и тогда, когда читаем на родном языке, особенно если история, которую рассказывает автор, случилась в давние времена и в непривычной для нас обстановке. Как читателям нам хватает неполного понимания, но переводчик не может позволить себе такую расслабленность – он должен разобраться во всем досконально.
Допустим, что нам это удалось и понимания мы достигли, тем самым получив всю вложенную во фразу информацию вместе с ее окраской. Попробуем теперь забыть, как все это нам досталось, и придумать свою, русскую фразу, которая совпадала бы с авторской по содержанию и вдобавок была бы так же окрашена эмоционально. К несчастью, универсальных рецептов для такого придумывания не существует; во всяком случае, их еще не придумали. Нужная нам фраза не конструируется, а рождается у нас в подсознании. И практика показывает, что ее качество напрямую зависит от того, насколько неравнодушно мы относимся к оригиналу. Я уже говорил, что мы садимся за перевод как раз потому, что хотим в каком-то смысле присвоить себе книгу, написанную на чужом для нас языке, и это присвоение происходит именно тогда, когда мы перепридумываем ее на своем, фразу за фразой и абзац за абзацем. В это время мы тоже становимся писателями – или, точнее, притворяемся ими.
Конечно, поначалу то, что у нас получается, выглядит не слишком привлекательно. Причин у этого две: наша писательская неопытность и влияние иностранного языка, которое мешает нам свободно выражать на родном свои (а точнее, присвоенные нами) мысли и чувства. Так что, особенно на первых порах, нам приходится долго возиться с черновыми вариантами своих фраз, чтобы придать им вид, устраивающий хотя бы нас самих. Этот этап лучше всего поддается анализу. Совершенствуя своих неуклюжих первенцев, мы самостоятельно или благодаря подсказкам более искушенных друзей пускаем в ход разные приемы и уловки, помогающие добиться нужного результата. Их описанию и посвящена основная часть этой книги. Потрудившись над каждой из фраз в отдельности, мы должны еще и объединить их в одно гармоничное целое. И только потом наше сочинение (если нам очень повезет) отправится в издательство, к настоящему редактору. Но это, как говорится, уже другая история.
Метаморфозы переводчика
Теперь, зная правильный метод переложения литературного текста с чужого языка на родной, проследим, какие превращения происходят с переводчиком-профессионалом начиная с того момента, когда он впервые берет в руки иностранную книгу, над которой впоследствии будет работать, и кончая тем знаменательным днем, когда его перевод этой книги уходит в печать. Условимся, что книгой – или, вслед за Корнеем Чуковским, книжкой – мы будем называть любое прозаическое литературное произведение, как художественное (рассказ, повесть, роман), так и принадлежащее к одной из многочисленных разновидностей так называемой нон-фикшн.
При первом знакомстве с новой книгой переводчик ведет себя как обычный читатель. Он еще не решил, возьмется ли ее переводить, и потому свободен от всяких обязательств. Если книга ему не нравится (а это обычно обнаруживается довольно скоро), он может без всяких угрызений совести закрыть ее навсегда. Если же она его увлекает, он просто читает и получает удовольствие – что, разумеется, не мешает ему видеть и ее несовершенства, которые есть даже у шедевров.
Дочитав книгу до конца, переводчик взвешивает все ее достоинства и недостатки вкупе с сопутствующими обстоятельствами (перспективами публикации, качеством потенциальной редактуры, возможным размером гонорара и т. д.) и решает, стоит ему браться за дело или нет. Если решение оказывается положительным, наступает второй этап – основной.
Мы уже поняли, что переводить любой литературный текст надо целыми фразами. Иногда возникает необходимость чуть изменить деление оригинала на фразы: соединить две или даже несколько из них в одну, разбить длинную фразу на две или больше либо перенести какие-то слова из одной фразы в соседнюю, а то и дальше. Но при переводе с английского на русский это бывает довольно редко, не чаще чем примерно в пяти процентах случаев. Для простоты будем считать, что нашему имяреку нужно перевести все фразы оригинала по порядку, одну за другой.
Во время работы над каждой очередной фразой с переводчиком происходят важные превращения. Сначала он действует как читатель, но уже не обычный, а предельно дотошный и внимательный – так сказать, читатель-профессионал. Потом, распотрошив фразу на иностранном языке до последней буковки и поняв все ее оттенки, он становится писателем, но тоже необычным – назовем его писателем-имитатором. В этой роли он выполняет свою главную задачу: придумывает русскую фразу взамен оригинальной. Но черновой вариант, как правило, требует доработки – и напоследок переводчику приходится стать еще и редактором, а точнее, саморедактором.
Сменив три этих обличья много раз подряд, переводчик добирается до конца книги. Теперь ему необходимо проверить и наладить в тексте все внутренние взаимосвязи и отредактировать его как целое – это отдельный этап работы со своей спецификой. Уже здесь переводчик отчасти вновь возвращается на позиции читателя – но теперь он читает свой перевод как самостоятельную книгу, написанную по-русски, и сверяет впечатление, которое она производит, с тем, какое прежде произвел на него оригинал.
Затем настает пора отсылать рукопись в издательство. Через некоторое время она возвращается обратно с редакторской правкой. Обдумывая эту правку и решая, какую ее часть следует принять, а какую отвергнуть, переводчик корректирует свое отношение к книге с учетом мнения стороннего человека. После внесения правки и устранения возможных разногласий с редактором окончательный текст отправляется на вычитку к корректору, и дальнейшие операции, как правило, носят чисто технический характер.
Конечно, эта многоступенчатая схема весьма условна. Во-первых, профессиональный переводчик уже не в силах относиться к книгам “как все нормальные люди”. Читая книжку на иностранном языке, он неизбежно примеривается к ней, точно тяжеловес к штанге, даже если уверен, что переводить ее не будет, – так врач испытывает профессиональное любопытство к больному, даже если не собирается его лечить. Если в руки представителю нашего ремесла попадает чужой перевод, он непременно отмечает про себя его достоинства и недостатки. А если он читает книгу, сразу написанную на русском, то всегда обращает внимание на те авторские приемы, которые могут пригодиться ему в роли писателя-имитатора.
Во-вторых, работая над фразой, переводчик не обязательно становится читателем, писателем и редактором по очереди. Уже во время расшифровки фразы в его сознании (или, скорее, в подсознании) начинают брезжить первые варианты ее перевода, а две остальные его ипостаси еще труднее отделить друг от друга, поскольку в опытном писателе всегда силен внутренний редактор. Хорошо владеть пером – это и значит иметь богатые редакторские навыки, которые помогают писателю сразу сочинять машинально выправленные предложения да еще и следить краешком глаза за тем, как выглядит весь текст в целом.
И все же ради удобства изложения мы представим себе переводчика как существо с тремя головами – этакого Змея Горыныча, единого в трех мордах, – и по очереди рассмотрим задачи, стоящие перед каждой его условной головой, и пути их решения. Этому посвящена вторая часть книги, но прежде, чем перейти к ней, нам нужно обсудить еще несколько важных стратегических соображений.
