Владимир Александрович Зангиев
Чужбина не встречает коврижками
Глава 4
Я стоял перед дверью и нажимал кнопку звонка. Домик, в котором обитал отец Вениамин, был комбинированный: первый этаж – кирпичный, второй – деревянный. Даже по российским меркам такое жилище никак нельзя было считать солидным – домик так себе, неприметный, по нынешним временам разные современные русские предприниматели понастроили себе такие дворцы, что куда там с ними сравнивать это скромное обиталище святого отца. Тоже мне – богатый владелец недвижимости. Двора, как такового, вокруг дома не было, но бросался в глаза царящий кругом беспорядок: валялся разный хлам, горы сухих листьев и высохшей травы, какие-то ящики и садовый инвентарь, и много-много поломанных пчелиных ульев.
Ждать пришлось довольно долго, пока за дверью послышалось неторопливое шарканье и дребезжащий старческий голос спросил по-русски:
– Это вы?
– Да, – робко промолвил я.
Что-то загремело, заклацало – раздался металлический звук поворачивающегося в замке ключа и дверь медленно отворилась. В её проеме обозначился силуэт ветхого старца. Одет он был в далеко не первой свежести выцветшую серо-чёрную рясу. На костлявом непримечательном лице, кроме мелких пуговок-глазок, самым заметным атрибутом священнослужителя, пожалуй, выглядела жиденькая козлиная бородёнка с реденькими усами. От него исходил неприятный дух чего-то замшелого, заплесневелого, затхлого.
– Ну, здравствуйте! Входите, – пригласил отец Вениамин.
И я вошел… словно в пещеру – такой кругом царил беспорядок и запущенность. На первом этаже видны были кухня, туалет и пару дверей в какие-то не то комнатки, не то кладовые. Мы поднялись на второй этаж по узкой скрипучей деревянной лестнице и оказались в гостиной, обставленной более чем скромной мебелью: обшарпанными драными креслами, измызганными стульями, колченогим круглым столом, покрытым какой-то грязной рогожей, в углу стоял грубо изготовленный шкаф со старинными церковными книгами. На стенах висели порядком обгаженные мухами иконы и цветные копии картин на библейскую тематику. И в самом центре выделялась большая репродукция, на которой была изображена келья монаха: узкий каменный склеп с грубо сколоченным деревянным ложем, покрытым груботканой драной дерюгой. Видимо, такому аскетическому существованию поп придавал преимущественное значение, это было просто смыслом его жизни.
– Ясно, – понял я, – святой отец приверженец отшельничества и аскетизма, и для него идеалом может быть только схимник, ведущий праведный образ жизни. Я же под такие стандарты никак не подхожу, ибо люблю жизнь до самозабвения, обожаю общество со всеми его страстями и усладами. Но мне необходима помощь этого старикашки, я в ней нуждаюсь, как измученный жаждой верблюд – в воде.
– Усаживайтесь сюда, – предложил поп, указывая на стул возле стола. – Вы, наверное, голодны? Я сейчас принесу что-нибудь покушать.
– Не беспокойтесь за меня, я совсем не хочу есть, – попытался я соблюсти приличия, хотя у самого в желудке словно кошки скреблись.
– Нет, нет, вы не отказывайтесь. Не надо стесняться, я вас вполне понимаю. Я сам, когда приехал в 1947 году в эту страну, тоже был молод, как вы и, помню, вечно испытывал чувство голода. Правда сегодняшняя моя трапеза без мяса, ибо сейчас пост и я не ем скоромное. Но ничего, отведайте хотя бы постное.
На столе появилась жидкая невкусная похлебка и чай.
– Да, – невольно подумалось мне, – по нынешним временам нормальная пища россиянина средней руки. Но я не святой отец и от такой пищи могу скоро протянуть ноги, а мне бы этого так не хотелось – не для того вырвался из России. Я хотел бы вкусить радости заграничной жизни, а что это?..
– Вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь. Я ещё принесу.
