Владимир Алеников
Звезда упала
6. Военкомат
Ранним утром следующего дня подруги уехали в Светозерск. Но в этот день им не повезло, до военкомата они добрались поздно. То есть на самом деле ещё была только середина дня, но нужный кабинет уже почему-то закрылся, им велели приходить завтра.
Донельзя измотанные долгим днём, уставшие не столько от дороги, сколько от нервов и бесплодных усилий, молодые женщины в конце концов получили ночлег в Доме колхозника, им повезло, в комнате на восьмерых чудом оказались свободны две койки.
Проснулись они очень рано – от непривычного грохота первых трамваев. К военкомату приехали задолго до открытия, но к дверям уже было не подойти, большая толпа, состоящая преимущественно из женщин самого разного возраста, осаждала двери.
Только через три часа ожидания подруги наконец смогли попасть в нужный им кабинет.
Теперь, поджимаемые со всех сторон возбуждёнными, озабоченными людьми, они стояли перед большим, заваленным грудой бумаг письменным столом, за которым сидел молоденький рыженький лейтенант, обречённо твердящий одно и то же.
– Я вам повторяю, гражданка Антонова, – говорил он, – никакой ошибки тут нет, ваш муж погиб смертью храбрых, представлен к награде. Про дальнейшее вам сообщат…
Надя слушала с каменным лицом. Она не понимала этих слов, решительно отказывалась их принимать.
– А как насчёт Денисова? – отчаянно выкрикнула Вера. – Михаила? Они вместе были? В смысле служили. То есть воевали, – поправилась она.
Лейтенант с утомлённым лицом вздохнул, полез в бумаги. Сзади давили, больно прижимали к краю стола.
– Да не напирайте вы! – не глядя, огрызнулась на кого-то Вера.
– Денисов Михаил Сергеевич? – уточнил лейтенант, не поднимая головы.
Вера замерла.
– Да.
Лейтенант посмотрел на неё. Она заметила, что глаза у него были серые, а ресницы и брови рыжие.
– А вы кто ему будете? – спросил он.
– Жена, – еле слышно выдохнула Вера.
Лейтенант снова опустил голову, будто совсем потерял к ней интерес после этого ответа.
– Денисов Михаил Сергеевич числится пропавшим без вести, – после небольшой паузы произнёс он механическим голосом. – Больше никаких сведений пока не поступало. Извещение мы вам выслали.
Он опять поднял глаза, виновато похлопал рыжими ресницами.
– Очень сожалею, гражданочка. Возвращайтесь на своё место жительства. Работайте, помогайте фронту. Как что узнаем, вам сообщим. Следующий! Пропустите, пожалуйста, следующего, гражданочка!
Вера, однако, даже не подумала сдвинуться с места.
– Как это без вести? – удивилась она. – Что значит без вести? Так он что, жив? Он, значит…
Она осеклась, не договорив, и поражённо уставилась на лейтенанта. Тот, страдая от беспомощности, растерянно развёл руками.
– Гражданка, это нам неизвестно. В окружение они попали… Ваш муж пропал без вести. Больше ничего не известно… Мы с вами свяжемся. Идите, гражданочки, мне работать надо, вон народу сколько… Больше ничем помочь не могу…
Вера слушала, согласно кивала. Она с трудом приходила в себя от ошеломляющего известия. Миша пропал без вести. Это ужасно, жутко. Но главное, что он жив, это же очевидно, она ведь не получила похоронку, как Надя…
Она вспомнила про подругу, оглянулась на неё. Та стояла с неподвижным лицом, смотрела остекленевшим взглядом.
– Пойдём, Надь!.. – пошевелила её Вера.
– Ага, – выдохнула Надя, не двигаясь.
Неожиданно её лицо резко побледнело, глаза закатились, и она начала медленно заваливаться на бок. Вера попыталась подхватить её, но не удержала, Надя упала на пол.
Люди сзади охнули, подались назад.
– Воды! Дайте воды! – испуганно закричала Вера, наклоняясь к подруге.
Из-за стола вскочил лейтенант, приподнялся на цыпочки, пытаясь увидеть, что произошло с женщиной. Схватил графин, проливая воду, быстро наполнил стакан, передал Вере.
