Владимир Алексеевич Колганов
Лицедеи
Глава 5. Театр всех времён
Встреча с Колотыгиным состоялась уже после того, как Шманцев завершил операцию по отселению театра со всем его содержимым на окраину Москвы, при этом, правда, слегка опустошил Севин счёт в банке, но дело того стоило. К счастью, Водопоеву удалось значительно сбить цену, пообещав вице-мэру содействие в назначении его на должность губернатора Самарской области. Якобы там у Эдуарда Артемьевича обширные связи в криминальных кругах и среди депутатов заксобрания, а без такой поддержки даже кандидат, предложенный президентом, не будет утверждён. Да и потом, как можно руководить губернией, если местная элита будет в оппозиции? Правда, у Севы закралось подозрение, что Водопоев шманцевский гонорар положил себе в карман, однако этому не стоит удивляться в нынешних реалиях. Так или иначе вице-мэра удалось уговорить, но можно ли найти подход к министру, если, по слухам, он о том только и мечтает, как бы избавиться от непосильной ноши и вернуться к прежним, не слишком обременительным занятиям?..
Севу согласились принять без разговоров – не хватало ещё, чтобы член Совета по культуре часами томился в очереди многочисленных просителей. И вот пришёл, изложил свою просьбу, мол, так и так, хочу в осиротевшем здании, само собой, после капитального ремонта, возродить театр, который прославил бы и его основателя, и министра, отдавшего такой приказ. Колотыгин внимательно выслушал Севу, а потом и говорит:
– Голубчик! Я же ни в реставрации, ни в драматургии ничего не смыслю. Всё, что надо, подпишу, а дальше вы уж сами.
На том и разошлись, оба вполне довольные тем, что обошлось без долгих и ожесточённых споров, проверки сметы на ремонт и прочих малоприятных процедур. Сева был вне себя от счастья, поскольку получил в своё распоряжение театр и подписал вдвое завышенную смету на ремонт. А Колотыгин был рад тому, что избавился ещё от одного назойливого посетителя – им всем чего-то надо, а тут кру́гом голова идёт, поскольку не знаешь, как спасти от гибели российскую культуру.
К тому времени, когда закончилась реконструкция здания театра, Сева составил репертуар на ближайшие два года, договорился с режиссёрами, которые смогли бы воплотить в жизнь его задумки, и присмотрел актёров, достойных того, чтобы выступать на сцене «Театра всех времён». Должно было получиться что-то вроде антрепризы, однако дебютную постановку Сева не счёл возможным доверить приглашённым варягам. Ну какой же он основатель и худрук, если не украсит премьерный спектакль своим присутствием на сцене? Только ведь, если ставить классическую пьесу, можно затеряться в толпе не менее популярных у публики коллег из «Современника» или «Бонбоньерки». Что делать? Нельзя же наступать на горло своей песне! После долгих и мучительных раздумий решение было найдено – спектакль для одного актёра вполне соответствовал той цели, ради достижения которой Сева страдал от духоты в вагоне поезда двадцать лет назад, раздумывая о том, как покорить Москву.
И вот уже премьера осталась позади, а на афишах давно полюбившиеся всем названия спектаклей и прославленные имена – последнее крайне важно, поскольку только так можно привлечь в театр публику, вырвав её из объятий конкурентов, которых в столице видимо-невидимо, чуть ли не в каждой подворотне указующая надпись: «направо за углом главный вход в театр». Тут вот что странно: стены крохотного зала обшиты досками, зрители сидят на лавках, а публика идёт туда и восхищается постановками Лёши Кривицкого и других новаторов, хотя и вращающейся сцены там нет, и о буфете можно лишь мечтать. Поэтому и приходится значительную долю госбюджета тратить на приглашение зарубежных режиссёров в надежде хотя бы таким образом добиться статуса «модного театра», а уж раскошелиться ради того, чтобы сказать: «я там была» – на это многие готовы.
Примерно так же дело обстоит с актёрами. Поскольку своей труппы нет, надо привлекать актёров из других театров, и тут на первый план снова выходит гонорар. Конечно, можно было бы набрать выпускников школы-студии МХАТ или Щукинского училища, но ведь они тянутся к своим учителям, в тому же Бонифацию, а чтобы создать собственную школу, требуется талант наставника, которого у Севы, увы, не было. Худрук – он и есть худрук, но это не значит, что его можно поставить в один ряд с Любимовым или Захаровым, не говоря уже о том, чтобы усадить рядом с Мейерхольдом.