– Только этого не хватало, – сетовал я про себя на чрезмерное хозяйское гостеприимство, с трудом вталкивая в чрево постную похлёбку. – Лучше бы мяса кусок притащил, змей.
Но нет, мяса я так и не дождался, а вот разговор получился обнадёживающий…
– Так какие проблемы вас привели ко мне? – приступил к серьёзной части моего визита отец Вениамин. – Рассказывайте всё по порядку. Но не торопитесь. И кушайте… вот чай с галетами. Обо мне старике все только и вспоминают, когда нужно решить какие-нибудь проблемы.
Я смиренно проглотил последнюю фразу священника и начал:
– Российские кризисы последних лет жизнь мою в этой стране сделали совершенно невозможной. Те деньги, которые сумел накопить во время горбачёвской оттепели, поглотил банк, в котором я их хранил. Вкладчикам однажды просто объявили, что банк обанкротился – и всё!.. Заработка не хватало на всё более дорожающую жизнь. Деньги обесценивались с космической скоростью. Пришлось распродавать ранее нажитое. До бесконечности это продолжаться не могло, ибо всё когда-то кончается. Так наступил момент, когда закончилось моё терпение. И я решил, что для того, чтобы выжить самому и спасти свою семью от голодной смерти, есть только один выход – покинуть своё отечество и поискать лучшей доли в другом месте.
– А почему вы выбрали именно Чили?
– В Европе я категорически не хотел оставаться. Мне претили её вечные политические проблемы, а с некоторых пор и экономические. Хотелось уехать куда-нибудь подальше на другой континент, а другим континентом, как правило, для россиян является Америка. Но Северная Америка мне не нравится, особенно США, ибо, я полагаю, что эту державу ожидают в будущем аналогичные с Россией проблемы. И вообще, мне всегда хотелось жить в какой-нибудь маленькой стране. Европейцу тяжело жить в Центральной Америке из-за жаркого климата и более всего для нас по климатическим условиям подходят Аргентина и Чили. Но Аргентина большая, а Чили имеет население всего около 15 миллионов. Так я и выбрал эту страну в качестве убежища для себя.
– Но ведь Чили принадлежит к странам третьего мира. Неужели вам не хотелось бы жить в более цивилизованном и богатом государстве?
– В более цивилизованном и богатом государстве, бесспорно, жить хорошо, надёжно, но нас там не ждут. Там больше проблем с оформлением документов. Почти невозможно получить вид на жительство. В латинских же странах, как я считаю, всё это решить гораздо легче. Въездную визу в Чили я получил настолько быстро и легко, что даже сам этого не ожидал. А прежде того ведь делал несколько попыток получить такую визу в более развитые страны, но все усилия оказались тщетны.
– Как же у вас получилось с чилийской визой? Другие мне рассказывали, что смогли из России попасть в Чили только через Аргентину.
– Не знаю, батюшка, как другие, но я в чилийском посольстве в Москве попросил встречу с консулом и мне её предоставили, где я повёл речь о политическом убежище.
– Вот как! А на каком основании?
– Я рассказал, что не мог заниматься своим профессиональным делом, какие имел проблемы с местными властями, милицией и ФСБ.
– Почему вы имели эти проблемы? Вы кем работали там?
– Работал журналистом в городской газете. С распадом прежней социалистической системы газеты перешли на самофинансирование. А это значит, что для того, чтобы выжить, нужно стало иметь больше читателей, покупающих газету, для привлечения которых необходимо делать более увлекательные материалы, то есть, писать о самом горячем, самом насущном, в том числе и о российской политике. Но, как известно, политика – дело грязное, тем более в России, и когда кто-то начинает ворошить эту грязь, власть имущим это не всегда нравится. На сей почве и возникли у меня проблемы.
– И что… вас сажали в тюрьму, истязали на допросах?