Она села на колени рядом с подругой, подняла ей голову, пытаясь напоить. Стакан стукался о сжатые зубы. Надя бессознательно глотнула, вода попала не в то горло, она закашлялась, открыла непонимающие глаза.
Откуда-то из глубины кабинета к ним шагнул средних лет офицер.
– Что здесь происходит? – строго спросил он у лейтенанта.
– Да вот, женщина, товарищ капитан… – забормотал тот.
Капитан невозмутимо посмотрел на приходящую в себя Надю.
– Уберите истеричку отсюда! – жёстко скомандовал он и, больше не обращая на них внимания, вернулся на своё место.
– Что вы говорите! – возмутилась Вера. – Ей плохо, вы что, не видите! У неё муж погиб!
Она встретилась с сочувственным взглядом рыжего лейтенанта, умоляюще обратилась к нему:
– Откройте окно! Пожалуйста! Ей воздуха надо! Скорее!
Лейтенант метнулся к окну, рывком распахнул его. Внезапный сильный порыв ветра с улицы взмыл вверх ворох бумаг с его стола.
Они плавно оседали, падали на пол рядом с Верой. Она вдруг в ужасе осознала, что все эти бумаги – похоронки.
Глаза её судорожно выхватывали на листах бумаги отдельные фамилии, строчки:
…Иванов…
…Николаенко…
…Лившиц…
…Погиб смертью храбрых…
…Пропал без вести…
…Сорокин…
…Рабинович…
…Волков…
…При исполнении священного долга…
…Ваш муж…
…Ваш сын…
…Ваш отец…
…Ваш брат…
Окончательно пришедшая в себя Надя, приподнявшись, подняла лежавшую рядом похоронку, прочла, медленно шевеля губами, как малограмотная, огромными тёмными глазами посмотрела на Веру.
Лейтенант уже ползал по полу, подбирал бумаги.
– Документы не трогать! – взвизгнул он. – Руки прочь!
Надя вздрогнула, выпустила листочек, остановившимся взглядом проследила, как он спланировал на пол.
Лейтенант тут же схватил его.
– Идите отсюда, гражданочки! – сказал он, не глядя, глухим голосом. – И без вас тут… хватает…
– Пойдём, Надюша!
Вера мягко подхватила подругу, повлекла вон из кабинета. Толпа на секунду раздалась, пропустила их и опять сомкнулась.
7. Эвакуация
Учебный год в Дарьине тем не менее начался, как обычно. Первого сентября вся школа выстроилась на торжественной линейке.
Вера, как всегда взволнованная в этот день, повела в класс свой 3-й «б». На первом уроке рассказала детям о том, как идёт война, как под мудрым сталинским руководством их отцы бьют проклятых фашистов. Говорила тихим, надтреснутым голосом; о Мише по-прежнему не было никаких известий.
Потекли привычные, наполненные всякими повседневными заботами будни. Вера старалась подольше бывать в школе, это отвлекало её от тревожных мыслей. Тем более нагрузка большая, тридцать шесть часов, да и программа в прошлом году утверждена новая, усложнённая.
Но к середине сентября неожиданно пришёл приказ: занятия в школе прекратить, ученики и учителя срочно должны эвакуироваться, на сборы сутки. Приказ этот застал всех врасплох. В посёлке по-прежнему мало что было известно о фронте, никакие подробности боёв сюда почти не доносились. Сведения по радио передавались весьма скупые, понять по ним толком ничего не могли. Слухи, конечно, ходили разные, но, что бы ни говорилось, всё равно дарьинцы жили в полном ощущении, что война идёт где-то очень далеко и вряд ли когда до них докатится.
Эвакуация проходила спешно. С раннего утра к школе потянулись люди.
Учителя, а вслед за ними ученики и их матери складывали в грузовики свои нехитрые пожитки, школьный скарб, всё необходимое.
Несколько военных, приехавших из города, руководили погрузкой. Она шла молчаливо, сосредоточенно, без обычной в таких случаях суеты и шумихи. Все понимали значимость момента, пребывание в эвакуации может растянуться на необозримое время.