Именно поэтому в те часы, когда не было спектакля, а репетиция ещё не началась или был объявлен перерыв, Севин театр напоминал светскую тусовку – актёры обменивались новостями, рассказывали последние сплетни о коллегах, однако неизменно разговор сводился к личности организатора всей этой затеи с антрепризой:
– Странный он какой-то, – делилась своими впечатлениями симпатичная актриса «Современника». – Я и так к нему подкатываюсь, и эдак, а он внимания не обращает. Случай уникальный в моей практике.
– А может, он из этих? Ну, ты понимаешь…
– Да нет, с виду вроде бы вполне нормальный. Хотя, кто знает…
– Выкинь ты его из головы! Симпатичных мужиков на наш век хватит.
– Только не каждый имеет свой театр. Эх, закрутить бы с ним, тогда все главные роли были бы мои.
– Размечталась!
Понятно, что у каждого свой интерес, свои претензии, к примеру, такие, как у актёра из «Бонбоньерки»:
– Нет, я не понимаю! Как так можно? Ведь есть же режиссёр, а этот лезет со своими наставлениями. Как встать, как сесть, с какой интонацией монолог произнести… Что я ему, первокурсник, что ли? У меня и звание есть, и премии на театральных фестивалях присуждали.
– Да уж, вообразил, будто он пуп Земли. Член Совета по культуре, попечитель фестивалей, соучредитель фондов…
– Ты прав! Амбиции у него офигенные! Ну и денежки немалые текут в карман.
– Видали мы таких! Лет через двадцать о нём никто даже и не вспомнит.
Тут подошёл актёр с Таганки:
– Братцы! Он меня совсем замучил! Давеча после спектакля вызвал к себе, и началось: «Я в своём театре алкашей не потерплю!» А как ещё снять стресс, если днём репетиции аж в двух театрах, а вечером надо три часа изгиляться перед публикой? В итоге настроение убийственное, в голове сумбур, кажется, сейчас откроешь рот, а вместо слов услышишь похоронный звон.
– Это ещё ничего! Я вот снимаюсь сразу в двух телесериалах, и до того дошло, что стал забывать, какую роль играю. Вчера читаю монолог из сериала про ментов, а оказалось – фильм снимают про бандитов.
– А что же режиссёр?
– Да ничего, говорит, сойдёт. У них же все сценарии словно под копирку, стандартные сюжеты, даже монологи друг у друга списывают.
Тем временем в кабинете худрука тоже говорили о насущных делах, и снова у Севы какие-то претензии, на этот раз к режиссёру-постановщику нового спектакля:
– Забурели у тебя артисты. Забурели, зажрались! Штаны на репетициях просиживают, а ни черта у них толком не выходит. Всё мимо, не по существу. Ты объясни им, что надо выходить на сцену, как на бой, выходить и делать, а не заниматься самокопанием… Смотреть на них противно!
– Всеволод Степанович, а других где взять? Я Гурскую приглашал из «Бонбоньерки», но у неё то киносъёмки, то спектакль, да ещё во МХАТе репетирует.
– Да, Алина теперь нарасхват, и самое обидное, что в России актрис такого уровня кот наплакал.
– Может, из Европы пригласить?
– Нет, зарубежные «звёзды» нам не по карману. Если актрис из Парижа буду выписывать, тогда меня в Минкульте съедят, не взирая на заслуги и звания. И без того ругают, будто я актёрам переплачиваю. А как ещё их заманить?
– Ну что поделаешь? Все актёры – эгоисты, стараются урвать себе кусок побольше, при случае тянут одеяло на себя. Но пока есть человек, который способен собрать их эгоизм в единый кулак, подчинить их мелкие интересы большому делу, театр существует, а не станет его – театр в момент развалится. Припомните, что было на Таганке.
– Ты это к чему?
– Берегите себя, Всеволод Степаныч! На вас всё дело держится.
– Ну, это я и сам понимаю, – улыбнулся Сева. – Куда ж вы без меня?
«Не хватало ещё, чтобы собственную личность разместил на фронтоне театра, эдак высотой аршина в три!». Эта мысль пронеслась в голове режиссёра, но вслух он, конечно, ничего такого не сказал.