– Нет, до этого дело не дошло. Сталин давно умер, и положение, в связи с этим, внутри России несколько изменилось. Сейчас просто по неподтверждённому доносу людей не хватают и не бросают в лагеря. Можно стало до определённого предела даже критиковать нынешние порядки. Но когда переступишь черту – это становится чревато нежелательными последствиями…
– Вы, наверное, хорошо делали свою работу, старались для своих читателей, раз имели проблемы с властями?
– Я был посредственным журналистом, ибо меня так долго терпели официальные органы. Более талантливых моих коллег уже нет среди живых. Но в какой-то момент я почувствовал, что и мне небезопасно дальше оставаться в этой стране.
– Неужели наступила угроза для жизни? Как вы это определили?
– Начну с вступления. Я жил в маленьком курортном городке на юге России. В городе была всего одна газета, в которой работали четыре журналиста. Все мы для местного населения были персонами хорошо известными. Каждый журналист имеет сеть внештатных сотрудников и других носителей информации, благодаря которым он знает обо всём происходящем в городе. А те, кто много знают, всегда являются объектами, интересующими секретные и иные официальные службы. Так и меня, однажды, – было это в 97-м году, – пригласили на беседу в ФСБ (так стало называться КГБ после распада СССР), где заместитель начальника городского отдела этого ведомства предложил мне сотрудничество с его «фирмой». Я категорически отказался. И нечего изумляться моей смелостью, просто с некоторых пор это зловещее ведомство значительно утратило свои позиции, и стало возможным без последствий отвечать отрицательно в диалоге с его сотрудниками. Конечно, опять же до определённого предела. Спустя полчаса после такой беседы меня отпустили, но порекомендовали хорошенько подумать над предложением и на следующем собеседовании надеялись встретить взаимность.
Рассказывая свою историю священнику, я живо вспоминал недавние события своей жизни. Нервы натянулись стальными канатами, адреналин наполнил нутро, в голове застучало, как в барабане, по которому беспрестанно бьют колотушкой. Я стал нервно вертеть в руках столовую ложку, которой только что ел постную монастырскую похлёбку. И вдруг… о, что я вижу! На тыльной стороне ложки была отчётливо оттиснута фашистская свастика. От неожиданности я чуть не выронил столовый предмет из рук, но вовремя спохватился и сделал вид, будто ничего не произошло.
А святой отец, заинтересованный моей историей, продолжал дальше расспрашивать:
– Ну и что было на следующей встрече? Они вас всё же вынудили работать на них?
– Следующей встречи не было. Мне удалось её избежать так. Моей напарницей по работе в газете, с которой я делал много совместных материалов, была одна опытная журналистка. Она много лет работала в нашей газете и очень многое знала, что творится в городе, скрытое от глаз обывателей. Между нами были очень дружеские отношения и она, как более опытная, опекала меня. Ей-то я и рассказал о своей заботе. Наталья, так её звали, живо посочувствовала мне, но прежде разъяснила, что, сотрудничая с ФСБ, я приобрету большие преимущества и перспективы, а также, неприкосновенность.
– Это хорошая «крыша», имей в виду, – напирала моя наставница. – Они способны прикрыть тебя в любой ситуации и от бандитских структур, и от официальных ведомств. Кроме того, можно гордиться, что именно тебе предложили сотрудничество, ведь эти люди не доверятся кому попало. Да и многие журналисты работают на ФСБ.
Но я не нуждался в подобной «крыше», отрабатывать которую нужно будет путём доносительства и наушничества. Я так прямо об этом и сказал Наталье. Она на моё такое откровение лишь покровительственно посетовала, мол, я наивный максималист и поэтому не могу пользоваться преимуществами, которые представляет судьба. И ещё она пообещала переговорить с начальником городского отдела ФСБ по поводу моего дела, чтобы его сотрудники оставили меня в покое. С того момента больше меня никто не вербовал.
– Так получается, что она сама сотрудничала с ФСБ, раз смогла решить так легко вашу проблему, – догадался священник.
– Об этом, батюшка, вслух не говорят…
***
И всё-таки вторая встреча с заместителем начальника городского отдела ФСБ капитаном Стрежекозой у меня состоялась, но вот в связи с чем.