Надя старательно помогала и Вере, и всем остальным. Она сильно похудела, почернела лицом за прошедшее время. Помимо того, что было отчаянно жалко мужа, крайне тревожно из-за Миши, её к тому же грызло острое чувство несправедливости. Война, понятно, тут общее для всей страны горе. Но почему именно её, красивую, молодую, энергичную, жизнь внезапно лишила всего?!.
За что это с ней случилось? В тридцать лет она уже старуха, бездетная, никому не нужная вдова.
Вон, как хлопочет Вера, отправляя Наташу, как нервничает, посылая очередной запрос в военкомат. Это, конечно, ужасные переживания и страшные хлопоты. Но она, Надя, дорого отдала бы за них. Беда в том, что ей не о ком переживать, не из-за кого хлопотать.
Родителей своих она почти не помнила. Отец погиб на Гражданской, мать поехала куда-то его хоронить и никогда не вернулась, что с ней случилось, никто не знает. Надю с самого детства растила тётка Анисья, материна сестра, которая повесилась несколько лет назад.
После того как у неё на глазах убили мужа, Анисья уже никогда толком не оправилась. А в последние годы у бедной тётки совсем уже нехорошо стало с головой, всего боялась, от каждого шороха тряслась, всё ей казалось, что за ней придут. Надя чего только не делала – и к доктору её таскала, и отвары варила, – всё бесполезно.
В один из таких плохих дней и наложила Анисья на себя руки, успокоилась, стало быть.
Так что теперь Надя вообще осталась совсем одна. Самые близкие ей на свете люди – это Вера и маленькая Наташа, которая сейчас уезжает.
К полудню всё наконец было готово к отъезду. Директор школы Алла Петровна Басина, крупная усатая женщина лет пятидесяти, нашла взглядом Веру, подошла к ней. Молодой учительнице поручили ответственное дело – отправку поселкового архива, так что к эвакуирующимся она присоединится позже, уже в городе.
– Ну, кажется, всё, Верочка, – озабоченно вздохнула директриса. – Значит, мы с вами договорились, как только с архивом закончите, сразу выезжайте. Может, с ним до бетонки доедете?
Вера на секунду задумалась. Предложение соблазнительное, тогда она увидится с Наташей очень скоро. Но архив ехал в область, по другой, начинавшейся после развилки дороге, получалось, что надо давать кругаля, и в Светозерск она тогда попадёт поздно, совсем ночью. Пока доберётся до Дома пионеров, где их разместили, все уже, конечно, будут спать, придётся стучать, будить…
К тому же вообще неизвестно, как там в городе транспорт ночью ходит.
Лучше уж по утряночке, при свете, никого не беспокоя…
Один день всё равно ничего не меняет.
– Да нет, Алла Петровна, я уж как-нибудь сама, – решила Вера. – Чего я буду путаться, им всё равно в другую сторону.
– Ну хорошо, Семён Иваныч вас довезёт до шоссе, а там уж на попутках до города… В Доме пионеров завтра встретимся. Да, Семён Иваныч? – подчёркнуто официально обратилась директриса к седобородому дедуле, которого в Дарьине иначе как дядей Сеней или в крайнем случае дедом Семёном никто не называл.
– Доставим, – невесело отозвался тот.
Алла Петровна кивнула. Можно было уже отправляться, но она медлила. Ей хотелось произнести ещё что-то важное, внушительное, продлить напутствие.
– Только, Верочка, не задерживайтесь, пожалуйста. Фронт, говорят, быстро приближается… И главное, документы как следует спрячьте!..
– Да не волнуйтесь вы, ради бога, Алла Петровна, – грустно улыбнулась Вера. – Мне вон Надя поможет, – кивнула она на подругу. – Мы пока всё не погрузим, спать не ляжем. А завтра с утра выедем…
– Мы вдвоём всё быстро сделаем и вас догоним, – подхватила Надя. – Смотрите, какие облака висят! – вдруг воскликнула она.
– Как красиво!.. – в свою очередь поразилась Вера. – Будто никакой войны и нет!
– Красиво, это правда, – лаконично подтвердила Алла Петровна, поглядев на небо. – Только нам сейчас не до красоты. Ну, хорошо тогда. Дети, поехали! Садись в машину, Наташенька!
Но Наташа, всё время державшаяся вполне спокойно, весело, с интересом участвующая в погрузке, неожиданно крепко прилипла к матери.