Глава 6. После оттепели
Вопреки мнению, будто театр начинается с вешалки, исходной точкой является афиша. Там крупным шрифтом напечатано название спектакля и куда менее заметны имена режиссёра-постановщика, актёров, ну а где-то между ними затесался автор пьесы, если речь идёт о драматическом театре. Конечно, имя автора можно разместить и повыше, но от этого мало что изменится – в случае успеха все лавры достанутся артистам и режиссёру, ну а про автора вспомнят лишь в последнюю очередь, да и то, если почил в бозе не менее ста лет назад. Впрочем, возможны исключения, поэтому всё пишут и пишут, засыпая заведующих литчастью продуктами своего творчества и в тайне надеясь прочитать когда-нибудь своё имя на афише.
Вот и Глеб надеялся увидеть фамилию Бородин на обложке книги. Иногда это удавалось, однако толку буквально никакого – при небольшом тираже трудно рассчитывать на популярность у читателей. А причина его неудач предельно очевидна: если театр начинается с афиши, то успех писателя – с рекламы. Ну и где взять деньги, чтобы проплатить участие хотя бы в «Белой студии», а ещё лучше – в каком-нибудь ток-шоу? Вот если бы его творениями заинтересовался театр, тогда совсем другое дело – это, если получится удачный спектакль.
Ещё когда писал свой последний роман, Глеб прикидывал, как бы на основе этого сюжета сделать пьесу. Художник и власть – тема вечная, на все времена! Вот и Мольер с Людовиком конфликтовали… Как там у Булгакова в «Кабале святош»? «Дерзкий, талантлив. Но я попробую исправить его, он может служить к славе Царствования». Людовик пытался приручить Мольера, заставить его уважать власть имущих и писать только то, что их устроит. Ну а в романе, который сочинил Глеб, примерно то же самое: поэту предлагают написать новый текст для гимна Советского Союза, где был бы отмечен выдающийся вклад Леонида Брежнева в победу над фашистской Германией и в восстановление экономики страны. Поэт отказался, причём сделал это в довольно резкой форме, и был помещён в дурдом для перевоспитания. В общем-то, банальная история для тех лет, но нечто подобное может произойти в любой стране и в любые времена.
Наконец, работа над романом завершена. Глеб отправил рукопись в издательство, ну а пока будут её там целый год мурыжить, за пару недель можно пьесу написать. Диалогов в романе предостаточно, надо только дать комментарии к произносимым персонажами словам – вроде тех, что у Чехова в «Дяде Ване»: «покачав головой», «свистит», «зевает», «плачущим голосом», «с досадой»… Ну, с этим можно быстро справиться.
Куда более сложная задача – выбрать театр, причём такой, чтобы и достаточно популярным был, и чтобы пьесу не превратили в безобразный перфоманс, когда по сцене бегают полуголые мужики и бабы, изображая сцену из трагедии Шекспира. Только ведь в Москве около ста театров, и как из этой прорвы выбрать тот единственный? Смотреть по спектаклю каждый день – такое самый завзятый театрал не выдержит, а Глеб к театру не то, что равнодушен, но предпочёл бы посмотреть хороший фильм по телевизору, нежели тащиться через весь город, выстаивать очередь в гардероб, а потом соседом окажется какой-нибудь придурок, беспрерывно «хавающий» попкорн и вопящий к месту и не к месту что ни попадя. Когда ещё в юности случалось достать билет в «Театр на Таганке» или в «Современник», конечно, был под впечатлением, но… Но при всём старании не укладывалось в голове, как можно изо дня в день произносить одни и те же монологи, ублажая публику? Сразу из памяти возникал образ – Чарли Чаплин на конвейере в фильме «Новые времена». Не удивительно, что многие актёры спиваются.
В итоге выбрал театр, по сути, наобум, а главным аргументом стало то, что располагался он недалеко от Малой Бронной – всегда приятно навестить родные пенаты, побродить вокруг Патриаршего пруда. Впрочем, привлекло и то, что худрук театра является членом Совета по культуре, а это значит, что не будет полуголых мужиков на сцене, да и политике он наверняка не чужд, разберётся, что к чему. И вот через две недели после того, как отправил текст пьесы, получил уведомление: «Ваша встреча с художественным руководителем "Театра всех времён", народным артистом Российской федерации Всеволодом Степановичем Скороходовым назначена на 10 часов утра 22 апреля с.г. Просьба не опаздывать». Ну можно ли опоздать, когда так официально приглашают?
После того, как Глеб представился, рассказал, какие книги написал и где печатался, последовал вопрос:
– А почему выбрали наш театр?
Правду сказать нельзя, а петь дифирамбы Глеб как-то не приучен, поэтому нашёл нечто среднее:
– Да по наитию, – и пока худрук пытался понять, какой глубокий смысл заложен в эту фразу, Глеб задал вопрос, который при желании можно расценить и как отвлекающий манёвр, и как высказанное исподволь недоумение, мол, туда ли я попал?