Опять же, с Натальей мы «раскопали» один горячий материалец, где в неприглядном виде предстал предшественник КГБ – сталинское НКВД. Одна старушка, предвидя свою скорую кончину, решила исповедовать душу. А груз на ней был тяжкий. И написала бабка нам в редакцию письмо, в котором рассказала о страшном убийстве, невольным свидетелем которого ей довелось стать в пятнадцатилетнем возрасте.
…Шёл август 1942 года. Кругом бушевала война. Немцы заняли Краснодар, но перед тем советские органы НКВД успели всех политических заключённых, содержавшихся в краснодарских тюрьмах, собрать в один большой этап и погнали их пешей колонной в тыл. Заключённых кормили жидкой похлёбкой из гороховой шелухи, поэтому было много истощённых, ослабленных, которые, обессилев, падали и их тут же, согласно законам военного времени, пристреливали конвоиры.
Этап продвигался медленно, а немцы рвались вперёд, к Туапсе. Вместе с этапом двигался обоз, в котором находилось имущество и семьи комсостава. Дочь тюремного врача, пятнадцатилетняя Таня, тоже находилась здесь. Она была непоседой и её видели то в голове колонны, то в хвосте. Девочка перезнакомилась со всеми из этапа, лишь к заключённым не разрешалось подходить и разговаривать с ними. Наконец, колонна добралась до предгорий Кавказа и вступила в горячеключевские леса. А наступающие фашистские части уже были совсем рядом, самолёты бомбили отступающих. Много заключённых погибало от бомб.
Этапников гнали балками и ущельями на Хадыженск. Руководство торопилось, тревожась за своё имущество и семьи. И вот, поступила информация, будто Хадыжи заняли немецкие парашютисты. Что было делать? Руководящий состав пребывал в растерянности, собрались на срочное совещание, на котором и приняли зловещее решение…
Стояла тёплая летняя ночь с 12-го на 13-ое августа. Звуки близкой орудийной канонады, ставшей уже привычной уху, не нарушали сна. Но вот, в какой-то момент, в ночную симфонию вплёлся посторонний тяжёлый рокот. Таня проснулась от него и стала прислушиваться.
Звук тяжёлых машин доносился откуда-то из леса совсем рядом. Девочка незамеченной часовыми в темноте пробралась на шум. Взору её открылась большая поляна среди леса. По дальнему краю поляны бульдозеры вырыли длинный ров. Закончив земляные работы, тяжёлые землеройные машины выстроились на противоположном от рва краю поляны и осветили своими фарами площадку и вырытую канаву. При свете фар были видны руководители этапа, которые отдавали распоряжения. Появилась освещённая лучами направленного света первая партия заключённых, которых выстроили на краю траншеи. Конвой вскинул винтовки, раздались выстрелы и первые расстрелянные упали в яму…
Почти до рассвета трудились чекисты. Времени не было особенно тщательно заметать следы преступления, поэтому теми же бульдозерами поспешно завалили землёй трупы, отогнали технику назад на близлежащие буровые вышки, где её позаимствовали, и теперь уже налегке драпали к своим. Убийцы решили, что их кровавое деяние спишется на немцев. Но оказался свидетель. Знали о совершённом злодействе и нефтяники – жители близлежащих хуторов и посёлков. Позже, по прошествии многих лет, когда уже осыпались и заросли травой окопы и воронки, грибники нередко находили на роковой поляне человеческие черепа и кости. А однажды весной протекающая недалеко речка изменила русло и понесла свои воды через ту поляну, размыв часть рва, ставшего братской могилой. Тогда-то и выступило наружу множество останков расстрелянных здесь заключённых. Многие местные жители знали об этом, но молчали, держась, как говорится, от греха подальше.