– Мама, я не хочу без тебя! – заплакала она. – Я не хочу-у-у-у!
У Веры тоже моментально повлажнели глаза.
– Я тебя завтра увижу, доченька! – ласково начала уговаривать она Наташу. – Только один день, и я вас сразу нагоню. И больше уже не расстанемся, будем вместе всё время…
– А вдруг ты не приедешь? – горько всхлипывала Наташа. – Так же, как папка?
– Приеду, приеду, – утешала её Вера, – не беспокойся. И тётя Надя со мной приедет. Будем втроём жить…
– По-честному? – всё не успокаивалась Наташа. – Скажи правду, по-честному?
Вера не отвечала, по лицу уже вовсю катились слёзы.
Надя почувствовала, что надо вмешаться. Вся эта сцена, за которой наблюдала куча народу, начинала становиться слишком тяжёлой. Она шагнула вперёд, отлепила Наташу от материнской юбки.
– По-честному, – сказала она ей. – Посмотри на меня. Вот так. Езжай спокойно, Наташенька, не волнуйся. Я за мамой прослежу.
Это, как ни странно, внезапно подействовало. Наташа перестала рыдать, молчала, только изредка шмыгала носом. Подруги поочерёдно расцеловали её.
Алла Петровна, прерывая затянувшееся прощание, решительно взяла девочку за руку:
– Пойдём, милая, пора! И так уже задержались, совсем поздно приедем!
Они забрались в кабину головного грузовика, капитан, руководивший погрузкой, вскочил на подножку, махнул рукой, и вся колонна тронулась. Капитан спрыгнул, сел в машину, она быстро обогнала колонну, запылила впереди.
Около школы остались только трое провожавших – Надя, Вера и дед Семён. Дед тяжело вздохнул, пробормотал себе под нос что-то совсем не слышное.
Надя оглянулась на него, но переспрашивать не стала, ни к чему.
Последний грузовик неторопливо исчезал за поворотом. Ещё какое-то время слышался шум удаляющегося мотора, потом и он пропал.
Пыль рассеялась, вокруг теперь было тихо и пусто.
– Завтра, стало быть, когда поедем? – произнёс дед Семён уже громко. – Как рассветёт?
Вера безучастно кивнула, достала платок, вытерла мокрое лицо.
– Ну, стало быть, я в семь к сельсовету подъеду, лады? – снова спросил дед, но ответа опять не получил.
Подруги потерянно смотрели вслед исчезнувшим грузовикам.
– Ну, ладно, девчата, – покряхтев, сказал он. – Пойду я до дому. Стало быть, до завтреня.
– До завтра, дядя Сеня, – печальным эхом отозвалась Надя.
Дед Семён ушёл, слегка прихрамывая.
Вера по-прежнему стояла, всматривалась вдаль, будто ждала, что грузовики вот-вот вернутся.
– Пойдём, – мягко шепнула ей Надя, – дел ещё по горло.
– Ага, – безучастно сказала она, засунула в карман куртки мокрый платок.
Женщины повернулись и побрели прочь от опустевшей школы.
Надя неодобрительно косилась на подругу.
Та шла, крепко сжав губы, глядя прямо перед собой покрасневшими глазами. Веру, конечно, жалко, чего и говорить, но разве ж это несчастье – расстаться на несколько часов. Вот когда тебе не с кем встретиться ни через день, ни через год, ни через десять лет, тогда это настоящее горе.
– Не нервничай! Один день без тебя она переживёт, – утешительно сказала Надя. – Посмотри, какое небо необычное в самом деле! Облака, видишь, перистые! Завтра будет либо дождь, либо сильный туман.
– Ага, – снова равнодушно отозвалась Вера, не поднимая головы. – Сколько лет сама учила немецкий, потом детей ему учила… – сказала она через паузу. – Разве я думала, что вдруг так возненавижу этот язык…
– Язык-то здесь чем виноват?.. – пожала плечами Надя. – Это люди, а не язык.
– Разве ж это люди!.. – жёстко возразила Вера.
Больше они уже ни о чём не говорили, вплоть до самой конторы. Мысли бродили разные, но озвучивать их ни той, ни другой не хотелось.
Молча дошагали они до площади, молча вошли в здание, молча принялись за работу.