– Позвольте спросить, «театр всех времён»… Что бы это значило?
У худрука был готов ответ – видимо, не раз что-то подобное приходилось слышать:
– Так мы же ставим пьесы от Эсхила и Шекспира до современных авторов. Теперь вот и до вашей пьесы добрались.
– Весьма почётно для меня оказаться в столь внушительной компании.
Однако худрук предпочёл не углубляться в эту тему:
– Ладно, давайте к делу перейдём. Пьесу вашу я прочитал, особенно название понравилось. «После оттепели» – это весьма оригинально, а то ведь, что ни пьеса, то в названии сплошь имена. Гамлет, Макбет, Валентина, Маргарита… Такое впечатление, что фантазии у драматургов не хватило. Однако прежде, чем выскажусь по существу, хотелось бы узнать, какую сверхзадачу вы перед собой поставили, когда сели писать пьесу.
«Этого ещё только не хватало!» К такому вопросу Глеб не был готов, поэтому пришлось импровизировать:
– Речь в пьесе идёт о том, как после оттепели неминуемо наступает реакция. Достаточно вспомнить конец 30-х и то, что случилось после хрущёвской оттепели. Да и сейчас…
Худрук вздёрнул брови, а потом, прищурив левый глаз, спросил:
– Ну и что конкретно вам не нравится?
Глеб вдруг почувствовал себя стоящим на краю пропасти: вот укажут сейчас на дверь, а потом ещё и донесут… ФСБ не станет заморачиваться из-за такого пустяка, а вот на Совете по культуре может прозвучать приговор, который поставит крест на его писательской карьере. Срочно нужно подстелить что-то вроде соломки, а ещё лучше – увести разговор в другую сторону, чтобы уж никаких подозрений не возникло:
– Всеволод Степанович, я это к тому, что после той оттепели возникло диссидентское движение, ну а диктат либералов в девяностые и в начале нулевых привёл к разгулу непримиримой оппозиции самых разных мастей. Но, слава богу, с этим как-то справились.
Судя по лицу худрука, такой ответ его вполне удовлетворил, хотя и с оговоркой:
– Всё же тема крайне опасная.
– Это если отнестись предвзято, если искать что-то между строк. Ну а на самом деле в пьесе всё предельно ясно, и я уверен: зрители поймут, что нет там даже намёка на крамолу.
Худрука эти слова не убедили, напротив, он ещё больше огорчился:
– Увы, публика сейчас совсем не та, что прежде. Чтобы понять, нужно иметь мозги, а их в супермаркете не купишь.
– Не думаю, что до того уже дошло.
– Да нет, всё именно так. К примеру, у нас модный, весьма посещаемый театр, но люди вместо того, чтобы в антракте обсудить то, что только что увидели, обменяться впечатлениями, все как один ломятся в буфет. Нам даже пришлось его перестроить, увеличив площадь вдвое и вчетверо количество буфетчиков.
Некстати вырвалось:
– Ну так закройте его!
Худрук чуть не подскочил на месте:
– Что вы такое говорите? Тогда зал будет заполнен лишь наполовину, в кассе недобор, а после первого акта станет и того хуже. Представьте, каково актёрам работать в столь неблагоприятной обстановке! Да и Минкульт может урезать наш бюджет… Есть, конечно, и частные инвесторы, но и те могут разбежаться.
– Я понимаю.
– Боюсь, что не совсем, – Худрук почесал за ухом, слегка поёрзал в кресле, а затем озвучил свой вердикт: – Видите ли, в чём дело, буфет и хорошие актёры не решают всех проблем. Для благополучия театра нужна ещё политкорректность, ну а вы как-то уж очень нелицеприятно пишете о власти. Брежнев, конечно, не бог весть что, но всё-таки руководитель ядерной державы! А у вас это вздорный маразматик, не способный без подсказки принимать судьбоносные решения. Ну можно ли допустить, чтобы такой человек восемнадцать лет находился на вершине власти? – а далее последовал то ли совет, то ли приказ, который должен быть принят к исполнению: – Я бы в вашей пьесе сделал акцент на том, что после весенней оттепели всегда наступает лето.
«Сразу уйти или сначала дать ему по морде?» – эта мысль мешала Глебу сформулировать возражение, поэтому ограничился двумя словами:
– Я попробую.
– Вот и замечательно! Надеюсь, недели вам на это хватит.