Это преступление до глубины души потрясло меня, и мы с Натальей стали собирать материал, готовя журналистское расследование. Мы проявили большую активность: подняли на ноги прокуратуру, военкомат, городскую администрацию, задействовали активистов казачьего движения, по всей вероятности предки которых были расстреляны с этим этапом. Мы сделали запрос в Москву, в Главное управление ФСБ, с просьбой предоставить нам информацию о расстрелянном этапе. Ответ пришёл незамедлительный и категоричный, где сообщалось, что никакой этап в описываемое нами время и в описываемом месте никогда не формировался органами НКВД.
Выходило, что очевидцы бредили либо несли чушь. А как же множественные человеческие останки? Нужно было провести раскопки, чтобы представить вещественные доказательства. Этим мы с Натальей и были озабочены. А ещё готовили к публикации первую часть большой расследовательской статьи. В это время нас по отдельности и вызвали на беседу в городской отдел ФСБ, где потребовали, чтобы мы немедленно прекратили баламутить общественность и сеять крамолу в массы. Беседа была по-отечески заботливой и наставительной.
Но я был упорен и позже сказал моей партнёрше:
– Наташа, ты как хочешь, а я буду дальше делать этот материал.
Моя напарница была не менее упорной и решила тоже соучаствовать. Наша статья вскоре вышла в свет под заголовком «Спецпохороны в августе 42-го». И что началось после этого в городе! В редакцию стали приезжать и звонить родственники пропавших без вести во время Великой Отечественной войны. Многие хотели знать – где могила их предка. Материал получился громким. Статья была перепечатана одной из краевых газет. Мы продолжали своё расследование. Но почему-то главный редактор больше не давал автомобиль для выездов на место происшествия, на встречи со свидетелями и деловые свидания.
Кто-то незримый чинил препятствия.
В свободное от основной работы время (если таковое случайно оказывалось у всегда загруженного работой корреспондента), на собственные средства мы продолжали вести расследование. Но завершить его не удалось…
Вскоре мне главный редактор просто предложил уйти из газеты. Наталья тоже недолго там продержалась после меня.
***
Отец Вениамин в дрожащих пальцах держал пожелтевшую газету с крупно набранным заголовком «Спецпохороны в августе 42-го» и долго молча разглядывал меня, затем, пробормотал:
– И вас не упрятали в тюрьму? И ничего с вами не сделали?
– Как видите – я цел.
– Да, изменились в России времена. А раньше такое бы там не сошло с рук. Вон Солженицын писал в «Новом русском слове» как там расправлялись с ним и с другими диссидентами.
– Батюшка, Горбачёв дал нам вкусить демократии. При нём было рассекречено много умалчиваемой информации. Секретные службы были реорганизованы. Вот и стало возможным отдельным личностям проявлять свой норов.
– Да-да, поменялись порядки в России. Итак, что же вы хотите от меня?
Я почувствовал, что расположил к себе старика и что наступил самый благоприятный момент – теперь можно излагать свою просьбу. И я решительно начал:
– Отец Вениамин, у меня нет никаких знакомых в Чили, осталось всего около 300 долларов, я не знаю испанский язык, нет рабочей визы, нет жилья, где бы я мог остановиться. Прошу вас, помогите мне с жилищем. Когда-нибудь может быть и я вам пригожусь.
– Вы зря так рассчитываете на меня. Даже не знаю, чем могу вам помочь? Ну хорошо, я подумаю. Сейчас у меня мало времени, собираюсь в дорогу: умер один из русских – он старый и уважаемый прихожанин нашей церкви, и нужно ехать отпевать его в Вальдивию, это на юге Чили. Через три дня вернусь. К тому времени может быть удастся что-нибудь решить с вашим обустройством.
– Батюшка, а не мог бы я эти три дня где-нибудь здесь в монастыре подождать вашего возвращения? Мне абсолютно некуда податься. Хоть бы какой-нибудь угол, лишь бы было где переночевать.
– Хорошо, я поговорю с Юлией, чтобы она вас пристроила до моего приезда. А сейчас, до свидания. Мне нужно торопиться. Идите к Юлии, а я ей позвоню насчёт вас.