8. Туман
К рассвету всё Дарьино погрузилось в сильный густой туман. На расстоянии нескольких метров уже ничего не было видно.
Надя и Вера, с трудом пробираясь сквозь белёсое марево, подошли к сельсовету с разных сторон, Надя на пять минут раньше.
– Это ты, Вера? – окликнула она подругу, не столько увидев, сколько услышав её приближение.
– Я, кто же ещё, – тяжело дыша, сказала Вера, тёмным силуэтом возникая из молочной мглы. – Ну и туманище. И не спадает нисколько… Я с пяти утра на ногах, уже он вокруг лежал. А теперь, по-моему, даже сильней стал. Который час?
Надя посмотрела на наручные часы, Колин подарок на годовщину свадьбы.
– Без четверти семь. Сейчас уже появится. С минуты на минуту. Если, конечно, не заблудится в этой жути.
Вера поставила свой чемодан рядом с Надиным, села на него. Она устала, чемодан был тяжёлый, неудобный, тащила издалека, часто меняя болевшие теперь руки.
Надя, подумав, тоже уселась рядом.
Подруги напряжённо вглядывались в клубящуюся серую муть, тщетно прислушивались к ней. Звуки были обыкновенные, кричали петухи, брехали собаки, мычали коровы.
Прошло полчаса, деда всё не было.
– Похоже, и вправду заблудился, – забеспокоилась Вера. – Да и немудрено, я сама чуть не сбилась. Может, пойти навстречу, поискать?
– Погоди-ка… – прервала её Надя. – Тише!..
Ей всё явственнее слышался поначалу еле внятный шум приближающейся телеги.
– Да вот и он, лёгок на помине, – обрадовалась она. – Слышишь, колёса скрипят…
И, приложив ладони ко рту, закричала:
– Дядь Сеня-я-я-я-я!!!
Дед Семён, однако, не отозвался.
– Давай вместе, – предложила Вера.
И они стали кричать уже вдвоём:
– Мы зде-е-е-есь!!! Сюда-а-а!!
Ответа, однако, по-прежнему не было. Хотя скрип колёс, безусловно, стал сильнее. Правда, к нему добавился ещё какой-то необычный шум.
Только когда из белёсой тьмы начали возникать тёмные фигуры, стало ясно, что это был топот сапог.
Много людей шагали в ногу.
Вера и Надя, онемев от ужаса, наблюдали, как, постепенно вырисовываясь в тумане, возникали, словно в страшном сне, какие-то большие военные машины и многочисленные люди в чужой военной форме – немцы.
Раздалась отрывистая немецкая команда, и всё разом остановилось. Солдаты, оказавшиеся рядом с ними, с интересом поглядывали на перепуганных подруг, посмеиваясь, перебрасывались шутками.
В жутковатой давящей тишине неожиданно раздался новый звук, вскоре оформившийся в шум мотора. Шум быстро рос, дошёл до предела, и вот уже из тумана вывалился, как странное железное чудовище, огромный чёрный, блестящий автомобиль. Он остановился прямо напротив молодых женщин.
«Опель-адмирал» – машинально прочла Вера витиеватую надпись на капоте.
Дверца распахнулась, и из недр чудовища сноровисто выскочил молодой светловолосый человек в офицерской форме. Он обаятельно улыбнулся и, галантно раскланявшись, начал что-то неспешно говорить по-немецки.
– Что он говорит? – прошептала Надя. – Переводи. Ну!..
Вера, как будто только и ждала этой просьбы, тут же стала переводить. Офицер изъяснялся на очень хорошем немецком языке, почти классическом, она понимала его с лёгкостью, именно такому языку её учили в институте.
– Разрешите вас приветствовать, милые дамы, – говорил он, – от имени немецкого командования. Позвольте представиться, обер-лейтенант Генрих Штольц. Я буду комендантом вашего поселения. Вам не о чем беспокоиться. С этой минуты вы находитесь под моей опекой и защитой.
Немец замолчал, вопросительно перевёл взгляд с одной на другую, видимо, ожидал какой-то реакции.
– В общем, его Генрих зовут, – потерянно повторила Вера. – Он наш комендант теперь. Будет нас защищать.
– Дождались защитников!.. – горько заключила Надя.