Глава 5
– Да, он мне позвонил и попросил, чтобы я вам помогла найти ночлег на три дня, пока батюшка приедет из Вальдивии, – сказала Юля. – Но я не хозяйка в монастыре. Надо идти к матушке Ульяне и спрашивать её разрешения. А она, если только узнает о том, что за вас ходатайствует отец Вениамин, то непременно откажет. Такие у них антагонистские отношения. Живут, как кошка с собакой.
– Юлечка, ну подумайте получше, вы ведь знаете здешнюю обстановку и только вы можете мне помочь, – жалобно взмолился я.
– Ладно, располагайтесь пока в нашей комнате: смотрите телевизор, вот печенье с кока-колой – угощайтесь. А вечером приедет мой муж Юра после работы, и мы с ним что-нибудь придумаем, чем бы вам помочь. Только из комнаты, пожалуйста, не выходите вас никто не должен видеть. А я пойду, мне нужно работать.
Я остался один. Стал рассматривать помещение – пристанище русских эмигрантов. Жилище было небольшое, вроде чулана, довольно скромное даже для такой маленькой семьи, состоящей всего из трёх человек. Единственное небольшое окно пропускало внутрь совсем немного солнечного света. Широкая двуспальная кровать занимала обширную часть пространства. Далее, в углу пристроили тумбочку с телевизором, а в смежном углу небольшой столик с парой старых стульев. Прямо под окном стояло обшитое материей потёртое кресло, в котором и умостился я. Да, ещё в дальней от окна стене, рядом с входной дверью, находился встроенный шкаф, где были, видимо, убраны остальные вещи, ибо в самой комнате было всё прибрано и чисто – заметно присутствие заботливой хозяйской руки. На стенах красовались развешанные иконки и семейные фотографии. Вот и весь внутренний интерьер.
Я попил кока-колы вприкуску с печеньем и стал смотреть телевизор. Но вскоре такое занятие мне наскучило потому, что для меня это было всё равно, что смотреть немое кино: действие вижу, а языка не понимаю. Так, незаметно сморила усталость, и я заснул прямо в кресле. Проснулся от звука открываемой входной двери. Пришла Юля вместе с другой молодой стройной женщиной европейской наружности. Пожалуй, даже слишком стройной. А по мне, так совсем худющей. У незнакомки были красивые миндалевидные, но отчего-то печальные глаза. Юля представила нас друг другу. Женщину звали Галиной, родом она из Украины. Новая знакомая столь активно приступила ко мне с вопросами, что я не успевал ещё ответить на один, как тут же следовал другой. Её живо интересовало всё: как люди сейчас выживают у нас, что кушают, есть ли работа, какова зарплата, стало ли медицинское обслуживание платным, пенсии выплачивают ли вовремя, не отменили ли льготы ветеранам Великой отечественной войны и т. д.
Чем я мог её порадовать? Она столь искренне переживала ухудшение жизни в России, что это недвусмысленно отражалось на её скорбном лице.
– У меня мама осталась на Украине одна, – поведала Галина. – А чем я ей могу помочь? Заработок имею небольшой, муж ничего не зарабатывает, сын учится в школе, сама посещаю курсы косметологов – и за всё надо платить: за обучение, за аренду жилья, за проезд в городском транспорте, за коммунальные услуги. На покупку продуктов питания денег почти не остаётся. Вот так нам сладко живётся в этой загранице.
– Но вы можете здесь хоть как-то изменить ситуацию, – возразил я, – а в странах постсоветского пространства это совершенно невозможно, там ситуация необратима. Всё усугубляется тем, что криминал обрёл значительное положение во всех сферах деятельности общества. Государственные же институты утратили свои позиции, да и вообще, слились всё с тем же криминалом, то есть, практически стали антинародными. Государство словно главной своей задачей поставило – уничтожение собственного народа: его и морят голодом, и травят химией, отняли многие социальные завоевания. Жизнь стала совершенно невыносимой.
– Что же мне делать? Как помочь матери? – на ресницах Галины заблестели слёзы. – Я слышала, что там есть случаи голодной смерти. Скажите, неужели это правда?
– Я лично ни одного такого случая не знаю, – пытаюсь успокоить расстроенную женщину, – но то, что пенсионеры готовят себе кашу из комбикорма, вот этому я очевидец.
– Как? – округлила глаза Галина. – Это такой специальный корм из зерновых отходов с химическими добавками, предназначенный для скота?
– Вот-вот, он самый.
– Но ведь его людям кушать нельзя. В организме могут произойти необратимые физиологические изменения, человек просто может тяжело заболеть.
– А что делать, если другого выхода нет? Ведь не умирать же в самом деле голодной смертью. Кроме того, наш народ и не к такому привык. Его так просто не возьмёшь.
Галина больше ничего не сказала, только уткнулась лицом в ладони и её плечи мелко-мелко задрожали. Минуту длилось тягостное молчание, его нарушила Юля:
– Так как же люди теперь там выживают?
– Многие торгуют на рынке: продают либо перепродают что-нибудь. Некоторые ходят в лес – собирают грибы, ягоды, дикие фрукты. Ещё есть охота и рыбная ловля, хотя дичи и рыбы всё меньше остаётся и её труднее становится добыть. А кто-то держит кур, разводит кролей или выкармливает поросёнка. Но самое главное – огород! Приусадебный участок – главная кормовая база населения.
– Непостижимо! Россия ведь – страна рискованного земледелия, там же трудно даже специалисту выращивать сельскохозяйственные продукты.
– А у нас все теперь стали специалистами сельского хозяйства, все сделались потенциальными агрономами. Жизнь тому обучила, – горько вздохнул я.
Наконец женщины вспомнили обо мне. И первой проявила заботу Галина:
– Ой! Вы уж извините нас – мы всё о своём. Наверное, кушать хотите?
Хозяйки засуетились, захлопали дверцы шкафа, на столике появились разные салаты, паштеты, фрукты и всевозможные заморские консервированные штуки.
Вот тогда-то я впервые отведал такой деликатес, как маринованные мидии. Они мне с непривычки не показались таким уж лакомством, это гораздо позже я оценил их вкус по достоинству.
А с Юрой я познакомился позже. С работы он пришёл поздно вечером, когда стало совсем темно. Это был миниатюрный крепыш. От него веяло здоровьем и энергией. Его облик представлял собой типичного нового русского: короткая причёска «ёжиком», камуфляжная жилетка военного образца на торсе, массивная золотая печатка на безымянном пальце. Муж Юли приветливо улыбался, сияя своими привлекательными голубыми глазами. С первого взгляда Юра располагал к себе собеседника. И потекли обоюдные расспросы: откуда?.. куда?.. зачем?..
Выяснилось, что этот миниатюрный крепыш бывший кикбоксёр, плавал матросом на российских рыболовецких судах. А однажды в Колумбии не вернулся с берега на свой пароход. Так начались его многолетние скитания в поисках лучшей доли. Перебывал он чуть ли не во всех странах Латинской Америки. И, наконец, добрался до Чили. Только здесь удалось более-менее успешно устроиться, да и то не сразу. Юра перепробовал массу профессий, применяемых преимущественно на чёрных работах. Его безбожно дурили, как и других русских, на нём бессовестно наживались, а он ничего не имел от своего труда. По его словам, во всей Америке царит ужасная эксплуатация, которая длится ещё с времен существовавшей здесь работорговли. Двенадцатичасовой рабочий день с одним выходным в неделю – обычное явление в этих краях. И к тому же, латиносы – такая порода, что так и норовят облапошить и не заплатить тебе за труд. А сейчас Юрий работает водителем многотонного грузовика в одной частной итальянской компании, которая обслуживает шахты в Антафагасте. Патрон приблизил его к себе, положил хорошее суэльдо, а по-нашему жалованье, доверяет самые ответственные перевозки и бывший кикбоксёр, наконец-то, почувствовал себя вполне пристроенным в новом мире. Так удалось воссоединиться с семьёй. Конечно, за достигнутые блага и платить надо соответственно: вставать в пять утра, около двух часов добираться до места работы, возвращаться домой затемно. Ничего в этой жизни не даётся даром. Но что значат эти жертвы по сравнению с тем, что пришлось хлебнуть в недалёком прошлом? Сейчас, знай себе, крути «баранку», не то, что прежде – возвращаешься домой, а перед глазами расплываются радужные круги от усталости и ноги подкашиваются, как у пьяного.