9. Оккупация
Спустя полчаса туман внезапно начал редеть и ещё через час бесследно рассеялся. Взошло солнце, осветив полную народа площадь. Все оставшиеся в посёлке дарьинцы, главным образом женщины и старики, собрались здесь.
Вера и Надя стояли среди остальных. Разговор с любезным немцем продлился недолго. Приятно удивлённый Вериным знанием немецкого, новый комендант Дарьина рассыпался в комплиментах. Потом представил молодым дамам своего адьютанта Петера Бруннера, высокого худого человека с острым, как у кулика, носом, после чего раскланялся, сославшись на срочные дела.
Перед уходом, однако, комендант настоятельно посоветовал им никуда не уходить с площади, на которой очень скоро начнётся всеобщее собрание.
Идти домой действительно не имело смысла, так как немцы, наоборот, начали сгонять всех сюда, к сельсовету. Таким образом, подруги оказались по-прежнему привязаны к своим чемоданам, тащили их за собой, вызывая недоумённые взгляды односельчан.
Из дверей здания вышли трое – сам Генрих Штольц, уже известный Наде и Вере его адъютант Петер и третий, невысокого росточка человек в штатском, с серым лицом, оказавшийся переводчиком.
Генрих сделал шаг вперёд, поднял руку, и на площади воцарилась полнейшая тишина.
Он больше не улыбался, серьёзным, внушительным взглядом обвёл стоящую перед ним толпу и, выдержав небольшую паузу, начал говорить, периодически останавливаясь, чтобы дать возможность перевести свои слова.
Надя, которой Вера успела объяснить, что Генрих разговаривает на классическом немецком, который звучит весьма красиво, даже изысканно, раздражённо повела плечом. Для неё голос немца раздавался очень жёстко, отрывисто, звуки непривычной лающей речи производили ужасное впечатление.
Она поглядела по сторонам, на лица слушателей и с удовлетворением убедилась, что посельчане точно так же воспринимают эту незнакомую речь.
– Ваш посёлок оккупирован немецкой армией, – говорил Генрих Штольц через переводчика. – Немецкое командование поручило мне наладить в вашем поселении нормальную трудовую жизнь. И это поручение будет выполнено во что бы то ни стало. Комендантская рота, дислоцированная здесь, будет всячески этому способствовать. Все до одного обязаны трудиться и соблюдать трудовую дисциплину. Только так вы сможете обеспечить себе достойную спокойную жизнь. Исключением из этого правила могут являться только больные, освидетельствованные нашим врачом. Я не потерплю лентяев, отлынивающих от работы. Они будут жестоко наказываться. Также предупреждаю – в случае попыток бегства из посёлка, подобные преступники будут незамедлительно пойманы и приговорены к высшей мере наказания – смертной казни!
Генрих сделал большую паузу, вновь обвёл тяжёлым взглядом замершую толпу.
Надя поймала себя на том, что внезапная тишина стала больно давить ей на уши. Она была очень странная, эта тишина, неестественная для такого количества людей, собравшихся в одном месте.
– Теперь внимание! – продолжил Генрих. – Приказ коменданта номер один…
Надя, напряжённо вслушиваясь в незнакомые слова, покосилась на Веру, поразилась мучительному выражению её лица. Потом догадалась, в чём дело.
Вера благодаря своему знанию немецкого воспринимала информацию раньше, чем все остальные. Когда переводчик ещё только начинал говорить, она уже понимала, какую реакцию вызовет сейчас приказ номер один у её земляков.
– Завтра в девять ноль-ноль утра все женщины возраста от восемнадцати до тридцати пяти лет включительно обязаны собраться здесь на площади с вещами. Они отправятся на работу в Германию. Не явившиеся будут строго наказаны. Повторяю – у меня есть полномочия в случаях неподчинения и невыполнения приказов применять любые меры наказания вплоть до смертной казни!
На этот раз, как только переводчик закончил, в толпе послышались крики и плач.
Подруги переглянулись.
– Надь, я не могу в Германию, – сухими губами прошептала Вера. – Мне к Наташке надо.
– Я тоже не поеду. Я лучше умру, – коротко ответила Надя.