– Так-то, друг, – подытожил Юрий, – в мире капитализма если хочешь чего-то достичь, надо неимоверно потрудиться, испытать себя в разных качествах. И если повезёт… Правда, многие наши так всю свою жизнь посвящают этой самой погоне за удачей. В общем, так. Вставать мне завтра рано, а посему твою проблему решим следующим образом: сегодня ты спишь у нас. Хоромы, как видишь, не царские – придётся расположиться на полу. Здесь женский монастырь, мужчинам категорически запрещено находиться. Моя семья – случай исключительный. Посторонние не должны знать о том, что ты у нас ночуешь – иначе скандал. Но мы же не можем тебя оставить на улице. А завтра с Галиной что-нибудь решим. Она здесь, в монастыре, снимает маленький домик.
***
Мне постелили на полу. Я долго ворочался на своём ложе, но не от неудобств, а от проносящихся бешеным галопом в голове мыслей. Столько впечатлений за прошедший день! А в окне на чёрном фоне блистали молчаливые звёзды – вековые свидетели всех процессов, происходящих в мире. И под их пристальным вниманием мои взнузданные мысли обрели форму и сами собой сложились в рифму:
Звезда мерцает в вышине
на чёрном фоне…
Вы помолитесь обо мне
святой иконе
за то, что душу продал я
чужому бесу.
Сам создал, – каюсь вам, друзья, -
дурную пьесу.
Сюжет – избит, финал – далёк
от мысли мудрой.
Но всё же тлеет уголёк
в сей сивокудрой
и забубенной голове
с надеждой слабой:
как ветерок по мураве,
пригладит лапой
и путь укажет, наконец,
незримый Кто-то;
пусть назовётся хоть Творец,
хоть Квазимодо.
Когда бы подал ясный знак
в тумане бренном
Тот, кто из мрака пялит зрак
столь дерзновенно…
И есть о чём ему сказать –
я знаю точно, -
мне душу без толку терзать –
ведь так порочно!
Вновь набегает пелена
и застит звёзды…
Рука судьбы в мой мир сполна
вогнала гвозди.
Сколь ещё голову ломать
над смыслом жизни?
…и луч пытался уповать
на силу призмы…
А ведь была у меня перед отъездом на чужбину встреча с одним большим патриотом земли русской. Известным человеком был он в моём городе – возглавлял предприятие «Лесхоз», которое ведало лесными угодьями, простирающимися на многие километры вокруг. И произрастало там бессчётно деревьев ценных дубовых пород, на которые зарилось много желающих, готовых платить чистым налом за такое драгоценное сырьё. Но руководством региона был наложен строжайший запрет на вывоз дубовой древесины из страны, да и, вообще, рубка таких деревьев была жёстко лимитирована. Однако, из соседней Турции непрестанно пёрлись к нам всякие коммивояжёры и… тянулся беспрерывный поток лесовозов, увозящих национальное добро из России, хотя в этой самой Туретчине стоят нетронутыми целые леса точно такого же дуба. Берегут правоверные собственное наследие, а у нас по дешёвке скупают ценности, сойдясь в цене с русскими коррумпированными и алчными ответственными лицами. И строят себе роскошные родовые имения наделённые властью российские нувориши, обратившие народное достояние исключительно в свою частную собственность. Деньги текут к ним рекой, множа несметное их благосостояние.