– Вы зря так волнуетесь, женщины, – тем временем говорил Генрих. – Вам не о чем беспокоиться, вы будете работать в превосходных условиях, сможете поддерживать ваших родных, посылать им деньги. Лучшие из вас будут определены в прислугу в хорошие немецкие дома. Великая Германия ценит качественных работников. Каждый должен честно работать на своём месте, и у вас не будет никаких забот и проблем.
Он сделал передышку, дал возможность перевести сказанное, потом сразу же продолжил:
– Приказ номер два. Весь скот, запасы зерна и продовольствия поступают в распоряжение немецкого командования. Продовольственная комиссия обойдёт все дома в течение сегодняшнего и завтрашнего дня. Все беспрекословно должны выполнять её требования. Утаивание каких-либо продуктов будет рассматриваться как саботаж и приравниваться к преступлению перед Германией.
Генрих Штольц снова замолчал, подождал, пока закончится перевод, затем добавил:
– А сейчас все свободны.
При этом он сделал лёгкое, как бы прощальное движение головой, взглянул на переводчика, а затем с удивлением уставился на толпу. Его предупреждали, что русские странный, упрямый народ. Похоже, что его не обманули. Несмотря на то что этим людям было чётко сказано, что они могут идти, все по-прежнему молча, по-бараньему, стояли на месте.
Генрих с усмешкой обратился к переводчику:
– Чего они ждут? Господи, до чего ж они глупы! Объясните им, что они могут расходиться.
– Хорошо, герр комендант, – поклонившись, ответил тот и, повернувшись к толпе, крикнул по-русски: – Идите по домам! Расходитесь!
Посельчане, находившиеся в полной растерянности, совершенно не понимавшие, что теперь следовало делать, и оттого по-прежнему не двигающиеся с места, осознали в конечном счёте, что ждать больше нечего, новое начальство уже ничего не добавит к сказанному, и уныло начали расходиться.
– Что будем делать, Вер? – в отчаянии прошептала Надя.
– Бежать надо, пока не поздно, вот что, – твёрдо ответила Вера. – Опередить немцев, пока они до Светозерска не дошли. Надо наших догнать…
– Может, попробуем от тебя? – предложила Надя. – Огородами и в лес. Только темноты дождёмся…
Вера задумалась.
Правильно, это безопаснее.
Хоть её дом и в другой, противоположной нужному им направлению стороне, но уходить лучше всего от неё. Дом на отшибе, за ним уже лес. А там, по лесу, они сделают большой круг, обойдут весь посёлок, и дальше уже прямо…
Только действовать надо немедленно, пока ещё не поздно!
– Нечего ждать, – сказала она. – До темноты они, может, всё Дарьино оцепят. Уходить надо прямо сейчас. Так и сделаем. Чемоданы сбросим и пойдём. Пошли, а то мы здесь сейчас одни останемся.
Подруги подхватили тяжёлые чемоданы и решительно зашагали в сторону Вериного дома.
Генрих Штольц всё ещё стоял на крыльце, беседуя со своим адъютантом. Фигуры молодых женщин, удалявшихся с чемоданами в сильно поредевшей толпе, тут же привлекли его внимание.
Он торопливо договорил и отпустил Петера. Адъютант кивнул в знак того, что понял приказ, отдал честь и удалился в сопровождении нескольких солдат.
Генрих повернулся в противоположную сторону. Прикрыв глаза от солнца рукой в лайковой перчатке, долго провожал уходящих подруг заинтересованным взглядом. Очаровательная русская пейзанка, к тому же, как выяснилось, свободно говорящая по-немецки с явным, но прелестным акцентом, произвела на него весьма сильное впечатление.
Каких только сюрпризов не преподносит загадочная дикая Россия!
Служба в этом богом забытом краю, вопреки его скептическим прогнозам, грозила стать далеко не такой тоскливой, как ему раньше казалось. Генрих вспомнил оберстгруппенфюрера Йодля, который в последний момент вместо изначально планировавшихся фронтовых частей отправил в эти глухие места комендантскую роту. «Вы меня ещё благодарить будете, Генрих!» – сказал тогда Альфред Йодль, старый приятель отца. И усмехнулся, будто знал что-то особое. Генриха ещё неприятно поразила тогда эта нелепая усмешка.
Посмотрим, насколько прав окажется старый лис!
